Статьи и интервью
протоиерея АНДРЕЯ ЛОРГУСА
протоиерея АНДРЕЯ ЛОРГУСА
Прочесть текст можно, нажав на заголовок.
11 ноября, 2014
Две по-настоящему дьявольские идеи – равенство и справедливость – становятся причиной множества бед.
Чтобы начать борьбу с завистью, достаточно просто проанализировать свои стереотипы сравнения себя с другими. О психологических механизмах возникновения и развития этого греха, а также о том, как одержать над ним победу, рассказывает протоиерей Андрей Лоргус, ректор Института христианской психологии.
Зависть – сложное разнообразное чувство Протоиерей Андрей Лоргус
Прежде всего, надо сказать, что человек не рождается с завистью. Как и чувство собственного достоинства, зависть воспитывается. Это целый букет так называемых социальных навыков, к которым мы приучаем ребенка с самого раннего возраста.
Как только мы научим ребенка сравнивать себя с другими детьми, с другими людьми, уже возникает фундамент для зависти, потому что зависть основана на сравнении – недаром его называют социальным концептом.
Но я бы все-таки сказал, что зависть – это личностный навык, который имеет социальную природу, даже скорее семейно-социальную. На первое место я поставил бы семейный аспект, потому что именно в семье учат сравнивать.
Еще очень важно сказать, что так называемая детская педагогика тоже формирует зависть, потому что она вся построена на сравнениях. Так называемые педагоги, дошкольные воспитатели постоянно манипулируют сравнением между детьми.
Кроме того, существует огромная культурная практика воспитания детей в соревновательном контексте: кто первый, кто сильнее, кто лучше, первая премия, вторая премия и так далее. Все это, конечно, способствует развитию зависти.
Родом из детства Например, мама говорит дочке: «Посмотри на Анечку. Видишь, какое у нее чистое платьице? А у тебя грязное». Или: «Посмотри на сестричку, она всю кашу уже съела, а ты? Если ты съешь кашу, я тоже тебя буду любить, как и Анечку, которая съела кашу». Эта псевдопедагогика приучает ребенка к пониманию, что отношение к нему и отношение его самого к самому себе зависит от сравнения: насколько он лучше или насколько он хуже, чем другие дети или другие люди.
Это не просто какие-то внешние, культурные, мировоззренческие вещи, а это глубинные личностные сравнения, которые составляют для ребенка буквально жизненно важный фон, потому что любовь мамы – это его воздух, это его небо, это питающие его токи.
«Если мама не будет меня любить, то меня вообще нет», – ребенок воспринимает мамину нелюбовь как конец жизни, он зависим от мощнейших эмоциональных связей. Ребенок с самого раннего детства становится зависим от того, насколько он лучше или хуже других.
При этом любое сравнение, безусловно, совершенно субъективно, у него нет никакого объективного измерения. Если мальчик съел кашу так же быстро, как другой ребенок в детском саду, это вовсе не означает, что он может претендовать на точно такую же любовь нянечки или воспитательницы, как тот ребенок. Потому что нянечка и воспитательница относятся к каждому из них субъективно – одного любит больше, другого меньше, кого-то выделяет, кого-то, наоборот, не замечает.
И тогда сама по себе соревновательность становится почти недостижимой, потому что независимо от того, как быстро ребенок ест кашу, как чисто без клякс он пишет в тетради, все равно его почему-либо могут не любить.
И очень страшно для ребенка, что любовь к нему становится обусловленной его успехами, его социализацией, его интеллектуальным развитием. А если у него нет к этому способностей?
Если почему-либо он не может так же быстро есть кашу или завязывать шнурки, если он не может так же аккуратно и чисто писать в тетрадке и так же хорошо запоминать таблицу умножения как кто-то другой из его класса или из его группы, у него просто другие способности? И тогда тот другой навсегда становится для него человеком, который достоин любви, значимости и ценности больше, чем он.
Обратите внимание, что зависть основана на самоунижении. Причем основанием для этого может быть все что угодно – это могут быть совершенно не осознаваемые вещи, что чаще всего и бывает. А другой человек если и унизит меня словами, поступком, взглядом, отношением, то это может вызвать во мне злость, досаду, ревность, ненависть. Но зависть в своем сердце я могу произвести только сам.
В каких случаях рождается зависть? Зависть рождается в тех случаях, когда в глубине совести, души человека нет достаточно твердых оснований ценности собственной личности как образа Божьего.
Возможно, бывают моменты, когда он теряет ощущение собственной ценности или забывает об этой ценности, сомневается в ней – такие моменты могут быть у каждого человека, когда он ошибается, когда он виновен, когда он в покаянии, когда болен. В эти моменты, когда человек сравнивает себя с другим, рождается зависть.
Но навык завидовать другому, то есть унижать себя перед другим, не развивается просто так. Он развивается именно тогда, когда к ощущению своей бесценности добавляется еще и навык сравнивать себя с другим. «Меня не любят, а его любят. Вот я не очень значимый, а он значимый. Я не очень хорошо учусь, а вот другой лучше учится». Это два важных основания зависти – потеря самоощущения ценности собственной жизни и сравнение себя с другими.
Другое дело, что существует действительно добродетельное чувство радости о другом. Когда другой умнее меня, когда у другого что-то лучше получается, когда я могу радоваться с другим и за другого, тогда никакой зависти не возникает.
Зависть возникает тогда, когда я претендую на то место, которое занимает другой человек – в сердце моей мамы, может быть, или во взглядах учителя, или в улыбке женщины, которая направлена не мне, и так далее. Если я претендую на то, чего у меня нет. И если это так, то я чувствую свое унижение, что не имею того, что есть у другого.
Социальная зависть Две по-настоящему дьявольские идеи – равенство и справедливость – порождают у людей зависть, воспитанную уже на чисто социальных корнях. Надо уметь признать, что в мире не существует справедливости, равенства. В мире не существует моей личной справедливости, в нем очень много моих личных неудач, мир устроен не так, как я мечтаю.
Вся современная культура, как, впрочем, и культура всех историй на свете, в значительной степени построена на зависти – постоянно продуцируется идея прославления тех, кто более успешен, более богат, более красив, более удачен.
Представьте себе, когда деревенские жители по телевизору смотрят на то, как живут горожане. Или, например, народы какой-нибудь слаборазвитой страны смотрят, как живут богатые люди других стран, более развитых, более благополучных. Культура удачи, культура достижений и успеха порождает, конечно, мощную социальную зависть.
Социальная зависть является источником непримиримой вражды, войн и многих современных воинственных столкновений. По сути дела, глобальная, фундаментальная ненависть между цивилизациями, например, так называемой христианской цивилизацией или западной цивилизацией и цивилизацией мусульманской, которая, в основном, построена на сельском или кочевом образе жизни, в значительной степени питается завистью. Это понятно и очевидно. Так что зависть – страшное чувство, которое может приводить и приводит к огромным потерям и тяжелому злу.
Почему люди не признаются, что завидуют? Люди не признаются, что завидуют, потому что зависть относится к тем страстям и порокам, которые порицаются внешней моралью. Это такие социальные стереотипы. В то же время эта же культура и воспитывает в людях зависть.
Получается столкновение двух вещей: с одной стороны, культура подстегивает, поощряет зависть, а, с другой стороны, она признает зависть пороком. Поэтому люди в этом не признаются. Что ж тут удивительного?
Может ли зависть способствовать достижению большего? Никогда зависть не способствует достижению большего. Зависть парализует и уничтожает в человеке его самобытность по одной простой причине – все творческие способности человека основаны на его индивидуальном характере, потому что каждому человеку даны уникальные таланты, которые есть только у него.
Плюс его личное воспитание, его личная история создают тот неповторимый личностный тип, который и является частью нашего учения о человеке. А когда человек ориентируется на другого, он всегда отказывается от себя.
Стремясь к тому достижению, которое есть у другого, человек тем самым теряет связь со своими собственными возможностями, он их обесценивает. И стремясь к достижениям других, которые не для него, которые ему не полезны и не удобны, он отказывается от своего. Поэтому большое творческое достижение ожидает человека только на пути освоения своей личностной уникальности. А зависть с этого пути его уводит и, значит, способствовать ничему большему не может.
Как бороться с завистью? Чтобы начать борьбу с завистью, достаточно просто проанализировать свои стереотипы сравнения себя с другими, и станет понятно, откуда все это происходит.
Тут, конечно, необходима внутренняя духовная работа, в том числе, и работа психотерапевтическая. В значительной степени психотерапия направлена на работу с такими комплексами, с такими страстями, как зависть. Потому что зависть – это очень тяжелая деструктивная страсть, разъедающая личность и не приносящая никакой пользы.
Подготовила Тамара Амелина
Две по-настоящему дьявольские идеи – равенство и справедливость – становятся причиной множества бед.
Чтобы начать борьбу с завистью, достаточно просто проанализировать свои стереотипы сравнения себя с другими. О психологических механизмах возникновения и развития этого греха, а также о том, как одержать над ним победу, рассказывает протоиерей Андрей Лоргус, ректор Института христианской психологии.
Зависть – сложное разнообразное чувство Протоиерей Андрей Лоргус
Прежде всего, надо сказать, что человек не рождается с завистью. Как и чувство собственного достоинства, зависть воспитывается. Это целый букет так называемых социальных навыков, к которым мы приучаем ребенка с самого раннего возраста.
Как только мы научим ребенка сравнивать себя с другими детьми, с другими людьми, уже возникает фундамент для зависти, потому что зависть основана на сравнении – недаром его называют социальным концептом.
Но я бы все-таки сказал, что зависть – это личностный навык, который имеет социальную природу, даже скорее семейно-социальную. На первое место я поставил бы семейный аспект, потому что именно в семье учат сравнивать.
Еще очень важно сказать, что так называемая детская педагогика тоже формирует зависть, потому что она вся построена на сравнениях. Так называемые педагоги, дошкольные воспитатели постоянно манипулируют сравнением между детьми.
Кроме того, существует огромная культурная практика воспитания детей в соревновательном контексте: кто первый, кто сильнее, кто лучше, первая премия, вторая премия и так далее. Все это, конечно, способствует развитию зависти.
Родом из детства Например, мама говорит дочке: «Посмотри на Анечку. Видишь, какое у нее чистое платьице? А у тебя грязное». Или: «Посмотри на сестричку, она всю кашу уже съела, а ты? Если ты съешь кашу, я тоже тебя буду любить, как и Анечку, которая съела кашу». Эта псевдопедагогика приучает ребенка к пониманию, что отношение к нему и отношение его самого к самому себе зависит от сравнения: насколько он лучше или насколько он хуже, чем другие дети или другие люди.
Это не просто какие-то внешние, культурные, мировоззренческие вещи, а это глубинные личностные сравнения, которые составляют для ребенка буквально жизненно важный фон, потому что любовь мамы – это его воздух, это его небо, это питающие его токи.
«Если мама не будет меня любить, то меня вообще нет», – ребенок воспринимает мамину нелюбовь как конец жизни, он зависим от мощнейших эмоциональных связей. Ребенок с самого раннего детства становится зависим от того, насколько он лучше или хуже других.
При этом любое сравнение, безусловно, совершенно субъективно, у него нет никакого объективного измерения. Если мальчик съел кашу так же быстро, как другой ребенок в детском саду, это вовсе не означает, что он может претендовать на точно такую же любовь нянечки или воспитательницы, как тот ребенок. Потому что нянечка и воспитательница относятся к каждому из них субъективно – одного любит больше, другого меньше, кого-то выделяет, кого-то, наоборот, не замечает.
И тогда сама по себе соревновательность становится почти недостижимой, потому что независимо от того, как быстро ребенок ест кашу, как чисто без клякс он пишет в тетради, все равно его почему-либо могут не любить.
И очень страшно для ребенка, что любовь к нему становится обусловленной его успехами, его социализацией, его интеллектуальным развитием. А если у него нет к этому способностей?
Если почему-либо он не может так же быстро есть кашу или завязывать шнурки, если он не может так же аккуратно и чисто писать в тетрадке и так же хорошо запоминать таблицу умножения как кто-то другой из его класса или из его группы, у него просто другие способности? И тогда тот другой навсегда становится для него человеком, который достоин любви, значимости и ценности больше, чем он.
Обратите внимание, что зависть основана на самоунижении. Причем основанием для этого может быть все что угодно – это могут быть совершенно не осознаваемые вещи, что чаще всего и бывает. А другой человек если и унизит меня словами, поступком, взглядом, отношением, то это может вызвать во мне злость, досаду, ревность, ненависть. Но зависть в своем сердце я могу произвести только сам.
В каких случаях рождается зависть? Зависть рождается в тех случаях, когда в глубине совести, души человека нет достаточно твердых оснований ценности собственной личности как образа Божьего.
Возможно, бывают моменты, когда он теряет ощущение собственной ценности или забывает об этой ценности, сомневается в ней – такие моменты могут быть у каждого человека, когда он ошибается, когда он виновен, когда он в покаянии, когда болен. В эти моменты, когда человек сравнивает себя с другим, рождается зависть.
Но навык завидовать другому, то есть унижать себя перед другим, не развивается просто так. Он развивается именно тогда, когда к ощущению своей бесценности добавляется еще и навык сравнивать себя с другим. «Меня не любят, а его любят. Вот я не очень значимый, а он значимый. Я не очень хорошо учусь, а вот другой лучше учится». Это два важных основания зависти – потеря самоощущения ценности собственной жизни и сравнение себя с другими.
Другое дело, что существует действительно добродетельное чувство радости о другом. Когда другой умнее меня, когда у другого что-то лучше получается, когда я могу радоваться с другим и за другого, тогда никакой зависти не возникает.
Зависть возникает тогда, когда я претендую на то место, которое занимает другой человек – в сердце моей мамы, может быть, или во взглядах учителя, или в улыбке женщины, которая направлена не мне, и так далее. Если я претендую на то, чего у меня нет. И если это так, то я чувствую свое унижение, что не имею того, что есть у другого.
Социальная зависть Две по-настоящему дьявольские идеи – равенство и справедливость – порождают у людей зависть, воспитанную уже на чисто социальных корнях. Надо уметь признать, что в мире не существует справедливости, равенства. В мире не существует моей личной справедливости, в нем очень много моих личных неудач, мир устроен не так, как я мечтаю.
Вся современная культура, как, впрочем, и культура всех историй на свете, в значительной степени построена на зависти – постоянно продуцируется идея прославления тех, кто более успешен, более богат, более красив, более удачен.
Представьте себе, когда деревенские жители по телевизору смотрят на то, как живут горожане. Или, например, народы какой-нибудь слаборазвитой страны смотрят, как живут богатые люди других стран, более развитых, более благополучных. Культура удачи, культура достижений и успеха порождает, конечно, мощную социальную зависть.
Социальная зависть является источником непримиримой вражды, войн и многих современных воинственных столкновений. По сути дела, глобальная, фундаментальная ненависть между цивилизациями, например, так называемой христианской цивилизацией или западной цивилизацией и цивилизацией мусульманской, которая, в основном, построена на сельском или кочевом образе жизни, в значительной степени питается завистью. Это понятно и очевидно. Так что зависть – страшное чувство, которое может приводить и приводит к огромным потерям и тяжелому злу.
Почему люди не признаются, что завидуют? Люди не признаются, что завидуют, потому что зависть относится к тем страстям и порокам, которые порицаются внешней моралью. Это такие социальные стереотипы. В то же время эта же культура и воспитывает в людях зависть.
Получается столкновение двух вещей: с одной стороны, культура подстегивает, поощряет зависть, а, с другой стороны, она признает зависть пороком. Поэтому люди в этом не признаются. Что ж тут удивительного?
Может ли зависть способствовать достижению большего? Никогда зависть не способствует достижению большего. Зависть парализует и уничтожает в человеке его самобытность по одной простой причине – все творческие способности человека основаны на его индивидуальном характере, потому что каждому человеку даны уникальные таланты, которые есть только у него.
Плюс его личное воспитание, его личная история создают тот неповторимый личностный тип, который и является частью нашего учения о человеке. А когда человек ориентируется на другого, он всегда отказывается от себя.
Стремясь к тому достижению, которое есть у другого, человек тем самым теряет связь со своими собственными возможностями, он их обесценивает. И стремясь к достижениям других, которые не для него, которые ему не полезны и не удобны, он отказывается от своего. Поэтому большое творческое достижение ожидает человека только на пути освоения своей личностной уникальности. А зависть с этого пути его уводит и, значит, способствовать ничему большему не может.
Как бороться с завистью? Чтобы начать борьбу с завистью, достаточно просто проанализировать свои стереотипы сравнения себя с другими, и станет понятно, откуда все это происходит.
Тут, конечно, необходима внутренняя духовная работа, в том числе, и работа психотерапевтическая. В значительной степени психотерапия направлена на работу с такими комплексами, с такими страстями, как зависть. Потому что зависть – это очень тяжелая деструктивная страсть, разъедающая личность и не приносящая никакой пользы.
Подготовила Тамара Амелина
Среди религиозных общин Москвы на втором по численности месте находятся представители ислама. Большую часть московских мусульман составляют выходцы из стран ближнего зарубежья, приехавшие в Россию на заработки, хотя нередко с надеждой осесть здесь надолго. Увеличение в столице России численности мигрантов, выросших в совершенно иной культурной, а главное - религиозной среде, вызывает серьезную озабоченность москвичей и влечет за собой целый комплекс проблем и конфликтов.
С ОЛЬГОЙ КИРЬЯНОВОЙ мнениями о том, возможно ли мирное сосуществование православных и мигрантов-мусульман в нашем городе и что именно для этого необходимо сделать, поделились два клирика московских храмов. Приглашаем наших читателей включиться в эту дискуссию.
Протоиерей Андрей Лоргус:
«МОСКВЕ НУЖНО МНОГО МЕЧЕТЕЙ. И ЛЕГАЛИЗАЦИЯ СУДА ШАРИАТА».
-Минувшей осенью москвичи с тревогой наблюдали за конфликтом, произошедшим в столичном районе Западное Бирюлево. Вы тогда выступили с комментарием, где назвали одной из причин ситуации отсутствие диалога между властями, коренными жителями и приезжими. Почему, на Ваш взгляд, диалог отсутствует?
- Диалог - особенно межэтнический, межрелигиозный - крайне труден. Он целенаправленно выстраивается обществом сначала на семейном уровне, на уровне соседей, а затем на более высоком уровне. Иначе эта задача не решается. Диалог происходит сам собой в межконфессиональных браках или межконфессиональных сообществах, скажем, в городах, которые находятся на стыке этнических, территориальных образований. Возьмем, к примеру, Астрахань, где живут бок о бок русские, татары, чеченцы, иранцы. Живут все вместе, у них мечеть, православный храм, синагога - все рядом. Или Казань, где бок о бок сосуществуют много веков татары и русские. Как рассказывал владыка Иона, архиепископ Астраханский: «Когда у мусульман Курбан-Байрам, мы к ним идем на беляши, когда у нас Пасха - они к нам идут на куличи». Понимаете, на бытовом уровне диалог есть. Этому учатся с детства. В Астрахани нельзя сделать то, что делают в Москве. Русский марш там в принципе невозможен - сразу вспыхнет гражданская война.
Такая ситуация во многих городах, где изначально сосуществуют разные этносы и религии. Возьмите, к примеру, Израиль. Как сложно там удерживать равновесие! Каждую пятницу израильтяне боятся агрессивной проповеди имамов, которая может толкнуть толпу мужчин на погромы. Каждый день может быть новый террористический акт. Каждая нечаянность на границе может стоить жизни кому-нибудь, потому что там стреляют сразу и убивают невинных людей. Но это плата за искусственно поддерживаемый мир. Это мы в Москве можем себе позволить кричать националистические лозунги, в Иерусалиме - нельзя. В Астрахани, Казани, Дербенте, Грозном - нельзя. Там все вынуждены поддерживать толерантность и диалог.
- В средневековой Москве иностранцы: немцы, татары, армяне, грузины - жили компактно. Насколько, на Ваш взгляд, эффективна такая модель?
- Сейчас никто не селится компактно. Люди едут в совершенно разные районы, где могут снять доступное им жилье. Принцип один: близость работы - доступность жилья.
- Считаете ли Вы перспективным создание этнических школ или хотя бы классов в обычных школах, где бы обязательно преподавали русский язык с азов и были русские преподаватели, знающие обычаи и традиции мигрантов?
- Возможно. Выходов много. Главное, что для этого нужно, - это воля. Почему мигранты и их дети совершенно не знают русского языка, русской культуры и совершенно не умеют адаптироваться в русской среде, если даже хотят? Просто потому, что к ним отношение как к «негражданам» и как к нелюдям. Не существует никакой программы адаптации, сейчас уже стали говорить об этом, даже Церковь обязали заниматься с ними русским языком... Но никто не хочет этим заниматься, потому что все их презирают. Наш грех, прежде всего москвичей, заключается в том, что мы не уважаем мигрантов, говорим о них «черная морда», или «чурка», или еще хуже. Это же не секрет. Убежден, что надо иметь специальную программу, которая ориентирована на адаптацию и интеграцию этих сотен тысяч людей в российское сообщество. Но по сути, я так понимаю, подобная программа никому не нужна.
- На праздник Курбан-Байрам в мечеть в центре столицы пришли десятки тысяч мусульман. Нормы ислама предусматривают насилие против иноверцев. И как нам, живущим в Москве, не бояться?
- Со страхом бороться вообще сложно, потому что это одна из греховных сторон человеческой личности. Но когда мы к страхам сознательно относимся, когда мы знаем в себе этот недуг, тогда мы принимаем какие-то меры против него. Для этого требуется прежде всего просвещение, грамотность, строгий контроль новостей, известий, слухов, мнений. Можно вообще не слушать их, не передавать, не позволять, чтобы в семье это было. И конечно же, нужен диалог. Мы боимся тех, кого не понимаем, кого не знаем. Недавно на рынке я столкнулся с одним азербайджанцем. Он говорит: «Шакалы есть в каждом народе», - то есть не надо всех нас мерить по одному-двум случаям. Потом было замечательное интервью по поводу событий в Бирюлево одного человека, по-моему, его зовут Марат, который написал: «Это же не наши. Это деревенские, это какие-то выродки с гор, которых мы сами ненавидим, сами боимся, потому что они неуправляемы». Так что те мусульмане, которые ходят в мечеть на Курбан-Байрам, вообще в мечеть, - это как раз безопасные люди. Нам надо больше строить мечетей, тогда мы меньше будем мусульман бояться. Более того, ведь мусульмане подчиняются суду шариата. Как только они в Москве чувствуют, что здесь суд шариата преследуем по закону, они могут делать все, что угодно. Если в Москве будет позволено применять суды шариата, это будет на руку москвичам. Как только заговорили об этом в диаспорах - сразу же поднялся шум: как это так? А, как ни странно, это будет нам на пользу, потому что они будут знать, что здесь точно так же нельзя нарушать правила, как и в горах у себя.
- Разве выходцы из деревень не более религиозны и более невежественны?
- Не знаю, я говорю о письме этого Марата. Может быть, это так, а может быть, и наоборот. Но, конечно же, не все же мусульмане, которые боятся москвичей, пойдут громить. Не все же чеченцы - бандиты, которые носят у пояса кинжалы и готовы чуть что его достать. Правда есть огромные сообщества прежде всего подростков и северокавказской молодежи, кстати, более опасной, чем среднеазиатская. Эта северокавказская молодежь не подчиняется никаким законам и реально представляет социальную опасность, способна на хулиганство, убийства, разбой. Я видел это собственными глазами, и это очень страшно.
- Вы столкнулись с этим лично?
- Да. Cреди бела дня у метро «Фрунзенская» большая группа молодых дагестанцев, празднующих День республики, с флагом своим, явно в подпитии или, может быть, под действием наркотиков, неслась огромной толпой. Они догоняли каких-то двух молоденьких солдат. На пути им встретился военный патруль, потому что рядом гарнизон и факультет подготовки военных дирижеров. Этот патруль, состоящий из таких же молодых солдат и сержантов, попросту «вписался» в стену, чтобы дагестанцы их не заметили. Те, кто должен предотвращать беспорядки, просто спрятались, а толпа бежала бить и убивать. Это были подростки, но остановить их в тот момент могла только соответствующая сила. Только. Это как раз тот случай, где нужен был ОМОН. Но в этот момент ОМОНа, конечно, там не оказалось.
- А насколько вообще реально религиозны эти молодые люди, приезжающие к нам?
- Знаете, среди знакомых мне мусульман: рабочих, дворников, грузчиков - религиозных людей я встречал крайне мало. Когда спрашиваю: «А ты ходишь в мечеть, ты соблюдаешь посты, ты молишься пять раз в день?» - отвечают: «Нет». И какие они мусульмане, если этих самых простых, надо сказать - главных, требований ислама не соблюдают? Я уж не говорю о том, что они Коран не читают.
- Так как для них может быть эффективен суд шариата, который является религиозным судом и основан на религиозных нормах?
- Ну, по крайней мере, это какие-то нормы и правила, которые они должны соблюдать, и, конечно, своего суда, суда рода они боятся. Если они будут жить в городах как территории, подконтрольной своему суду, они будут вести себя иначе. У них же до сих пор существует порка мужчин. То есть, когда из Москвы родственникам удается выкупить какого-то преступника, они увозят его в горы. И там его старейшины наказывают разными способами. Иногда это денежный оброк, иногда просто порка. Так что они боятся своих стариков, но там. А здесь они ничего не боятся.
Диакон Георгий Максимов:
«ЗАКОН ДОЛЖЕН БЫТЬ ОДИН ДЛЯ ВСЕХ».
- Согласны ли Вы с мнением, что для того, чтобы наше сосуществование с приезжими мусульманами стало более безопасным, необходимо строить больше мечетей?
- Иногда встречаются такие мысли: мол, все религии учат добру, значит, чем больше мы будем поддерживать и развивать эти нехристианские религии, тем больше добра и, соответственно, меньше зла будет в их последователях. К сожалению, это не так. Это кабинетная схема, которая просто не работает в жизни. За последние годы количество мечетей увеличилось в нашей стране многократно, в том числе и в Москве. И что? Разве это привело к снижению национальной преступности, мусульманского терроризма и прочих проблем? Ничего подобного. Так же и на Западе: мечетей за последние годы построено много, а проблем меньше не становится. И с чего бы их становилось меньше? Недавно в интернет были выложены видеоролики, которые запечатлели, как один из мусульман в московской мечети публично призывает к войне с Россией и никто его не останавливает, напротив, толпа внимательно слушает и отвечает: «Аллах акбар!» Откуда берется идея, что если сделать больше трибун для таких проповедников, то отношение к нам приезжих мусульман улучшится? Наличие в Москве пяти мечетей не остановило ни одного из террористов, совершивших теракты за последние годы. Откуда же берется мысль, что наличие десяти или двадцати остановит? Если же говорить о собственно гастарбайтерах, то подавляющее большинство из них вообще не ходит в мечети в силу разных причин.
- А может ли поспособствовать введение в Москве судов шариата для мусульман, чтобы они поняли, что здесь нельзя то же, что нельзя и в их родных аулах?
- Во-первых, практически все мусульмане, которые появляются в нашей стране в качестве трудовых мигрантов, приезжают из тех стран и регионов, где закон шариата не действует и не действовал в обозримом прошлом. Для них это не что-то понятное и привычное. Большинство мигрантов знают о шариате еще меньше, чем об уголовном кодексе Российской Федерации. Во-вторых, непонятно, как может способствовать равноуважительному сосуществованию мусульман и немусульман свод законов, который заведомо составлен так, что немусульмане представлены в нем как люди второго сорта?
Например, согласно шариату, если мусульманин убьет мусульманина, то ему грозит смертная казнь, если же он убьет немусульманина, то отделается штрафом. Размер этого штрафа в разных школах шариата разнится весьма сильно. Наглядный случай действия шариата недавно был в Саудовской Аравии. Норвежка, подвергшаяся изнасилованию, подала в суд на насильника. Она не знала, что по шариату такого рода обвинения должны подтверждаться минимум четырьмя свидетелями-мужчинами (или восемью свидетельницами, так как по шариату свидетельство двух женщин приравнивается к свидетельству одного мужчины). Свидетелей она представить не смогла, а ее личного заявления оказалось достаточно лишь для того, чтобы осудить ее саму за непристойное поведение. И только активное вмешательство МИДа Норвегии помогло вызволить ее из тюрьмы. Это ли то, что нам надо? Вот это должно помочь в наших отношениях с мусульманами? А как быть с нормой шариата, согласно которой тот, кто перейдет из ислама в другую религию, должен быть убит? На самом деле введение отдельного закона для мусульман только помешает их интеграции в немусульманское общество. Закон должен быть один для всех. Проблема в том, что он не исполняется. Когда возникает чувство безнаказанности, мысль, что от всего можно откупиться, - это самое плохое.
- Как, по-Вашему, что могло бы улучшить взаимоотношения с мигрантами-мусульманами в Москве?
- С теми мигрантами, которые не агрессивны, которые ведут себя добропорядочно, нужно налаживать добрые человеческие отношения - это сломает стену взаимных страхов, отчуждения и подозрительности. В отношении же тех приезжих, кто ведет себя агрессивно, кто сознательно нарушает законы и нормы приличия, нужно занять жесткую позицию. Я вообще считаю, что при нашем уровне криминалитета гражданам стоит серьезнее обучаться самозащите (что вполне разрешено законом) и развивать «чувство локтя» - защищать слабого, вступаться за того, на кого нападают многие. Со стороны правоохранительных органов нужно прекратить «доить» приезжих. Если они совершают преступления, то должны быть арестованы и осуждены. Если преступление совершается против них, они должны быть защищены, даже если они не граждане нашей страны.
Со стороны государства - пересмотреть миграционную политику. Ненормальна ситуация, когда по закону российской компании финансово выгоднее нанять иностранца, чем гражданина страны. И если действительно нужны мигранты, то почему они должны быть почти исключительно из мусульманских стран? Почему не вести более сбалансированную политику, создавая условия для гастарбайтеров из христианских регионов? А со стороны Церкви необходимо вести миссию среди приезжих. Те из них, кто принимает крещение, становятся очень ревностными в вере, нашими братьями во Христе.
С ОЛЬГОЙ КИРЬЯНОВОЙ мнениями о том, возможно ли мирное сосуществование православных и мигрантов-мусульман в нашем городе и что именно для этого необходимо сделать, поделились два клирика московских храмов. Приглашаем наших читателей включиться в эту дискуссию.
Протоиерей Андрей Лоргус:
«МОСКВЕ НУЖНО МНОГО МЕЧЕТЕЙ. И ЛЕГАЛИЗАЦИЯ СУДА ШАРИАТА».
-Минувшей осенью москвичи с тревогой наблюдали за конфликтом, произошедшим в столичном районе Западное Бирюлево. Вы тогда выступили с комментарием, где назвали одной из причин ситуации отсутствие диалога между властями, коренными жителями и приезжими. Почему, на Ваш взгляд, диалог отсутствует?
- Диалог - особенно межэтнический, межрелигиозный - крайне труден. Он целенаправленно выстраивается обществом сначала на семейном уровне, на уровне соседей, а затем на более высоком уровне. Иначе эта задача не решается. Диалог происходит сам собой в межконфессиональных браках или межконфессиональных сообществах, скажем, в городах, которые находятся на стыке этнических, территориальных образований. Возьмем, к примеру, Астрахань, где живут бок о бок русские, татары, чеченцы, иранцы. Живут все вместе, у них мечеть, православный храм, синагога - все рядом. Или Казань, где бок о бок сосуществуют много веков татары и русские. Как рассказывал владыка Иона, архиепископ Астраханский: «Когда у мусульман Курбан-Байрам, мы к ним идем на беляши, когда у нас Пасха - они к нам идут на куличи». Понимаете, на бытовом уровне диалог есть. Этому учатся с детства. В Астрахани нельзя сделать то, что делают в Москве. Русский марш там в принципе невозможен - сразу вспыхнет гражданская война.
Такая ситуация во многих городах, где изначально сосуществуют разные этносы и религии. Возьмите, к примеру, Израиль. Как сложно там удерживать равновесие! Каждую пятницу израильтяне боятся агрессивной проповеди имамов, которая может толкнуть толпу мужчин на погромы. Каждый день может быть новый террористический акт. Каждая нечаянность на границе может стоить жизни кому-нибудь, потому что там стреляют сразу и убивают невинных людей. Но это плата за искусственно поддерживаемый мир. Это мы в Москве можем себе позволить кричать националистические лозунги, в Иерусалиме - нельзя. В Астрахани, Казани, Дербенте, Грозном - нельзя. Там все вынуждены поддерживать толерантность и диалог.
- В средневековой Москве иностранцы: немцы, татары, армяне, грузины - жили компактно. Насколько, на Ваш взгляд, эффективна такая модель?
- Сейчас никто не селится компактно. Люди едут в совершенно разные районы, где могут снять доступное им жилье. Принцип один: близость работы - доступность жилья.
- Считаете ли Вы перспективным создание этнических школ или хотя бы классов в обычных школах, где бы обязательно преподавали русский язык с азов и были русские преподаватели, знающие обычаи и традиции мигрантов?
- Возможно. Выходов много. Главное, что для этого нужно, - это воля. Почему мигранты и их дети совершенно не знают русского языка, русской культуры и совершенно не умеют адаптироваться в русской среде, если даже хотят? Просто потому, что к ним отношение как к «негражданам» и как к нелюдям. Не существует никакой программы адаптации, сейчас уже стали говорить об этом, даже Церковь обязали заниматься с ними русским языком... Но никто не хочет этим заниматься, потому что все их презирают. Наш грех, прежде всего москвичей, заключается в том, что мы не уважаем мигрантов, говорим о них «черная морда», или «чурка», или еще хуже. Это же не секрет. Убежден, что надо иметь специальную программу, которая ориентирована на адаптацию и интеграцию этих сотен тысяч людей в российское сообщество. Но по сути, я так понимаю, подобная программа никому не нужна.
- На праздник Курбан-Байрам в мечеть в центре столицы пришли десятки тысяч мусульман. Нормы ислама предусматривают насилие против иноверцев. И как нам, живущим в Москве, не бояться?
- Со страхом бороться вообще сложно, потому что это одна из греховных сторон человеческой личности. Но когда мы к страхам сознательно относимся, когда мы знаем в себе этот недуг, тогда мы принимаем какие-то меры против него. Для этого требуется прежде всего просвещение, грамотность, строгий контроль новостей, известий, слухов, мнений. Можно вообще не слушать их, не передавать, не позволять, чтобы в семье это было. И конечно же, нужен диалог. Мы боимся тех, кого не понимаем, кого не знаем. Недавно на рынке я столкнулся с одним азербайджанцем. Он говорит: «Шакалы есть в каждом народе», - то есть не надо всех нас мерить по одному-двум случаям. Потом было замечательное интервью по поводу событий в Бирюлево одного человека, по-моему, его зовут Марат, который написал: «Это же не наши. Это деревенские, это какие-то выродки с гор, которых мы сами ненавидим, сами боимся, потому что они неуправляемы». Так что те мусульмане, которые ходят в мечеть на Курбан-Байрам, вообще в мечеть, - это как раз безопасные люди. Нам надо больше строить мечетей, тогда мы меньше будем мусульман бояться. Более того, ведь мусульмане подчиняются суду шариата. Как только они в Москве чувствуют, что здесь суд шариата преследуем по закону, они могут делать все, что угодно. Если в Москве будет позволено применять суды шариата, это будет на руку москвичам. Как только заговорили об этом в диаспорах - сразу же поднялся шум: как это так? А, как ни странно, это будет нам на пользу, потому что они будут знать, что здесь точно так же нельзя нарушать правила, как и в горах у себя.
- Разве выходцы из деревень не более религиозны и более невежественны?
- Не знаю, я говорю о письме этого Марата. Может быть, это так, а может быть, и наоборот. Но, конечно же, не все же мусульмане, которые боятся москвичей, пойдут громить. Не все же чеченцы - бандиты, которые носят у пояса кинжалы и готовы чуть что его достать. Правда есть огромные сообщества прежде всего подростков и северокавказской молодежи, кстати, более опасной, чем среднеазиатская. Эта северокавказская молодежь не подчиняется никаким законам и реально представляет социальную опасность, способна на хулиганство, убийства, разбой. Я видел это собственными глазами, и это очень страшно.
- Вы столкнулись с этим лично?
- Да. Cреди бела дня у метро «Фрунзенская» большая группа молодых дагестанцев, празднующих День республики, с флагом своим, явно в подпитии или, может быть, под действием наркотиков, неслась огромной толпой. Они догоняли каких-то двух молоденьких солдат. На пути им встретился военный патруль, потому что рядом гарнизон и факультет подготовки военных дирижеров. Этот патруль, состоящий из таких же молодых солдат и сержантов, попросту «вписался» в стену, чтобы дагестанцы их не заметили. Те, кто должен предотвращать беспорядки, просто спрятались, а толпа бежала бить и убивать. Это были подростки, но остановить их в тот момент могла только соответствующая сила. Только. Это как раз тот случай, где нужен был ОМОН. Но в этот момент ОМОНа, конечно, там не оказалось.
- А насколько вообще реально религиозны эти молодые люди, приезжающие к нам?
- Знаете, среди знакомых мне мусульман: рабочих, дворников, грузчиков - религиозных людей я встречал крайне мало. Когда спрашиваю: «А ты ходишь в мечеть, ты соблюдаешь посты, ты молишься пять раз в день?» - отвечают: «Нет». И какие они мусульмане, если этих самых простых, надо сказать - главных, требований ислама не соблюдают? Я уж не говорю о том, что они Коран не читают.
- Так как для них может быть эффективен суд шариата, который является религиозным судом и основан на религиозных нормах?
- Ну, по крайней мере, это какие-то нормы и правила, которые они должны соблюдать, и, конечно, своего суда, суда рода они боятся. Если они будут жить в городах как территории, подконтрольной своему суду, они будут вести себя иначе. У них же до сих пор существует порка мужчин. То есть, когда из Москвы родственникам удается выкупить какого-то преступника, они увозят его в горы. И там его старейшины наказывают разными способами. Иногда это денежный оброк, иногда просто порка. Так что они боятся своих стариков, но там. А здесь они ничего не боятся.
Диакон Георгий Максимов:
«ЗАКОН ДОЛЖЕН БЫТЬ ОДИН ДЛЯ ВСЕХ».
- Согласны ли Вы с мнением, что для того, чтобы наше сосуществование с приезжими мусульманами стало более безопасным, необходимо строить больше мечетей?
- Иногда встречаются такие мысли: мол, все религии учат добру, значит, чем больше мы будем поддерживать и развивать эти нехристианские религии, тем больше добра и, соответственно, меньше зла будет в их последователях. К сожалению, это не так. Это кабинетная схема, которая просто не работает в жизни. За последние годы количество мечетей увеличилось в нашей стране многократно, в том числе и в Москве. И что? Разве это привело к снижению национальной преступности, мусульманского терроризма и прочих проблем? Ничего подобного. Так же и на Западе: мечетей за последние годы построено много, а проблем меньше не становится. И с чего бы их становилось меньше? Недавно в интернет были выложены видеоролики, которые запечатлели, как один из мусульман в московской мечети публично призывает к войне с Россией и никто его не останавливает, напротив, толпа внимательно слушает и отвечает: «Аллах акбар!» Откуда берется идея, что если сделать больше трибун для таких проповедников, то отношение к нам приезжих мусульман улучшится? Наличие в Москве пяти мечетей не остановило ни одного из террористов, совершивших теракты за последние годы. Откуда же берется мысль, что наличие десяти или двадцати остановит? Если же говорить о собственно гастарбайтерах, то подавляющее большинство из них вообще не ходит в мечети в силу разных причин.
- А может ли поспособствовать введение в Москве судов шариата для мусульман, чтобы они поняли, что здесь нельзя то же, что нельзя и в их родных аулах?
- Во-первых, практически все мусульмане, которые появляются в нашей стране в качестве трудовых мигрантов, приезжают из тех стран и регионов, где закон шариата не действует и не действовал в обозримом прошлом. Для них это не что-то понятное и привычное. Большинство мигрантов знают о шариате еще меньше, чем об уголовном кодексе Российской Федерации. Во-вторых, непонятно, как может способствовать равноуважительному сосуществованию мусульман и немусульман свод законов, который заведомо составлен так, что немусульмане представлены в нем как люди второго сорта?
Например, согласно шариату, если мусульманин убьет мусульманина, то ему грозит смертная казнь, если же он убьет немусульманина, то отделается штрафом. Размер этого штрафа в разных школах шариата разнится весьма сильно. Наглядный случай действия шариата недавно был в Саудовской Аравии. Норвежка, подвергшаяся изнасилованию, подала в суд на насильника. Она не знала, что по шариату такого рода обвинения должны подтверждаться минимум четырьмя свидетелями-мужчинами (или восемью свидетельницами, так как по шариату свидетельство двух женщин приравнивается к свидетельству одного мужчины). Свидетелей она представить не смогла, а ее личного заявления оказалось достаточно лишь для того, чтобы осудить ее саму за непристойное поведение. И только активное вмешательство МИДа Норвегии помогло вызволить ее из тюрьмы. Это ли то, что нам надо? Вот это должно помочь в наших отношениях с мусульманами? А как быть с нормой шариата, согласно которой тот, кто перейдет из ислама в другую религию, должен быть убит? На самом деле введение отдельного закона для мусульман только помешает их интеграции в немусульманское общество. Закон должен быть один для всех. Проблема в том, что он не исполняется. Когда возникает чувство безнаказанности, мысль, что от всего можно откупиться, - это самое плохое.
- Как, по-Вашему, что могло бы улучшить взаимоотношения с мигрантами-мусульманами в Москве?
- С теми мигрантами, которые не агрессивны, которые ведут себя добропорядочно, нужно налаживать добрые человеческие отношения - это сломает стену взаимных страхов, отчуждения и подозрительности. В отношении же тех приезжих, кто ведет себя агрессивно, кто сознательно нарушает законы и нормы приличия, нужно занять жесткую позицию. Я вообще считаю, что при нашем уровне криминалитета гражданам стоит серьезнее обучаться самозащите (что вполне разрешено законом) и развивать «чувство локтя» - защищать слабого, вступаться за того, на кого нападают многие. Со стороны правоохранительных органов нужно прекратить «доить» приезжих. Если они совершают преступления, то должны быть арестованы и осуждены. Если преступление совершается против них, они должны быть защищены, даже если они не граждане нашей страны.
Со стороны государства - пересмотреть миграционную политику. Ненормальна ситуация, когда по закону российской компании финансово выгоднее нанять иностранца, чем гражданина страны. И если действительно нужны мигранты, то почему они должны быть почти исключительно из мусульманских стран? Почему не вести более сбалансированную политику, создавая условия для гастарбайтеров из христианских регионов? А со стороны Церкви необходимо вести миссию среди приезжих. Те из них, кто принимает крещение, становятся очень ревностными в вере, нашими братьями во Христе.
15.05.2008. Русская народная линия.
Скажу сразу - я телезритель поневоле. Я хотела бы смотреть телевизор гораздо меньше. Однако рядом со мною большую часть дня телевизор смотрят мои родственники, близкие мне люди. Особенности нашей жилплощади таковы, что мне никуда не скрыться от этого. Приходится слышать и видеть то, что происходит на самых разных телеканалах.
Такое положение "постоянного телезрителя" помогает сделать некоторые выводы. Вот один из них. Сегодня практически на всех федеральных каналах существуют постоянные (ежедневные и еженедельные) телепрограммы оккультно-мистического содержания: от "безобидных" астропрогнозов до уроков магии и парапсихологии. По нескольку раз в день демонстрируются "документальные" сериалы о "тайных знаниях", мрачных пророчествах и загробном мире. В начале сезона телеканал ТВ-3 провозгласил себя "настоящим мистическим телеканалом". Но, пожалуй, своеобразным лидером стал телеканал ТНТ со своей "Битвой экстрасенсов", идущей в прайм-тайм по воскресеньям. Уже в первый же месяц ее выхода в эфир, в марте 2007 г., пресс-служба телеканала гордо заявила: "Всего три выпуска потребовалось программе ?Битва экстрасенсов? для того, чтобы вывести ТНТ на третье место среди крупнейших российских телеканалов". Согласно данным TNS Gallup Media, в среднем за последние месяцы 14-15 процентов телезрителей России по воскресеньям в 20:00 останавливали свой выбор на программе "Битва экстрасенсов". А это значит, что каждый седьмой наш современник регулярно, с увлечением смотрит "Битву экстрасенсов"! Можно сделать вывод о том, что в обществе происходит такой же всплеск интереса к мистике и оккультизму, какой можно было наблюдать в начале 1990-х гг.
В чем причина этого? С этим вопросом мы решили обратиться к священнику Андрею Лоргусу, декану факультета психологии Российского Православного института святого апостола Иоанна Богослова. По нашей просьбе он посмотрел несколько выпусков "Битвы экстрасенсов" четвертого сезона. Тем более, что день 9 мая (а это требовало бы отдельного комментария) на ТНТ полностью был посвящен этой программе.
- Отец Андрей, каковы Ваши впечатления от увиденного?
- По-моему, это насилие. Это агрессия против человека. Думаю, что если такие передачи смотреть регулярно, неизбежно психологическое повреждение. Не скажу - "болезнь", но все-таки - тяжелое психологическое повреждение.
Во-первых, проводится нагнетание страха. Я бы сказал, дешевое нагнетание страха: тревожная музыка, незамысловатый дизайн, интерьеры подчеркнуто демонические, мрачные. А во-вторых, дается совершенно искаженное представление о жизни и о людях.
- Что можно сказать о передаче, где экстрасенсы "ищут" убитых детей[1]?
- Этот сюжет наиболее агрессивен. Во-первых, длительный тенденциозный рассказ о массовой пропаже и убийстве детей - он сам по себе носит травмирующий характер. Сюжет построен так, чтобы запугать людей и повредить им. Это само по себе уже духовное преступление. А уж тем более - рассуждения экстрасенсов в присутствии родителей погибших по поводу того, что там было на самом деле или не было... Все это - за гранью не только здравого смысла, но и простой человеческой нравственности.
Я думаю даже, что для людей с какой-то психической патологией просмотр подобной передачи может стать причиной глубокого, тяжелого обострения. Есть реальная опасность.
Скажу сразу - я телезритель поневоле. Я хотела бы смотреть телевизор гораздо меньше. Однако рядом со мною большую часть дня телевизор смотрят мои родственники, близкие мне люди. Особенности нашей жилплощади таковы, что мне никуда не скрыться от этого. Приходится слышать и видеть то, что происходит на самых разных телеканалах.
Такое положение "постоянного телезрителя" помогает сделать некоторые выводы. Вот один из них. Сегодня практически на всех федеральных каналах существуют постоянные (ежедневные и еженедельные) телепрограммы оккультно-мистического содержания: от "безобидных" астропрогнозов до уроков магии и парапсихологии. По нескольку раз в день демонстрируются "документальные" сериалы о "тайных знаниях", мрачных пророчествах и загробном мире. В начале сезона телеканал ТВ-3 провозгласил себя "настоящим мистическим телеканалом". Но, пожалуй, своеобразным лидером стал телеканал ТНТ со своей "Битвой экстрасенсов", идущей в прайм-тайм по воскресеньям. Уже в первый же месяц ее выхода в эфир, в марте 2007 г., пресс-служба телеканала гордо заявила: "Всего три выпуска потребовалось программе ?Битва экстрасенсов? для того, чтобы вывести ТНТ на третье место среди крупнейших российских телеканалов". Согласно данным TNS Gallup Media, в среднем за последние месяцы 14-15 процентов телезрителей России по воскресеньям в 20:00 останавливали свой выбор на программе "Битва экстрасенсов". А это значит, что каждый седьмой наш современник регулярно, с увлечением смотрит "Битву экстрасенсов"! Можно сделать вывод о том, что в обществе происходит такой же всплеск интереса к мистике и оккультизму, какой можно было наблюдать в начале 1990-х гг.
В чем причина этого? С этим вопросом мы решили обратиться к священнику Андрею Лоргусу, декану факультета психологии Российского Православного института святого апостола Иоанна Богослова. По нашей просьбе он посмотрел несколько выпусков "Битвы экстрасенсов" четвертого сезона. Тем более, что день 9 мая (а это требовало бы отдельного комментария) на ТНТ полностью был посвящен этой программе.
- Отец Андрей, каковы Ваши впечатления от увиденного?
- По-моему, это насилие. Это агрессия против человека. Думаю, что если такие передачи смотреть регулярно, неизбежно психологическое повреждение. Не скажу - "болезнь", но все-таки - тяжелое психологическое повреждение.
Во-первых, проводится нагнетание страха. Я бы сказал, дешевое нагнетание страха: тревожная музыка, незамысловатый дизайн, интерьеры подчеркнуто демонические, мрачные. А во-вторых, дается совершенно искаженное представление о жизни и о людях.
- Что можно сказать о передаче, где экстрасенсы "ищут" убитых детей[1]?
- Этот сюжет наиболее агрессивен. Во-первых, длительный тенденциозный рассказ о массовой пропаже и убийстве детей - он сам по себе носит травмирующий характер. Сюжет построен так, чтобы запугать людей и повредить им. Это само по себе уже духовное преступление. А уж тем более - рассуждения экстрасенсов в присутствии родителей погибших по поводу того, что там было на самом деле или не было... Все это - за гранью не только здравого смысла, но и простой человеческой нравственности.
Я думаю даже, что для людей с какой-то психической патологией просмотр подобной передачи может стать причиной глубокого, тяжелого обострения. Есть реальная опасность.
- Зачем нам это показывают?
- Я думаю, те, кто показывает, преследуют две цели. Конечно, материальную, прежде всего, потому что это - работа на заработок. Но это еще и некая попытка установить духовный контроль над сознанием человека. Хотя лично я думаю, что в большей степени заработок. Телевидение сегодня приносит своим владельцам очень большие деньги.
- А почему люди это смотрят? Почему такой спрос?
- Обычно считается, что рост религиозности вообще, и тем более, оккультной квазирелигиозности, является следствием того, что в обществе царит настроение глубокой неопределенности. Неопределенность (так же, как и страх) переживается человеком как стресс. Будущее всегда таит в себе неопределенность. И в тот момент, когда у человека возрастает неуверенность в завтрашнем дне, в нем возрастает тревожность. И часто оккультизм становится средством преодолеть эту неопределенность. Ведь можно "узнать" у гадалки, что будет завтра. Причем при этом человек уверен, что она скажет неправду. Но и это позволит ему успокоиться немножко, на короткое время уснуть спокойно в надежде: "А вдруг будет так, как она сказала...".
И вот в этих передачах этот момент очень заметен: экстрасенсы, которые там соревнуются, они все время стараются не столько отвечать на вопросы о прошлом, сколько говорить о будущем. Предсказывать они явно любят больше. Причем эти предсказания носят такой неопределенный характер, что поди проверь потом. Или вместо предсказаний - установка: "Ты выйдешь замуж через полгода". Да, это просто-напросто установка, манипуляция человеческим сознанием, и бедная женщина может начать стремиться выполнить эту установку любым путем, вместо того, чтобы спокойно и осознанно строить свою жизнь без этих игр.
- Экстрасенсорика действительно существует?
- Она существует. То есть некоторые способности, которые сегодня принято называть экстрасенсорными - они действительно есть, причем не только у тех людей, которые взялись их каким-то образом эксплуатировать. Само по себе признание существования экстрасенсорных способностей может быть нормой нашего сознания. Есть такая точка зрения, что эти способности - остатки нашего первозданного духовного совершенства.
Но способности эти не обязывают человека их развивать, проявлять, да еще и зарабатывать на этом. Если это происходит, он подвергает себя чрезвычайному риску и чрезвычайной опасности. Потому что, по сути дела, он начинает эксплуатировать то, чего не знает. И очень часто в семьях экстрасенсов происходят страшные вещи: психические заболевания и самоубийства.
- Почему так бывает?
- Потому что они подходят к краю бездны, к краю человечности, они подходят к таким уровням своего бытия, которые невозможно пройти в духовной слепоте - сам обязательно сорвешься и погубишь других. Очень простые сравнения здесь можно привести. Если дети влезут в трансформаторную будку и начнут там играть - что будет? Это смертельно опасно. А если папуасу предложить починить компьютер? И опасно, и проку никакого не может быть. Экстрасенс - это папуас в компьютере.
- Часто спрашивают: чем феномен экстрасенсорики отличается от феномена православного старчества?
- То, чем обладали старцы - духовная зрячесть, дар рассуждения, прозорливости - это дары Божии, и они подаются тем, кто проводит строгую духовную жизнь. Современные экстрасенсы этим не отличаются. Поэтому Церковь призывает к экстрасенсорным способностям относиться очень критично, отрицательно, не пользоваться ими, предупреждает, что это опасно для духа и для души человека.
- Сегодня каждый служащий священник знает о том, насколько распространена в обычной повседневной жизни наших современников оккультная терминология, какое количество внешне благополучных, образованных людей озабочены проблемой "снятия сглаза" или "венца безбрачия". Как к этому следует относиться?
- Под "порчей" обычно понимают некое устойчивое дьявольское воздействие на человека, которое "снимается" только особым образом. Но это неверно, потому что все, что с нами происходит, происходит по воле Божией, а не по воле дьявола. А если Господь попускает, позволяет кому-то причинить нам какую-то беду, то это Его воля, и стало быть, благо. И "снимать" такое благо - отказ от Господа. И это всегда какой-то сугубо конкретный случай, а не "постоянное проклятие", такого нет и не бывает. Не существует и никакого "венца безбрачия". И самый опасный враг человеку - это он сам себе, а вовсе не бесы, на которых принято списывать 90% собственных неудач.
Страшно то, что человек, который постоянно смотрит такие передачи, ту же "Битву", вполне может дойти до такой жизни, что начнет обращаться к экстрасенсам за помощью. Для этого нужно, чтобы он был очень напуган, запутан, чтобы он испытывал постоянные муки от неопределенности, страха и потерянности в своих ориентирах - психологических и мировоззренческих.
- Отец Андрей, если в семье кто-то смотрит такую передачу, как быть всем остальным?
- По крайне мере, предупредить близких о той опасности, реальной опасности, которая их подстерегает. А она в том, что человек может впасть в депрессивное состояние после этих передач. Зрителя могут преследовать некоторое время страшные сны, он вообще может потерять сон... Просмотр таких передач - психологическая травма. Для психически крепкого человека это может пройти безобидно... но таких немного.
Мне кажется очень важным подчеркнуть, что, просматривая эти передачи, я сам получил духовный ущерб. У меня есть ощущение, что я прикоснулся к чему-то мрачному, злобному и грязному. И к чему-то... глупому, и мне жаль тех людей, которые участвуют в этой передаче, ее делают, потому что это низкосортный телевизионный продукт, очень дешевый. Неинтересны оказались и участники сами по себе, экстрасенсы. Странные какие-то, интеллектуально и духовно неразвитые люди, с бедной речью.
В одной из этих передач женщина воскликнула: "Ну нельзя же так! Мы же все-таки христиане!". И этот вот возглас я запомнил, единственно здравую, живую человеческую реакцию на то, что происходило в эфире.
Наталья Горенок, Анна Гусева
- Я думаю, те, кто показывает, преследуют две цели. Конечно, материальную, прежде всего, потому что это - работа на заработок. Но это еще и некая попытка установить духовный контроль над сознанием человека. Хотя лично я думаю, что в большей степени заработок. Телевидение сегодня приносит своим владельцам очень большие деньги.
- А почему люди это смотрят? Почему такой спрос?
- Обычно считается, что рост религиозности вообще, и тем более, оккультной квазирелигиозности, является следствием того, что в обществе царит настроение глубокой неопределенности. Неопределенность (так же, как и страх) переживается человеком как стресс. Будущее всегда таит в себе неопределенность. И в тот момент, когда у человека возрастает неуверенность в завтрашнем дне, в нем возрастает тревожность. И часто оккультизм становится средством преодолеть эту неопределенность. Ведь можно "узнать" у гадалки, что будет завтра. Причем при этом человек уверен, что она скажет неправду. Но и это позволит ему успокоиться немножко, на короткое время уснуть спокойно в надежде: "А вдруг будет так, как она сказала...".
И вот в этих передачах этот момент очень заметен: экстрасенсы, которые там соревнуются, они все время стараются не столько отвечать на вопросы о прошлом, сколько говорить о будущем. Предсказывать они явно любят больше. Причем эти предсказания носят такой неопределенный характер, что поди проверь потом. Или вместо предсказаний - установка: "Ты выйдешь замуж через полгода". Да, это просто-напросто установка, манипуляция человеческим сознанием, и бедная женщина может начать стремиться выполнить эту установку любым путем, вместо того, чтобы спокойно и осознанно строить свою жизнь без этих игр.
- Экстрасенсорика действительно существует?
- Она существует. То есть некоторые способности, которые сегодня принято называть экстрасенсорными - они действительно есть, причем не только у тех людей, которые взялись их каким-то образом эксплуатировать. Само по себе признание существования экстрасенсорных способностей может быть нормой нашего сознания. Есть такая точка зрения, что эти способности - остатки нашего первозданного духовного совершенства.
Но способности эти не обязывают человека их развивать, проявлять, да еще и зарабатывать на этом. Если это происходит, он подвергает себя чрезвычайному риску и чрезвычайной опасности. Потому что, по сути дела, он начинает эксплуатировать то, чего не знает. И очень часто в семьях экстрасенсов происходят страшные вещи: психические заболевания и самоубийства.
- Почему так бывает?
- Потому что они подходят к краю бездны, к краю человечности, они подходят к таким уровням своего бытия, которые невозможно пройти в духовной слепоте - сам обязательно сорвешься и погубишь других. Очень простые сравнения здесь можно привести. Если дети влезут в трансформаторную будку и начнут там играть - что будет? Это смертельно опасно. А если папуасу предложить починить компьютер? И опасно, и проку никакого не может быть. Экстрасенс - это папуас в компьютере.
- Часто спрашивают: чем феномен экстрасенсорики отличается от феномена православного старчества?
- То, чем обладали старцы - духовная зрячесть, дар рассуждения, прозорливости - это дары Божии, и они подаются тем, кто проводит строгую духовную жизнь. Современные экстрасенсы этим не отличаются. Поэтому Церковь призывает к экстрасенсорным способностям относиться очень критично, отрицательно, не пользоваться ими, предупреждает, что это опасно для духа и для души человека.
- Сегодня каждый служащий священник знает о том, насколько распространена в обычной повседневной жизни наших современников оккультная терминология, какое количество внешне благополучных, образованных людей озабочены проблемой "снятия сглаза" или "венца безбрачия". Как к этому следует относиться?
- Под "порчей" обычно понимают некое устойчивое дьявольское воздействие на человека, которое "снимается" только особым образом. Но это неверно, потому что все, что с нами происходит, происходит по воле Божией, а не по воле дьявола. А если Господь попускает, позволяет кому-то причинить нам какую-то беду, то это Его воля, и стало быть, благо. И "снимать" такое благо - отказ от Господа. И это всегда какой-то сугубо конкретный случай, а не "постоянное проклятие", такого нет и не бывает. Не существует и никакого "венца безбрачия". И самый опасный враг человеку - это он сам себе, а вовсе не бесы, на которых принято списывать 90% собственных неудач.
Страшно то, что человек, который постоянно смотрит такие передачи, ту же "Битву", вполне может дойти до такой жизни, что начнет обращаться к экстрасенсам за помощью. Для этого нужно, чтобы он был очень напуган, запутан, чтобы он испытывал постоянные муки от неопределенности, страха и потерянности в своих ориентирах - психологических и мировоззренческих.
- Отец Андрей, если в семье кто-то смотрит такую передачу, как быть всем остальным?
- По крайне мере, предупредить близких о той опасности, реальной опасности, которая их подстерегает. А она в том, что человек может впасть в депрессивное состояние после этих передач. Зрителя могут преследовать некоторое время страшные сны, он вообще может потерять сон... Просмотр таких передач - психологическая травма. Для психически крепкого человека это может пройти безобидно... но таких немного.
Мне кажется очень важным подчеркнуть, что, просматривая эти передачи, я сам получил духовный ущерб. У меня есть ощущение, что я прикоснулся к чему-то мрачному, злобному и грязному. И к чему-то... глупому, и мне жаль тех людей, которые участвуют в этой передаче, ее делают, потому что это низкосортный телевизионный продукт, очень дешевый. Неинтересны оказались и участники сами по себе, экстрасенсы. Странные какие-то, интеллектуально и духовно неразвитые люди, с бедной речью.
В одной из этих передач женщина воскликнула: "Ну нельзя же так! Мы же все-таки христиане!". И этот вот возглас я запомнил, единственно здравую, живую человеческую реакцию на то, что происходило в эфире.
Наталья Горенок, Анна Гусева
12.12.2013. Русская народная линия.
Оно обращено ко всем, но дальше - в своей духовной жизни - каждый идет в одиночку.
Протоиерей Андрей Лоргус: «Рождество Христово открывает каждому человеку ту самую пещеру бытия, которая символизирует собой наше сердце, душу»
С протоиереем Андреем Лоргусом, ректором Института православной психологии, мы говорим, по выражению Александра Блока, о «вещах несказуемых». И поэтому разговор иногда идет на грани понимания того, что вообще можно или уже нельзя понимать. Есть гигантская тайна Боговоплощения и вечный вопрос о том, зачем оно все-таки произошло, хотя уже две тысячи лет даются на него ответы. Мир переворачивается от одного того, что все это действительно было и время, оказывается, начинает идти вспять.
- Приближается Рождество, а с ним бесконечная череда застолий, обязательного веселья, зализанная открыточность традиционного «святочного» антуража... СМИ уверяют, что на Западе уже задают вопрос: «What has Christ to do with Christmas?»
Мы до этого еще не дошли, но и у нас голова забита покупками к новогоднему столу, елками, подарками, планами, куда поехать с детьми на каникулы. Как содрать с Рождества эту пленку, продраться к ощущению события Рождества, или это уже невозможно?
- Возможно. Но это зависит от того, как вообще человек строит свою жизнь, в чем она заключается. Если в некотором следовании календарю, тогда, наверное, да, он так и останется в этой плоскости - с подарками, каникулами и поездками. Если же его интересует онтологический план, план бытия, он строит свою жизнь от сущности к явлению, а не наоборот.
Но в жизни бывают моменты какого-то прозябания, когда что-то там внутри зреет, зреет, а потом вдруг прорастает. Но перед обращением всегда что-то происходит: кризис среднего возраста, юношеский поиск смысла, любовь, трагедия. Иными словами, для прорыва часто бывает необходимо некое пиковое переживание. И тогда перед человеком вдруг открывается онтология бытия, он начинает различать уже не открыточный, а сущностный уровень.
При этом он может пойти и не по религиозному, а по какому-то другому пути. А может сказать: «Нет, ребята, мне этого ничего не надо, я пивка попил, сериал посмотрел и спать лягу». То есть заявить отказ от глубины, если она его напугала. И мы должны уважать и такой выбор: может быть, у него сегодня просто-напросто нет сил для переворота. Но он может вернуться к этому потом.
Что главное в Рождестве? Одна фундаментальная вещь, которая и делает наш разговор о нем чем-то более значимым, чем просто обсуждение календарного события. У него нет избранности. Оно не для православных, не для католиков, не для христиан, не для взрослых, не для детей. Оно вообще для всех. Есть в Рождестве полная универсальность, всечеловечность.
- В отличие от Пасхи?
- В Рождестве еще нет ничего, что требовало бы от человека определенного выбора. Это дар всему человечеству. Кто-то его возьмет, кто-то будет попирать его ногами, кто-то на него наплюет, кто-то будет ему поклоняться... Но пока ничего этого еще нет. Родился Младенец - совершенно безвестно, безымянно, без шума, одна звездочка только его встретила, и всё. Ни извержения вулкана, ни тайфуна, и небо не обвалилось на землю, а тихонько сошло в пещерку... В этом очень большой смысл - в том, что это радость для всех. Хочешь - примешь, не хочешь - не примешь.
А когда у нас говорят, что на Западе стараются толерантно избавиться от всякой рождественской символики, - это немножко преувеличено. Когда приезжаешь в Европу и видишь все эти рождественские базары, все эти католические адвенты, когда все города утопают в этой символике, возникает вопрос: а где же эта толерантность?
Мои впечатления противоположные: 90 процентов людей по всему миру религиозны. А стремящихся открыто исповедовать свой атеизм или агностицизм совсем немного, люди как-то не очень выставляют это напоказ.
- И возникающее сейчас у многих стремление съездить на Святую землю - это не просто мода? И само по себе ее посещение может что-то открыть человеку?
- Может открыть, а может и нет. Я приезжал на Святую землю с разными группами, и должен сказать, что для многих людей ничего там не происходит - приехали и уехали, даже иногда с досадой: «Все эти ваши восторги... Ничего такого я не испытал».
Но то, что место, предметы и даты в жизни человека, в его внутренней духовной истории действительно важны, - это факт. В психологии это называется «синхронизацией», когда мы вместе начинаем чувствовать - в определенном месте, в определенное время - одно и то же.
И Рождество на Святой земле - это как раз такая синхронизация: что-то такое там происходит, и люди чувствуют что-то общее и тянутся туда, чтобы там это вместе пережить. Но есть и такие, кто едет туда, следуя моде, и ничего не чувствует, я таких встречал.
- А что важнее для становления личности: общее переживание, привязанное к месту и к дате, или переживание индивидуальное?
- Важнее всего идти своим, личным путем, потому что только самому человеку открывается его сущностный путь, никто про него ничего не знает. Он может не соответствовать ни пути другого, ни пути народа. Строем тут не ходят: в духовной жизни идут в одиночку, поэтому, кстати говоря, это так трудно дается.
Оно обращено ко всем, но дальше - в своей духовной жизни - каждый идет в одиночку.
Протоиерей Андрей Лоргус: «Рождество Христово открывает каждому человеку ту самую пещеру бытия, которая символизирует собой наше сердце, душу»
С протоиереем Андреем Лоргусом, ректором Института православной психологии, мы говорим, по выражению Александра Блока, о «вещах несказуемых». И поэтому разговор иногда идет на грани понимания того, что вообще можно или уже нельзя понимать. Есть гигантская тайна Боговоплощения и вечный вопрос о том, зачем оно все-таки произошло, хотя уже две тысячи лет даются на него ответы. Мир переворачивается от одного того, что все это действительно было и время, оказывается, начинает идти вспять.
- Приближается Рождество, а с ним бесконечная череда застолий, обязательного веселья, зализанная открыточность традиционного «святочного» антуража... СМИ уверяют, что на Западе уже задают вопрос: «What has Christ to do with Christmas?»
Мы до этого еще не дошли, но и у нас голова забита покупками к новогоднему столу, елками, подарками, планами, куда поехать с детьми на каникулы. Как содрать с Рождества эту пленку, продраться к ощущению события Рождества, или это уже невозможно?
- Возможно. Но это зависит от того, как вообще человек строит свою жизнь, в чем она заключается. Если в некотором следовании календарю, тогда, наверное, да, он так и останется в этой плоскости - с подарками, каникулами и поездками. Если же его интересует онтологический план, план бытия, он строит свою жизнь от сущности к явлению, а не наоборот.
Но в жизни бывают моменты какого-то прозябания, когда что-то там внутри зреет, зреет, а потом вдруг прорастает. Но перед обращением всегда что-то происходит: кризис среднего возраста, юношеский поиск смысла, любовь, трагедия. Иными словами, для прорыва часто бывает необходимо некое пиковое переживание. И тогда перед человеком вдруг открывается онтология бытия, он начинает различать уже не открыточный, а сущностный уровень.
При этом он может пойти и не по религиозному, а по какому-то другому пути. А может сказать: «Нет, ребята, мне этого ничего не надо, я пивка попил, сериал посмотрел и спать лягу». То есть заявить отказ от глубины, если она его напугала. И мы должны уважать и такой выбор: может быть, у него сегодня просто-напросто нет сил для переворота. Но он может вернуться к этому потом.
Что главное в Рождестве? Одна фундаментальная вещь, которая и делает наш разговор о нем чем-то более значимым, чем просто обсуждение календарного события. У него нет избранности. Оно не для православных, не для католиков, не для христиан, не для взрослых, не для детей. Оно вообще для всех. Есть в Рождестве полная универсальность, всечеловечность.
- В отличие от Пасхи?
- В Рождестве еще нет ничего, что требовало бы от человека определенного выбора. Это дар всему человечеству. Кто-то его возьмет, кто-то будет попирать его ногами, кто-то на него наплюет, кто-то будет ему поклоняться... Но пока ничего этого еще нет. Родился Младенец - совершенно безвестно, безымянно, без шума, одна звездочка только его встретила, и всё. Ни извержения вулкана, ни тайфуна, и небо не обвалилось на землю, а тихонько сошло в пещерку... В этом очень большой смысл - в том, что это радость для всех. Хочешь - примешь, не хочешь - не примешь.
А когда у нас говорят, что на Западе стараются толерантно избавиться от всякой рождественской символики, - это немножко преувеличено. Когда приезжаешь в Европу и видишь все эти рождественские базары, все эти католические адвенты, когда все города утопают в этой символике, возникает вопрос: а где же эта толерантность?
Мои впечатления противоположные: 90 процентов людей по всему миру религиозны. А стремящихся открыто исповедовать свой атеизм или агностицизм совсем немного, люди как-то не очень выставляют это напоказ.
- И возникающее сейчас у многих стремление съездить на Святую землю - это не просто мода? И само по себе ее посещение может что-то открыть человеку?
- Может открыть, а может и нет. Я приезжал на Святую землю с разными группами, и должен сказать, что для многих людей ничего там не происходит - приехали и уехали, даже иногда с досадой: «Все эти ваши восторги... Ничего такого я не испытал».
Но то, что место, предметы и даты в жизни человека, в его внутренней духовной истории действительно важны, - это факт. В психологии это называется «синхронизацией», когда мы вместе начинаем чувствовать - в определенном месте, в определенное время - одно и то же.
И Рождество на Святой земле - это как раз такая синхронизация: что-то такое там происходит, и люди чувствуют что-то общее и тянутся туда, чтобы там это вместе пережить. Но есть и такие, кто едет туда, следуя моде, и ничего не чувствует, я таких встречал.
- А что важнее для становления личности: общее переживание, привязанное к месту и к дате, или переживание индивидуальное?
- Важнее всего идти своим, личным путем, потому что только самому человеку открывается его сущностный путь, никто про него ничего не знает. Он может не соответствовать ни пути другого, ни пути народа. Строем тут не ходят: в духовной жизни идут в одиночку, поэтому, кстати говоря, это так трудно дается.
- А как же христианская община?
- А это для другого. У человека есть несколько фундаментальных личностных потребностей. И одна из них - на мой взгляд, более мощная - это потребность в самоценности, то есть уникальности и индивидуализированности его пути, а вторая - потребность в сопричастности. И иногда они друг другу противоречат.
В болезни один просит: не бросайте меня, мне одному плохо, а другой говорит: я хочу быть один.
Если говорить о переживаниях религиозных, то многие признаются: как хорошо, когда храмы открыты целый день, - я могу зайти, когда никого нет, посидеть, помолиться. А иногда человек говорит: я первый раз почувствовал силу молитвы, когда пришел в храм и все вместе пели «Символ веры» или «Отче наш». По-разному.
Но Святая земля - это все-таки особое место. В каждой стране есть свои святыни. Но Святая земля - это ни с чем не сравнимо.
Здесь вообще происходят вещи, трудно передаваемые словами, и они связаны не только с жизнью Иисуса Христа, они связаны с чем-то большим. Ведь это земля, где Господь являлся Моисею на горе Синай и много чего происходило фантастического. А Иерусалим, где был первый на земле неязыческий храм?.. Его построили - и началась новая эпоха. Вообще новая эпоха - сознания, мысли, духа.
И сейчас, когда мы туда приезжаем, мы идем на Храмовую гору, спускаемся в туннели под ней, а там - камни того, самого первого храма Соломона, а повыше - второго: то, что называется Стена Плача.
Храм Бога Отца - единственный и неповторимый. И Святая земля - это то место на планете, где человек может стоять перед Богом вот так, лицом к лицу, и говорить с Ним напрямую, как Моисей на горе Синай.
Там живут разные народы, исповедующие разные религии, настолько разные, что диву даешься - прямо Вавилон. И все-таки Бог там сходит на землю. Кто-то это чувствует, кто-то не чувствует, кто-то с Ним встречается, кто-то говорит с Ним, кто-то с Ним плачет, кто-то - шепчется, кто-то на Него надеется, кто-то у Него что-то просит, а кто-то Его благодарит. А есть и такие, что просто молчат - приезжают и молчат, потому что нечего сказать.
- Но ведь на Святой земле уничтожено столько святынь, только Иерусалим несколько раз полностью сносили, и сейчас древнейшие его постройки относятся к двенадцатому веку. И, собственно, плоти той древней истории не так много осталось.
- Я скажу: все наоборот. Ее так много, что просто фантастика! Вы совершенно правы, там - где шестиметровый культурный слой, где трехметровый. Но когда мы попадаем на Лифостротон, там действительно есть камни, которые относятся к первому веку, на которых, возможно, стоял избиваемый Христос.
Конечно, для такого взгляда требуется любовь к истории и археологии. Но в Иерусалиме мне еще в 1998 году, когда я первый раз приехал, сказали: «Ты что, здесь у нас археология - все равно как рыбалка в России: это то, чем увлекаются все». Найти лепту - это самое простое: они разбросаны по всей территории Старого города.
Копают, копают, копают, и этой исторической плоти все больше и больше, так что обычный паломник тонет в этом море исторических фактов.
А если посмотреть по всей Святой земле, помимо Иерусалима...
- Скажем, в Вифлееме.
- Да, там очень много этого исторического материала - только открыть глаза, смотреть, слушать, читать...
- Конечно, после этого уже не будешь относиться к Священной Истории как мифам и легендам Древней Греции - раз все это можно потрогать руками. Но разве, чтобы это понять, непременно нужно туда поехать, увидеть, прикоснуться?
- Желательно. Нет, конечно, можно и без этого, но это труднее. Понимаете, историзм христианства - это очень важная вещь, потому что Христос явился в конкретный день конкретного года, в конкретной исторической ситуации, про которую мы уже сейчас так много знаем, как ни про один другой момент истории. Ведь никому неохота было раскапывать, зачем Тиберию нужны были переписи, да не одна, а три. И никто бы никогда не залез в римские анналы и не стал бы их разбирать. А вот враги Рождества раскопали.
И кто бы обратил внимание на камни, которые откопали в Кесарии, и увидел бы на одном из них надпись «Pontius Pilatus»? А ради Рождества на этот камень обратили внимание, и это стало сенсацией 1961 года. Ведь до той поры очень многие полагали, что Евангелие - это совершеннейший миф, что в нем нет ничего исторического.
А тексты? А кумранские рукописи? 1947 год, после войны весь мир разрушен, и вдруг на тебе - обнаружены подлинные пергаменты первого века с текстами Ветхого Завета. Почти вся Книга пророка Исаии. А источником для современных переводов Библии служит Септуагинта - текст, который был переведен на греческий язык за три века до Рождества Христова. Самый ранний текст Ветхого Завета, который у нас есть, - это пергаменты четвертого века нашей эры.
- Вы имеете в виду текст всего свода?
- Да хотя бы даже кусочки. Когда начали сличать Книгу пророка Исаии в Септуагинте и кумранские рукописи, никто не ожидал: там незначительная разница в огласовке. И это уже не уровень источниковедения, это уровень исторического прикосновения.
Знаете, сколько у нас древних копий «Илиады» или «Одиссеи» Гомера? У нас есть копии, которые относятся к четвертому веку до Рождества Христова, а записаны они были в восьмом. Значит, расстояние между оригинальным текстом и тем, который до нас дошел, как минимум четыреста лет. А от устной традиции Евангелия (это примерно 60-год первого века) до первого текста, который у нас есть (это примерно 170-год), - сто лет.
Понимаете разницу? У нас есть несколько наиболее древних рукописей «Одиссеи» и тысячи рукописей Евангелия. Это потому, что христианство всегда было очень исторично, оно всегда смотрело на факты, на предметы, на датировки: кто написал, как написал.
И еще очень важная вещь. Во многих языческих философиях и космологиях представление о времени подобно кругу: закончится год - начнется новый, умер человек - другой родится, один период сменяет другой, нынешнее царство похоже на предыдущее, что было, то и будет, все суета.
И вдруг совершенно меняется картина мира. Христианство говорит: нет, было начало и будет конец. И мир движется от начала к концу - появилось время как линейная категория. И на этом построена вся история. Это начало нового миросозерцания.
Христианство это связывает именно с Рождеством, потому что оно совершается в определенном месте в определенный год от основания Рима и у него есть месяц и число.
- Но ведь описания исторических событий были и до христианства - у Геродота, Фукидида.
- А у Геродота есть линейное время? У Геродота история привязана к географии, у него это как бы такие гроздья, собранные воедино. Единственное, где появляется действительно точное время, - это римская история, от основания Рима. Но это локальная история, а христианство с самого начала претендовало на универсальную историю.
- Однако и Ветхий Завет тоже можно рассматривать как историю, возникающую в определенной точке.
- Конечно. Тем не менее история как универсальное понимание мира на основании Ветхого Завета не возникла. Да, иудеи веровали, что когда-то мира не было и Бог сотворил его и человека, но реальная жизнь их племен брала начало от Синайского законодательства. И несмотря на то, что у них действительно было летосчисление от Сотворения мира, как такового вкуса к истории не возникло.
Вообще, у иудеев не было наук. Обратите внимание, рядом живут народы, которые создают науки, архитектуру, медицину, энциклопедии, библиотеки, строят храмы, создают классическую ордерную архитектуру. А у иудеев нет ничего - ни домов, ни библиотек, ни медицины, ни архитектуры, у них нет даже кулинарии, хотя у соседних народов она есть. У них нет ничего, только Библия.
- Ну и кашрут...
- Да, у них есть храм, у них есть культ и есть Писание - всё. И в этом есть какой-то гигантский смысл. Народы вокруг все время что-то создают: к тому времени уже исчезла великая крито-микенская культура, египетская сошла на нет, а у иудеев еще ничего нет. Они живут только с одним свитком Торы.
- И с ожиданием Мессии.
- Или, лучше сказать, вообще не живут - ждут.
- Но сейчас-то мы уже не можем сказать, что у них нет культуры.
- Ортодоксальные иудеи до сих пор так живут, они не интегрируются в современный Израиль, не принимают паспортов, не принимают израильскую культуру. Для них не может быть другой культуры, кроме той, которую установит на земле Господь, когда Он придет, - вот их сознание.
- А это для другого. У человека есть несколько фундаментальных личностных потребностей. И одна из них - на мой взгляд, более мощная - это потребность в самоценности, то есть уникальности и индивидуализированности его пути, а вторая - потребность в сопричастности. И иногда они друг другу противоречат.
В болезни один просит: не бросайте меня, мне одному плохо, а другой говорит: я хочу быть один.
Если говорить о переживаниях религиозных, то многие признаются: как хорошо, когда храмы открыты целый день, - я могу зайти, когда никого нет, посидеть, помолиться. А иногда человек говорит: я первый раз почувствовал силу молитвы, когда пришел в храм и все вместе пели «Символ веры» или «Отче наш». По-разному.
Но Святая земля - это все-таки особое место. В каждой стране есть свои святыни. Но Святая земля - это ни с чем не сравнимо.
Здесь вообще происходят вещи, трудно передаваемые словами, и они связаны не только с жизнью Иисуса Христа, они связаны с чем-то большим. Ведь это земля, где Господь являлся Моисею на горе Синай и много чего происходило фантастического. А Иерусалим, где был первый на земле неязыческий храм?.. Его построили - и началась новая эпоха. Вообще новая эпоха - сознания, мысли, духа.
И сейчас, когда мы туда приезжаем, мы идем на Храмовую гору, спускаемся в туннели под ней, а там - камни того, самого первого храма Соломона, а повыше - второго: то, что называется Стена Плача.
Храм Бога Отца - единственный и неповторимый. И Святая земля - это то место на планете, где человек может стоять перед Богом вот так, лицом к лицу, и говорить с Ним напрямую, как Моисей на горе Синай.
Там живут разные народы, исповедующие разные религии, настолько разные, что диву даешься - прямо Вавилон. И все-таки Бог там сходит на землю. Кто-то это чувствует, кто-то не чувствует, кто-то с Ним встречается, кто-то говорит с Ним, кто-то с Ним плачет, кто-то - шепчется, кто-то на Него надеется, кто-то у Него что-то просит, а кто-то Его благодарит. А есть и такие, что просто молчат - приезжают и молчат, потому что нечего сказать.
- Но ведь на Святой земле уничтожено столько святынь, только Иерусалим несколько раз полностью сносили, и сейчас древнейшие его постройки относятся к двенадцатому веку. И, собственно, плоти той древней истории не так много осталось.
- Я скажу: все наоборот. Ее так много, что просто фантастика! Вы совершенно правы, там - где шестиметровый культурный слой, где трехметровый. Но когда мы попадаем на Лифостротон, там действительно есть камни, которые относятся к первому веку, на которых, возможно, стоял избиваемый Христос.
Конечно, для такого взгляда требуется любовь к истории и археологии. Но в Иерусалиме мне еще в 1998 году, когда я первый раз приехал, сказали: «Ты что, здесь у нас археология - все равно как рыбалка в России: это то, чем увлекаются все». Найти лепту - это самое простое: они разбросаны по всей территории Старого города.
Копают, копают, копают, и этой исторической плоти все больше и больше, так что обычный паломник тонет в этом море исторических фактов.
А если посмотреть по всей Святой земле, помимо Иерусалима...
- Скажем, в Вифлееме.
- Да, там очень много этого исторического материала - только открыть глаза, смотреть, слушать, читать...
- Конечно, после этого уже не будешь относиться к Священной Истории как мифам и легендам Древней Греции - раз все это можно потрогать руками. Но разве, чтобы это понять, непременно нужно туда поехать, увидеть, прикоснуться?
- Желательно. Нет, конечно, можно и без этого, но это труднее. Понимаете, историзм христианства - это очень важная вещь, потому что Христос явился в конкретный день конкретного года, в конкретной исторической ситуации, про которую мы уже сейчас так много знаем, как ни про один другой момент истории. Ведь никому неохота было раскапывать, зачем Тиберию нужны были переписи, да не одна, а три. И никто бы никогда не залез в римские анналы и не стал бы их разбирать. А вот враги Рождества раскопали.
И кто бы обратил внимание на камни, которые откопали в Кесарии, и увидел бы на одном из них надпись «Pontius Pilatus»? А ради Рождества на этот камень обратили внимание, и это стало сенсацией 1961 года. Ведь до той поры очень многие полагали, что Евангелие - это совершеннейший миф, что в нем нет ничего исторического.
А тексты? А кумранские рукописи? 1947 год, после войны весь мир разрушен, и вдруг на тебе - обнаружены подлинные пергаменты первого века с текстами Ветхого Завета. Почти вся Книга пророка Исаии. А источником для современных переводов Библии служит Септуагинта - текст, который был переведен на греческий язык за три века до Рождества Христова. Самый ранний текст Ветхого Завета, который у нас есть, - это пергаменты четвертого века нашей эры.
- Вы имеете в виду текст всего свода?
- Да хотя бы даже кусочки. Когда начали сличать Книгу пророка Исаии в Септуагинте и кумранские рукописи, никто не ожидал: там незначительная разница в огласовке. И это уже не уровень источниковедения, это уровень исторического прикосновения.
Знаете, сколько у нас древних копий «Илиады» или «Одиссеи» Гомера? У нас есть копии, которые относятся к четвертому веку до Рождества Христова, а записаны они были в восьмом. Значит, расстояние между оригинальным текстом и тем, который до нас дошел, как минимум четыреста лет. А от устной традиции Евангелия (это примерно 60-год первого века) до первого текста, который у нас есть (это примерно 170-год), - сто лет.
Понимаете разницу? У нас есть несколько наиболее древних рукописей «Одиссеи» и тысячи рукописей Евангелия. Это потому, что христианство всегда было очень исторично, оно всегда смотрело на факты, на предметы, на датировки: кто написал, как написал.
И еще очень важная вещь. Во многих языческих философиях и космологиях представление о времени подобно кругу: закончится год - начнется новый, умер человек - другой родится, один период сменяет другой, нынешнее царство похоже на предыдущее, что было, то и будет, все суета.
И вдруг совершенно меняется картина мира. Христианство говорит: нет, было начало и будет конец. И мир движется от начала к концу - появилось время как линейная категория. И на этом построена вся история. Это начало нового миросозерцания.
Христианство это связывает именно с Рождеством, потому что оно совершается в определенном месте в определенный год от основания Рима и у него есть месяц и число.
- Но ведь описания исторических событий были и до христианства - у Геродота, Фукидида.
- А у Геродота есть линейное время? У Геродота история привязана к географии, у него это как бы такие гроздья, собранные воедино. Единственное, где появляется действительно точное время, - это римская история, от основания Рима. Но это локальная история, а христианство с самого начала претендовало на универсальную историю.
- Однако и Ветхий Завет тоже можно рассматривать как историю, возникающую в определенной точке.
- Конечно. Тем не менее история как универсальное понимание мира на основании Ветхого Завета не возникла. Да, иудеи веровали, что когда-то мира не было и Бог сотворил его и человека, но реальная жизнь их племен брала начало от Синайского законодательства. И несмотря на то, что у них действительно было летосчисление от Сотворения мира, как такового вкуса к истории не возникло.
Вообще, у иудеев не было наук. Обратите внимание, рядом живут народы, которые создают науки, архитектуру, медицину, энциклопедии, библиотеки, строят храмы, создают классическую ордерную архитектуру. А у иудеев нет ничего - ни домов, ни библиотек, ни медицины, ни архитектуры, у них нет даже кулинарии, хотя у соседних народов она есть. У них нет ничего, только Библия.
- Ну и кашрут...
- Да, у них есть храм, у них есть культ и есть Писание - всё. И в этом есть какой-то гигантский смысл. Народы вокруг все время что-то создают: к тому времени уже исчезла великая крито-микенская культура, египетская сошла на нет, а у иудеев еще ничего нет. Они живут только с одним свитком Торы.
- И с ожиданием Мессии.
- Или, лучше сказать, вообще не живут - ждут.
- Но сейчас-то мы уже не можем сказать, что у них нет культуры.
- Ортодоксальные иудеи до сих пор так живут, они не интегрируются в современный Израиль, не принимают паспортов, не принимают израильскую культуру. Для них не может быть другой культуры, кроме той, которую установит на земле Господь, когда Он придет, - вот их сознание.
- Раз уж заговорили об истории...
- Да, простите, вы спросили о Вифлееме. Вифлеемский храм - это самое древнее строение на Святой земле, которое не сломали персы. Это базилика на фундаменте времен равноапостольной царицы Елены, там есть мозаики того времени. Так что этот храм точно стоит на том месте, которое почитали христиане второго-третьего веков. А у них традиция была живая - от очевидцев и современников события. Они могли поименно назвать людей, которые рассказали им, где было Рождество. Поэтому Вифлеем - это как раз то место, где точно может быть идентифицировано Рождество Христово. Тут сомнений меньше всего.
- Раз уж речь зашла о таких категориях, как история, хочется напомнить слова Григория Нисского: что она движется «от начала к началу через начало события, у которого нет конца». Очень красивая, прямо постмодернистская фраза. А если по сути?
- Я не могу сказать, что по сути имел в виду святитель Григорий Нисский, но я вам выскажу парадоксальную мысль. Представление о нашей линейной истории может быть немножко ошибочным, причем «немножко» - в кавычках, потому что, вполне возможно, что реальная история, которая в Боге, идет в противоположном направлении - от конца к началу.
Это все равно как если бы нам с вами нужно было реставрировать дом - он на плохом фундаменте: фундамент рассыпался, и мы всё разбираем по кирпичику, помечаем их, раскладываем, дошли до основания, укрепляем фундамент, а потом собираем все заново. Вот и история от конца к началу - это примерно как разборка дома, чтобы укрепить фундамент. Господь, чтобы человек пришел к Нему, как бы кладет в основание новые камни, чтобы здание, которое вновь потом будет собрано, было крепким.
- Но в нашем обывательском представлении движение - это прогресс, некая постоянная модернизация, когда что-то становится все совершеннее. А если христианство с Рождества уже являет совершенство, то выходит, мы движемся к тому, что уже есть?
- Во Христе - есть, а в личности каждого конкретного человека - должно стать.
- То есть цель движения истории - уподобиться Христу?
- Но только каждому человеку. Не народу в целом, не человечеству в целом. Понимаете, Господь сотворил человека, как Себя, то есть каждый человек несет в себе Его образ и подобие. Но стать им каждому надлежит в истории - это не одномоментный акт. И не коллективный.
- Получается, что эти образ и подобие у каждого свои?
- Да, они индивидуализированы. Поэтому каждый пройдет этим путем.
- А нужно ли тогда так уж стремиться к более нравственному устроению жизни общества? И можно ли преуспеть на этом своем личном пути, добиваясь социальной справедливости или, скажем, каких-то лучших способов хозяйствования?
- Можно ли построить Царство Божие на земле?
- Вот, сразу возникает опасение, не строим ли мы Царство Божие на земле. Но ведь, кажется, и Церковь не против того, чтобы жизнь устраивалась как-то разумно?
- Конечно не против.
- И к чему тогда мы придем, устраивая удобнее, лучше, справедливей и нравственней свою земную жизнь?
- Я думаю, что здесь, как и во многих богословских вопросах, мы сталкиваемся с противоречием. Да, христианство стремится к тому, чтобы жизнь людей на земле была выстроена максимально по-божески, но при этом понимает, что в полной мере это невозможно. Что подлинное Царство Божие будет, но уже на новой земле, после второго пришествия Христова. И здесь действительно есть загадка и, я бы даже сказал, логическое противоречие. С одной стороны, Церковь говорит: люди, устройте жизнь свою по-божьему, а с другой - помните, что до конца вам это не удастся. И никакого выхода из этого нет - ни логического, ни прагматического.
- И что получается? В более или менее спокойные периоды Церковь старается воздействовать на нравственный облик паствы, но это ей не особо удается. А во времена потрясений, когда Церковь гонима, даже уничтожаема, из огромной массы людей выкристаллизовывается какая-то новая соль земли.
- Бывает. А бывает и нет. Утверждение, что в моменты каких-то трагических переживаний, какого-то крайнего перенапряжения происходят духовные открытия, прорывы, верно лишь отчасти. История говорит о том, что в такие моменты христианские церкви нередко просто исчезали. Кстати говоря, это касается и русской церкви. То, что произошло с ней в советский период, - это невиданный, чудовищный слом. И если бы не началась война, Сталин, конечно, расправился бы с церковью, как это произошло, например, в Албании. Так что потрясения не всегда полезны.
- Сейчас, с одной стороны, много говорят о постсекулярном мире, а с другой - и процесс секуляризации вроде бы вполне очевиден. Может ли он в итоге привести к исчезновению христианства у христианских народов?
- Для того чтобы оценить эти процессы, нам не хватает информации, мы просто не знаем, что происходит в западном мире. Понимаете, есть принципиальная разница между насильственной секуляризацией в Советском Союзе и всем остальным миром. И когда мы, выходцы из СССР, судим о том, что происходит на Западе, то видим перевернутую картинку. Религиозность Запада в несколько десятков раз превосходила нашу, советскую.
- А нашу нынешнюю?
- Тоже. Хотя бы количественно. Мне как специалисту по христианской психологии приходится сталкиваться с коллегами - католиками и протестантами, и у них таких специалистов тысячи, а нас всего человек десять. Это несоизмеримые цифры.
Да, конечно, секуляризация идет, если подразумевать под ней отказ от церкви, то да, этот процесс везде очень заметен. Но если говорить о секуляризации как об отказе от религии - то нет.
Показательнее всего то, что происходит в США: там что ни день возникает новая христианская церковь. О чем это говорит? О том, что церковность в ее средневековых формах многими современными американцами не принимается никак. А с другой стороны, очевидно, что в той или иной степени все люди религиозны. По-разному. Но совсем безрелигиозных людей очень мало.
То, что и католическая, и православная церковь на протяжении вот уже ста - ста пятидесяти лет переживает процесс секуляризации, - это факт, хотя происходит это по-разному, и причины разные. Но думаю, что это никогда не приведет к исчезновению церквей, более того, я убежден, что и религиозность людей на земле будет всегда почти поголовной.
- Да, простите, вы спросили о Вифлееме. Вифлеемский храм - это самое древнее строение на Святой земле, которое не сломали персы. Это базилика на фундаменте времен равноапостольной царицы Елены, там есть мозаики того времени. Так что этот храм точно стоит на том месте, которое почитали христиане второго-третьего веков. А у них традиция была живая - от очевидцев и современников события. Они могли поименно назвать людей, которые рассказали им, где было Рождество. Поэтому Вифлеем - это как раз то место, где точно может быть идентифицировано Рождество Христово. Тут сомнений меньше всего.
- Раз уж речь зашла о таких категориях, как история, хочется напомнить слова Григория Нисского: что она движется «от начала к началу через начало события, у которого нет конца». Очень красивая, прямо постмодернистская фраза. А если по сути?
- Я не могу сказать, что по сути имел в виду святитель Григорий Нисский, но я вам выскажу парадоксальную мысль. Представление о нашей линейной истории может быть немножко ошибочным, причем «немножко» - в кавычках, потому что, вполне возможно, что реальная история, которая в Боге, идет в противоположном направлении - от конца к началу.
Это все равно как если бы нам с вами нужно было реставрировать дом - он на плохом фундаменте: фундамент рассыпался, и мы всё разбираем по кирпичику, помечаем их, раскладываем, дошли до основания, укрепляем фундамент, а потом собираем все заново. Вот и история от конца к началу - это примерно как разборка дома, чтобы укрепить фундамент. Господь, чтобы человек пришел к Нему, как бы кладет в основание новые камни, чтобы здание, которое вновь потом будет собрано, было крепким.
- Но в нашем обывательском представлении движение - это прогресс, некая постоянная модернизация, когда что-то становится все совершеннее. А если христианство с Рождества уже являет совершенство, то выходит, мы движемся к тому, что уже есть?
- Во Христе - есть, а в личности каждого конкретного человека - должно стать.
- То есть цель движения истории - уподобиться Христу?
- Но только каждому человеку. Не народу в целом, не человечеству в целом. Понимаете, Господь сотворил человека, как Себя, то есть каждый человек несет в себе Его образ и подобие. Но стать им каждому надлежит в истории - это не одномоментный акт. И не коллективный.
- Получается, что эти образ и подобие у каждого свои?
- Да, они индивидуализированы. Поэтому каждый пройдет этим путем.
- А нужно ли тогда так уж стремиться к более нравственному устроению жизни общества? И можно ли преуспеть на этом своем личном пути, добиваясь социальной справедливости или, скажем, каких-то лучших способов хозяйствования?
- Можно ли построить Царство Божие на земле?
- Вот, сразу возникает опасение, не строим ли мы Царство Божие на земле. Но ведь, кажется, и Церковь не против того, чтобы жизнь устраивалась как-то разумно?
- Конечно не против.
- И к чему тогда мы придем, устраивая удобнее, лучше, справедливей и нравственней свою земную жизнь?
- Я думаю, что здесь, как и во многих богословских вопросах, мы сталкиваемся с противоречием. Да, христианство стремится к тому, чтобы жизнь людей на земле была выстроена максимально по-божески, но при этом понимает, что в полной мере это невозможно. Что подлинное Царство Божие будет, но уже на новой земле, после второго пришествия Христова. И здесь действительно есть загадка и, я бы даже сказал, логическое противоречие. С одной стороны, Церковь говорит: люди, устройте жизнь свою по-божьему, а с другой - помните, что до конца вам это не удастся. И никакого выхода из этого нет - ни логического, ни прагматического.
- И что получается? В более или менее спокойные периоды Церковь старается воздействовать на нравственный облик паствы, но это ей не особо удается. А во времена потрясений, когда Церковь гонима, даже уничтожаема, из огромной массы людей выкристаллизовывается какая-то новая соль земли.
- Бывает. А бывает и нет. Утверждение, что в моменты каких-то трагических переживаний, какого-то крайнего перенапряжения происходят духовные открытия, прорывы, верно лишь отчасти. История говорит о том, что в такие моменты христианские церкви нередко просто исчезали. Кстати говоря, это касается и русской церкви. То, что произошло с ней в советский период, - это невиданный, чудовищный слом. И если бы не началась война, Сталин, конечно, расправился бы с церковью, как это произошло, например, в Албании. Так что потрясения не всегда полезны.
- Сейчас, с одной стороны, много говорят о постсекулярном мире, а с другой - и процесс секуляризации вроде бы вполне очевиден. Может ли он в итоге привести к исчезновению христианства у христианских народов?
- Для того чтобы оценить эти процессы, нам не хватает информации, мы просто не знаем, что происходит в западном мире. Понимаете, есть принципиальная разница между насильственной секуляризацией в Советском Союзе и всем остальным миром. И когда мы, выходцы из СССР, судим о том, что происходит на Западе, то видим перевернутую картинку. Религиозность Запада в несколько десятков раз превосходила нашу, советскую.
- А нашу нынешнюю?
- Тоже. Хотя бы количественно. Мне как специалисту по христианской психологии приходится сталкиваться с коллегами - католиками и протестантами, и у них таких специалистов тысячи, а нас всего человек десять. Это несоизмеримые цифры.
Да, конечно, секуляризация идет, если подразумевать под ней отказ от церкви, то да, этот процесс везде очень заметен. Но если говорить о секуляризации как об отказе от религии - то нет.
Показательнее всего то, что происходит в США: там что ни день возникает новая христианская церковь. О чем это говорит? О том, что церковность в ее средневековых формах многими современными американцами не принимается никак. А с другой стороны, очевидно, что в той или иной степени все люди религиозны. По-разному. Но совсем безрелигиозных людей очень мало.
То, что и католическая, и православная церковь на протяжении вот уже ста - ста пятидесяти лет переживает процесс секуляризации, - это факт, хотя происходит это по-разному, и причины разные. Но думаю, что это никогда не приведет к исчезновению церквей, более того, я убежден, что и религиозность людей на земле будет всегда почти поголовной.
- А можем мы сейчас, исходя из всего накопившегося исторического опыта, объяснить, зачем все-таки понадобилось Боговоплощение? Да и чисто по-человечески: когда рождается ребенок, человек радуется, потому что он из небытия рождается в бытие, и это уже повод для радости. Но когда Бог, который Сам - вечная жизнь, рождается в смерть, в голод, в унижение, в предательство Иуды,
в отступничество Петра и в итоге в богооставленность и смерть... чему тут радоваться? И что это за парадоксальный такой праздник - Рождество?
- То есть, если Бог радуется Рождеству Своего Сына на земле, несмотря на все страдания, то не является ли это противоестественным? А то, что мы радуемся, что Бог пришел в мир, это нормально, но нет ли в этом нашего эгоизма?
Господь радуется рождению Своего Сына, потому что с этого момента Он получил возможность быть со Своими любимыми. Это все равно как если бы вашего ребенка у вас отняли и увели, ну я не знаю... в Чечню. И вы посылали бы туда и войска, и бомбардировщики, но сына не вернули. И тогда с помощью каких-то волшебных научных машин вы переноситесь туда, к нему, и как бы рождаетесь там, рядом с ним. Теперь вы будете там жить со своим сыном, но за это придется заплатить лишениями и невзгодами, и в конце концов вас распознают и либо зарежут, либо сделают с вами еще чего-нибудь. Но вы будете рядом со своим любимым.
- Но в данном случае сын - это человек или Бог?
- Бог посылает Сына, но Он любит человека. Он же создал его только из любви, других причин у Него не было. Разве любовь не объясняет?
- То есть это бегство под покровом ночи в опасное место к любимому, к человеку?
- Ну да. «Так возлюбил Бог мир» - то есть человека, а не мир вещей, скал, гор, рек и морей. То есть акт Рождества Христова - это акт Божественной любви, и с Его стороны это тоже встреча с любимым, то есть с человеком.
- Выходит, история для христианина - это истории отдельных людей? А как же народы, страны, цивилизации? Неужели мы можем о чем-то рассуждать только на уровне суммы движения отдельных личностей?
- Ну «сумма» здесь тоже слово неподходящее. Да-да, движение личностей, именно так и есть. Собственно говоря, с христианства это и начинается: раз Бог является как Личность, то для того, чтобы это явление было действительно уникальным и единичным, единственным, возникает вот эта точка - место и время.
- А как же тогда наши представления о христианских народах? Когда мы говорим о православной державе - это же получается какой-то оксюморон.
- Действительно, из людей складываются роды, племена, народы, цивилизации, но это все-таки некоторая абстракция. В реальности-то есть человек и есть Бог. Поэтому, когда мы произносим такие слова, как «цивилизация», «народы», «государства», мы должны понимать, что это некоторое удаление от человека. И для того, чтобы сохранить собственно евангельские ценности, нам все время нужно возвращаться к человеку, к личности, иначе мы эти ценности потеряем.
Если мы будем рассуждать с точки зрения пользы народов, государств, империй, мы не просто забудем о человеке, он будет нам все время мешать устраивать хорошие державные институты. И мы его уничтожим.
А Рождество Христово открывает каждому человеку ту самую пещеру бытия, которая символизирует собой наше сердце, душу, - и где-то там, в глубине, рождается Бог. А потом растет, растет, растет... Вот так же где-то там, внутри, поселяется в человеке искорка веры.
в отступничество Петра и в итоге в богооставленность и смерть... чему тут радоваться? И что это за парадоксальный такой праздник - Рождество?
- То есть, если Бог радуется Рождеству Своего Сына на земле, несмотря на все страдания, то не является ли это противоестественным? А то, что мы радуемся, что Бог пришел в мир, это нормально, но нет ли в этом нашего эгоизма?
Господь радуется рождению Своего Сына, потому что с этого момента Он получил возможность быть со Своими любимыми. Это все равно как если бы вашего ребенка у вас отняли и увели, ну я не знаю... в Чечню. И вы посылали бы туда и войска, и бомбардировщики, но сына не вернули. И тогда с помощью каких-то волшебных научных машин вы переноситесь туда, к нему, и как бы рождаетесь там, рядом с ним. Теперь вы будете там жить со своим сыном, но за это придется заплатить лишениями и невзгодами, и в конце концов вас распознают и либо зарежут, либо сделают с вами еще чего-нибудь. Но вы будете рядом со своим любимым.
- Но в данном случае сын - это человек или Бог?
- Бог посылает Сына, но Он любит человека. Он же создал его только из любви, других причин у Него не было. Разве любовь не объясняет?
- То есть это бегство под покровом ночи в опасное место к любимому, к человеку?
- Ну да. «Так возлюбил Бог мир» - то есть человека, а не мир вещей, скал, гор, рек и морей. То есть акт Рождества Христова - это акт Божественной любви, и с Его стороны это тоже встреча с любимым, то есть с человеком.
- Выходит, история для христианина - это истории отдельных людей? А как же народы, страны, цивилизации? Неужели мы можем о чем-то рассуждать только на уровне суммы движения отдельных личностей?
- Ну «сумма» здесь тоже слово неподходящее. Да-да, движение личностей, именно так и есть. Собственно говоря, с христианства это и начинается: раз Бог является как Личность, то для того, чтобы это явление было действительно уникальным и единичным, единственным, возникает вот эта точка - место и время.
- А как же тогда наши представления о христианских народах? Когда мы говорим о православной державе - это же получается какой-то оксюморон.
- Действительно, из людей складываются роды, племена, народы, цивилизации, но это все-таки некоторая абстракция. В реальности-то есть человек и есть Бог. Поэтому, когда мы произносим такие слова, как «цивилизация», «народы», «государства», мы должны понимать, что это некоторое удаление от человека. И для того, чтобы сохранить собственно евангельские ценности, нам все время нужно возвращаться к человеку, к личности, иначе мы эти ценности потеряем.
Если мы будем рассуждать с точки зрения пользы народов, государств, империй, мы не просто забудем о человеке, он будет нам все время мешать устраивать хорошие державные институты. И мы его уничтожим.
А Рождество Христово открывает каждому человеку ту самую пещеру бытия, которая символизирует собой наше сердце, душу, - и где-то там, в глубине, рождается Бог. А потом растет, растет, растет... Вот так же где-то там, внутри, поселяется в человеке искорка веры.
09:06 27.10.2012. Русская народная линия.
В продолжение темы: о взаимоотношении человека и власти, о том, что такое власть с точки зрения психолога и с точки зрения христианина, рассказывает священник Андрей Лоргус - ректор Института христианской психологии, клирик храма во имя святителя Николая на Трех Горах в Москве.
- Стремление к господству, желание обрести власть над другими людьми, над ситуацией - что это: греховная страсть или нормальное проявление здоровой и успешной личности?
- Думаю, и то и другое. В христианской антропологии существует понятие «самовластие», и оно ставится святыми отцами, например святителем Василием Великим, на первое место в перечне фундаментальных черт, характеризующих образ Божий в человеке. Притом самовластие понимается в двух смыслах: как власть над собою и как вообще власть над тем, что Господь поручил делать человеку по отношению к другим людям.
То, что власть - от Бога, для нас, христиан, очевидно из Библии, правда, в большей степени из Ветхого Завета. Потому что Христос учил познанию внутренней духовной сути человека, а в Ветхом Завете Бог учил человека властвовать. Так, Бог повелевает Моисею, через тестя его Иофора, избрать себе помощников - стоначальников, десятиначальников, - обладающих нужными качествами: способных, боящихся Бога, людей правдивых, ненавидящих корысть (Исх. 18, 21). И среди этих качеств прежде всего - властные способности. Что такое «властные способности» по Библии? Это способность судить, потому что власть сопрягалась с ответственностью: если подчиненные преступают закон, он, властитель, должен судить и наказывать.
Самовластие есть часть духовной природы человека. Подчеркну: именно духовной, а не биологической: кто сильнее, тот и властвует - это присуще животному миру. Но естественно, что этот духовный дар исказился в результате грехопадения и потерял свое первоначальное достоинство. Поэтому в современном человеке способность властвовать и над собой и над другими носит страстный, поврежденный и даже ложный характер.
- Каковы функции власти в духовном понимании?
- Согласно тексту Ветхого Завета, при всей многогранности функций власти есть одно непременное условие: власть должна быть направлена исключительно на пользу людей - обеспечивать полноценную жизнь народа в духовном, в историческом и в материальном смысле. Если же власть обеспечивает только самое себя, то она уже порочна по своей сути.
- А с точки зрения психологии, можно ли понимать властность как свойство личности, позволяющее самоутвердиться?
- Самоутверждение обуславливается отсутствием реальной силы в человеке. Властность же в человеке появляется тогда, когда он обнаруживает в себе избыток силы. Слабый человек властителем быть не может, не должен, даже если очень хочет. И в этом смысле грех вносит огромный диссонанс, который проявляется в том, что слабый человек, не способный властвовать, к власти стремится, а человек, способный властвовать, не понимает в себе этой силы и от власти отказывается. Это парадокс и тоже, кстати говоря, грех: Бог дал ему талант быть начальником, а он этой ответственности избегает. Люди воспринимают его как потенциального лидера, чувствуют его разум и силу, стремятся к нему «под крыло», а он, не сознавая этих качеств в себе, отказывается ими повелевать. И наоборот, откуда-то «из подворотни» появляется некая неразвитая, слабенькая личность и говорит: «Давайте, идите все сюда, я буду вами командовать». И что? Простые граждане вынуждены согласиться: «Ну, ладно, командуй - ведь альтернативы нет».
К сожалению, в нашем мире тому, кто не обладает необходимым для полноценного властвования потенциалом, но очень стремится к власти, легко завоевать ее, потому что он согласен даже на фальшивое властвование. Он знает, что никуда не годится, но из кожи вон лезет, добиваясь желаемого. И это страсть властолюбия. В психологии это называется «гиперкомпенсация»: человек, который чувствует себя маленьким, хочет быть большим.
Подробнее:
https://ruskline.ru/monitoring_smi/2012/10/27/ne_za_strast_a_za_sovest
В продолжение темы: о взаимоотношении человека и власти, о том, что такое власть с точки зрения психолога и с точки зрения христианина, рассказывает священник Андрей Лоргус - ректор Института христианской психологии, клирик храма во имя святителя Николая на Трех Горах в Москве.
- Стремление к господству, желание обрести власть над другими людьми, над ситуацией - что это: греховная страсть или нормальное проявление здоровой и успешной личности?
- Думаю, и то и другое. В христианской антропологии существует понятие «самовластие», и оно ставится святыми отцами, например святителем Василием Великим, на первое место в перечне фундаментальных черт, характеризующих образ Божий в человеке. Притом самовластие понимается в двух смыслах: как власть над собою и как вообще власть над тем, что Господь поручил делать человеку по отношению к другим людям.
То, что власть - от Бога, для нас, христиан, очевидно из Библии, правда, в большей степени из Ветхого Завета. Потому что Христос учил познанию внутренней духовной сути человека, а в Ветхом Завете Бог учил человека властвовать. Так, Бог повелевает Моисею, через тестя его Иофора, избрать себе помощников - стоначальников, десятиначальников, - обладающих нужными качествами: способных, боящихся Бога, людей правдивых, ненавидящих корысть (Исх. 18, 21). И среди этих качеств прежде всего - властные способности. Что такое «властные способности» по Библии? Это способность судить, потому что власть сопрягалась с ответственностью: если подчиненные преступают закон, он, властитель, должен судить и наказывать.
Самовластие есть часть духовной природы человека. Подчеркну: именно духовной, а не биологической: кто сильнее, тот и властвует - это присуще животному миру. Но естественно, что этот духовный дар исказился в результате грехопадения и потерял свое первоначальное достоинство. Поэтому в современном человеке способность властвовать и над собой и над другими носит страстный, поврежденный и даже ложный характер.
- Каковы функции власти в духовном понимании?
- Согласно тексту Ветхого Завета, при всей многогранности функций власти есть одно непременное условие: власть должна быть направлена исключительно на пользу людей - обеспечивать полноценную жизнь народа в духовном, в историческом и в материальном смысле. Если же власть обеспечивает только самое себя, то она уже порочна по своей сути.
- А с точки зрения психологии, можно ли понимать властность как свойство личности, позволяющее самоутвердиться?
- Самоутверждение обуславливается отсутствием реальной силы в человеке. Властность же в человеке появляется тогда, когда он обнаруживает в себе избыток силы. Слабый человек властителем быть не может, не должен, даже если очень хочет. И в этом смысле грех вносит огромный диссонанс, который проявляется в том, что слабый человек, не способный властвовать, к власти стремится, а человек, способный властвовать, не понимает в себе этой силы и от власти отказывается. Это парадокс и тоже, кстати говоря, грех: Бог дал ему талант быть начальником, а он этой ответственности избегает. Люди воспринимают его как потенциального лидера, чувствуют его разум и силу, стремятся к нему «под крыло», а он, не сознавая этих качеств в себе, отказывается ими повелевать. И наоборот, откуда-то «из подворотни» появляется некая неразвитая, слабенькая личность и говорит: «Давайте, идите все сюда, я буду вами командовать». И что? Простые граждане вынуждены согласиться: «Ну, ладно, командуй - ведь альтернативы нет».
К сожалению, в нашем мире тому, кто не обладает необходимым для полноценного властвования потенциалом, но очень стремится к власти, легко завоевать ее, потому что он согласен даже на фальшивое властвование. Он знает, что никуда не годится, но из кожи вон лезет, добиваясь желаемого. И это страсть властолюбия. В психологии это называется «гиперкомпенсация»: человек, который чувствует себя маленьким, хочет быть большим.
Подробнее:
https://ruskline.ru/monitoring_smi/2012/10/27/ne_za_strast_a_za_sovest
- А какие еще бывают негативные психологические мотивы тяги к власти?
- Часто человек стремится к власти из страха, что другие возьмут над ним власть. И эта фобия быть подчиненным, зависимым, униженным, оказаться в рабстве у другого преследует человека всю жизнь. И тогда человек, компенсируя это, стремится начальствовать над другими. На самом деле это невроз - патология, причем не только имеющая отношение к области психиатрии, но именно личностная, так как любые греховные страсти ведут к личностной патологии. (Это не психиатрия, а искажение смыслов, навыков и структуры личности, извращение характера.) Эта болезненная страсть заставляет людей во что бы то ни стало лезть вверх по социальной лестнице, но поскольку ими движет страх, то все их поступки мотивированы не возможной пользой и даже не деньгами, а именно властью как таковой. На что она будет использована, им все равно, главное, чтобы они были повелителями, а не ими повелевали. Такой человек опасен и с духовной, и с физической, и с исторической точки зрения, потому что он может вершить страшные вещи.
Еще один патологический аспект, который толкает человека во власть, - психологическая травма (потеря, страх, унижение), перенесенная личностью в детстве. В этом случае человек стремится всю жизнь что-то кому-то доказать или отомстить. Мы знаем в истории немало примеров, когда такие травмы делали из человека сильную, но патологическую политическую фигуру: Иван Грозный, Петр Первый, Гитлер, Сталин.
- Можно ли определить некий рубикон, по пересечении которого талант властности, заложенный в человека Богом, становится уже не даром, а порочным стремлением?
- Разделение между «добром и злом» определяется в данном случае не количественными показателями, а тем, с каким намерением человек изначально приходит к власти и какие намерения руководят им впоследствии. Бог не осудит властителя за допущенные им ошибки, если в числе главных движущих им мотивов было стремление к пользе людей, к добру, к созиданию нормальной, полноценной жизни. Но властителю, который из панического страха потерять власть уничтожал вокруг себя всех и вся, не простится.
- И все же можно вспомнить не так мало людей, которые стремились к власти не ради нее самой, а ради своего Отечества и народа; именно такие люди оставляли, как правило, добрый след в истории. Но насколько опасна была власть для них самих с точки зрения неизбежных личностных изменений? Какие испытания, какие угрозы для нравственного здоровья человека таит в себе власть?
- Даже «обычный» человек, совершив порой всего одну ошибку, всю жизнь не может ее себе простить. Неошибающихся людей не бывает, а платой за ошибки властителя становятся порой тысячи человеческих жизней, поэтому они могут стоить им самим колоссальных мук совести.
Но есть другой аспект: власть для правителя может являться искушением именно как власть, так как он находится в положении, когда вокруг него не возникает критического пространства, а есть некий вакуум; властитель лишен обратной связи. Нет никого, кто мог бы ему сказать: «А ты, брат, не туда полез», или: «Ты слишком самонадеян», или: «Ты обманываешься» - просто потому, что нет человека, стоящего на одной, равной с ним, социальной ступени. Нет пророка, каким был Нафан при царе Давиде. В результате властитель теряет способность критически себя воспринимать, его взгляд на мир искажается.
Еще одно искушение в том, что сама власть дает человеку такое яркое, всеохватное ощущение собственного величия и могущества, что он уже не может без нее обойтись.
- Вы имеете в виду, что существует зависимость человека от власти, как от какого-то наркотика?
- Конечно. Если человека опьяняют богатство, скорость, высота, то власть - гораздо более сильный наркотик, чем все названное. И прежде всего она становится наркотиком для человека, которому необходимо чувство полной зависимости от него других. Постепенно он теряет ощущение реальных пределов своей личности, у него стираются границы между желанием, возможностью, необходимостью и ответственностью. Ведь всякое его хотение может быть реализовано, что очень страшно. И если возникает некая иллюзия безнаказанности, если властитель думает, что он, в силу собственной исключительности, имеет право отступать от законов и норм, тогда происходит изменение его сознания. Власть, превратившись в наркотик, как всякий наркотик, искажает личность. Думаю, что это путь большинства людей, которые усиленно во власть стремятся и в итоге туда попадают.
Впрочем, мне доводилось встречаться с людьми, которые не испытывали такой пагубной зависимости от власти. Я убежден, что и сегодня в слое, который мы называем «элита, власть», есть люди, которые способны быть властителями почти бесстрастно. У них это получается, и, видимо, в этом их призвание. Чаще всего это люди публично неизвестные, занимающие видные посты на уровне среднего звена власти, но выше не стремящиеся. Они хорошо справляются со своими обязанностями, им это нравится, их любят именно как начальников.
- Часто человек стремится к власти из страха, что другие возьмут над ним власть. И эта фобия быть подчиненным, зависимым, униженным, оказаться в рабстве у другого преследует человека всю жизнь. И тогда человек, компенсируя это, стремится начальствовать над другими. На самом деле это невроз - патология, причем не только имеющая отношение к области психиатрии, но именно личностная, так как любые греховные страсти ведут к личностной патологии. (Это не психиатрия, а искажение смыслов, навыков и структуры личности, извращение характера.) Эта болезненная страсть заставляет людей во что бы то ни стало лезть вверх по социальной лестнице, но поскольку ими движет страх, то все их поступки мотивированы не возможной пользой и даже не деньгами, а именно властью как таковой. На что она будет использована, им все равно, главное, чтобы они были повелителями, а не ими повелевали. Такой человек опасен и с духовной, и с физической, и с исторической точки зрения, потому что он может вершить страшные вещи.
Еще один патологический аспект, который толкает человека во власть, - психологическая травма (потеря, страх, унижение), перенесенная личностью в детстве. В этом случае человек стремится всю жизнь что-то кому-то доказать или отомстить. Мы знаем в истории немало примеров, когда такие травмы делали из человека сильную, но патологическую политическую фигуру: Иван Грозный, Петр Первый, Гитлер, Сталин.
- Можно ли определить некий рубикон, по пересечении которого талант властности, заложенный в человека Богом, становится уже не даром, а порочным стремлением?
- Разделение между «добром и злом» определяется в данном случае не количественными показателями, а тем, с каким намерением человек изначально приходит к власти и какие намерения руководят им впоследствии. Бог не осудит властителя за допущенные им ошибки, если в числе главных движущих им мотивов было стремление к пользе людей, к добру, к созиданию нормальной, полноценной жизни. Но властителю, который из панического страха потерять власть уничтожал вокруг себя всех и вся, не простится.
- И все же можно вспомнить не так мало людей, которые стремились к власти не ради нее самой, а ради своего Отечества и народа; именно такие люди оставляли, как правило, добрый след в истории. Но насколько опасна была власть для них самих с точки зрения неизбежных личностных изменений? Какие испытания, какие угрозы для нравственного здоровья человека таит в себе власть?
- Даже «обычный» человек, совершив порой всего одну ошибку, всю жизнь не может ее себе простить. Неошибающихся людей не бывает, а платой за ошибки властителя становятся порой тысячи человеческих жизней, поэтому они могут стоить им самим колоссальных мук совести.
Но есть другой аспект: власть для правителя может являться искушением именно как власть, так как он находится в положении, когда вокруг него не возникает критического пространства, а есть некий вакуум; властитель лишен обратной связи. Нет никого, кто мог бы ему сказать: «А ты, брат, не туда полез», или: «Ты слишком самонадеян», или: «Ты обманываешься» - просто потому, что нет человека, стоящего на одной, равной с ним, социальной ступени. Нет пророка, каким был Нафан при царе Давиде. В результате властитель теряет способность критически себя воспринимать, его взгляд на мир искажается.
Еще одно искушение в том, что сама власть дает человеку такое яркое, всеохватное ощущение собственного величия и могущества, что он уже не может без нее обойтись.
- Вы имеете в виду, что существует зависимость человека от власти, как от какого-то наркотика?
- Конечно. Если человека опьяняют богатство, скорость, высота, то власть - гораздо более сильный наркотик, чем все названное. И прежде всего она становится наркотиком для человека, которому необходимо чувство полной зависимости от него других. Постепенно он теряет ощущение реальных пределов своей личности, у него стираются границы между желанием, возможностью, необходимостью и ответственностью. Ведь всякое его хотение может быть реализовано, что очень страшно. И если возникает некая иллюзия безнаказанности, если властитель думает, что он, в силу собственной исключительности, имеет право отступать от законов и норм, тогда происходит изменение его сознания. Власть, превратившись в наркотик, как всякий наркотик, искажает личность. Думаю, что это путь большинства людей, которые усиленно во власть стремятся и в итоге туда попадают.
Впрочем, мне доводилось встречаться с людьми, которые не испытывали такой пагубной зависимости от власти. Я убежден, что и сегодня в слое, который мы называем «элита, власть», есть люди, которые способны быть властителями почти бесстрастно. У них это получается, и, видимо, в этом их призвание. Чаще всего это люди публично неизвестные, занимающие видные посты на уровне среднего звена власти, но выше не стремящиеся. Они хорошо справляются со своими обязанностями, им это нравится, их любят именно как начальников.
- То есть Вы знаете людей, которых власть не испортила?
- В истории России можно найти немало таких образов. Достаточно красноречивый пример - Столыпин. Либерал-демократы называли его палачом, потому что он добился от государя военно-полевых судов и в буквальном смысле вешал всех экстремистов (так называемых террористов-бомбистов). Однако Столыпин был созидателем, очень много сделавшим для развития российских финансов, промышленности и, главное, аграрной системы. Столыпинские реформы - гигантский шаг в прогрессе России. При этом он не жаждал власти как таковой, она была нужна ему ради жизни страны, ради благоденственного и мирного будущего любимой им России. Именно Столыпин заставил Бисмарка и государя Николая II встретиться приватно и договориться о ненападении. И если бы Столыпин дожил до 1914 года, возможно, Россия не вступила бы в Первую мировую войну и история Европы и мира в целом была бы совершенно иной.
Другой пример - Александр II. Он был царем, который не только делал многое для процветания своего государства, но и действительно был правителем милостивым. Вспомним, что именно он добился упразднения крепостного права.
- А какими в принципе качествами должен обладать человек, чтобы власть не деформировала его личности?
- Во-первых, этот человек должен быть психически здоровым. Потому что люди психически нездоровые, как Гитлер или Сталин, становятся по-настоящему опасными, оказавшись во власти. Но кто их освидетельствует? Система выборов, существующая сейчас в Соединенных Штатах, позволяет выявить патологию уже на первом уровне выборной лестницы: кандидат должен пройти множество этапов, начиная от своего округа и далее. В России подобное было до революции, в III-IV Государственной Думе, когда выборы депутатов шли в три этапа через систему выборщиков. И этот вариант был, пожалуй, самым лучшим из всех политических выборных систем: человек поэтапно проходил длительную политическую обкатку, борьбу, был виден. После 1917 года такого уже не было: большевистские лидеры всю свою предшествующую жизнь скрывали. Так же было и в советское время, да и сейчас так: люди, рвущиеся к власти, выныривают вдруг из каких-то маргинальных структур - какой-то сговор - и он уже лидер, а все прошлое его стирается, и поди догадайся, кем он был и откуда он.
Во-вторых, идущий во власть должен обладать огромной щедростью и самоотдачей, стратегическим видением и дальновидностью, быть содержательным, развитым, образованным человеком и, конечно, иметь твердые политические взгляды. Долг правителя - нацеленность на будущее, на развитие собственной страны, народа, государства. Потому не выдерживают никакой критики лидеры, которых привлекают лишь какие-то сиюминутные темы и задачи.
- В чем разница между властью, полученной по наследству, и властью, доставшейся в борьбе (какие бы формы эта борьба ни принимала - будь то честные выборы или гражданская война)?
- Монархия отстоит от нас так далеко, что, полагаю, все наши представления о ней очень недостоверны. Только по книгам я могу судить, что такое власть наследственная, и догадываться, какие личные качества воспитывались у детей царствующих особ.
Но можно предположить, что у человека, воспитанного в качестве наследника престола, не было потребности ничего никому доказывать. И именно это чувство собственного достоинства и позволяло ему смириться даже до смерти. Я вспоминаю потрясающий рассказ: речь шла о великом князе, который при Александре III служил в высоком чине в военном министерстве и отвечал за распределение армейских пенсий. Однажды к нему на прием пришел старенький артиллерийский капитан. И вот представьте: огромный кабинет великого князя, его адъютант из канцелярской комнаты входит через двойные двери, через высокий порог, докладывает о просителе. Стал старичок входить в эти двойные двери с порожком, а галоша у него с сапога и слетела. Великий князь подошел, стал надевать галошу ему, капитану. Адъютант стал старика тащить обратно в канцелярскую. Князь ему: «Не трогайте его, я сейчас ему помогу, и он войдет». Адъютант восклицает в сердцах: «Ваше Высочество, как Вы можете?!» - на что Его Высочество отвечает: «Я-то могу, а вот Вы - нет». Можем мы кого-то из сегодняшних властителей представить поступающим так же? Наверное, нет.
Монархию нельзя возродить на пустом месте, для этого должна существовать аристократия, а она была уничтожена физически. Аристократию нельзя создать, объявить. Нельзя позвать какого-нибудь нефтяного или алюминиевого олигарха и сказать: «Из ваших потомков в третьем колене выйдет будущий царь», потому что, извините, они с рынка, они - не аристократия.
Конечно, не может не быть разницы между психологическим состоянием законного наследника короны и победителя в схватке за власть. Одно дело, когда человек приходит для того, чтобы быть мэром города в течение четырех лет, и другое дело, когда он с детства и до конца своих дней останется Его Высочеством великим князем или же унаследует престол. Из него этого не вытравить: его можно убить, но его никогда не сделать простолюдином. Сколько его ни унижай - он будет служить в армии, он будет вытаскивать пьяных матросов из воды на своем вертолете, но он все равно - наследный принц.
- Вы хотите сказать, что при таком происхождении человека власть не сломает?
- Сломаться он может, ведь всякие происходят события. Тут уж как выпадет - история не церемонится. К примеру, выпадет на долю такого властителя война, стихийное бедствие или иная трагедия (может, даже личного плана), которую не всегда можно предупредить. Как пожар Москвы и одновременная смерть царицы Анастасии стали отчасти причинами патологической жестокости Ивана Грозного. Или восстание стрельцов, повлиявшее на психику юного Петра. Сломаться может любой человек, никто не застрахован от этого.
Но вот искушения власти - это то, чего можно избежать. Для этого у человека должна быть очень твердая внутренняя духовно-религиозная опора. Если таковой нет, то тогда ее может, вероятно, заменить некий собственный «нравственный закон».
- Какое значение имеет вера для человека во власти?
- В каком-то смысле верующему на вершине власти проще, но и сложней. У него в вере есть опора, твердый стержень. И еще очень важно для правителя, чтобы эта вера была единой и для него, и для его страны. Известны примеры, когда вера властителя был одна, а подданных - другая. Какое при этом может быть единство царя с народом? А без этого духовного единства очень трудно вести государство. Это хорошо понимал святой Владимир, потому и привел Русь ко Крещению.
Но другой вопрос: а каково человеку у руля власти без веры? Я думаю, что ему еще трудней. И здесь помочь ему может только интуитивная, спонтанная нравственность, основанная на неких общечеловеческих ценностях, при условии ее достаточной твердости.
- Что бы Вы сказали Вашему прихожанину или просто человеку, получившему какие-то возможности и собравшемуся на штурм вершин власти?
- Говорить надо для конкретного человека; если я этого человека и его страсти знаю, то могу как пастырь указать на грозящие ему опасности, но запретить не могу. Допустим, если человек в сердце своем носит ненависть к кому-то, скажу: «Тебе нельзя делать политическую карьеру до тех пор, пока у тебя в сердце ненависть, пока ты не научился прощать».
Сейчас иной жаждет власти, но людей не любит или боится, панически страшась откровенных, открытых разговоров, дебатов. А власть - это работа с людьми. И тому, кто идет во власть, надо ее любить - как систему управления, систему смыслов, систему стратегических целей. Человек, который идет на должность главы района или города и хочет строить дороги или бассейны - это хорошо, но если он идет работать в Думу и ставит задачей развивать спорт или воткнуть флаг на горном пике, то тогда его деятельность - лишь путь к реализации собственных амбиций. Когда во власти появляется человек, ставящий серьезные вопросы о взаимодействии людей, регионов, о развитии, о перспективах, то есть о власти как таковой, - тогда есть большая доля вероятности, что он будет правителем если и не праведным, то по крайней мере здоровым.
Если кто-то имеет искреннее желание потрудиться на поприще политики, в деле управления людьми, ему это интересно и он любит людей, любит общаться, работать с ними, - то почему бы нет? Я с радостью поприветствую это начинание и благословлю его. И такие люди есть среди молодежи. В Российском Православном университете Иоанна Богослова были ребята, молодые, но с огромными амбициями и немалыми талантами к общественной деятельности; из них могут еще вырасти отличные политики.
- Принято считать, что христианское отношение к государственной власти формулируется в главе 13 Послания к Римлянам: Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога (1) и далее начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых (3). У нас, русских, богатый опыт общения с властью, страшной отнюдь не только для злых дел. Как нам понимать эти слова апостола и как нам определить отношение к власти и к людям во власти сегодня, когда это так непросто?
- Это для русского сердца слова апостола очень болезненны, потому что, с одной стороны, мы хотели бы иметь любовь к власти, стоять плечом к плечу, защищая Отечество, а с другой стороны, мы очень любим вольницу. При наших просторах да при нашем неукротимом характере мы очень свободолюбивы и даже анархичны в какой-то степени. Поэтому жесткую власть мы не любим, а слабую - презираем.
Но я думаю, что апостол Павел прежде всего имел в виду, что без воли Божией эта власть никогда бы не была властью. То есть когда в советские годы мы молились о власти безбожной, кровожадной, злой, то молились, чтобы Господь ограничил ее во зле, наставил в добре и сократил ее дни, если изволит, или чтобы Он их утвердил, если это угодно Ему, против нас. Но эта молитва никогда не означала, что мы признавали эту власть благословленной Богом и выполняющей служение Божие. Слова апостола Павла мы всегда понимаем в том смысле, что Бог попустил быть этой власти сейчас над нами, а не в том, что она выполняет волю Божию.
Беседовала Татьяна Бышовец
Журнал "Православие и современность", №22 (38), 2012 г.
Подробнее:
https://ruskline.ru/monitoring_smi/2012/10/27/ne_za_strast_a_za_sovest
- В истории России можно найти немало таких образов. Достаточно красноречивый пример - Столыпин. Либерал-демократы называли его палачом, потому что он добился от государя военно-полевых судов и в буквальном смысле вешал всех экстремистов (так называемых террористов-бомбистов). Однако Столыпин был созидателем, очень много сделавшим для развития российских финансов, промышленности и, главное, аграрной системы. Столыпинские реформы - гигантский шаг в прогрессе России. При этом он не жаждал власти как таковой, она была нужна ему ради жизни страны, ради благоденственного и мирного будущего любимой им России. Именно Столыпин заставил Бисмарка и государя Николая II встретиться приватно и договориться о ненападении. И если бы Столыпин дожил до 1914 года, возможно, Россия не вступила бы в Первую мировую войну и история Европы и мира в целом была бы совершенно иной.
Другой пример - Александр II. Он был царем, который не только делал многое для процветания своего государства, но и действительно был правителем милостивым. Вспомним, что именно он добился упразднения крепостного права.
- А какими в принципе качествами должен обладать человек, чтобы власть не деформировала его личности?
- Во-первых, этот человек должен быть психически здоровым. Потому что люди психически нездоровые, как Гитлер или Сталин, становятся по-настоящему опасными, оказавшись во власти. Но кто их освидетельствует? Система выборов, существующая сейчас в Соединенных Штатах, позволяет выявить патологию уже на первом уровне выборной лестницы: кандидат должен пройти множество этапов, начиная от своего округа и далее. В России подобное было до революции, в III-IV Государственной Думе, когда выборы депутатов шли в три этапа через систему выборщиков. И этот вариант был, пожалуй, самым лучшим из всех политических выборных систем: человек поэтапно проходил длительную политическую обкатку, борьбу, был виден. После 1917 года такого уже не было: большевистские лидеры всю свою предшествующую жизнь скрывали. Так же было и в советское время, да и сейчас так: люди, рвущиеся к власти, выныривают вдруг из каких-то маргинальных структур - какой-то сговор - и он уже лидер, а все прошлое его стирается, и поди догадайся, кем он был и откуда он.
Во-вторых, идущий во власть должен обладать огромной щедростью и самоотдачей, стратегическим видением и дальновидностью, быть содержательным, развитым, образованным человеком и, конечно, иметь твердые политические взгляды. Долг правителя - нацеленность на будущее, на развитие собственной страны, народа, государства. Потому не выдерживают никакой критики лидеры, которых привлекают лишь какие-то сиюминутные темы и задачи.
- В чем разница между властью, полученной по наследству, и властью, доставшейся в борьбе (какие бы формы эта борьба ни принимала - будь то честные выборы или гражданская война)?
- Монархия отстоит от нас так далеко, что, полагаю, все наши представления о ней очень недостоверны. Только по книгам я могу судить, что такое власть наследственная, и догадываться, какие личные качества воспитывались у детей царствующих особ.
Но можно предположить, что у человека, воспитанного в качестве наследника престола, не было потребности ничего никому доказывать. И именно это чувство собственного достоинства и позволяло ему смириться даже до смерти. Я вспоминаю потрясающий рассказ: речь шла о великом князе, который при Александре III служил в высоком чине в военном министерстве и отвечал за распределение армейских пенсий. Однажды к нему на прием пришел старенький артиллерийский капитан. И вот представьте: огромный кабинет великого князя, его адъютант из канцелярской комнаты входит через двойные двери, через высокий порог, докладывает о просителе. Стал старичок входить в эти двойные двери с порожком, а галоша у него с сапога и слетела. Великий князь подошел, стал надевать галошу ему, капитану. Адъютант стал старика тащить обратно в канцелярскую. Князь ему: «Не трогайте его, я сейчас ему помогу, и он войдет». Адъютант восклицает в сердцах: «Ваше Высочество, как Вы можете?!» - на что Его Высочество отвечает: «Я-то могу, а вот Вы - нет». Можем мы кого-то из сегодняшних властителей представить поступающим так же? Наверное, нет.
Монархию нельзя возродить на пустом месте, для этого должна существовать аристократия, а она была уничтожена физически. Аристократию нельзя создать, объявить. Нельзя позвать какого-нибудь нефтяного или алюминиевого олигарха и сказать: «Из ваших потомков в третьем колене выйдет будущий царь», потому что, извините, они с рынка, они - не аристократия.
Конечно, не может не быть разницы между психологическим состоянием законного наследника короны и победителя в схватке за власть. Одно дело, когда человек приходит для того, чтобы быть мэром города в течение четырех лет, и другое дело, когда он с детства и до конца своих дней останется Его Высочеством великим князем или же унаследует престол. Из него этого не вытравить: его можно убить, но его никогда не сделать простолюдином. Сколько его ни унижай - он будет служить в армии, он будет вытаскивать пьяных матросов из воды на своем вертолете, но он все равно - наследный принц.
- Вы хотите сказать, что при таком происхождении человека власть не сломает?
- Сломаться он может, ведь всякие происходят события. Тут уж как выпадет - история не церемонится. К примеру, выпадет на долю такого властителя война, стихийное бедствие или иная трагедия (может, даже личного плана), которую не всегда можно предупредить. Как пожар Москвы и одновременная смерть царицы Анастасии стали отчасти причинами патологической жестокости Ивана Грозного. Или восстание стрельцов, повлиявшее на психику юного Петра. Сломаться может любой человек, никто не застрахован от этого.
Но вот искушения власти - это то, чего можно избежать. Для этого у человека должна быть очень твердая внутренняя духовно-религиозная опора. Если таковой нет, то тогда ее может, вероятно, заменить некий собственный «нравственный закон».
- Какое значение имеет вера для человека во власти?
- В каком-то смысле верующему на вершине власти проще, но и сложней. У него в вере есть опора, твердый стержень. И еще очень важно для правителя, чтобы эта вера была единой и для него, и для его страны. Известны примеры, когда вера властителя был одна, а подданных - другая. Какое при этом может быть единство царя с народом? А без этого духовного единства очень трудно вести государство. Это хорошо понимал святой Владимир, потому и привел Русь ко Крещению.
Но другой вопрос: а каково человеку у руля власти без веры? Я думаю, что ему еще трудней. И здесь помочь ему может только интуитивная, спонтанная нравственность, основанная на неких общечеловеческих ценностях, при условии ее достаточной твердости.
- Что бы Вы сказали Вашему прихожанину или просто человеку, получившему какие-то возможности и собравшемуся на штурм вершин власти?
- Говорить надо для конкретного человека; если я этого человека и его страсти знаю, то могу как пастырь указать на грозящие ему опасности, но запретить не могу. Допустим, если человек в сердце своем носит ненависть к кому-то, скажу: «Тебе нельзя делать политическую карьеру до тех пор, пока у тебя в сердце ненависть, пока ты не научился прощать».
Сейчас иной жаждет власти, но людей не любит или боится, панически страшась откровенных, открытых разговоров, дебатов. А власть - это работа с людьми. И тому, кто идет во власть, надо ее любить - как систему управления, систему смыслов, систему стратегических целей. Человек, который идет на должность главы района или города и хочет строить дороги или бассейны - это хорошо, но если он идет работать в Думу и ставит задачей развивать спорт или воткнуть флаг на горном пике, то тогда его деятельность - лишь путь к реализации собственных амбиций. Когда во власти появляется человек, ставящий серьезные вопросы о взаимодействии людей, регионов, о развитии, о перспективах, то есть о власти как таковой, - тогда есть большая доля вероятности, что он будет правителем если и не праведным, то по крайней мере здоровым.
Если кто-то имеет искреннее желание потрудиться на поприще политики, в деле управления людьми, ему это интересно и он любит людей, любит общаться, работать с ними, - то почему бы нет? Я с радостью поприветствую это начинание и благословлю его. И такие люди есть среди молодежи. В Российском Православном университете Иоанна Богослова были ребята, молодые, но с огромными амбициями и немалыми талантами к общественной деятельности; из них могут еще вырасти отличные политики.
- Принято считать, что христианское отношение к государственной власти формулируется в главе 13 Послания к Римлянам: Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога (1) и далее начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых (3). У нас, русских, богатый опыт общения с властью, страшной отнюдь не только для злых дел. Как нам понимать эти слова апостола и как нам определить отношение к власти и к людям во власти сегодня, когда это так непросто?
- Это для русского сердца слова апостола очень болезненны, потому что, с одной стороны, мы хотели бы иметь любовь к власти, стоять плечом к плечу, защищая Отечество, а с другой стороны, мы очень любим вольницу. При наших просторах да при нашем неукротимом характере мы очень свободолюбивы и даже анархичны в какой-то степени. Поэтому жесткую власть мы не любим, а слабую - презираем.
Но я думаю, что апостол Павел прежде всего имел в виду, что без воли Божией эта власть никогда бы не была властью. То есть когда в советские годы мы молились о власти безбожной, кровожадной, злой, то молились, чтобы Господь ограничил ее во зле, наставил в добре и сократил ее дни, если изволит, или чтобы Он их утвердил, если это угодно Ему, против нас. Но эта молитва никогда не означала, что мы признавали эту власть благословленной Богом и выполняющей служение Божие. Слова апостола Павла мы всегда понимаем в том смысле, что Бог попустил быть этой власти сейчас над нами, а не в том, что она выполняет волю Божию.
Беседовала Татьяна Бышовец
Журнал "Православие и современность", №22 (38), 2012 г.
Подробнее:
https://ruskline.ru/monitoring_smi/2012/10/27/ne_za_strast_a_za_sovest
Искушенные цивилизацией жители современных городов сейчас все чаще прибегают для решения различных личностных, семейных и профессиональных проблем к специалисту-психологу. О том, как строятся отношения психолога и его подопечного, а также о своем опыте осмысления психологических проблем с точки зрения христианского миропонимания рассказывает ректор Института христианской психологии протоиерей Андрей Лоргус.
- Отец Андрей, возможно ли совместить заботу о душевном благополучии и стремление следовать заповедям Христовым? Психологи, помогая нам излечиться от проблем, делают жизнь более комфортной. Говорят, что психологические знания делают человека счастливее...
- Нет у психологии вообще и у христианской психологии в частности такой задачи. Да и лечить мы тоже не можем. Психология - это не врачебное искусство. Я бы даже сказал, что термин «лечить» здесь неуместен.
Психолог может помочь своему клиенту преодолеть семейные, личностные или профессиональные проблемы. Кроме того, психолог может помочь разобраться с пограничными состояниями. А вот ставить цель сделать человека счастливым - нет! Но и сами люди приходят к психологу не за счастьем. Не бывает таких запросов.
Христианская психология - направление, которым занимаюсь я, - основана на представлении о достоинстве человеческой личности и неисчерпаемом ресурсе этой личности, которой Господь Бог дал так много, что человеку этого не исчерпать за всю жизнь. Христианская психология исходит из того, что все свои проблемы человек может решить за счет этих внутренних ресурсов. Проще говоря, он способен на подвиг, способен на преодоление очень тяжелых обстоятельств жизни за счет того, чем наделил его Господь. Если человеку нужна дополнительная помощь от Бога, он ее обязательно получит. Человек не детерминирован социально или биологически, он свободен, и он может решить свои задачи. Он может развиваться.
- Но ведь и другие направления психологии стремятся использовать внутренние резервы человека для решения его проблем. В чем тогда отличие православного психолога от просто психолога? Правомерно ли подобное разделение вообще?
- Христианская психология смотрит на человека как на созданную Богом личность. В традиционной же психологической науке, оставшейся нам еще от советского времени, человек рассматривается прежде всего как биологическое существо, ну или в лучшем случае как социальное. Переработанные идеи Фейербаха стали символом советской науки и говорили о зависимости человека от социально-исторических обстоятельств. Именно с этими положениями и спорит христианская психология. Человек - свободная личность, созданная по образу и подобию Божию. Эта духовная сущность превосходит и биологическую, и социальную детерминацию.
- Способна ли психология помочь разобраться в проблемах духовной жизни?
- Психология, безусловно, помогает и в решении духовных задач, но только лишь помогает. Свои духовные задачи человек решает сам и с помощью своего духовника. А чисто религиозными проблемами психология не занимается вовсе.
- По Вашему опыту, у верующего человека меньше психологических проблем, чем у неверующего?
- Нет, не меньше, а иногда и больше, ведь христианство не упрощает жизнь, оно ее, скорее, усложняет. В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир (Ин. 16, 33),- говорит Христос. Верующему труднее жить в мире, и это отражается как на семейных взаимоотношениях, так и на учебе, работе.
- Отличаются ли психологические проблемы православных людей от проблем всех остальных?
- Нет, психологический портрет тут тот же самый, что и у нашего общества в целом. Надо учитывать, что традиции церковной жизни в советское время были уничтожены и возвратились мы к вере не так давно.
Это могут быть страхи, комплексы, привычки или зависимости - алкоголь, наркомания, компьютер. На втором месте стоят семейные проблемы, например отношения супругов, родителей и детей. Далее следуют отношения с коллегами, деловыми партнерами, друзьями. Вот три категории, которые описывают 90% случаев, с которыми обращаются люди.
Другое дело, что у людей верующих есть ресурс: вера, любовь к Богу, Таинства. Когда человек не знает об этих вещах ничего, то работать с ним психологу труднее. Кроме того, люди верующие обладают большей духовной силой. Это можно сказать не обо всех, но о многих.
Церковь - это лечебница, но лечебница духа, а не психики. При этом очень важно, что верующий человек хотя бы знает, где находится лечебница, и идет туда сознательно.
Часто ко мне приходят люди, которые видят во мне не только психолога, но и священника. Иногда мы вместе думаем о том, как отнестись к исповеди, к ожиданию своего преображения, о чем просить в молитве.
С другой стороны (и с этой проблемой тоже сталкиваются как психологи, так и священники), очень часто люди ждут какого-то волшебного средства, легкого избавления. И когда клиент психолога понимает, что волшебства не будет, а будет длительная напряженная духовная работа, что ему придется измениться, у него возникает вопрос: продолжить или все-таки уйти? Если он остается и продолжает работать, то открывает для себя много нового. Но, к сожалению, есть люди, которые меняться не готовы.
- А Вам как практикующему психологу вера помогает?
- Конечно, мне вера помогает. Я чувствую помощь Божию. Также в своей пастырской работе я чувствую и то, что благодаря занятиям психологией могу приобретать какие-то дополнительные знания. Они помогают взглянуть на разные ситуации с новых сторон, а также решать и собственные проблемы.
- Неужели человек способен быть сам себе психологом?
- Если что-то случается и мне нужна помощь, я сам не стесняюсь обращаться к психологам. Это в какой-то мере даже обязательная процедура. Все практикующие психологи имеют своего супервизора. И, слава Богу, у меня есть замечательные коллеги, которые мне помогают.
А что касается известной проблемы «сапожника без сапог», то многое определяется тем научным и духовным направлением, в котором я работаю. Изучение христианской психологии и христианской антропологии очень помогает. Православие открывает красоту и величие человека. Сама встреча с этими качествами вселяет силы, дает острое переживание и желание участвовать и помогать человеку, что-то ему открывать, делиться с ним опытом. Каждая встреча дает новую надежду: даже с человеком, который балансирует на грани болезни, или с клинически больным, или с тем, кто пережил несчастье. В самых печальных обстоятельствах открываются прекрасные черты. А иногда видишь силу духа другого человека и сам у него учишься. Мы должны учиться понимать и оценивать прекрасное в человеке. Увидеть это - большое преимущество как для психолога, так и для священника, который ежедневно встречается с людьми на исповеди, беседует с ними, совершает требы. Конечно, священник часто встречается и с грехом, и со слабостями, но он видит и силу человека.
- Вы сказали, что одними из самых распространенных являются семейные проблемы. Не сталкивается ли христианское понимание семьи как малой Церкви с современной практикой, когда люди строят свои семьи на совершенно далеких от этого идеала началах?
- Надо отметить, что за последние 30-40 лет в мире в семейной психологии сложилось сознание того, что без традиционных ценностей, без построения традиционных отношений внутри семьи невозможно решить личностные проблемы человека. Об этом пишут и Берт Хеллингер, и Анна Шутценбергер, которая, в частности, исследует вопрос об отношении к старшим поколениям.
Пятую заповедь современные психологи вспоминают все чаще, в том числе и как рекомендацию своим клиентам. Даже далекий от христианской психологии метод психоанализа говорит о том, что родителей необходимо почитать и это почитание скажется самым благотворным образом. Если человеку удается решить проблему отношения к матери и отцу, то потом проще решать проблемы с детьми или супругом. Нередко бывает так, что современные молодые люди, как мужчины, так и женщины, не могут построить отношения с противоположным полом и создать семью из-за отсутствия взаимопонимания с собственными родителями.
Традиционные ценности - это уже общемировой тренд, но не все психологи это признают. По крайней мере, из тех областей практической психологии, которые нам близки, приоритет традиционных ценностей признают экзистенциалисты, гуманисты и даже, как я уже сказал, поклонники Фрейда. Сильно и другое крыло психологии, которое можно охарактеризовать как феминистическое и «антисемейное». Когда мы сталкиваемся с психологами, которые говорят, что семейный образ личности уже отжил свое и личность должна развиваться свободно, то удивляться этому не стоит.
- Допустимо ли человеку религиозному обращаться к таким психологам?
- Это зависит от уровня квалификации психолога. Какого бы направления он ни придерживался в своем научном поиске, если он настоящий профессионал, он не навредит пациенту и не будет навязывать свое мнение. Другое дело, что врач и больной, скорее всего, не сойдутся и не смогут вместе работать.
Например, неэтично и невозможно советовать человеку развестись с супругом, если пациент этого пути не принимает категорически. Значит, они вместе с психологом будут искать другой способ выхода из трудной ситуации. Или, даже если психолог атеист и не верит в то, что аборт - это убийство, он оставит свое мнение при себе и не даст совет прервать беременность, всегда оставляя право выбора в таком случае за пациентом. Ценности человека, клиента, не подлежат обсуждению.
- Стоит ли менять психолога, если возникает непонимание или что-то не устраивает в сложившихся с ним взаимоотношениях?
- Серьезная работа без хорошего личного контакта с психологом не получится. Тут дело не в симпатиях и антипатиях, а именно в возможности и желании сотрудничества. Это не обязательно полное согласие во взглядах на жизнь, или на отношение к Церкви, или по каким-то богословским вопросам. Это и обсуждать не приходится, как правило. Но эмоциональный контакт должен установиться.
- С какими проблемами чаще всего сталкиваются люди, которые хотят создать православную семью?
- Одна из самых частых, можно сказать хрестоматийных, проблем - попытка построить взаимоотношения на основе примитивного понимания «домостроя», то есть неких устоявшихся средневековых мифов. И когда такие попытки заходят в тупик, а они неминуемо туда заходят, то тут же начинаются походы к медикам и священникам с вопросом, почему же мы не можем построить нормальную православную семью. Если супруги открыты для диалога и им можно рассказать, что главное в семье - это любовь, то потом они будут стараться найти в себе эту любовь и уже действовать так, как она подскажет. Увы, для многих в наше время основой брака является расчет. Расчет этот бывает самый разный, и чисто материальный встречается как раз реже иных. Но ведь и желание удобства или выбор партнера по принципу присутствия в нем набора определенных качеств (например, «лишь бы был православным» или «главное, чтобы нравился семье и был из нашего круга») - это тоже своего рода психологический расчет. Я должен констатировать, что очень много браков в православной среде совершаются не по любви, а по такому расчету, - и в этом настоящая беда.
Журнал «Православие и современность» №24 (40)
Беседовала Антонина Мага
- Отец Андрей, возможно ли совместить заботу о душевном благополучии и стремление следовать заповедям Христовым? Психологи, помогая нам излечиться от проблем, делают жизнь более комфортной. Говорят, что психологические знания делают человека счастливее...
- Нет у психологии вообще и у христианской психологии в частности такой задачи. Да и лечить мы тоже не можем. Психология - это не врачебное искусство. Я бы даже сказал, что термин «лечить» здесь неуместен.
Психолог может помочь своему клиенту преодолеть семейные, личностные или профессиональные проблемы. Кроме того, психолог может помочь разобраться с пограничными состояниями. А вот ставить цель сделать человека счастливым - нет! Но и сами люди приходят к психологу не за счастьем. Не бывает таких запросов.
Христианская психология - направление, которым занимаюсь я, - основана на представлении о достоинстве человеческой личности и неисчерпаемом ресурсе этой личности, которой Господь Бог дал так много, что человеку этого не исчерпать за всю жизнь. Христианская психология исходит из того, что все свои проблемы человек может решить за счет этих внутренних ресурсов. Проще говоря, он способен на подвиг, способен на преодоление очень тяжелых обстоятельств жизни за счет того, чем наделил его Господь. Если человеку нужна дополнительная помощь от Бога, он ее обязательно получит. Человек не детерминирован социально или биологически, он свободен, и он может решить свои задачи. Он может развиваться.
- Но ведь и другие направления психологии стремятся использовать внутренние резервы человека для решения его проблем. В чем тогда отличие православного психолога от просто психолога? Правомерно ли подобное разделение вообще?
- Христианская психология смотрит на человека как на созданную Богом личность. В традиционной же психологической науке, оставшейся нам еще от советского времени, человек рассматривается прежде всего как биологическое существо, ну или в лучшем случае как социальное. Переработанные идеи Фейербаха стали символом советской науки и говорили о зависимости человека от социально-исторических обстоятельств. Именно с этими положениями и спорит христианская психология. Человек - свободная личность, созданная по образу и подобию Божию. Эта духовная сущность превосходит и биологическую, и социальную детерминацию.
- Способна ли психология помочь разобраться в проблемах духовной жизни?
- Психология, безусловно, помогает и в решении духовных задач, но только лишь помогает. Свои духовные задачи человек решает сам и с помощью своего духовника. А чисто религиозными проблемами психология не занимается вовсе.
- По Вашему опыту, у верующего человека меньше психологических проблем, чем у неверующего?
- Нет, не меньше, а иногда и больше, ведь христианство не упрощает жизнь, оно ее, скорее, усложняет. В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир (Ин. 16, 33),- говорит Христос. Верующему труднее жить в мире, и это отражается как на семейных взаимоотношениях, так и на учебе, работе.
- Отличаются ли психологические проблемы православных людей от проблем всех остальных?
- Нет, психологический портрет тут тот же самый, что и у нашего общества в целом. Надо учитывать, что традиции церковной жизни в советское время были уничтожены и возвратились мы к вере не так давно.
Это могут быть страхи, комплексы, привычки или зависимости - алкоголь, наркомания, компьютер. На втором месте стоят семейные проблемы, например отношения супругов, родителей и детей. Далее следуют отношения с коллегами, деловыми партнерами, друзьями. Вот три категории, которые описывают 90% случаев, с которыми обращаются люди.
Другое дело, что у людей верующих есть ресурс: вера, любовь к Богу, Таинства. Когда человек не знает об этих вещах ничего, то работать с ним психологу труднее. Кроме того, люди верующие обладают большей духовной силой. Это можно сказать не обо всех, но о многих.
Церковь - это лечебница, но лечебница духа, а не психики. При этом очень важно, что верующий человек хотя бы знает, где находится лечебница, и идет туда сознательно.
Часто ко мне приходят люди, которые видят во мне не только психолога, но и священника. Иногда мы вместе думаем о том, как отнестись к исповеди, к ожиданию своего преображения, о чем просить в молитве.
С другой стороны (и с этой проблемой тоже сталкиваются как психологи, так и священники), очень часто люди ждут какого-то волшебного средства, легкого избавления. И когда клиент психолога понимает, что волшебства не будет, а будет длительная напряженная духовная работа, что ему придется измениться, у него возникает вопрос: продолжить или все-таки уйти? Если он остается и продолжает работать, то открывает для себя много нового. Но, к сожалению, есть люди, которые меняться не готовы.
- А Вам как практикующему психологу вера помогает?
- Конечно, мне вера помогает. Я чувствую помощь Божию. Также в своей пастырской работе я чувствую и то, что благодаря занятиям психологией могу приобретать какие-то дополнительные знания. Они помогают взглянуть на разные ситуации с новых сторон, а также решать и собственные проблемы.
- Неужели человек способен быть сам себе психологом?
- Если что-то случается и мне нужна помощь, я сам не стесняюсь обращаться к психологам. Это в какой-то мере даже обязательная процедура. Все практикующие психологи имеют своего супервизора. И, слава Богу, у меня есть замечательные коллеги, которые мне помогают.
А что касается известной проблемы «сапожника без сапог», то многое определяется тем научным и духовным направлением, в котором я работаю. Изучение христианской психологии и христианской антропологии очень помогает. Православие открывает красоту и величие человека. Сама встреча с этими качествами вселяет силы, дает острое переживание и желание участвовать и помогать человеку, что-то ему открывать, делиться с ним опытом. Каждая встреча дает новую надежду: даже с человеком, который балансирует на грани болезни, или с клинически больным, или с тем, кто пережил несчастье. В самых печальных обстоятельствах открываются прекрасные черты. А иногда видишь силу духа другого человека и сам у него учишься. Мы должны учиться понимать и оценивать прекрасное в человеке. Увидеть это - большое преимущество как для психолога, так и для священника, который ежедневно встречается с людьми на исповеди, беседует с ними, совершает требы. Конечно, священник часто встречается и с грехом, и со слабостями, но он видит и силу человека.
- Вы сказали, что одними из самых распространенных являются семейные проблемы. Не сталкивается ли христианское понимание семьи как малой Церкви с современной практикой, когда люди строят свои семьи на совершенно далеких от этого идеала началах?
- Надо отметить, что за последние 30-40 лет в мире в семейной психологии сложилось сознание того, что без традиционных ценностей, без построения традиционных отношений внутри семьи невозможно решить личностные проблемы человека. Об этом пишут и Берт Хеллингер, и Анна Шутценбергер, которая, в частности, исследует вопрос об отношении к старшим поколениям.
Пятую заповедь современные психологи вспоминают все чаще, в том числе и как рекомендацию своим клиентам. Даже далекий от христианской психологии метод психоанализа говорит о том, что родителей необходимо почитать и это почитание скажется самым благотворным образом. Если человеку удается решить проблему отношения к матери и отцу, то потом проще решать проблемы с детьми или супругом. Нередко бывает так, что современные молодые люди, как мужчины, так и женщины, не могут построить отношения с противоположным полом и создать семью из-за отсутствия взаимопонимания с собственными родителями.
Традиционные ценности - это уже общемировой тренд, но не все психологи это признают. По крайней мере, из тех областей практической психологии, которые нам близки, приоритет традиционных ценностей признают экзистенциалисты, гуманисты и даже, как я уже сказал, поклонники Фрейда. Сильно и другое крыло психологии, которое можно охарактеризовать как феминистическое и «антисемейное». Когда мы сталкиваемся с психологами, которые говорят, что семейный образ личности уже отжил свое и личность должна развиваться свободно, то удивляться этому не стоит.
- Допустимо ли человеку религиозному обращаться к таким психологам?
- Это зависит от уровня квалификации психолога. Какого бы направления он ни придерживался в своем научном поиске, если он настоящий профессионал, он не навредит пациенту и не будет навязывать свое мнение. Другое дело, что врач и больной, скорее всего, не сойдутся и не смогут вместе работать.
Например, неэтично и невозможно советовать человеку развестись с супругом, если пациент этого пути не принимает категорически. Значит, они вместе с психологом будут искать другой способ выхода из трудной ситуации. Или, даже если психолог атеист и не верит в то, что аборт - это убийство, он оставит свое мнение при себе и не даст совет прервать беременность, всегда оставляя право выбора в таком случае за пациентом. Ценности человека, клиента, не подлежат обсуждению.
- Стоит ли менять психолога, если возникает непонимание или что-то не устраивает в сложившихся с ним взаимоотношениях?
- Серьезная работа без хорошего личного контакта с психологом не получится. Тут дело не в симпатиях и антипатиях, а именно в возможности и желании сотрудничества. Это не обязательно полное согласие во взглядах на жизнь, или на отношение к Церкви, или по каким-то богословским вопросам. Это и обсуждать не приходится, как правило. Но эмоциональный контакт должен установиться.
- С какими проблемами чаще всего сталкиваются люди, которые хотят создать православную семью?
- Одна из самых частых, можно сказать хрестоматийных, проблем - попытка построить взаимоотношения на основе примитивного понимания «домостроя», то есть неких устоявшихся средневековых мифов. И когда такие попытки заходят в тупик, а они неминуемо туда заходят, то тут же начинаются походы к медикам и священникам с вопросом, почему же мы не можем построить нормальную православную семью. Если супруги открыты для диалога и им можно рассказать, что главное в семье - это любовь, то потом они будут стараться найти в себе эту любовь и уже действовать так, как она подскажет. Увы, для многих в наше время основой брака является расчет. Расчет этот бывает самый разный, и чисто материальный встречается как раз реже иных. Но ведь и желание удобства или выбор партнера по принципу присутствия в нем набора определенных качеств (например, «лишь бы был православным» или «главное, чтобы нравился семье и был из нашего круга») - это тоже своего рода психологический расчет. Я должен констатировать, что очень много браков в православной среде совершаются не по любви, а по такому расчету, - и в этом настоящая беда.
Журнал «Православие и современность» №24 (40)
Беседовала Антонина Мага
«Гимн любви» апостола Павла
Считается, что самые возвышенные строки о любви в Библии принадлежат апостолу Павлу. «Гимном любви» называют 13 главу из Первого послания апостола Павла к христианам Коринфа. Приведем этот текст, его хочется перечитывать вновь и вновь: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею люб ви, — то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а люб ви не имею, — нет мне в том никакой пользы.
Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине: Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем; Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится. Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим, как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь, но любовь из них больше».
В этом тексте 16 свойств любви, и каждое достойно отдельного анализа. Подумаем о них с точки зрения психологии, насколько это позволительно в отношении послания святого апостола Павла.
Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине: Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем; Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится. Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим, как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь, но любовь из них больше».
В этом тексте 16 свойств любви, и каждое достойно отдельного анализа. Подумаем о них с точки зрения психологии, насколько это позволительно в отношении послания святого апостола Павла.
Любовь долготерпит. Значит ли это, что любовь дает особую силу терпения, и все ли терпит любовь? Терпит ли измену, предательство, унижения и прочее? И да, и нет. Любовь, действительно, порой заставляет человека, сверх всякого ожидания, продолжать отношения с любимым даже после его тяжких грехов (это бывает и в браках созависимых, в том числе, в супружествах с алкоголиками. Чего только ни терпят их жены! Но это не значит, что любовь должна терпеть насилие, унижения, оскорбления и ложь! Однако здесь любовь явным образом смешана с зависимостью. Зависимость удушает любовь, если терпение становится терпением-соглашением с грехом).
Долготерпит — значит умеет ждать покаяния и исцеления. Долготерпит — значит «ожидает совершенного», «умеет ждать, когда созреет, когда дорастет», «относится так, как будто уже наступило долгожданное». Не об этом ли писал апостол Павел? Примером такой долготерпящей любви является любовь праотца-патриарха Иакова к своей жене Рахили, которую он полюбил сразу, но брака с ней ждал два раза по семь лет, работая на дядю своего Лавана (см. Быт. 29: 27).
Любовь милосердствует. Милует, сострадает, сочувствует, сожалеет, открывается беде, не осуждает, не обвиняет. Милосердие исходит из самой сути любви — «любви к другому, как к самому себе» (Мк. 12:31). В другом месте (Еф. 5:28–29) апостол Павел замечает: «Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя. Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как и Господь Церковь». Любовь к жене, другой личности, апостол рассматривает как любовь к себе, не разделяя «я» и «ты». При этом подчеркивает, что это подобно отношению к плоти своей, то есть своему телу и его жизни, что любовь своей внутренней силой преодолевает межиндивидуальную пропасть (Ср.: Быт. 2, 24, Мф 19, 5, Мк 10, 71, Кор. 6, 16 — «единая плоть» — не симбиоз, не слияние личностей, но самый тесный, самый интимный союз двух людей — мужчины и женщины).
Таково милосердие, свойственное любящему человеку, он как бы включает любимую (любимого) в «свое тело». Так и милосердие к ближним основано на любви, подобно отношению к своему телу. Ближний включен в сферу моего бытия, моего космоса, потому он и «ближний», то есть как родственник, родня (телесное родство). Возможно, апостол понимает милосердие как уподобление ближних своим родным? Такова милосердная любовь великой княгини Елизаветы Федоровны, «святого доктора» Гааза, матери Терезы Калькуттской и нашей современницы доктора Лизы Глинки, как нам кажется.
Любовь не завидует. Как правило, в любви человек испытывает такое насыщение чувствами, что он не может сдерживать себя, чтобы не поделиться с любимым, ему хочется говорить о своих чувствах, ласкать, заботиться и прочее (особенно ярко это проявляется во влюбленности). Любовь стремится себя выразить. Это происходит от полноты и избытка. И зависти здесь нет места, потому что от полноты не возникает потребности желать большего и сравнивать себя с другими. Нет сравнений — нет и зависти! Любовь наполняет до краев, не оставляя места для чего-то еще.
Любовь не превозносится. Любовь — сила соединения с другим, которая мысленно и чувственно «переносит» личность к другой личности, подчас забывая себя. Любовь возвышает в глазах любящего другого, не унижая при этом себя, и счастлива этим. Здесь возвышение любимого — не плод соревнования (кто кого больше, умнее, образованнее, правее), а радость за него, желание ему большего. Нередко приходящие на консультацию пары продолжают начатые дома споры о первенстве и правоте. В анализе ситуации обнаруживается, что причиной семейных нестроений является не любовь, а ее недостаток. Когда пара связана глубокой любовью, духа соревновательности нет. А если в какой-то степени и есть, то соперничество быстро покрывается снисходительностью и уступчивостью. Близость дороже самоутверждения. Собственное возвышение над другим разрушает любовь.
Любовь не гордится. С психологической точки зрения гордость — сильная внутренняя установка личности, имеющая компенсаторный и защитный смысл. Гордость возникает от многолетних и страстных усилий самоутверждения за счет отказа от со-бытия, она создает иллюзию защищенности и само достаточности, видя в другом опасного врага, который может разрушить уединенный мир. Любящий же смиренно знает свою меру и свою потребность в другом, свою включенность в событие. А потому любовь не строит крепостных стен между собой и другими, она не может быть изолированной. Любовь не ведет к замкнутости гордыни и потому не гордится.
Любовь не бесчинствует. Любящий не только ласков с любимой, но и предупредителен, заботлив, внимателен. И до тех пор, пока любовь властвует в отношениях, любящий избегает упреков, претензий, ссор, скандалов.
Когда любви не хватает, возникает напряжение и агрессия, которая только и ждет повода для нападения. Любовь примиряет людей, исключает агрессию и насилие.
Любовь не ищет своего. «Искать своего» — значит искать свою выгоду, думать только о себе. Любовь сверхбогата, она преизобилует дарами, а потому не ищет еще чего-то «своего», но готова щедро делиться с любимым и со всем миром! Именно в силу своей полноты любовь жертвенна. Если человек пуст, делиться ему нечем, а жертвенность его будет носить невротический характер (как правило, так проявляет себя зависимость).
Любовь не раздражается. Раздражение — признак накапливающегося напряжения, прежде всего — эмоционального. Раздражение появляется, когда чувство любви не соответствует, не резонирует с деятельностью любви (уважение, внимание, забота, познание, ответственность). Тогда любовь не реализуется, а остается «томлением духа». В любви деятельной раздражение не нуждается в агрессивной разрядке, так как энергии любви (действования) из напряжения переходят в динамику. Томящийся любовью человек, как только откроется ему возможность сделать для любимой что-либо, тотчас веселеет и бросается исполнять. Исполненная любовь умиротворенна.
Любовь не мыслит зла. «Мыслит зло» тот, у кого осуждение отравляет ростки любви, кто находится во власти страха, малодушия, зависти, стыда и обиды. Любовь великодушна, она не знает этих чувств. Она не «мыслит» завистливым осуждением, обидчивым злопамятством. Любящий всегда может «мыслить» добром: в его сердце есть силы, время, подходящие слова, нежность и благожелание. В любви есть близость, а близость дает сопричастность с тем, что происходит с любимым. И если себе зла не желаешь, то и тому, кого любишь как себя, не помыслишь зла (Вспомним евангельские слова: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22:39). Если любишь другого, как себя, значит и другому зла не помыслишь. Здесь уместно вспомнить и еще одно место в Библии: «Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя (Еф. 5:28). К нашей теме это имеет прямое отношение. Если любишь, то зла любимой не пожелаешь, как и себе).
Любовь не радуется неправде. Ложь, обман, интрига, клевета играют, увы, большую роль в нашей жизни. Эти страсти, питаемые страхом, нередко разгораются в неукрепившейся любви, но любовь изгоняет страх. Поэтому любовь может стать пространством правды, прямоты и простоты, пространством, не допускающим извне неправду мира. Любовь требует близости и доверия, открытости и искренности, а потому не верит в обман, надеясь на лучшее, даже если имеет опыт встречи с вероломством. Здесь уместно вспонить библейский рассказ о Самсоне и Давиде: «Далида, видя, что он открыл ей все сердце свое, послала и звала владельцев Филистимских, сказав им: идите теперь; он открыл мне все сердце свое» (Судьи 16:18). Обычно это воспринимают как историю о предательстве. Но можно посмотреть на нее и с другой стороны: Самсон любил и открывал сердце, а Далида не любила и лгала. Самсон «не радовался», то есть не принимал неправду Далиды. Понимал ли он, что она его обманывает? Видимо, да. Иначе, зачем бы дважды он скрывал от нее подлинный секрет своей силы? Любовь долготерпит: Самсон догадывался, что Далида может его предать вновь, но ее неправде он противопоставил великодушие, обернувшееся, увы, погибелью. Можно расценить его поведение как зависимость страсти; а можно — как великодушие люб ви. Другой пример люб ви, которая «не радуется неправде» (их немало в литературе) — героиня «Преступления и наказания» Соня Мармеладова. Ее любовь к Раскольникову не меркнет, даже когда она узнает, что он — убийца двух беззащитных женщин. Соня не оправдывает, не успокаивает его, но только побуждает к покаянию.
Любовь все покрывает. Любовь своей силой и светом может, как покрывает птица своих птенцов, «покрыть» слабость, низость, недостойное поведение. Любовь — это защита, маскировка таких поступков и слабых сторон личности, которые в такой защите нуждаются. Покрыть — это сделать как бы невидимым, как бы не бывшим. Но это не значит оправдать или выгородить, а также не значит скрыть грех, ошибку или преступление. Покрыть — значит с щедростью лекаря исцелить рану, накормить голодного, согреть замерзающего. Покрыть любовью — значит восполнить недостачу, дефицит милосердия, благочестия, праведности, правды и добра. И делает это любовь добровольно, хотя иногда неосознанно, по своей природе, от избытка милосердия, от щедрости. Там, где добро убывает, где царствует грех, там любовь может восполнить недостающее.
Любовь всему верит. Здесь вновь приходит на память история Самсона — он любил Далиду и продолжал ей верить. Такая вера в любви — риск, потому что она ничем не гарантирована, она может привести к сокрушительным последствиям. И все равно — любовь верит, чтобы недоверием не потерять доверие и близость. Неверие отдаляет и лишает силы — вера в люб ви придает сил, хранит близость и любовь. Однако вера не дает гарантий в отношениях. Здесь человек оказывается как бы на тонком льду, когда еще шаг — и можно провалиться в ложь, слепоту, зависимость. В этом риск! Как же остаться в люб ви, продолжать верить, но не впасть в губительную страсть? Это зависит от зрелости личности. Инфантильная любовь, например, как у детей к родителям, слепа, она не умеет еще различать чувств, мотивов, намерений, не имеет еще опыта. Зрелая любовь верит как бы поверх опыта, допуская обман или измену. Зрелая личность может сказать себе: «Я знаю, он может обмануть меня, но я вновь ему поверю, как если бы он был верен. Я поверю, потому что вижу в нем возможную верность. Я люблю его таким, какой он есть. Допуская грех и ошибку любимого, не перестаю любить и верить в лучшее». Зависимый прячется от правды, любящий же правду видит, понимает и верит в возможное. Вот в чем разница! Самый главный выбор здесь — свободное решение верить, несмотря ни на что. Но без любви принять такое решение крайне трудно.
Любовь всего надеется. Надежда — это скрепа, связь веры и любви. Любовь выбирает лучшее в партнере, его возможную стойкость, верность, ответственность и стремится к этим качествам, то есть надеется. Надеется — значит не просто допускает, а ожидает и готовится к ним. Так, жена, после долгой отлучки мужа, узнав, что уже близко он, скоро приедет, готовится принять его в дом. Она не просто предполагает возможное, не просто ждет, но уже готовится. Надежда — это активное ожидание, это энергия приготовления, исполненности. «Блажен раб, его же обрящет бдяща» (из тропаря утрени Великого понедельника).
Любовь все переносит. Терпению любви нет предела, это известно хорошо. Но «все переносит» не значит «не разумея, ЧТО переносит», не значит покорности и безрассудности. Что терпеть? Предательства, измены, насилие? Ответственность и опыт говорят, что иногда более терпеть нельзя. Если в отношениях терпеливость потакает греху и распаду, любовь разрушается. Тогда она может избрать исцеляющее «нет» — как разрыв, и отказ, и ответственность. Любовь зрелая может все перенести, сил у нее много, но кроме сил, у нее есть ответственность.
Любовь никогда не перестает. Два одинаково ценных для нас смысла можем мы усмотреть в этих словах апостола Павла: с точки зрения времени и с точки зрения деятельности. Первый смысл в том, что любовь — та самая добродетель, которая сохранится не только здесь, на земле, но и за гробом, в жизни небесной. Для любящих это великое счастье — знать и верить, что их любовь имеет непреходящий смысл; что любовь — не «гормоны», не плоть, но дух; что любовь имеет высшую ценность, и любящий прикасается вечности. Владыка Сурожский Антоний любил приводить слова одного французского писателя: «Сказать человеку: „Я тебя люблю“ — то же самое, что сказать ему: „Ты будешь жить вечно, ты никогда не умрешь…“» (Антоний, митр. Сурожский. Таинство любви: Беседа о христианском браке)
Второй смысл — в непрекращающемся действии любви. Она всегда творит, действует неусыпно, непрестанно и не устает. Любовь продолжает действовать и тогда, когда сил нет, и кажется, что выхода не видно. Но выход находится, потому что в действенной любви более всего проявляется подобие человека Творцу, и Господь не оставляет любящих.
Эти «определения», данные апостолом Павлом, помогают отличить любовь от зависимости. Например, «любовь все покрывает и всему верит» — разве может вынести это зависимость? Напротив, ей часто сопутствуют мнительность и недоверие, зависимость нуждается в контролировании другого, потому что она не доверяет. В любви же рождается доверие, и вместе с ним — свобода. Ведь любовь налагает ответственность, взаимные обязательства, которые могут перерасти в несвободу. Очень важно не связать любимого, но «дать свободу», и уважать свободу, данную Богом. Митрополит Антоний, говоря о зависимости, подмечает:
«Не слишком ли часто бывает, что если бы жертва нашей любви осмелилась заговорить, она бы взмолилась: „Пожалуйста, люби меня поменьше, но дай мне чуточку свободы!“» Так из любви и доверия следует свобода — не попустительство и равнодушие, а дистанция, на которую я могу отступить от любимого, уважая и доверяя его личному пространству.
Журнал "Фома" 11.07.2018 г.
Долготерпит — значит умеет ждать покаяния и исцеления. Долготерпит — значит «ожидает совершенного», «умеет ждать, когда созреет, когда дорастет», «относится так, как будто уже наступило долгожданное». Не об этом ли писал апостол Павел? Примером такой долготерпящей любви является любовь праотца-патриарха Иакова к своей жене Рахили, которую он полюбил сразу, но брака с ней ждал два раза по семь лет, работая на дядю своего Лавана (см. Быт. 29: 27).
Любовь милосердствует. Милует, сострадает, сочувствует, сожалеет, открывается беде, не осуждает, не обвиняет. Милосердие исходит из самой сути любви — «любви к другому, как к самому себе» (Мк. 12:31). В другом месте (Еф. 5:28–29) апостол Павел замечает: «Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя. Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как и Господь Церковь». Любовь к жене, другой личности, апостол рассматривает как любовь к себе, не разделяя «я» и «ты». При этом подчеркивает, что это подобно отношению к плоти своей, то есть своему телу и его жизни, что любовь своей внутренней силой преодолевает межиндивидуальную пропасть (Ср.: Быт. 2, 24, Мф 19, 5, Мк 10, 71, Кор. 6, 16 — «единая плоть» — не симбиоз, не слияние личностей, но самый тесный, самый интимный союз двух людей — мужчины и женщины).
Таково милосердие, свойственное любящему человеку, он как бы включает любимую (любимого) в «свое тело». Так и милосердие к ближним основано на любви, подобно отношению к своему телу. Ближний включен в сферу моего бытия, моего космоса, потому он и «ближний», то есть как родственник, родня (телесное родство). Возможно, апостол понимает милосердие как уподобление ближних своим родным? Такова милосердная любовь великой княгини Елизаветы Федоровны, «святого доктора» Гааза, матери Терезы Калькуттской и нашей современницы доктора Лизы Глинки, как нам кажется.
Любовь не завидует. Как правило, в любви человек испытывает такое насыщение чувствами, что он не может сдерживать себя, чтобы не поделиться с любимым, ему хочется говорить о своих чувствах, ласкать, заботиться и прочее (особенно ярко это проявляется во влюбленности). Любовь стремится себя выразить. Это происходит от полноты и избытка. И зависти здесь нет места, потому что от полноты не возникает потребности желать большего и сравнивать себя с другими. Нет сравнений — нет и зависти! Любовь наполняет до краев, не оставляя места для чего-то еще.
Любовь не превозносится. Любовь — сила соединения с другим, которая мысленно и чувственно «переносит» личность к другой личности, подчас забывая себя. Любовь возвышает в глазах любящего другого, не унижая при этом себя, и счастлива этим. Здесь возвышение любимого — не плод соревнования (кто кого больше, умнее, образованнее, правее), а радость за него, желание ему большего. Нередко приходящие на консультацию пары продолжают начатые дома споры о первенстве и правоте. В анализе ситуации обнаруживается, что причиной семейных нестроений является не любовь, а ее недостаток. Когда пара связана глубокой любовью, духа соревновательности нет. А если в какой-то степени и есть, то соперничество быстро покрывается снисходительностью и уступчивостью. Близость дороже самоутверждения. Собственное возвышение над другим разрушает любовь.
Любовь не гордится. С психологической точки зрения гордость — сильная внутренняя установка личности, имеющая компенсаторный и защитный смысл. Гордость возникает от многолетних и страстных усилий самоутверждения за счет отказа от со-бытия, она создает иллюзию защищенности и само достаточности, видя в другом опасного врага, который может разрушить уединенный мир. Любящий же смиренно знает свою меру и свою потребность в другом, свою включенность в событие. А потому любовь не строит крепостных стен между собой и другими, она не может быть изолированной. Любовь не ведет к замкнутости гордыни и потому не гордится.
Любовь не бесчинствует. Любящий не только ласков с любимой, но и предупредителен, заботлив, внимателен. И до тех пор, пока любовь властвует в отношениях, любящий избегает упреков, претензий, ссор, скандалов.
Когда любви не хватает, возникает напряжение и агрессия, которая только и ждет повода для нападения. Любовь примиряет людей, исключает агрессию и насилие.
Любовь не ищет своего. «Искать своего» — значит искать свою выгоду, думать только о себе. Любовь сверхбогата, она преизобилует дарами, а потому не ищет еще чего-то «своего», но готова щедро делиться с любимым и со всем миром! Именно в силу своей полноты любовь жертвенна. Если человек пуст, делиться ему нечем, а жертвенность его будет носить невротический характер (как правило, так проявляет себя зависимость).
Любовь не раздражается. Раздражение — признак накапливающегося напряжения, прежде всего — эмоционального. Раздражение появляется, когда чувство любви не соответствует, не резонирует с деятельностью любви (уважение, внимание, забота, познание, ответственность). Тогда любовь не реализуется, а остается «томлением духа». В любви деятельной раздражение не нуждается в агрессивной разрядке, так как энергии любви (действования) из напряжения переходят в динамику. Томящийся любовью человек, как только откроется ему возможность сделать для любимой что-либо, тотчас веселеет и бросается исполнять. Исполненная любовь умиротворенна.
Любовь не мыслит зла. «Мыслит зло» тот, у кого осуждение отравляет ростки любви, кто находится во власти страха, малодушия, зависти, стыда и обиды. Любовь великодушна, она не знает этих чувств. Она не «мыслит» завистливым осуждением, обидчивым злопамятством. Любящий всегда может «мыслить» добром: в его сердце есть силы, время, подходящие слова, нежность и благожелание. В любви есть близость, а близость дает сопричастность с тем, что происходит с любимым. И если себе зла не желаешь, то и тому, кого любишь как себя, не помыслишь зла (Вспомним евангельские слова: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22:39). Если любишь другого, как себя, значит и другому зла не помыслишь. Здесь уместно вспомнить и еще одно место в Библии: «Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя (Еф. 5:28). К нашей теме это имеет прямое отношение. Если любишь, то зла любимой не пожелаешь, как и себе).
Любовь не радуется неправде. Ложь, обман, интрига, клевета играют, увы, большую роль в нашей жизни. Эти страсти, питаемые страхом, нередко разгораются в неукрепившейся любви, но любовь изгоняет страх. Поэтому любовь может стать пространством правды, прямоты и простоты, пространством, не допускающим извне неправду мира. Любовь требует близости и доверия, открытости и искренности, а потому не верит в обман, надеясь на лучшее, даже если имеет опыт встречи с вероломством. Здесь уместно вспонить библейский рассказ о Самсоне и Давиде: «Далида, видя, что он открыл ей все сердце свое, послала и звала владельцев Филистимских, сказав им: идите теперь; он открыл мне все сердце свое» (Судьи 16:18). Обычно это воспринимают как историю о предательстве. Но можно посмотреть на нее и с другой стороны: Самсон любил и открывал сердце, а Далида не любила и лгала. Самсон «не радовался», то есть не принимал неправду Далиды. Понимал ли он, что она его обманывает? Видимо, да. Иначе, зачем бы дважды он скрывал от нее подлинный секрет своей силы? Любовь долготерпит: Самсон догадывался, что Далида может его предать вновь, но ее неправде он противопоставил великодушие, обернувшееся, увы, погибелью. Можно расценить его поведение как зависимость страсти; а можно — как великодушие люб ви. Другой пример люб ви, которая «не радуется неправде» (их немало в литературе) — героиня «Преступления и наказания» Соня Мармеладова. Ее любовь к Раскольникову не меркнет, даже когда она узнает, что он — убийца двух беззащитных женщин. Соня не оправдывает, не успокаивает его, но только побуждает к покаянию.
Любовь все покрывает. Любовь своей силой и светом может, как покрывает птица своих птенцов, «покрыть» слабость, низость, недостойное поведение. Любовь — это защита, маскировка таких поступков и слабых сторон личности, которые в такой защите нуждаются. Покрыть — это сделать как бы невидимым, как бы не бывшим. Но это не значит оправдать или выгородить, а также не значит скрыть грех, ошибку или преступление. Покрыть — значит с щедростью лекаря исцелить рану, накормить голодного, согреть замерзающего. Покрыть любовью — значит восполнить недостачу, дефицит милосердия, благочестия, праведности, правды и добра. И делает это любовь добровольно, хотя иногда неосознанно, по своей природе, от избытка милосердия, от щедрости. Там, где добро убывает, где царствует грех, там любовь может восполнить недостающее.
Любовь всему верит. Здесь вновь приходит на память история Самсона — он любил Далиду и продолжал ей верить. Такая вера в любви — риск, потому что она ничем не гарантирована, она может привести к сокрушительным последствиям. И все равно — любовь верит, чтобы недоверием не потерять доверие и близость. Неверие отдаляет и лишает силы — вера в люб ви придает сил, хранит близость и любовь. Однако вера не дает гарантий в отношениях. Здесь человек оказывается как бы на тонком льду, когда еще шаг — и можно провалиться в ложь, слепоту, зависимость. В этом риск! Как же остаться в люб ви, продолжать верить, но не впасть в губительную страсть? Это зависит от зрелости личности. Инфантильная любовь, например, как у детей к родителям, слепа, она не умеет еще различать чувств, мотивов, намерений, не имеет еще опыта. Зрелая любовь верит как бы поверх опыта, допуская обман или измену. Зрелая личность может сказать себе: «Я знаю, он может обмануть меня, но я вновь ему поверю, как если бы он был верен. Я поверю, потому что вижу в нем возможную верность. Я люблю его таким, какой он есть. Допуская грех и ошибку любимого, не перестаю любить и верить в лучшее». Зависимый прячется от правды, любящий же правду видит, понимает и верит в возможное. Вот в чем разница! Самый главный выбор здесь — свободное решение верить, несмотря ни на что. Но без любви принять такое решение крайне трудно.
Любовь всего надеется. Надежда — это скрепа, связь веры и любви. Любовь выбирает лучшее в партнере, его возможную стойкость, верность, ответственность и стремится к этим качествам, то есть надеется. Надеется — значит не просто допускает, а ожидает и готовится к ним. Так, жена, после долгой отлучки мужа, узнав, что уже близко он, скоро приедет, готовится принять его в дом. Она не просто предполагает возможное, не просто ждет, но уже готовится. Надежда — это активное ожидание, это энергия приготовления, исполненности. «Блажен раб, его же обрящет бдяща» (из тропаря утрени Великого понедельника).
Любовь все переносит. Терпению любви нет предела, это известно хорошо. Но «все переносит» не значит «не разумея, ЧТО переносит», не значит покорности и безрассудности. Что терпеть? Предательства, измены, насилие? Ответственность и опыт говорят, что иногда более терпеть нельзя. Если в отношениях терпеливость потакает греху и распаду, любовь разрушается. Тогда она может избрать исцеляющее «нет» — как разрыв, и отказ, и ответственность. Любовь зрелая может все перенести, сил у нее много, но кроме сил, у нее есть ответственность.
Любовь никогда не перестает. Два одинаково ценных для нас смысла можем мы усмотреть в этих словах апостола Павла: с точки зрения времени и с точки зрения деятельности. Первый смысл в том, что любовь — та самая добродетель, которая сохранится не только здесь, на земле, но и за гробом, в жизни небесной. Для любящих это великое счастье — знать и верить, что их любовь имеет непреходящий смысл; что любовь — не «гормоны», не плоть, но дух; что любовь имеет высшую ценность, и любящий прикасается вечности. Владыка Сурожский Антоний любил приводить слова одного французского писателя: «Сказать человеку: „Я тебя люблю“ — то же самое, что сказать ему: „Ты будешь жить вечно, ты никогда не умрешь…“» (Антоний, митр. Сурожский. Таинство любви: Беседа о христианском браке)
Второй смысл — в непрекращающемся действии любви. Она всегда творит, действует неусыпно, непрестанно и не устает. Любовь продолжает действовать и тогда, когда сил нет, и кажется, что выхода не видно. Но выход находится, потому что в действенной любви более всего проявляется подобие человека Творцу, и Господь не оставляет любящих.
Эти «определения», данные апостолом Павлом, помогают отличить любовь от зависимости. Например, «любовь все покрывает и всему верит» — разве может вынести это зависимость? Напротив, ей часто сопутствуют мнительность и недоверие, зависимость нуждается в контролировании другого, потому что она не доверяет. В любви же рождается доверие, и вместе с ним — свобода. Ведь любовь налагает ответственность, взаимные обязательства, которые могут перерасти в несвободу. Очень важно не связать любимого, но «дать свободу», и уважать свободу, данную Богом. Митрополит Антоний, говоря о зависимости, подмечает:
«Не слишком ли часто бывает, что если бы жертва нашей любви осмелилась заговорить, она бы взмолилась: „Пожалуйста, люби меня поменьше, но дай мне чуточку свободы!“» Так из любви и доверия следует свобода — не попустительство и равнодушие, а дистанция, на которую я могу отступить от любимого, уважая и доверяя его личному пространству.
Журнал "Фома" 11.07.2018 г.
Русская народная линия. 11:20 07.11.2018
Письмо в редакцию
Я пришел в Церковь в одиночку, 3 года назад. Неофитский пыл, с которым я пытался привести к вере вслед за собой и своих родителей, слава Богу, стал утихать. Я понимаю, что лишь собственным примером, собственным свидетельством о Христе, собственными молитвами я могу что-то изменить. Так я и стараюсь жить. И вот родители уже не первый год воспринимают меня не как «фанатика», который постоянно зачем-то ходит в храм, читает молитвы, общается с духовным отцом. Нет, они видят во мне реальные положительные перемены: их сын-оболтус стал сыном заботящимся, любящим, помогающим, отбросил все дурные привычки и поступки...
Даже в разговоре с подругами мама говорит обо мне как о примере для подражания, гордится сыном. Она знает, что эти перемены произошли во мне только благодаря церковной жизни, что без Бога, без причащения Святых Христовых Таин, без помощи духовного отца я не изменился бы и на малую часть. Но даже этот очевидный результат не сподвигает родителей к тому, чтобы хоть немножко приблизиться к вере, измениться самим... Они не атеисты, они верят, что Бог есть, что Он деятельно участвует в жизни их сына... Но в отношении самих себя они отстраняются, они как будто не желают снять с себя непробиваемый, непроницаемый панцирь.
Я искренне не могу понять, почему они видят, что их сын стал лучше, но для них это не доказательство того, какой дорогой надо идти. Почему этого им мало? Почему хотя бы из любви и уважения к сыну не попытаться сделать хоть небольшой шажок навстречу к Богу? Родители - это ведь самое близкое и родное, и мне так хочется дать им то богатство, которое есть у меня, но они закрываются, отстраняются. Мне от этого очень больно. А может быть, мне все-таки нужно в каких-то случаях проявлять инициативу, говорить с родителями о Боге, приглашать их в храм?
Если да, то как делать это так, чтобы только не навредить, не сделать хуже?
Андрей, 28 лет
Отвечает протоиерей Андрей Лоргус,
священник, психолог, антрополог,
ректор Института христианской психологии
Представление о том, что все увидят, какой я верующий и хороший, и тоже уверуют - ошибочное. Близкие зачастую начинают сопротивляться, когда их пытаются привести или даже принуждают пойти в Церковь. Особенно - когда это делает ребенок
- Отец Андрей, что бы Вы ответили автору письма?
- В этом письме я вижу много искаженных представлений, связанных с неофитством молодого человека. Да, он чувствует, что стал мягче по отношению к родителям - и тем не менее многое еще остается. Он задает вопрос: «Почему им этого мало?» Выходит, он рассчитывал, что его личностные изменения станут для родителей свидетельством того, что надо идти в православие. Это, конечно же, миф. Какими бы святыми мы ни были, мы не можем этим «подкупить» членов нашей семьи. Каждый человек идет своим путем, и в этом его достоинство и наше уважение к нему.
«Почему хотя бы из любви и уважения к сыну не попытаться сделать небольшой шажок навстречу Богу?» - спрашивает автор письма. Но разве любовь и уважение могут быть средством движения к Богу? Конечно, нет. Молодой человек пока не понимает, что духовная вертикаль не совпадает с нашими земными отношениями. И если кто-то начинает свой путь к Богу, то делает это не ради ближнего, а ради себя.
А молодой человек здесь как бы торгуется: «родители - это ведь самое близкое и родное, и мне так хочется дать им то богатство, которое есть у меня». Это типичный признак неофита, его буквально разрывает от переполняющих его чувств, знаний, благодати, и он хочет всех спасти. «Мне это очень больно», - пишет он. И я понимаю, почему: он думает, что если поделится этой благодатью, то все сразу станут счастливыми. Это заблуждение. И молодому человеку еще предстоит пережить этот кризис и понять, что каждый человек - это любимая Богом личность, идущая своим путем. Подчеркиваю - своим.
Автор письма хочет, чтобы родители, хотя бы из любви и уважения к нему, пришли в храм. А я ответил бы молодому человеку, что, наоборот, любовь и уважение в данной ситуации должен проявлять он.
- На нашу почту регулярно приходят вопросы о том, как привести своих родителей к вере. «Ребенок», задающий этот вопрос, может быть и 18-летним, и 45-летним, может жить с родителями и остро чувствовать религиозный конфликт, а может жить отдельно и на расстоянии переживать, что у него с родителями нет единения в вере. В любом случае, для многих эта тема - очень больная. А в Вашей пастырской и психологической практике она часто возникает?
- Довольно часто. Привести близких в храм вслед за собой пытаются не только дети, но и родители, и мужья, и жены. И это естественно. Потому что семья - это единое целое и, само собой, всем хочется иметь в семье единство традиций, ритуалов, обрядов, правил, бытовой культуры, духовное единство.
Но так же естественно и то, что семья будет сопротивляться, когда кто-то один начнет воцерковляться и пытаться вести за собой других.
Надо понимать, что в каждой семье живет система ценностей, которая как духовное наследие передается потомкам из рода в род. По этому наследию люди себя идентифицируют: мы - семья. И везде эта система ценностей будет очень разная. Например: мы считаем себя православными, но на церковные службы мы не ходим. Или: да, мы готовим куличи на Пасху, но соблюдать пост у нас не принято. И человеку, выросшему в семье, важно ощущать, что он этой семье, а значит, и этой системе ценностей принадлежит.
И вдруг один из членов семьи стал стремительно воцерковляться, горячо верить и пытаться всех обратить к православию. Разумеется, этим он вышибает у семьи почву из-под ног. Своим новым образом жизни он как бы демонстрирует, что все те ценности и традиции, которые вы накопили, - ничто по сравнению с тем богатством, которое приобрел я в Церкви. Ведь только что пришедший к вере действует, как правило, с неофитским пылом, пытается соблюсти все именно так, как ему предписывают правила, без оглядки на то, что кому-то это может быть неприятно, неудобно, даже обидно - и близкие начинают из-за этого страдать. В наше время уже сложилась такая поговорка: когда в семье появляется один святой, все остальные становятся мучениками.
Письмо в редакцию
Я пришел в Церковь в одиночку, 3 года назад. Неофитский пыл, с которым я пытался привести к вере вслед за собой и своих родителей, слава Богу, стал утихать. Я понимаю, что лишь собственным примером, собственным свидетельством о Христе, собственными молитвами я могу что-то изменить. Так я и стараюсь жить. И вот родители уже не первый год воспринимают меня не как «фанатика», который постоянно зачем-то ходит в храм, читает молитвы, общается с духовным отцом. Нет, они видят во мне реальные положительные перемены: их сын-оболтус стал сыном заботящимся, любящим, помогающим, отбросил все дурные привычки и поступки...
Даже в разговоре с подругами мама говорит обо мне как о примере для подражания, гордится сыном. Она знает, что эти перемены произошли во мне только благодаря церковной жизни, что без Бога, без причащения Святых Христовых Таин, без помощи духовного отца я не изменился бы и на малую часть. Но даже этот очевидный результат не сподвигает родителей к тому, чтобы хоть немножко приблизиться к вере, измениться самим... Они не атеисты, они верят, что Бог есть, что Он деятельно участвует в жизни их сына... Но в отношении самих себя они отстраняются, они как будто не желают снять с себя непробиваемый, непроницаемый панцирь.
Я искренне не могу понять, почему они видят, что их сын стал лучше, но для них это не доказательство того, какой дорогой надо идти. Почему этого им мало? Почему хотя бы из любви и уважения к сыну не попытаться сделать хоть небольшой шажок навстречу к Богу? Родители - это ведь самое близкое и родное, и мне так хочется дать им то богатство, которое есть у меня, но они закрываются, отстраняются. Мне от этого очень больно. А может быть, мне все-таки нужно в каких-то случаях проявлять инициативу, говорить с родителями о Боге, приглашать их в храм?
Если да, то как делать это так, чтобы только не навредить, не сделать хуже?
Андрей, 28 лет
Отвечает протоиерей Андрей Лоргус,
священник, психолог, антрополог,
ректор Института христианской психологии
Представление о том, что все увидят, какой я верующий и хороший, и тоже уверуют - ошибочное. Близкие зачастую начинают сопротивляться, когда их пытаются привести или даже принуждают пойти в Церковь. Особенно - когда это делает ребенок
- Отец Андрей, что бы Вы ответили автору письма?
- В этом письме я вижу много искаженных представлений, связанных с неофитством молодого человека. Да, он чувствует, что стал мягче по отношению к родителям - и тем не менее многое еще остается. Он задает вопрос: «Почему им этого мало?» Выходит, он рассчитывал, что его личностные изменения станут для родителей свидетельством того, что надо идти в православие. Это, конечно же, миф. Какими бы святыми мы ни были, мы не можем этим «подкупить» членов нашей семьи. Каждый человек идет своим путем, и в этом его достоинство и наше уважение к нему.
«Почему хотя бы из любви и уважения к сыну не попытаться сделать небольшой шажок навстречу Богу?» - спрашивает автор письма. Но разве любовь и уважение могут быть средством движения к Богу? Конечно, нет. Молодой человек пока не понимает, что духовная вертикаль не совпадает с нашими земными отношениями. И если кто-то начинает свой путь к Богу, то делает это не ради ближнего, а ради себя.
А молодой человек здесь как бы торгуется: «родители - это ведь самое близкое и родное, и мне так хочется дать им то богатство, которое есть у меня». Это типичный признак неофита, его буквально разрывает от переполняющих его чувств, знаний, благодати, и он хочет всех спасти. «Мне это очень больно», - пишет он. И я понимаю, почему: он думает, что если поделится этой благодатью, то все сразу станут счастливыми. Это заблуждение. И молодому человеку еще предстоит пережить этот кризис и понять, что каждый человек - это любимая Богом личность, идущая своим путем. Подчеркиваю - своим.
Автор письма хочет, чтобы родители, хотя бы из любви и уважения к нему, пришли в храм. А я ответил бы молодому человеку, что, наоборот, любовь и уважение в данной ситуации должен проявлять он.
- На нашу почту регулярно приходят вопросы о том, как привести своих родителей к вере. «Ребенок», задающий этот вопрос, может быть и 18-летним, и 45-летним, может жить с родителями и остро чувствовать религиозный конфликт, а может жить отдельно и на расстоянии переживать, что у него с родителями нет единения в вере. В любом случае, для многих эта тема - очень больная. А в Вашей пастырской и психологической практике она часто возникает?
- Довольно часто. Привести близких в храм вслед за собой пытаются не только дети, но и родители, и мужья, и жены. И это естественно. Потому что семья - это единое целое и, само собой, всем хочется иметь в семье единство традиций, ритуалов, обрядов, правил, бытовой культуры, духовное единство.
Но так же естественно и то, что семья будет сопротивляться, когда кто-то один начнет воцерковляться и пытаться вести за собой других.
Надо понимать, что в каждой семье живет система ценностей, которая как духовное наследие передается потомкам из рода в род. По этому наследию люди себя идентифицируют: мы - семья. И везде эта система ценностей будет очень разная. Например: мы считаем себя православными, но на церковные службы мы не ходим. Или: да, мы готовим куличи на Пасху, но соблюдать пост у нас не принято. И человеку, выросшему в семье, важно ощущать, что он этой семье, а значит, и этой системе ценностей принадлежит.
И вдруг один из членов семьи стал стремительно воцерковляться, горячо верить и пытаться всех обратить к православию. Разумеется, этим он вышибает у семьи почву из-под ног. Своим новым образом жизни он как бы демонстрирует, что все те ценности и традиции, которые вы накопили, - ничто по сравнению с тем богатством, которое приобрел я в Церкви. Ведь только что пришедший к вере действует, как правило, с неофитским пылом, пытается соблюсти все именно так, как ему предписывают правила, без оглядки на то, что кому-то это может быть неприятно, неудобно, даже обидно - и близкие начинают из-за этого страдать. В наше время уже сложилась такая поговорка: когда в семье появляется один святой, все остальные становятся мучениками.
Особенно неприятно для старших членов семьи, когда переделывать всех пытается ребенок (пусть этому ребенку хоть 18, хоть 30, хоть 40 лет). Поэтому нет ничего удивительного в том, что семья пытается сопротивляться такому давлению. Ведь в семейном кругу мы все равно остаемся свободными личностями. И мы не совпадаем в наших духовных движениях.
При этом надо не забывать, что любовь к нашей семье измеряется нашей лояльностью. Нам ведь важно ощущать принадлежность к своей семье? Конечно! А потому мы должны быть лояльны по отношению ко всем правилам нашей семьи. Потому что, если мы перестаем их соблюдать и начинаем жить какими-то другими нормами, мы приходим в конфликт с родными. Это болезненно, это неприятно, и иногда это может ввести семью в тяжелый кризис.
Ребенок не может воспитывать и переделывать своих родителей. Это неуважительно и, безусловно, нарушает пятую заповедь
- Но мы же говорим не просто о каких-то традициях, а о том, что человек обрел Бога. И для него действительно открылся новый, прекрасный мир. Разве плохо стремиться к тому, чтобы и родители тоже в этот мир заглянули? Да, говорят, что нельзя спасти того, кто не хочет спастись. Но, может быть, задача ребенка, пришедшего к вере, хотя бы попытаться пробудить в родителях это желание?
- В такой постановке вопроса (и я это знаю по собственному опыту) есть неуважение к родителям. Потому что мама или папа воспринимается как объект воспитания... Точно так же говорили коммунисты и комсомольцы, когда пытались сбить с духовного пути своих верующих родителей. У них было такое же рвение переделать, отучить от традиции православной и привить традицию коммунистическую. Сегодня все повторяется, только с точностью до наоборот. Это тот же самый фанатизм, свойственный неофитству.
И мой ответ здесь - как пастыря, как психолога, как человека, который и сам в свое время наступал на эти грабли: не должен ребенок переделывать, воспитывать своих родителей. Это неуважительно, неуместно и, безусловно, нарушает пятую заповедь.
Что совершенно точно ребенок может делать в отношении близких, автор письма уже написал: собственным примером свидетельствовать о Христе и горячо молиться о них Богу. Все остальное - в руках Господа. И конечно, не стоит забывать, что, помимо нашей молитвы за родителей, есть нечто более важное - бесконечная любовь Бога к каждому человеку, в том числе и к тому, кто пока к Нему не стремится.
Родители очень внимательны к своим детям. Они очень заботливо вслушиваются в наши разговоры, они очень многое от нас перенимают.
Просто делают это не так явно, как нам хотелось бы. Поэтому все неофитские порывы, конечно же, надо каким-то образом вводить в разумные рамки.
- Это не так-то просто, и наверняка ошибок в отношениях с родителями не избежать...
- Если нет опытного пастыря, то не избежать. Опытный священник даст хорошие практические советы и поможет сдержать неофитский пыл. Хотя на моих глазах из-за неудержанного, неумеренного неофитства распались многие семьи, даже несмотря на то, что люди окормлялись у опытных духовников. Но по горячности своей не хотели ничего слушать, не хотели уступать. И просто-напросто давили на родных с такой силой, что семья в конце концов рушилась.
Я сам был первым верующим в семье и прошел через все кризисы - и супружеские, и родительские - и предмет нашего разговора знаю не понаслышке. Конечно, совсем скрыть свое неофитство невозможно, и ошибки неизбежно будут. Но духовный отец или наставник (разумеется, если прислушиваться к нему) какую-то часть ошибок сможет предотвратить. У меня такой пастырь был. И он всегда напоминал мне, что семья - важнее и что поступаться семейными ценностями нельзя.
- Семья важнее, чем что?
- Чем обряды, чем пост, чем службы. Да, ты хочешь пойти на всенощную, на литургию, а семья хочет поехать куда-то на выходные - поезжай с семьей. Береги семью, храни семью, заботься о ней, - вот что говорил мне мой духовный отец. И я прекрасно понимал, почему он так говорит. И да, я шел на компромисс.
Должны пройти годы, чтобы семья свыклась и приняла твое отношение к вере. И постепенно уклад семьи будет меняться, и для всех будет естественным то, что каждую субботу и воскресенье ты идешь на службу, что ты соблюдаешь пост и прочее. Все понимают, насколько для тебя это важно, и уважают твой выбор. А ты уважаешь их.
Все члены семьи должны относиться друг к другу с пониманием: родители - к тому, что ребенок ходит в храм, молится дома, постится, общается с духовником, а ребенок - к тому, что родителям тема веры не близка. Ключ к этому пониманию - любовь и взаимоуважение
- Когда Вы говорите о давлении на родителей, Вы имеете в виду прямые призывы - пойти в храм, изменить свою жизнь? Или вообще любое упоминание этой темы будет восприниматься как давление, и ребенку лучше обходить ее стороной, не делиться с мамой и папой своими переживаниями, например, о прошедшей службе, о предстоящем Причастии?
- Если в семье нет строжайшего запрета высказываться на тему веры, если в ней с уважением относятся к интересам родных, то, безусловно, делиться своими переживаниями даже нужно! Ведь общение и эмоциональная поддержка - это важнейшие составляющие нашей семейной жизни. Мы приходим вечером домой и рассказываем: вот я сегодня был в церкви, там так здорово пели, там такая красота! Мы делимся чувствами, переживаниями, знаниями - и это один из важнейших каналов нашей связи. Но мы не навязываем свое мнение другим, а именно общаемся, а в общении подразумевается равенство.
При этом надо не забывать, что любовь к нашей семье измеряется нашей лояльностью. Нам ведь важно ощущать принадлежность к своей семье? Конечно! А потому мы должны быть лояльны по отношению ко всем правилам нашей семьи. Потому что, если мы перестаем их соблюдать и начинаем жить какими-то другими нормами, мы приходим в конфликт с родными. Это болезненно, это неприятно, и иногда это может ввести семью в тяжелый кризис.
Ребенок не может воспитывать и переделывать своих родителей. Это неуважительно и, безусловно, нарушает пятую заповедь
- Но мы же говорим не просто о каких-то традициях, а о том, что человек обрел Бога. И для него действительно открылся новый, прекрасный мир. Разве плохо стремиться к тому, чтобы и родители тоже в этот мир заглянули? Да, говорят, что нельзя спасти того, кто не хочет спастись. Но, может быть, задача ребенка, пришедшего к вере, хотя бы попытаться пробудить в родителях это желание?
- В такой постановке вопроса (и я это знаю по собственному опыту) есть неуважение к родителям. Потому что мама или папа воспринимается как объект воспитания... Точно так же говорили коммунисты и комсомольцы, когда пытались сбить с духовного пути своих верующих родителей. У них было такое же рвение переделать, отучить от традиции православной и привить традицию коммунистическую. Сегодня все повторяется, только с точностью до наоборот. Это тот же самый фанатизм, свойственный неофитству.
И мой ответ здесь - как пастыря, как психолога, как человека, который и сам в свое время наступал на эти грабли: не должен ребенок переделывать, воспитывать своих родителей. Это неуважительно, неуместно и, безусловно, нарушает пятую заповедь.
Что совершенно точно ребенок может делать в отношении близких, автор письма уже написал: собственным примером свидетельствовать о Христе и горячо молиться о них Богу. Все остальное - в руках Господа. И конечно, не стоит забывать, что, помимо нашей молитвы за родителей, есть нечто более важное - бесконечная любовь Бога к каждому человеку, в том числе и к тому, кто пока к Нему не стремится.
Родители очень внимательны к своим детям. Они очень заботливо вслушиваются в наши разговоры, они очень многое от нас перенимают.
Просто делают это не так явно, как нам хотелось бы. Поэтому все неофитские порывы, конечно же, надо каким-то образом вводить в разумные рамки.
- Это не так-то просто, и наверняка ошибок в отношениях с родителями не избежать...
- Если нет опытного пастыря, то не избежать. Опытный священник даст хорошие практические советы и поможет сдержать неофитский пыл. Хотя на моих глазах из-за неудержанного, неумеренного неофитства распались многие семьи, даже несмотря на то, что люди окормлялись у опытных духовников. Но по горячности своей не хотели ничего слушать, не хотели уступать. И просто-напросто давили на родных с такой силой, что семья в конце концов рушилась.
Я сам был первым верующим в семье и прошел через все кризисы - и супружеские, и родительские - и предмет нашего разговора знаю не понаслышке. Конечно, совсем скрыть свое неофитство невозможно, и ошибки неизбежно будут. Но духовный отец или наставник (разумеется, если прислушиваться к нему) какую-то часть ошибок сможет предотвратить. У меня такой пастырь был. И он всегда напоминал мне, что семья - важнее и что поступаться семейными ценностями нельзя.
- Семья важнее, чем что?
- Чем обряды, чем пост, чем службы. Да, ты хочешь пойти на всенощную, на литургию, а семья хочет поехать куда-то на выходные - поезжай с семьей. Береги семью, храни семью, заботься о ней, - вот что говорил мне мой духовный отец. И я прекрасно понимал, почему он так говорит. И да, я шел на компромисс.
Должны пройти годы, чтобы семья свыклась и приняла твое отношение к вере. И постепенно уклад семьи будет меняться, и для всех будет естественным то, что каждую субботу и воскресенье ты идешь на службу, что ты соблюдаешь пост и прочее. Все понимают, насколько для тебя это важно, и уважают твой выбор. А ты уважаешь их.
Все члены семьи должны относиться друг к другу с пониманием: родители - к тому, что ребенок ходит в храм, молится дома, постится, общается с духовником, а ребенок - к тому, что родителям тема веры не близка. Ключ к этому пониманию - любовь и взаимоуважение
- Когда Вы говорите о давлении на родителей, Вы имеете в виду прямые призывы - пойти в храм, изменить свою жизнь? Или вообще любое упоминание этой темы будет восприниматься как давление, и ребенку лучше обходить ее стороной, не делиться с мамой и папой своими переживаниями, например, о прошедшей службе, о предстоящем Причастии?
- Если в семье нет строжайшего запрета высказываться на тему веры, если в ней с уважением относятся к интересам родных, то, безусловно, делиться своими переживаниями даже нужно! Ведь общение и эмоциональная поддержка - это важнейшие составляющие нашей семейной жизни. Мы приходим вечером домой и рассказываем: вот я сегодня был в церкви, там так здорово пели, там такая красота! Мы делимся чувствами, переживаниями, знаниями - и это один из важнейших каналов нашей связи. Но мы не навязываем свое мнение другим, а именно общаемся, а в общении подразумевается равенство.
Помню, когда я пришел в Церковь, у меня было очень много дискуссий с разными людьми в университете, с друзьями, с родителями. С мамой мы, конечно, никогда не спорили, мы просто общались на эти темы. А вот с отцом были самые настоящие напряженные споры. Мы приводили всю известную нам в силу нашего образования аргументацию, начиная от Адама. И это нормально, если в семье есть открытый диалог.
Семья, в которой есть коммуникация, эмоциональная взаимная поддержка и понимание, - такая семья живая. Но как только в ней начинается диктат ценностей или чего-то другого, она становится кризисной. И она начинает обороняться.
- На почту «Фомы» пришло письмо от молодой девушки: ее родители достаточно лояльно относятся к тому, что она воцерковлена, но чтение утреннего и вечернего правила, ее молитвы перед едой смущают их, а порой и раздражают. Им кажется, что ходить в храм - хорошо, но посещать все богослужения Страстной седмицы - это перебор, фанатизм. В этой связи как правильно выстраивать отношения? Как, с одной стороны, не смутить родителей, а с другой - не поступиться своими собственными желаниями в отношении духовной жизни?
- Вопрос, который задала эта девушка, - это важно понимать - не про религию, а исключительно про семейные отношения. Про уважение в семье к личности и свободе каждого человека. Поэтому в подобных случаях с духовником, а может быть и с психологом, стоит обсуждать именно кризисные моменты в отношениях с родителями.
Ведь если мы уважаем друг друга, мы признаем, что другой может жить так, как он считает нужным. И если человек живет со своими ценностями, обрядами (повторюсь: и не навязывает их другим), если он молится и постится - что ж тут такого? Семейную любовь это никак не искажает. И иной образ жизни одного из членов семьи никогда не будет проблемой. Но если в семье есть претензия на единство и синхронию во всем - тогда могут возникнуть серьезные недопонимания, обиды, конфликты.
Поэтому мой ответ девушке: то, что вы делаете, в норме не должно отрицательно сказаться на вашей семье. Потому что человек может молиться в своей комнате, молиться перед едой так, как он считает нужным. Да, возможно, родителям это покажется нарочитым, провоцирующим (ведь неофитство всегда очень демонстративное, вызывающее). Но если есть любовь и взаимоуважение, любой родитель это потерпит.
- У многих родителей нередко возникает негативное отношение к духовнику своего ребенка. И как бы ребенок ни старался сгладить ситуацию, родители попросту ревнуют, ведь у него появился новый авторитет, который помогает ему правильно жить. Как не давать родителям повода для ревности?
- Трудно сказать. Это уже искусство жизни в семье. Действительно - искусство. Предписать какие-то рецепты невозможно, их нет, они рождаются из ситуации. Но если отношения основаны на любви и уважении, то всегда можно договориться и найти какой-то компромисс.
Но бывает и так, что, воспользовавшись конфликтом, связанным с наличием духовного отца, с воцерковлением, дети начинают бессознательно сводить счеты с родителями, и тогда их приход к вере просто совпадает с семейным кризисом, у которого другие корни. Поэтому вопрос о духовном отце - тоже не религиозного характера. Если назрел внутрисемейный конфликт, то религия будет лишь поводом к тому, чтобы зацепиться: «Ах, вот я теперь верующий, я им все докажу! Я докажу, что я самостоятельный, что я буду жить не как они, я покажу им, что такое нравственность, потому что их поступки безнравственны». Вот если такой мотив бессознательно существует у молодого человека, то это, конечно же, не имеет никакого отношения ни к христианству, ни к религии.
- Особенность нашего времени в том, что нередко родители приходят в храм вслед за своими детьми. И если так действительно произошло, как ребенку выстраивать дальнейшее общение? Стоит ли предложить свою помощь в каких-то вопросах, поддержать эмоционально? Или пусть родители идут своим путем?
- Мы сейчас говорим с позиции кого? Воспитателя? Но это неуважительная позиция по отношению к родителям. Не надо родителей воспитывать, их надо просто уважать. Мама сходила в храм - и слава Богу! Но сын или дочь не ставят ей оценку, не начинают давить на нее дальше, а просто с уважением относятся к ее решениям, к ее поступкам, к ее образу жизни. Этого достаточно. А как конкретно поступать - подскажет любовь. Никаких специальных методик не существует, да их и не должно быть.
Если вы действительно любите и уважаете родителей, вы не будете принуждать их и оказывать всяческое психологическое давление. Там, где уважение, там нет насилия и манипуляции
- А случались ли в Вашей практике истории, когда родители, по молитвам своих детей, крестились и приходили к вере в конце жизни?
- Конечно, случались. Но мне бы не хотелось о них рассказывать, потому что для меня, как для священника, подобные истории достаточно неоднозначные, непростые, и уж точно я не хотел бы говорить о них как о каком-то примере.
Объясню почему. Одним из самых замечательных крещений, которые я совершал, стало крещение молодого человека, который здравствует и поныне. Замечательный доктор, умница, любящий свою семью, свою жену, он крестился с верой, с радостью, с любовью, с пониманием каждого сделанного им шага. Ничего не хотел упускать, просил провести его через полную катехизацию, максимально подготовиться к этому таинству. Он пригласил на крестины жену, тещу, всех. Вот это было настоящее торжество!
А вот когда человек уже немощный и умирающий принимает крещение, лежа в постели... Да, это необходимо совершить, если это его воля. Но спрашивается, а где же этот человек был раньше, когда был здоров? Почему только сейчас он задумывается о таком важнейшем вопросе?
- Но это же так радостно, что хотя бы в конце жизни, но человек уверовал!
- Понимаете, если человек осознанно жил в неверии - то это его выбор, который мы, как христиане, обязаны уважать. Мы не можем принять такую позицию, она для нас смертельна. Но право выбора за этой личностью мы признаем. Вот если человек не сознательно был атеистом, просто потому, что ему было лень что-то менять или было все равно, - это другой разговор, и это, конечно, более досадный случай.
Но бывает, что человек и перед смертью сомневается и колеблется. А потом, уже в бреду, в полусознательном состоянии, на какие-то секунды пробуждается, и дети, пользуясь этой возможностью, убеждают его, что надо срочно покреститься, говорят: мы сейчас батюшку позовем, он тебя окрестит, причастит - и тогда спокойно умирай. И в таком состоянии человек кивнет головой, и все, «делайте, что хотите». Но это не крещение! К сожалению, я и сам совершал подобные таинства, но на сердце у меня до сих пор неспокойно. Потому что это был не свободный выбор, а уступка больного человека психологическому давлению здоровых.
Бывает, конечно, когда такой больной осознанно принимает крещение. У меня были такие случаи, когда человеку, находящемуся уже буквально в коматозном состоянии, вдруг хватает сил ясно и отчетливо сказать: «Я хочу покреститься». Насколько это ясное сознание, судить невозможно, но, по крайней мере, он повторяет слова молитвы, он приносит покаяние. Тогда да, тогда я готов подписаться под тем, что это было крещение по собственной воле. Но все равно остается вопрос: а где ты был, когда был здоров, когда мог осознанно и аргументированно отстаивать свою точку зрения? Значит, у тебя другие были интересы.
Понимаю, что родственникам-то хорошо: мама перед смертью крестилась, и теперь я запишу ее в синодик и вместе со всеми буду на родительскую ходить, записки подавать, свечку за нее ставить. Да, по-обывательски это мир и покой дочке или сыну. Но в таком ходе мыслей нет ничего про личность твоего родителя, про его «я», про его отношения с Богом. Здесь - только про себя.
Семья, в которой есть коммуникация, эмоциональная взаимная поддержка и понимание, - такая семья живая. Но как только в ней начинается диктат ценностей или чего-то другого, она становится кризисной. И она начинает обороняться.
- На почту «Фомы» пришло письмо от молодой девушки: ее родители достаточно лояльно относятся к тому, что она воцерковлена, но чтение утреннего и вечернего правила, ее молитвы перед едой смущают их, а порой и раздражают. Им кажется, что ходить в храм - хорошо, но посещать все богослужения Страстной седмицы - это перебор, фанатизм. В этой связи как правильно выстраивать отношения? Как, с одной стороны, не смутить родителей, а с другой - не поступиться своими собственными желаниями в отношении духовной жизни?
- Вопрос, который задала эта девушка, - это важно понимать - не про религию, а исключительно про семейные отношения. Про уважение в семье к личности и свободе каждого человека. Поэтому в подобных случаях с духовником, а может быть и с психологом, стоит обсуждать именно кризисные моменты в отношениях с родителями.
Ведь если мы уважаем друг друга, мы признаем, что другой может жить так, как он считает нужным. И если человек живет со своими ценностями, обрядами (повторюсь: и не навязывает их другим), если он молится и постится - что ж тут такого? Семейную любовь это никак не искажает. И иной образ жизни одного из членов семьи никогда не будет проблемой. Но если в семье есть претензия на единство и синхронию во всем - тогда могут возникнуть серьезные недопонимания, обиды, конфликты.
Поэтому мой ответ девушке: то, что вы делаете, в норме не должно отрицательно сказаться на вашей семье. Потому что человек может молиться в своей комнате, молиться перед едой так, как он считает нужным. Да, возможно, родителям это покажется нарочитым, провоцирующим (ведь неофитство всегда очень демонстративное, вызывающее). Но если есть любовь и взаимоуважение, любой родитель это потерпит.
- У многих родителей нередко возникает негативное отношение к духовнику своего ребенка. И как бы ребенок ни старался сгладить ситуацию, родители попросту ревнуют, ведь у него появился новый авторитет, который помогает ему правильно жить. Как не давать родителям повода для ревности?
- Трудно сказать. Это уже искусство жизни в семье. Действительно - искусство. Предписать какие-то рецепты невозможно, их нет, они рождаются из ситуации. Но если отношения основаны на любви и уважении, то всегда можно договориться и найти какой-то компромисс.
Но бывает и так, что, воспользовавшись конфликтом, связанным с наличием духовного отца, с воцерковлением, дети начинают бессознательно сводить счеты с родителями, и тогда их приход к вере просто совпадает с семейным кризисом, у которого другие корни. Поэтому вопрос о духовном отце - тоже не религиозного характера. Если назрел внутрисемейный конфликт, то религия будет лишь поводом к тому, чтобы зацепиться: «Ах, вот я теперь верующий, я им все докажу! Я докажу, что я самостоятельный, что я буду жить не как они, я покажу им, что такое нравственность, потому что их поступки безнравственны». Вот если такой мотив бессознательно существует у молодого человека, то это, конечно же, не имеет никакого отношения ни к христианству, ни к религии.
- Особенность нашего времени в том, что нередко родители приходят в храм вслед за своими детьми. И если так действительно произошло, как ребенку выстраивать дальнейшее общение? Стоит ли предложить свою помощь в каких-то вопросах, поддержать эмоционально? Или пусть родители идут своим путем?
- Мы сейчас говорим с позиции кого? Воспитателя? Но это неуважительная позиция по отношению к родителям. Не надо родителей воспитывать, их надо просто уважать. Мама сходила в храм - и слава Богу! Но сын или дочь не ставят ей оценку, не начинают давить на нее дальше, а просто с уважением относятся к ее решениям, к ее поступкам, к ее образу жизни. Этого достаточно. А как конкретно поступать - подскажет любовь. Никаких специальных методик не существует, да их и не должно быть.
Если вы действительно любите и уважаете родителей, вы не будете принуждать их и оказывать всяческое психологическое давление. Там, где уважение, там нет насилия и манипуляции
- А случались ли в Вашей практике истории, когда родители, по молитвам своих детей, крестились и приходили к вере в конце жизни?
- Конечно, случались. Но мне бы не хотелось о них рассказывать, потому что для меня, как для священника, подобные истории достаточно неоднозначные, непростые, и уж точно я не хотел бы говорить о них как о каком-то примере.
Объясню почему. Одним из самых замечательных крещений, которые я совершал, стало крещение молодого человека, который здравствует и поныне. Замечательный доктор, умница, любящий свою семью, свою жену, он крестился с верой, с радостью, с любовью, с пониманием каждого сделанного им шага. Ничего не хотел упускать, просил провести его через полную катехизацию, максимально подготовиться к этому таинству. Он пригласил на крестины жену, тещу, всех. Вот это было настоящее торжество!
А вот когда человек уже немощный и умирающий принимает крещение, лежа в постели... Да, это необходимо совершить, если это его воля. Но спрашивается, а где же этот человек был раньше, когда был здоров? Почему только сейчас он задумывается о таком важнейшем вопросе?
- Но это же так радостно, что хотя бы в конце жизни, но человек уверовал!
- Понимаете, если человек осознанно жил в неверии - то это его выбор, который мы, как христиане, обязаны уважать. Мы не можем принять такую позицию, она для нас смертельна. Но право выбора за этой личностью мы признаем. Вот если человек не сознательно был атеистом, просто потому, что ему было лень что-то менять или было все равно, - это другой разговор, и это, конечно, более досадный случай.
Но бывает, что человек и перед смертью сомневается и колеблется. А потом, уже в бреду, в полусознательном состоянии, на какие-то секунды пробуждается, и дети, пользуясь этой возможностью, убеждают его, что надо срочно покреститься, говорят: мы сейчас батюшку позовем, он тебя окрестит, причастит - и тогда спокойно умирай. И в таком состоянии человек кивнет головой, и все, «делайте, что хотите». Но это не крещение! К сожалению, я и сам совершал подобные таинства, но на сердце у меня до сих пор неспокойно. Потому что это был не свободный выбор, а уступка больного человека психологическому давлению здоровых.
Бывает, конечно, когда такой больной осознанно принимает крещение. У меня были такие случаи, когда человеку, находящемуся уже буквально в коматозном состоянии, вдруг хватает сил ясно и отчетливо сказать: «Я хочу покреститься». Насколько это ясное сознание, судить невозможно, но, по крайней мере, он повторяет слова молитвы, он приносит покаяние. Тогда да, тогда я готов подписаться под тем, что это было крещение по собственной воле. Но все равно остается вопрос: а где ты был, когда был здоров, когда мог осознанно и аргументированно отстаивать свою точку зрения? Значит, у тебя другие были интересы.
Понимаю, что родственникам-то хорошо: мама перед смертью крестилась, и теперь я запишу ее в синодик и вместе со всеми буду на родительскую ходить, записки подавать, свечку за нее ставить. Да, по-обывательски это мир и покой дочке или сыну. Но в таком ходе мыслей нет ничего про личность твоего родителя, про его «я», про его отношения с Богом. Здесь - только про себя.
- Подождите, но ведь это действительно счастье для ребенка, что хотя бы на смертном одре его родитель принимает Крещение! Ведь он умирает уже не атеистом...
- Да, для сына или дочки это великая радость. А для того, кто предстал перед Господом, это такая же радость? Если человек в болезни перед смертью действительно искренне раскаивается и искренне приходит ко Христу, тогда все радуются - и на земле, и на Небе. Но если человек в болезни крестится и причащается потому, что, например, ужасно хочет исцелиться или надеется, что поскорее умрет и перестанет мучиться, или поддается давлению близких, то какая тут радость?
Когда человек перед смертью хочет креститься или исповедоваться и причаститься, я, как священник, никогда не могу отказать в этом. Но радоваться и приводить это в пример, считать это нормой христианской жизни не следует.
Снова и снова повторюсь, очень важно любить и уважать своих родителей. И если вы их действительно уважаете, то не будете принуждать их и оказывать на них психологическое давление. Там, где уважение, там нет насилия и манипуляции.
Вот вы сказали, что ребенок счастлив, если мама или папа перед смертью покрестились. Это все так. Ко мне иногда подходит кто-нибудь в церкви и говорит: вот, хочу помолиться за ваших родителей. А я отвечаю, что мой папа был некрещеным и умер без покаяния. И однажды в такой момент я поймал себя на том, что мне стыдно за это и неловко. И в голове нет-нет да и промелькнет: эх, надо бы с мамой этот шанс не упустить, надо во что бы то ни стало ее покрестить.
Видите, сколько здесь самовлюбленности? Крестить свою маму лишь ради того, чтобы потом, когда какая-нибудь сердобольная прихожанка спросит меня о ней, со «спокойной» душой ответить: да, она крещеная, вот ее святое имя. Я, безусловно, переживаю за свою маму и всей душой хочу, чтобы она приняла Святое Крещение, молюсь об этом. Но страшно, когда замечаешь, что порой хочешь этого - ради себя. А не ради нее. Должно быть все-таки по-другому.
Беседовала Дарья Баринова
Аппликации Марии Сосниной
- Да, для сына или дочки это великая радость. А для того, кто предстал перед Господом, это такая же радость? Если человек в болезни перед смертью действительно искренне раскаивается и искренне приходит ко Христу, тогда все радуются - и на земле, и на Небе. Но если человек в болезни крестится и причащается потому, что, например, ужасно хочет исцелиться или надеется, что поскорее умрет и перестанет мучиться, или поддается давлению близких, то какая тут радость?
Когда человек перед смертью хочет креститься или исповедоваться и причаститься, я, как священник, никогда не могу отказать в этом. Но радоваться и приводить это в пример, считать это нормой христианской жизни не следует.
Снова и снова повторюсь, очень важно любить и уважать своих родителей. И если вы их действительно уважаете, то не будете принуждать их и оказывать на них психологическое давление. Там, где уважение, там нет насилия и манипуляции.
Вот вы сказали, что ребенок счастлив, если мама или папа перед смертью покрестились. Это все так. Ко мне иногда подходит кто-нибудь в церкви и говорит: вот, хочу помолиться за ваших родителей. А я отвечаю, что мой папа был некрещеным и умер без покаяния. И однажды в такой момент я поймал себя на том, что мне стыдно за это и неловко. И в голове нет-нет да и промелькнет: эх, надо бы с мамой этот шанс не упустить, надо во что бы то ни стало ее покрестить.
Видите, сколько здесь самовлюбленности? Крестить свою маму лишь ради того, чтобы потом, когда какая-нибудь сердобольная прихожанка спросит меня о ней, со «спокойной» душой ответить: да, она крещеная, вот ее святое имя. Я, безусловно, переживаю за свою маму и всей душой хочу, чтобы она приняла Святое Крещение, молюсь об этом. Но страшно, когда замечаешь, что порой хочешь этого - ради себя. А не ради нее. Должно быть все-таки по-другому.
Беседовала Дарья Баринова
Аппликации Марии Сосниной
13 08.06.2016. Русская народная линия.
О главных причинах семейного насилия и возможных путях решения этой сложной проблемы мы побеседовали с протоиереем Андреем Лоргусом, клириком храма Святителя Николая на Трех Горах, практикующим психологом, ректором Института христианской психологии.
- Отец Андрей, в последнее время в СМИ очень часто поднимается тема насилия в семье. Приводится такая статистика: ежегодно около 15 тысяч женщин погибают от рук супругов или сожителей. Насколько часто к Вам как священнику и психологу обращаются с такой проблемой? Актуальна ли эта проблема для православных семей?
- Статистика действительно существует, она опубликована, и она страшная. Чем больше мы в эту статистику по- гружаемся, тем больше видим, что преступлений совершается слишком много, чтобы мы могли оставаться спокойными. Больше всего от преступлений в семье страдают женщины и дети. В православных семьях, конечно, насилия меньше, но этот вопрос никто не исследовал: статистика МВД не включает в себя опрос по поводу мировоззрения или религии. Как психолог и священник я могу сказать, что по поводу насилия действительно обращаются и женщины, и дети, и даже мужчины.
- В чем главная причина семейного насилия? Отчего мужчина и женщина, которые при заключении своего брака, надо полагать, надеялись на долгие годы счастья, любви, мира и согласия, вдруг доходят до ситуации рукоприкладства?
- Любое насилие - это признак семейного кризиса, проявление острого дисфункционального расстройства отношений. Насилие не возникает вдруг. Это всегда признак того, что семейная пара уже давно живет в кризисе.
Почему этот кризис происходит? Потому что люди в браке ожидают противоположного. Иными словами, они не получают в браке того, чего бы хотели, ради чего они его заключали. Ведь в брак людей толкают очень разные мотивации, и когда эти мотивации не реализуются, то начинается напряжение. Напряжение ведет семью к кризису, и в момент кризиса может начаться насилие.
Только не надо думать, что насилие - это исключительно избиение, крики, ссоры и т.д. Насилие может быть очень разным. Да, бывает физическое, силовое насилие: это и угроза физической расправы (даже если она никогда не осуществляется в реальности, это все равно форма насилия), и сама расправа, например избиение или заточение. К примеру, мужчина запирает жену дома, причем в одной комнате, так что она не может ни поесть, ни попить воды, ни сходить в туалет. Другой пример: мужчина разбивает все находящиеся дома телефоны, смартфоны и компьютеры. И в том, и в другом случае мужчина пытается лишить женщину связи с внешним миром. Это тоже физическое насилие, потому что в данном случае применяется сила.
Однако существует и другой вид насилия - аффективное, эмоциональное, а именно: истерики, крики, слезы, побег, угрозы побега («я от тебя уйду»). Чаще всего это практикуют женщины, причем регулярно.
«Я думаю, что самый главный христианский посыл, который может давать Церковь, - это идея о том, что брак должен быть основан на взаимной любви».
Протоиерей Андрей Лоргус
- Это означает, что у этой женщины истерическая структура личности?
- Необязательно, просто истерические способы поведения стали сейчас привычными, нормальными. Подобная реакция также может быть результатом кризисного состояния женщины. Иногда так поступают дети, и они тоже обучаются этому истерическому поведению. У кого? Конечно, у матери. Хотя и у отца тоже, потому что пьяный дебош и драка могут быть просто-напросто истерикой, которую устраивает отец.
Кроме того, бывает еще и психологическое насилие, которое происходит без шума, драк и угроз. Это манипуляции самого разного рода, например словесное давление, к которому в равной степени прибегают и женщины, и мужчины, хотя женщины все же чаще. Женщина обвиняет мужчину: «Ты мало зарабатываешь, не приносишь деньги, а вот другие зарабатывают больше...» Или: «Ты неудачник, только и можешь, что на диване лежать, а толку от тебя никакого». Мужчина может обесценивать женщину: «А ты вообще кто такая? Я тебя с улицы взял». Подобная словесная перебранка отражает кризис и говорит о том, что члены семьи не получают того, что они ожидали. А бывает, что таким образом маскируются потребности, например: ожидание денег маскирует нехватку любви.
Насилие может осуществляться в форме унижения. Мужчины чаще всего применяют унижение в форме грубых слов, обзывая жену неприличными словами. А женщины унижают мужчин прежде всего неуважением, наклеивая ярлыки: ты неумеха, ты неудачник, ты лузер, ты алкоголик, ты сын алкоголика. Это тоже форма психологического насилия.
Еще одной такой формой является шантаж. Женщина говорит: «Если ты не будешь зарабатывать столько-то, то я от тебя уйду». Мужчина говорит: «Если ты хочешь со мной развестись, я отберу у тебя детей. Или перепишу дом на себя, и ты вообще ничего не получишь». Видов шантажа очень много. Один из самых частых и жестоких случаев - шантаж посредством «любви»: «Если ты меня любишь, ты должен купить мне сапоги». И это, несомненно, психологическое насилие.
Наконец, бывает семейно-родовое насилие, когда члены семьи вступают в коалицию против кого-то одного: например, жена с мамой против мужа, жена с детьми против мужа или муж со своей мамой против жены. Варианты коалиций могут быть разными, но эффект у них одинаковый - это борьба против одного из членов семьи, как правило, одного из супругов. Все это семейное насилие, которое всегда выражает острый дисфункциональный конфликт. Термин «дисфункциональный» в данном случае означает, что семья не выполняет свои функции.
- Какие же функции должна выполнять семья?
- Функции семьи - это, прежде всего, поддержание целостности, то есть границ семьи. Это обеспечение независимости и самостоятельности семьи, что означает, что решения принимаются внутри семьи, семья может функционировать самостоятельно, без внешней поддержки, и никто не может вторгнуться внутрь семьи, в ее решения.
Также это означает, что из семьи не выносится внутренняя информация («сор из избы»), а подробности семейной жизни известны только супругам, больше никому. Простейший пример нарушения границ семьи: муж по телефону рассказывает маме подробности супружеской жизни - не интимной, а повседневной: что они поели, как жена стирает белье и т.п. Или женщина рассказывает подружкам о том, как у них дома плохо, что муж мало зарабатывает. Это - нарушение границ. Сохранение границ семьи - это именно мужская функция. Если мужчина эту функцию не исполняет, то накапливается напряжение, снижается доверие друг к другу.
Вторая функция - хозяйственная. Сюда входит все, что касается дома, быта, достатка и т.п.
Третья функция - это эмоциональное тепло. Почти все люди, создавая семью, как правило, надеются, что в семье они будут получать эмоциональную поддержку, близость, сопереживание. Когда они этого не получают, они начинают обвинять друг друга - может быть, непрямо, скрытно. И тогда они либо начинают добиваться любви физически - и это физическое насилие, либо устраивать истерики, либо отдаляются друг от друга в поисках эмоциональной поддержки в других местах. Например, женщина находит эмоциональную поддержку в любви детей или близких отношениях с мамой. Муж может найти эмоциональную поддержку в отношениях с мамой, а жена с дочерью от него будут более далекими.
Кроме того, у семьи есть функция развития, духовного единства, передачи традиций. А как можно передавать традиции, если супруги друг с другом договориться не могут? Например, муж православный, а жена неверующая, или жена православная, а муж неверующий. Тут предпосылки для острого кризиса, и он, конечно, может выражаться в какой-то форме насилия.
Но все-таки чаще насилие - это проявление супружеского дисбаланса, когда оба не могут выполнять свои функции. Например, мужчина призван сохранять целостность, границы, единство семьи, а его жена при этом постоянно апеллирует к маме. Тогда он ставит ультиматум: «Либо я, либо мама». Жена отвечает: «Ну конечно, мама». Все, налицо полная дисфункция: мужчина не может поддерживать границы, жена,
по сути дела, семью развалила. Причем формально семья выглядит здоровой, а в действительности она развалена.
Тогда женщина приходит в церковь, жалуется батюшке, потом приводит туда мужа и жалуется на мужа: «Вот, он меня обижает, оскорбляет мою маму, поднимает на меня руку». Внешне все очень правильно: батюшка на стороне жены, психолог, если он неграмотный, тоже на стороне жены. А насилие на самом деле как раз со стороны жены. И именно она разваливает семью, а не муж. Он пытается отчаянно, неумело сопротивляться силой, по-скольку у него нет другого способа, он не умеет обесценивать, шантажировать и манипулировать женой. Он умеет ударить ее по щеке или учинить истерику в виде пьяного скандала - вот и все, что он умеет. А в результате все против мужчины, хотя на самом деле источник конфликта может быть совершенно иным.
Здесь надо иметь в виду очень важную вещь. Насилие - это преступление. Но это преступление, в котором и жертва, и преступник любят друг друга. Они оба - члены семьи и связаны очень глубокими узами. Это не преступление на улице, в подворотне или на дороге - к уголовному преступлению семейное насилие приравнять нельзя. Потому что участники связаны любовью, и они не заинтересованы в том, чтобы преступления были раскрыты, а преступники наказаны, за исключением крайних случаев. Поэтому огромное количество случаев домашнего насилия скрыто от правосудия, от общества, и об этом знают, может быть, только батюшки на исповеди, и то не всегда.
Очень часты случаи, когда, например, муж побил жену, жена пошла в полицию, написала заявление, потом пошла к врачу, засвидетельствовала побои, но полиция медлит с расследованием. Через две недели приходит жена и говорит: «Я хочу забрать заявление». Так бывает сплошь и рядом. И промедление полиции в этом смысле оправдано уже имеющимся опытом: они знают, что такие случаи в 90% ничем не конча- ются, то есть жертвы забирают заявление.
Важно учитывать двоякость ситуации семейного насилия. Если мы накажем преступника, то мы нанесем ущерб всей семье. Если мы не накажем преступника, то мы тоже нанесем ущерб всей семье. И не только семье, но еще и Церкви, и обществу, потому что ненаказанный преступник продолжает творить насилие не только в семье, но и вокруг себя: на улицах, в армии, на производстве и т.д. Но это же семья! Вторгаясь
в семью, мы нарушаем ее единство и лишаем членов семьи возможности защищать это единство. Получается, что когда мы юридически, административно боремся с семейным насилием, мы семье пользы почти не приносим.
- Не является ли сам факт насилия констатацией того, что семья не просто в кризисе, а фактически уже на грани распада?
- Нет, не является. Семья может оста- ваться вполне жизнеспособной.
Мы должны понимать, что домашнее насилие - это совершенно особый, не уголовный мир преступлений, к которому мы должны совершенно иначе относиться. И в Церкви, и в обществе, и в юриспруденции. Кроме того, мы должны понимать, что, чем больше мы привлекаем в семью силу суда, полиции, опеки, тем больше мы семью разваливаем. Мы нарушаем ее границы, ее целостность, мы лишаем ее функциональности.
- Именно с этим связана позиция Патриаршей комиссии по вопросам семьи, защиты материнства и детства, предлагающая запретить употребление термина «семейное насилие»?
- Мотивация выступлений некоторых священнослужителей и представителей православной общественности, очевидно, объясняется опасениями, что простое применение уголовного права, не сопровождаемое целой системой поддерживающих социальных мер, направленных на то, чтобы, в первую очередь, постараться сохранить семью и помочь ей решить ее проблемы, может привести к разрушению семьи. Поэтому надо очень деликатно и выборочно применять наказания и основной упор делать на оздоровление отношений в кризисной семье. А как именно - это уже надо анализировать и рассматривать различные формы и варианты. Необходимо остановить рост семейного насилия, но сделать это мы должны так, чтобы по возможности не нарушить целостность семьи.
- Как лучше воспитывать своих детей, чтобы во взрослой жизни они не стали ни насильниками, ни жертвами?
- Самым малым и самым важным условием является любовь в семье, где дети никогда не видели насилия - ни психологического, ни физического. Опыт показывает, как правило, одно и то же: люди, выросшие в семье, где они не были жертвами или свидетелями насилия, сами насильниками не становятся.
Функции семьи - это, прежде всего, поддержание целостно- сти, то есть границ семьи. Это обеспечение независимости и самостоятельности семьи, что означает, что решения принимаются внутри семьи, семья может функционировать самостоятельно, без внешней поддержки, и никто не может вторгнуться внутрь семьи, в ее решения.
О главных причинах семейного насилия и возможных путях решения этой сложной проблемы мы побеседовали с протоиереем Андреем Лоргусом, клириком храма Святителя Николая на Трех Горах, практикующим психологом, ректором Института христианской психологии.
- Отец Андрей, в последнее время в СМИ очень часто поднимается тема насилия в семье. Приводится такая статистика: ежегодно около 15 тысяч женщин погибают от рук супругов или сожителей. Насколько часто к Вам как священнику и психологу обращаются с такой проблемой? Актуальна ли эта проблема для православных семей?
- Статистика действительно существует, она опубликована, и она страшная. Чем больше мы в эту статистику по- гружаемся, тем больше видим, что преступлений совершается слишком много, чтобы мы могли оставаться спокойными. Больше всего от преступлений в семье страдают женщины и дети. В православных семьях, конечно, насилия меньше, но этот вопрос никто не исследовал: статистика МВД не включает в себя опрос по поводу мировоззрения или религии. Как психолог и священник я могу сказать, что по поводу насилия действительно обращаются и женщины, и дети, и даже мужчины.
- В чем главная причина семейного насилия? Отчего мужчина и женщина, которые при заключении своего брака, надо полагать, надеялись на долгие годы счастья, любви, мира и согласия, вдруг доходят до ситуации рукоприкладства?
- Любое насилие - это признак семейного кризиса, проявление острого дисфункционального расстройства отношений. Насилие не возникает вдруг. Это всегда признак того, что семейная пара уже давно живет в кризисе.
Почему этот кризис происходит? Потому что люди в браке ожидают противоположного. Иными словами, они не получают в браке того, чего бы хотели, ради чего они его заключали. Ведь в брак людей толкают очень разные мотивации, и когда эти мотивации не реализуются, то начинается напряжение. Напряжение ведет семью к кризису, и в момент кризиса может начаться насилие.
Только не надо думать, что насилие - это исключительно избиение, крики, ссоры и т.д. Насилие может быть очень разным. Да, бывает физическое, силовое насилие: это и угроза физической расправы (даже если она никогда не осуществляется в реальности, это все равно форма насилия), и сама расправа, например избиение или заточение. К примеру, мужчина запирает жену дома, причем в одной комнате, так что она не может ни поесть, ни попить воды, ни сходить в туалет. Другой пример: мужчина разбивает все находящиеся дома телефоны, смартфоны и компьютеры. И в том, и в другом случае мужчина пытается лишить женщину связи с внешним миром. Это тоже физическое насилие, потому что в данном случае применяется сила.
Однако существует и другой вид насилия - аффективное, эмоциональное, а именно: истерики, крики, слезы, побег, угрозы побега («я от тебя уйду»). Чаще всего это практикуют женщины, причем регулярно.
«Я думаю, что самый главный христианский посыл, который может давать Церковь, - это идея о том, что брак должен быть основан на взаимной любви».
Протоиерей Андрей Лоргус
- Это означает, что у этой женщины истерическая структура личности?
- Необязательно, просто истерические способы поведения стали сейчас привычными, нормальными. Подобная реакция также может быть результатом кризисного состояния женщины. Иногда так поступают дети, и они тоже обучаются этому истерическому поведению. У кого? Конечно, у матери. Хотя и у отца тоже, потому что пьяный дебош и драка могут быть просто-напросто истерикой, которую устраивает отец.
Кроме того, бывает еще и психологическое насилие, которое происходит без шума, драк и угроз. Это манипуляции самого разного рода, например словесное давление, к которому в равной степени прибегают и женщины, и мужчины, хотя женщины все же чаще. Женщина обвиняет мужчину: «Ты мало зарабатываешь, не приносишь деньги, а вот другие зарабатывают больше...» Или: «Ты неудачник, только и можешь, что на диване лежать, а толку от тебя никакого». Мужчина может обесценивать женщину: «А ты вообще кто такая? Я тебя с улицы взял». Подобная словесная перебранка отражает кризис и говорит о том, что члены семьи не получают того, что они ожидали. А бывает, что таким образом маскируются потребности, например: ожидание денег маскирует нехватку любви.
Насилие может осуществляться в форме унижения. Мужчины чаще всего применяют унижение в форме грубых слов, обзывая жену неприличными словами. А женщины унижают мужчин прежде всего неуважением, наклеивая ярлыки: ты неумеха, ты неудачник, ты лузер, ты алкоголик, ты сын алкоголика. Это тоже форма психологического насилия.
Еще одной такой формой является шантаж. Женщина говорит: «Если ты не будешь зарабатывать столько-то, то я от тебя уйду». Мужчина говорит: «Если ты хочешь со мной развестись, я отберу у тебя детей. Или перепишу дом на себя, и ты вообще ничего не получишь». Видов шантажа очень много. Один из самых частых и жестоких случаев - шантаж посредством «любви»: «Если ты меня любишь, ты должен купить мне сапоги». И это, несомненно, психологическое насилие.
Наконец, бывает семейно-родовое насилие, когда члены семьи вступают в коалицию против кого-то одного: например, жена с мамой против мужа, жена с детьми против мужа или муж со своей мамой против жены. Варианты коалиций могут быть разными, но эффект у них одинаковый - это борьба против одного из членов семьи, как правило, одного из супругов. Все это семейное насилие, которое всегда выражает острый дисфункциональный конфликт. Термин «дисфункциональный» в данном случае означает, что семья не выполняет свои функции.
- Какие же функции должна выполнять семья?
- Функции семьи - это, прежде всего, поддержание целостности, то есть границ семьи. Это обеспечение независимости и самостоятельности семьи, что означает, что решения принимаются внутри семьи, семья может функционировать самостоятельно, без внешней поддержки, и никто не может вторгнуться внутрь семьи, в ее решения.
Также это означает, что из семьи не выносится внутренняя информация («сор из избы»), а подробности семейной жизни известны только супругам, больше никому. Простейший пример нарушения границ семьи: муж по телефону рассказывает маме подробности супружеской жизни - не интимной, а повседневной: что они поели, как жена стирает белье и т.п. Или женщина рассказывает подружкам о том, как у них дома плохо, что муж мало зарабатывает. Это - нарушение границ. Сохранение границ семьи - это именно мужская функция. Если мужчина эту функцию не исполняет, то накапливается напряжение, снижается доверие друг к другу.
Вторая функция - хозяйственная. Сюда входит все, что касается дома, быта, достатка и т.п.
Третья функция - это эмоциональное тепло. Почти все люди, создавая семью, как правило, надеются, что в семье они будут получать эмоциональную поддержку, близость, сопереживание. Когда они этого не получают, они начинают обвинять друг друга - может быть, непрямо, скрытно. И тогда они либо начинают добиваться любви физически - и это физическое насилие, либо устраивать истерики, либо отдаляются друг от друга в поисках эмоциональной поддержки в других местах. Например, женщина находит эмоциональную поддержку в любви детей или близких отношениях с мамой. Муж может найти эмоциональную поддержку в отношениях с мамой, а жена с дочерью от него будут более далекими.
Кроме того, у семьи есть функция развития, духовного единства, передачи традиций. А как можно передавать традиции, если супруги друг с другом договориться не могут? Например, муж православный, а жена неверующая, или жена православная, а муж неверующий. Тут предпосылки для острого кризиса, и он, конечно, может выражаться в какой-то форме насилия.
Но все-таки чаще насилие - это проявление супружеского дисбаланса, когда оба не могут выполнять свои функции. Например, мужчина призван сохранять целостность, границы, единство семьи, а его жена при этом постоянно апеллирует к маме. Тогда он ставит ультиматум: «Либо я, либо мама». Жена отвечает: «Ну конечно, мама». Все, налицо полная дисфункция: мужчина не может поддерживать границы, жена,
по сути дела, семью развалила. Причем формально семья выглядит здоровой, а в действительности она развалена.
Тогда женщина приходит в церковь, жалуется батюшке, потом приводит туда мужа и жалуется на мужа: «Вот, он меня обижает, оскорбляет мою маму, поднимает на меня руку». Внешне все очень правильно: батюшка на стороне жены, психолог, если он неграмотный, тоже на стороне жены. А насилие на самом деле как раз со стороны жены. И именно она разваливает семью, а не муж. Он пытается отчаянно, неумело сопротивляться силой, по-скольку у него нет другого способа, он не умеет обесценивать, шантажировать и манипулировать женой. Он умеет ударить ее по щеке или учинить истерику в виде пьяного скандала - вот и все, что он умеет. А в результате все против мужчины, хотя на самом деле источник конфликта может быть совершенно иным.
Здесь надо иметь в виду очень важную вещь. Насилие - это преступление. Но это преступление, в котором и жертва, и преступник любят друг друга. Они оба - члены семьи и связаны очень глубокими узами. Это не преступление на улице, в подворотне или на дороге - к уголовному преступлению семейное насилие приравнять нельзя. Потому что участники связаны любовью, и они не заинтересованы в том, чтобы преступления были раскрыты, а преступники наказаны, за исключением крайних случаев. Поэтому огромное количество случаев домашнего насилия скрыто от правосудия, от общества, и об этом знают, может быть, только батюшки на исповеди, и то не всегда.
Очень часты случаи, когда, например, муж побил жену, жена пошла в полицию, написала заявление, потом пошла к врачу, засвидетельствовала побои, но полиция медлит с расследованием. Через две недели приходит жена и говорит: «Я хочу забрать заявление». Так бывает сплошь и рядом. И промедление полиции в этом смысле оправдано уже имеющимся опытом: они знают, что такие случаи в 90% ничем не конча- ются, то есть жертвы забирают заявление.
Важно учитывать двоякость ситуации семейного насилия. Если мы накажем преступника, то мы нанесем ущерб всей семье. Если мы не накажем преступника, то мы тоже нанесем ущерб всей семье. И не только семье, но еще и Церкви, и обществу, потому что ненаказанный преступник продолжает творить насилие не только в семье, но и вокруг себя: на улицах, в армии, на производстве и т.д. Но это же семья! Вторгаясь
в семью, мы нарушаем ее единство и лишаем членов семьи возможности защищать это единство. Получается, что когда мы юридически, административно боремся с семейным насилием, мы семье пользы почти не приносим.
- Не является ли сам факт насилия констатацией того, что семья не просто в кризисе, а фактически уже на грани распада?
- Нет, не является. Семья может оста- ваться вполне жизнеспособной.
Мы должны понимать, что домашнее насилие - это совершенно особый, не уголовный мир преступлений, к которому мы должны совершенно иначе относиться. И в Церкви, и в обществе, и в юриспруденции. Кроме того, мы должны понимать, что, чем больше мы привлекаем в семью силу суда, полиции, опеки, тем больше мы семью разваливаем. Мы нарушаем ее границы, ее целостность, мы лишаем ее функциональности.
- Именно с этим связана позиция Патриаршей комиссии по вопросам семьи, защиты материнства и детства, предлагающая запретить употребление термина «семейное насилие»?
- Мотивация выступлений некоторых священнослужителей и представителей православной общественности, очевидно, объясняется опасениями, что простое применение уголовного права, не сопровождаемое целой системой поддерживающих социальных мер, направленных на то, чтобы, в первую очередь, постараться сохранить семью и помочь ей решить ее проблемы, может привести к разрушению семьи. Поэтому надо очень деликатно и выборочно применять наказания и основной упор делать на оздоровление отношений в кризисной семье. А как именно - это уже надо анализировать и рассматривать различные формы и варианты. Необходимо остановить рост семейного насилия, но сделать это мы должны так, чтобы по возможности не нарушить целостность семьи.
- Как лучше воспитывать своих детей, чтобы во взрослой жизни они не стали ни насильниками, ни жертвами?
- Самым малым и самым важным условием является любовь в семье, где дети никогда не видели насилия - ни психологического, ни физического. Опыт показывает, как правило, одно и то же: люди, выросшие в семье, где они не были жертвами или свидетелями насилия, сами насильниками не становятся.
Функции семьи - это, прежде всего, поддержание целостно- сти, то есть границ семьи. Это обеспечение независимости и самостоятельности семьи, что означает, что решения принимаются внутри семьи, семья может функционировать самостоятельно, без внешней поддержки, и никто не может вторгнуться внутрь семьи, в ее решения.
- Какой Вам видится роль священника по отношению к детям, живущим в семьях, где есть насилие?
- Священник может стать для них свидетелем любви Божьей, образом подлинной отеческой заботы. Кроме того, священник может помочь детям укрепить в них веру, что их родители, несмотря ни на что, их любят, как могут. Дети все могут пережить. Им важно, что они любимы и значимы в этой жизни.
- Не секрет, что встречаются православные семьи, в которых муж, неправильно толкуя слова апостольского послания, считает, что жена должна его «убояться» в прямом смысле слова, для чего угрожает ей и тиранит. Потом эта женщина приходит с жалобами к священнику, а тот советует ей терпеть и смиряться. Насколько полезен для семьи такой совет?
- По поводу призывов терпеть и смиряться можно сказать только одно: говорящий так не знает, не обучен тому, что сказать, и не понимает сути семейной проблемы.
Что касается ссылок на «Домострой», то они, конечно, носят совершенно мифологический характер, потому что нормы «Домостроя» неприменимы в нашей сегодняшней жизни: совершенно другим стало общество и совершенно другими стали семьи. Однако надо понимать, чем продиктовано это мифологическое сознание. Оно ведь только ищет себе какую-то внешнюю каноническую, философскую обертку. В действительности мужчина интуитивно ощущает, что он должен что-то делать для своей семьи: поддерживать ее целостность, хранить и передавать ценности, традиции. Он чувствует, что структурно должен за- нимать в семье лидирующее место - в этом его антропологическая роль, и он ее ощущает, даже если не может реализовать. Однако что и как делать, он не понимает, не обучен. Новая семейно-родовая культура сейчас только-только складывается, и это происходит уже на новой почве, вне средневекового сознания, средневековых норм, в том числе «Домостроя», формулы, вырванной из Послания апостола, «Жена да убоится своего мужа». Все это сегодня уже не работает, даже если мы этого хотим.
- Отец Андрей, если резюмировать, то какое решение проблемы семейного насилия предлагает Церковь? Создавать и развивать какие-то центры по работе с семьей при храмах? Или что-то другое? В каком направлении необходимо раз- вивать эту работу?
- Эта работа уже идет, есть церковные инициативы - пока их немного, но они есть. И, конечно, Церковь - участница многих нынешних социально значимых движений. Но, как я думаю, это все же не главная задача Церкви. Главная задача Церкви, как мне кажется, это утверждение любви. Любовь должна быть ведущим и единственно верным мотивом вступления в брак.
Не секрет, что люди часто вступают в брак не по этой мотивации, без любви. Имеют место прагматические интересы: для женщины это, прежде всего, статус замужества и материнства. Любой, какой угодно мужчина подойдет для этой роли, главное - стать женой, родить ребенка, а дальше можно развестись, обвинить мужа в том, что он подлец и негодяй, и всю дальнейшую жизнь прожить в абсолютной уверенности в том, что реализовала себя как личность. Как обстоят дела в реальности, какой ценой эта женщина стала женой и матерью, ее мало волнует. Эта мотивация подразумевает, что любви нет и не было.
Или, допустим, приходит ко мне молодой человек, семинарист, и говорит: «Батюшка, мне надо рукополагаться, вот с этой девушкой я уже два года знаком, ее мама ходит в наш храм». Я спрашиваю его: «А сколько времени ты знаком с самой девушкой?» Он отвечает: «Ну, в течение полугода мы раза три-четыре виделись». Но, позвольте, это брак по расчету. Ничего хорошего в таком браке произойти не может. И сколько браков семинаристов и молодых священников распалось именно потому, что они вступали в него по расчету!
Поэтому я думаю, что самый главный христианский посыл, который может давать Церковь, - это идея о том, что брак должен быть основан на взаимной любви. Мы должны проповедовать осознанный выбор людей, которые хотят вступить в брак. Только в таком случае мы можем поставить высокую духовную цель - превращение семьи в домашнюю Церковь. Ведь Церковь основана на любви. Апостол Павел пишет, что Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее. Этот образ священники могут везде распространять, объяснять, пропагандировать как основной, ведущий в христианском мире мотив вступления в брак: «Мужчины, возлюбите жен своих и семьи свои! Пусть ваши семьи будут воплощением любви!»
- То есть у Церкви в данном случае воспитательная роль?
- Я бы сказал, духовно-миссионерская.
P.S. А как думаете вы? Если вы священник или православный педагог и сталкивались с ситуацией семейного насилия, как вы реагировали на это? Какие действия предпринимали? Где искали поддержку? Напишите нам свою историю на адрес: editor@pravobraz. ru, это позволит нам продолжить дискуссию по теме в следующих номерах журнала.
- Священник может стать для них свидетелем любви Божьей, образом подлинной отеческой заботы. Кроме того, священник может помочь детям укрепить в них веру, что их родители, несмотря ни на что, их любят, как могут. Дети все могут пережить. Им важно, что они любимы и значимы в этой жизни.
- Не секрет, что встречаются православные семьи, в которых муж, неправильно толкуя слова апостольского послания, считает, что жена должна его «убояться» в прямом смысле слова, для чего угрожает ей и тиранит. Потом эта женщина приходит с жалобами к священнику, а тот советует ей терпеть и смиряться. Насколько полезен для семьи такой совет?
- По поводу призывов терпеть и смиряться можно сказать только одно: говорящий так не знает, не обучен тому, что сказать, и не понимает сути семейной проблемы.
Что касается ссылок на «Домострой», то они, конечно, носят совершенно мифологический характер, потому что нормы «Домостроя» неприменимы в нашей сегодняшней жизни: совершенно другим стало общество и совершенно другими стали семьи. Однако надо понимать, чем продиктовано это мифологическое сознание. Оно ведь только ищет себе какую-то внешнюю каноническую, философскую обертку. В действительности мужчина интуитивно ощущает, что он должен что-то делать для своей семьи: поддерживать ее целостность, хранить и передавать ценности, традиции. Он чувствует, что структурно должен за- нимать в семье лидирующее место - в этом его антропологическая роль, и он ее ощущает, даже если не может реализовать. Однако что и как делать, он не понимает, не обучен. Новая семейно-родовая культура сейчас только-только складывается, и это происходит уже на новой почве, вне средневекового сознания, средневековых норм, в том числе «Домостроя», формулы, вырванной из Послания апостола, «Жена да убоится своего мужа». Все это сегодня уже не работает, даже если мы этого хотим.
- Отец Андрей, если резюмировать, то какое решение проблемы семейного насилия предлагает Церковь? Создавать и развивать какие-то центры по работе с семьей при храмах? Или что-то другое? В каком направлении необходимо раз- вивать эту работу?
- Эта работа уже идет, есть церковные инициативы - пока их немного, но они есть. И, конечно, Церковь - участница многих нынешних социально значимых движений. Но, как я думаю, это все же не главная задача Церкви. Главная задача Церкви, как мне кажется, это утверждение любви. Любовь должна быть ведущим и единственно верным мотивом вступления в брак.
Не секрет, что люди часто вступают в брак не по этой мотивации, без любви. Имеют место прагматические интересы: для женщины это, прежде всего, статус замужества и материнства. Любой, какой угодно мужчина подойдет для этой роли, главное - стать женой, родить ребенка, а дальше можно развестись, обвинить мужа в том, что он подлец и негодяй, и всю дальнейшую жизнь прожить в абсолютной уверенности в том, что реализовала себя как личность. Как обстоят дела в реальности, какой ценой эта женщина стала женой и матерью, ее мало волнует. Эта мотивация подразумевает, что любви нет и не было.
Или, допустим, приходит ко мне молодой человек, семинарист, и говорит: «Батюшка, мне надо рукополагаться, вот с этой девушкой я уже два года знаком, ее мама ходит в наш храм». Я спрашиваю его: «А сколько времени ты знаком с самой девушкой?» Он отвечает: «Ну, в течение полугода мы раза три-четыре виделись». Но, позвольте, это брак по расчету. Ничего хорошего в таком браке произойти не может. И сколько браков семинаристов и молодых священников распалось именно потому, что они вступали в него по расчету!
Поэтому я думаю, что самый главный христианский посыл, который может давать Церковь, - это идея о том, что брак должен быть основан на взаимной любви. Мы должны проповедовать осознанный выбор людей, которые хотят вступить в брак. Только в таком случае мы можем поставить высокую духовную цель - превращение семьи в домашнюю Церковь. Ведь Церковь основана на любви. Апостол Павел пишет, что Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее. Этот образ священники могут везде распространять, объяснять, пропагандировать как основной, ведущий в христианском мире мотив вступления в брак: «Мужчины, возлюбите жен своих и семьи свои! Пусть ваши семьи будут воплощением любви!»
- То есть у Церкви в данном случае воспитательная роль?
- Я бы сказал, духовно-миссионерская.
P.S. А как думаете вы? Если вы священник или православный педагог и сталкивались с ситуацией семейного насилия, как вы реагировали на это? Какие действия предпринимали? Где искали поддержку? Напишите нам свою историю на адрес: editor@pravobraz. ru, это позволит нам продолжить дискуссию по теме в следующих номерах журнала.
15.12.2006. Русская народная линия.
Интервью с деканом факультета психологии Российского православного института иереем Андреем Лоргусом
Четыре года назад в стенах Российского православного института святого апостола евангелиста Иоанна Богослова появился новый факультет - психологический. В апреле 2007 года запланирован первый выпуск специалистов христианской психологии. Подробно об этой уникальной профессии рассказывает декан факультета психологии священник Андрей Лоргус.
- Отец Андрей, какова предыстория создания факультета?
- Факультет появился в результате шестилетнего опыта развития нового для богословских школ предмета: христианской антропологии. Этот предмет был введен в учебный план философско-богословского факультета РПИ осенью 1996 года. В результате сформировалось представление о том, что такое христианская психология. С другой стороны как в церковной жизни, так и в общественной, назрела острая необходимость пополнить ряды специалистов по широкому кругу социальных служб, в которых могли бы служить христианские психологи: консультирование, педагогика, социальные защита, адаптация и реабилитация. Идея факультета состояла в том, чтобы соединить классическую университетскую психологию, на базе МГУ, с христианской антропологией и святоотеческим аскетическим наследием.
- Расскажите, пожалуйста, об особенностях учебного плана Вашего факультета?
- Сначала о концепции факультета. Она включает фундаментальную научную и традиционную православную, богословскую, подготовку. При этом нами с самого начала мы стали ориентироваться на возможность освоения нашими выпускниками всех практических аспектов психологии, как для церковного служения, так и в самом широком общественном плане.
Наш учебный план составлен по трем направлениям: общеобразовательному, общепсихологическому и специальному, то есть христианско-психологическому. Первое направление, кроме обязательного по стандарту, дополнено православными богословскими дисциплинами, второе - основано, в основном, на опыте факультета психологии МГУ, а третье - является нашим собственным "детищем": здесь есть дисциплины специализации "Психология религии", христианско-антропологические дисциплины, и собственно дисциплины христианской психологии, как например, "Христианская психология личности", "Богословие языка и речи", "Пастырская психология", "Духовное развитие личности".
- Чем отличается методика преподавания по этой специальности в РПУ от других вузов?
- Православный университет имеет общие для христианских вузов отличия: молитвы, праздники, богослужения, диакония. Наши студенты, в качестве специальных семинаров, проходят практику в психоневрологическом интернате. Кроме того, мы уделяем большее внимание самостоятельным научным работам - курсовым и дипломным работам. Всячески поощряем доклады на конференциях и форумах. Иными словами, создаем обстановку личного, почти индивидуального, обучения и образования студента, как христианского психолога. Как говорит наш "куратор", доктор психологических наук, профессор Борис Братусь: "Психолог - это штучная работа"; то есть подготовка каждого студента - индивидуальный подход и забота. Кроме того, в наши методики включены психологические консультации студентов и их работа на "телефоне доверия".
- Какие новые дисциплины появились в этом учебном году?
- На первом и втором курсе мы ввели еще одну богословскую дисциплину - Литургику. На IV курсе несколько дисциплин специализации: "Психология аномального развития ребенка", "Психосоматика", на V курсе - "Патопсихология религиозной жизни", "Духовное развитие личности", "Современные деструктивные и манипулятивные секты".
- С чем это связано?
- Это требования современного развития психологии, но главное - это результат осмысления новых задач, которые ставит перед нами современная церковная жизнь со своим широким социальным служением Церкви. Мы готовим специалистов, готовых работать в новых современных условиях. Каждый год приносит встречи с неожиданными явлениями в психологии, возникают новые обольстительные движения и псевдонаучные (и псевдорелигиозные) лидеры и сообщества; разбираться в этом и помогать - вот будущие цели работы наших сегодняшних студентов.
- Каковы особенности введенных курсов?
- Например, курс "Психосоматики" составлен уникальными специалистами Москвы и России по этому направлению: А. Радченко, М. Хазановой и О. Троицкой. Это одновременно и спецкурс, и практическая работа с консультантом. Курс "Психология аномального развития ребенка" дает представление о широком круге психологических запросов клиентов, прежде всего, матерей, нуждающихся в помощи в воспитании своих детей. Особые требования к таким курсам на нашем факультете - это практическая применимость в консультировании и коррекции развития. Курс "Психопатология религиозной жизни" разработан нами, нашим малым коллективом.
Интервью с деканом факультета психологии Российского православного института иереем Андреем Лоргусом
Четыре года назад в стенах Российского православного института святого апостола евангелиста Иоанна Богослова появился новый факультет - психологический. В апреле 2007 года запланирован первый выпуск специалистов христианской психологии. Подробно об этой уникальной профессии рассказывает декан факультета психологии священник Андрей Лоргус.
- Отец Андрей, какова предыстория создания факультета?
- Факультет появился в результате шестилетнего опыта развития нового для богословских школ предмета: христианской антропологии. Этот предмет был введен в учебный план философско-богословского факультета РПИ осенью 1996 года. В результате сформировалось представление о том, что такое христианская психология. С другой стороны как в церковной жизни, так и в общественной, назрела острая необходимость пополнить ряды специалистов по широкому кругу социальных служб, в которых могли бы служить христианские психологи: консультирование, педагогика, социальные защита, адаптация и реабилитация. Идея факультета состояла в том, чтобы соединить классическую университетскую психологию, на базе МГУ, с христианской антропологией и святоотеческим аскетическим наследием.
- Расскажите, пожалуйста, об особенностях учебного плана Вашего факультета?
- Сначала о концепции факультета. Она включает фундаментальную научную и традиционную православную, богословскую, подготовку. При этом нами с самого начала мы стали ориентироваться на возможность освоения нашими выпускниками всех практических аспектов психологии, как для церковного служения, так и в самом широком общественном плане.
Наш учебный план составлен по трем направлениям: общеобразовательному, общепсихологическому и специальному, то есть христианско-психологическому. Первое направление, кроме обязательного по стандарту, дополнено православными богословскими дисциплинами, второе - основано, в основном, на опыте факультета психологии МГУ, а третье - является нашим собственным "детищем": здесь есть дисциплины специализации "Психология религии", христианско-антропологические дисциплины, и собственно дисциплины христианской психологии, как например, "Христианская психология личности", "Богословие языка и речи", "Пастырская психология", "Духовное развитие личности".
- Чем отличается методика преподавания по этой специальности в РПУ от других вузов?
- Православный университет имеет общие для христианских вузов отличия: молитвы, праздники, богослужения, диакония. Наши студенты, в качестве специальных семинаров, проходят практику в психоневрологическом интернате. Кроме того, мы уделяем большее внимание самостоятельным научным работам - курсовым и дипломным работам. Всячески поощряем доклады на конференциях и форумах. Иными словами, создаем обстановку личного, почти индивидуального, обучения и образования студента, как христианского психолога. Как говорит наш "куратор", доктор психологических наук, профессор Борис Братусь: "Психолог - это штучная работа"; то есть подготовка каждого студента - индивидуальный подход и забота. Кроме того, в наши методики включены психологические консультации студентов и их работа на "телефоне доверия".
- Какие новые дисциплины появились в этом учебном году?
- На первом и втором курсе мы ввели еще одну богословскую дисциплину - Литургику. На IV курсе несколько дисциплин специализации: "Психология аномального развития ребенка", "Психосоматика", на V курсе - "Патопсихология религиозной жизни", "Духовное развитие личности", "Современные деструктивные и манипулятивные секты".
- С чем это связано?
- Это требования современного развития психологии, но главное - это результат осмысления новых задач, которые ставит перед нами современная церковная жизнь со своим широким социальным служением Церкви. Мы готовим специалистов, готовых работать в новых современных условиях. Каждый год приносит встречи с неожиданными явлениями в психологии, возникают новые обольстительные движения и псевдонаучные (и псевдорелигиозные) лидеры и сообщества; разбираться в этом и помогать - вот будущие цели работы наших сегодняшних студентов.
- Каковы особенности введенных курсов?
- Например, курс "Психосоматики" составлен уникальными специалистами Москвы и России по этому направлению: А. Радченко, М. Хазановой и О. Троицкой. Это одновременно и спецкурс, и практическая работа с консультантом. Курс "Психология аномального развития ребенка" дает представление о широком круге психологических запросов клиентов, прежде всего, матерей, нуждающихся в помощи в воспитании своих детей. Особые требования к таким курсам на нашем факультете - это практическая применимость в консультировании и коррекции развития. Курс "Психопатология религиозной жизни" разработан нами, нашим малым коллективом.
- Зачем эти предметы нужны студентам психологического факультета?
- Наши студенты смогут работать по таким направлениям, да и уже работают, хотя пока и не многие. Кроме того, расширяется понимание человека, как такового. Так, "Психосоматика", в чем-то, "переплетается" с христианской антропологией. Мы помогаем студентам довести свои знания до практического применения, до черты современного познания.
- В чем заключается научно-исследовательская работа психологов РПИ?
- С самого начала нами был поставлен вопрос об адаптации теорий, знаний и практики, разработанных в рамках классической психологии, к православному применению, и согласно с православными ценностями. И в этой работе принимают участие не только коллектив факультета но и ведущие психологи России, имеющие православную ориентацию в науке. Наши общие усилия находят свое представление в докладах и дискуссиях Методологического семинара (http://www.fapsyrou.ru/met_seminar.php) по христианской психологии, который провел с 2003 года уже двадцать четыре своих заседания.
Второе направление связано с консультативной практикой. Многие вопросы имеют в христианской психологии новые оценки. Это - тема работы специального постоянно действующего Совета на нашем факультете. На его заседаниях уже обсуждались вопросы о допустимости таких психологических практик, как метод Расстановки Берта Хеллингера, терапия "травмы и острого горя", а также психосоматические практики отечественных психологов. Кроме того, на факультете внедряются совершенно новые учебные курсы, разработанные психологами нашего коллектива.
Студенты включаются в научную работу МГУ. Так, под руководством академика, профессора МГУ В.Ф. Петренко одна из наших дипломниц проводит интересное психосемантическое исследование понятия "верующий - неверующий".
- Откуда приходят студенты? Что их заинтересовывает на Вашем факультете?
- Большинство наших абитуриентов узнают о психологическом факультете от знакомых и родственников. Прежде всего, их привлекает синтез психологии и христианства. За последний год к нам пришли ребята из нового поколения, тех, кто воспитан в Воскресных школах. Это новое поколение предъявляет и к нам новые требования. Немало переводятся к нам из других вузов.
- Отец Андрей, выделите, пожалуйста, самые интересные случаи или события из жизни факультета?
- За время обучения на нашем факультете образовались четыре супружеских пары, родилось четверо младенцев. Прошло три студенческих научных конференции, три литературно-поэтические встречи. Работают курсы повышения квалификации, прошло несколько учебных семинаров по прикладным темам: ВИЧ, семейная терапия, терапия зависимостей, в том числе с участием иностранных специалистов. Радостным событием в этом году была летняя школа "Христианской психологии семейных отношений". В будущем году мы готовимся провести зимнюю школу по теме "Религии в семейных отношениях". Студенты очень любят эти выездные семинары, мы проводим их в Подмосковье.
- Результаты научно-исследовательской работы?
- У нас подготовлен комплект новых учебных программ, докладов, и даже монография. Но они не изданы. Свою издательскую программу не можем пока реализовать из-за недостатка финансовых средств А вот в области консультирования и психотерапии у нас есть свои новшества
Особенно хотелось бы подчеркнуть, что мы разрабатываем свою теорию и практику в семейной психологии, а также антропологическую теорию личности в психологии. Вот это, пожалуй, самые главные наши направления и достижения в науке.
-Что представляет собой сформированное в феврале Православное общество психологов?
- Православное общество психологов (ПОП) призвано соединить всех ученых и практиков, работающих в православно ориентированной психологии и практике, пастырей и социальных работниках, медиков и философов. Главные задачи ПОП: информация, экспертиза, издательская деятельность, образование, просвещение, в будущем, возможно, и сертификация психотерапевтов и консультантов.
- Работа в учреждениях, где живут и лечатся так называемые психохроники, то люди страдающие неизлечимыми, асоциальными и дезадаптивными заболеваниями, требует особой подготовки и сопровождения. В такие места человек не может войти не будучи призван свыше, не будучи подготовлен. Первый этап подготовки - встреча с миром больных людей. Это тяжелое испытание, и не все люди способны его пройти. Второй этап - готовность установить контакт с больным. Это не только профессиональная подготовка, но и личностная и духовная. Тут от наших питомцев требуется и мужество, и молитвенность, и жертвенность, но главное - любовь. А сопровождение - это понимание того факта, что все специалисты "помогающих" профессий: медики, социальные работники, волонтеры, психологи, священники страдают от выгорания - усталости, привычки и равнодушия. Так вот сопровождение помогает избежать, предотвратить это, и сохранить человеческие и профессиональные качества специалиста.
Консультационная практика у нас такая же как и везде. Наши студенты не могут сразу после диплома стать консультантами, для этого они будут еще взрослеть и учиться. Но основные знания и некоторые навыки они могут у нас приобрести.
- Сегодня оккультные практики используют психологические законы в своих целях. Необходимо вырабатывать средства защиты от манипуляции людьми. Как соотносит с этой задачей свою работу факультет психологии РПИ?
- Прежде всего необходимо знать какие секты, движения и лидеры подобных групп используют те или иные манипулятивные методики. Этому мы учим. Кроме того, мы разработали ряд превентивных программ, которые могут помочь людям избежать подобных искушений. Так например, мы убеждены, что духовное развитие личности, в том числе и в первую очередь православное, помогает противостоять оккультному манипулированию. Ведь не секрет, что в обществе тогда множатся и распространяются манипулятивные методики, шарлатаны и целители, когда множится и распространяется невежество и мракобесие. Просвещение, образование, духовное развитие личности - вот что мы можем противопоставить в современной ситуации. Вот на это мы и нацеливаем наших студентов. В том числе, на это рассчитан наш курс повышения квалификации "Основы практической психологии" разработанный для самого широкого круга желающих учится психологии.
Беседовала Ольга Харитонова, для "Prokimen.ru"
- Наши студенты смогут работать по таким направлениям, да и уже работают, хотя пока и не многие. Кроме того, расширяется понимание человека, как такового. Так, "Психосоматика", в чем-то, "переплетается" с христианской антропологией. Мы помогаем студентам довести свои знания до практического применения, до черты современного познания.
- В чем заключается научно-исследовательская работа психологов РПИ?
- С самого начала нами был поставлен вопрос об адаптации теорий, знаний и практики, разработанных в рамках классической психологии, к православному применению, и согласно с православными ценностями. И в этой работе принимают участие не только коллектив факультета но и ведущие психологи России, имеющие православную ориентацию в науке. Наши общие усилия находят свое представление в докладах и дискуссиях Методологического семинара (http://www.fapsyrou.ru/met_seminar.php) по христианской психологии, который провел с 2003 года уже двадцать четыре своих заседания.
Второе направление связано с консультативной практикой. Многие вопросы имеют в христианской психологии новые оценки. Это - тема работы специального постоянно действующего Совета на нашем факультете. На его заседаниях уже обсуждались вопросы о допустимости таких психологических практик, как метод Расстановки Берта Хеллингера, терапия "травмы и острого горя", а также психосоматические практики отечественных психологов. Кроме того, на факультете внедряются совершенно новые учебные курсы, разработанные психологами нашего коллектива.
Студенты включаются в научную работу МГУ. Так, под руководством академика, профессора МГУ В.Ф. Петренко одна из наших дипломниц проводит интересное психосемантическое исследование понятия "верующий - неверующий".
- Откуда приходят студенты? Что их заинтересовывает на Вашем факультете?
- Большинство наших абитуриентов узнают о психологическом факультете от знакомых и родственников. Прежде всего, их привлекает синтез психологии и христианства. За последний год к нам пришли ребята из нового поколения, тех, кто воспитан в Воскресных школах. Это новое поколение предъявляет и к нам новые требования. Немало переводятся к нам из других вузов.
- Отец Андрей, выделите, пожалуйста, самые интересные случаи или события из жизни факультета?
- За время обучения на нашем факультете образовались четыре супружеских пары, родилось четверо младенцев. Прошло три студенческих научных конференции, три литературно-поэтические встречи. Работают курсы повышения квалификации, прошло несколько учебных семинаров по прикладным темам: ВИЧ, семейная терапия, терапия зависимостей, в том числе с участием иностранных специалистов. Радостным событием в этом году была летняя школа "Христианской психологии семейных отношений". В будущем году мы готовимся провести зимнюю школу по теме "Религии в семейных отношениях". Студенты очень любят эти выездные семинары, мы проводим их в Подмосковье.
- Результаты научно-исследовательской работы?
- У нас подготовлен комплект новых учебных программ, докладов, и даже монография. Но они не изданы. Свою издательскую программу не можем пока реализовать из-за недостатка финансовых средств А вот в области консультирования и психотерапии у нас есть свои новшества
Особенно хотелось бы подчеркнуть, что мы разрабатываем свою теорию и практику в семейной психологии, а также антропологическую теорию личности в психологии. Вот это, пожалуй, самые главные наши направления и достижения в науке.
-Что представляет собой сформированное в феврале Православное общество психологов?
- Православное общество психологов (ПОП) призвано соединить всех ученых и практиков, работающих в православно ориентированной психологии и практике, пастырей и социальных работниках, медиков и философов. Главные задачи ПОП: информация, экспертиза, издательская деятельность, образование, просвещение, в будущем, возможно, и сертификация психотерапевтов и консультантов.
- Работа в учреждениях, где живут и лечатся так называемые психохроники, то люди страдающие неизлечимыми, асоциальными и дезадаптивными заболеваниями, требует особой подготовки и сопровождения. В такие места человек не может войти не будучи призван свыше, не будучи подготовлен. Первый этап подготовки - встреча с миром больных людей. Это тяжелое испытание, и не все люди способны его пройти. Второй этап - готовность установить контакт с больным. Это не только профессиональная подготовка, но и личностная и духовная. Тут от наших питомцев требуется и мужество, и молитвенность, и жертвенность, но главное - любовь. А сопровождение - это понимание того факта, что все специалисты "помогающих" профессий: медики, социальные работники, волонтеры, психологи, священники страдают от выгорания - усталости, привычки и равнодушия. Так вот сопровождение помогает избежать, предотвратить это, и сохранить человеческие и профессиональные качества специалиста.
Консультационная практика у нас такая же как и везде. Наши студенты не могут сразу после диплома стать консультантами, для этого они будут еще взрослеть и учиться. Но основные знания и некоторые навыки они могут у нас приобрести.
- Сегодня оккультные практики используют психологические законы в своих целях. Необходимо вырабатывать средства защиты от манипуляции людьми. Как соотносит с этой задачей свою работу факультет психологии РПИ?
- Прежде всего необходимо знать какие секты, движения и лидеры подобных групп используют те или иные манипулятивные методики. Этому мы учим. Кроме того, мы разработали ряд превентивных программ, которые могут помочь людям избежать подобных искушений. Так например, мы убеждены, что духовное развитие личности, в том числе и в первую очередь православное, помогает противостоять оккультному манипулированию. Ведь не секрет, что в обществе тогда множатся и распространяются манипулятивные методики, шарлатаны и целители, когда множится и распространяется невежество и мракобесие. Просвещение, образование, духовное развитие личности - вот что мы можем противопоставить в современной ситуации. Вот на это мы и нацеливаем наших студентов. В том числе, на это рассчитан наш курс повышения квалификации "Основы практической психологии" разработанный для самого широкого круга желающих учится психологии.
Беседовала Ольга Харитонова, для "Prokimen.ru"
8 ноября 2021. ФЕДЕРАЛ ПРЕСС
В Петербурге и Москве возбуждают уголовные дела из-за провокационных фотографий, которые были сделаны на фоне Исаакиевского собора блогером Ириной Волковой. И на фоне храма Василия Блаженного блогерами Русланом Бобиевым и Анастасией Чистовой. Закон трактует эффект от их действий весьма однозначно. Однако сами представители церкви отделяют «оскорбление» от «протеста» в зависимости от мотива. Священник Русской православной церкви и директор института христианской психологии Андрей Лоргус рассказал «ФедералПресс», чем отличается оскорбление верующих от хулиганства.
«Сначала нужно поставить вопрос: что хотели эти люди вложить в свой поступок? Какой у них был мотив: оскорбить или обратить на себя внимание, что-то заявить, кому-то досадить?
Если действие происходило публично, на улице, значит, они хотели максимально привлечь к себе внимание. Если сделали фото на фоне храма, значит, свое послание могли адресовать, например, Обществу охраны памятников искусства, церкви, государству. Ведь Исаакиевский собор или храм Василия Блаженного – это государственные объекты.
Странно, что в этой дискуссии никто не задает вопрос, что своими поступками хотели сказать блогеры. Думаю, прежде чем говорить об эффекте, надо задуматься о первопричине. Например, человек вышел на площадь и закричал. А он на самом деле хочет прибавку к стипендии. Если бы с плакатом вышел, было бы все понятно. Поэтому надо сначала у него спросить, выяснить.
От их ответа зависит и наша реакция. Я много встречался с подобными примерами в своей практике. Например, молодой человек приходит в храм во время патриаршей службы и громко начинает кричать какие-то оскорбительные слова. Он хочет обратить на себя внимание. Он кричит против Бога, но в душе-то он против кого? На самом деле ему все равно, что ответит Господь. Он кричал против государственной власти и чтобы услышало церковное начальство.
Когда человек выходит на Красную площадь или на Исаакиевскую, то он обращается не к Богу, он обращается к кому-то на земле. Выбрал он такое средство, но его цель земная. Может быть и девушка, которая сфотографировалась в стрингах на фоне Исаакиевского собора, тоже протестовала. Если для нее это лишь средство протеста, то мы можем обсуждать годное оно или нет, удачно она использовала этот фон или не очень. Это уже не хулиганство, а протест. Не оскорбление, а аффект самого автора. Оскорбление же начинается тогда, когда хотят обидеть именно верующих.
Несмотря на то, что блогера судят по закону «Об оскорблении верующих», это не имеет никакого отношения к религии. Церковь у нас отделена от государства, и представители Русской православной церкви сам закон комментировать не могут».
В Петербурге и Москве возбуждают уголовные дела из-за провокационных фотографий, которые были сделаны на фоне Исаакиевского собора блогером Ириной Волковой. И на фоне храма Василия Блаженного блогерами Русланом Бобиевым и Анастасией Чистовой. Закон трактует эффект от их действий весьма однозначно. Однако сами представители церкви отделяют «оскорбление» от «протеста» в зависимости от мотива. Священник Русской православной церкви и директор института христианской психологии Андрей Лоргус рассказал «ФедералПресс», чем отличается оскорбление верующих от хулиганства.
«Сначала нужно поставить вопрос: что хотели эти люди вложить в свой поступок? Какой у них был мотив: оскорбить или обратить на себя внимание, что-то заявить, кому-то досадить?
Если действие происходило публично, на улице, значит, они хотели максимально привлечь к себе внимание. Если сделали фото на фоне храма, значит, свое послание могли адресовать, например, Обществу охраны памятников искусства, церкви, государству. Ведь Исаакиевский собор или храм Василия Блаженного – это государственные объекты.
Странно, что в этой дискуссии никто не задает вопрос, что своими поступками хотели сказать блогеры. Думаю, прежде чем говорить об эффекте, надо задуматься о первопричине. Например, человек вышел на площадь и закричал. А он на самом деле хочет прибавку к стипендии. Если бы с плакатом вышел, было бы все понятно. Поэтому надо сначала у него спросить, выяснить.
От их ответа зависит и наша реакция. Я много встречался с подобными примерами в своей практике. Например, молодой человек приходит в храм во время патриаршей службы и громко начинает кричать какие-то оскорбительные слова. Он хочет обратить на себя внимание. Он кричит против Бога, но в душе-то он против кого? На самом деле ему все равно, что ответит Господь. Он кричал против государственной власти и чтобы услышало церковное начальство.
Когда человек выходит на Красную площадь или на Исаакиевскую, то он обращается не к Богу, он обращается к кому-то на земле. Выбрал он такое средство, но его цель земная. Может быть и девушка, которая сфотографировалась в стрингах на фоне Исаакиевского собора, тоже протестовала. Если для нее это лишь средство протеста, то мы можем обсуждать годное оно или нет, удачно она использовала этот фон или не очень. Это уже не хулиганство, а протест. Не оскорбление, а аффект самого автора. Оскорбление же начинается тогда, когда хотят обидеть именно верующих.
Несмотря на то, что блогера судят по закону «Об оскорблении верующих», это не имеет никакого отношения к религии. Церковь у нас отделена от государства, и представители Русской православной церкви сам закон комментировать не могут».
Впервые сталкиваюсь с понятием «невроз» в религиозном контексте: «за что это мне», «откуда это у меня», «за какой грех»? Такая постановка вопроса не имеет ответа или же он сугубо отрицательный: «Ни за что!» Невроз не является чьим-то планом, замыслом, местью или наказанием. Это скорее результат человеческого бессознательного выбора, навыка, воли и естественного хода жизни.
Говоря о неврозах, врачи выделяют патологические симптомы и подразделяют их на несколько видов. Мы же в первую очередь будем говорить о психогенных неврозах, которые возникают с участием человеческой психики. Мы используем понятие «психоз» в патопсихологическом подходе, а не в медицинском.
Нарушения (или расстройства, как говорят медики) при неврозе всегда носят комплексный характер. Часть из них проявляется в поведении, словах, поступках и отношениях человека, а часть реализуется на внутриличностном уровне. Есть несколько уровней невротического поведения.
Все семь этих потребностей присутствуют в личности и проявляют себя. Это движущие силы личности, которая живет ими. Но не все базовые потребности удовлетворяются, часто между ними возникает конфликт, который на самом деле нормален и неизбежен, но именно он может сформировать невротическое расстройство. Конфликт самореализации и безопасности, потому что допускает риск ошибки, которая приводит к возникновению чувства стыда, вины, потери значимости. Например, страх начать новое дело, страх назначения на новую должность.
Конфликт принадлежности и независимости (самостоятельности). Русская православная девушка и татарин-мусульманин полюбили друг друга и хотят пожениться. Их семьи против такого брака. Ради любви к своим родителям молодые люди готовы отказаться от любви, то есть отвергнуть часть себя. В данной ситуации приходят в противоречие базовые потребности в принадлежности и самостоятельности (любить и быть любимым и принять самостоятельное решение).
В жизни мы чаще всего сталкиваемся с конфликтом не двух, а трех и более потребностей. Каким образом мы решаем эти внутриличностные конфликты? Путем принятия собственного решения. Да, я выйду замуж за того, кого люблю, пусть моя семья и будет против, и я понимаю последствия этого решения. Да, я рожу седьмого ребенка, несмотря на предостережения мамы, свекрови или врачей. Да, я отказываюсь от предложенного повышения по работе, потому что боюсь не справиться, но мне стыдно это признать, поэтому я заболею или уйду в запой. Однако не всякий конфликт разрешается выбором и действием. Если человек бесконечно колеблется в принятии решения, может сформироваться невроз. Внутриличностный конфликт можно рассматривать как возможный, первичный уровень невроза.
Важно, что для принятия серьезного решения нужно мужество, ответственность и сила воли. Но не всегда личность в полной мере обладает зрелостью, чтобы разрешить конфликт. Когда человеку не хватает этих качеств, недостаточен уровень развития личности, может сформироваться невроз, то есть затяжной, хронический внутриличностный конфликт двух схем поведения, двух возможных путей решения. Например, «я хочу самостоятельности, но не хочу ссориться с мамой. Я ненавижу себя и ее за то, что она не дает мне свободы, но сам я не могу (не хочу) освободиться от зависимости». Такова привычная для незрелого человека зависимость — сформировавшийся второй уровень невроза.
Так срабатывает механизм невроза: нарастает напряжение внутри, постепенно оно переходит в раздражение и даже агрессию, причем как внешнюю, эмоциональную реакцию (направленную на других людей, внешние обстоятельства, Бога), так и внутреннюю, на себя самого. Это возможно, когда человек не может выплеснуть свое внутреннее напряжение вовне, стоит некий запрет, он направляет его на себя самого, что порождает психосоматические реакции. Частая причина алкоголизма и наркомании — невротическая, которая требует поиска средств снятия внутреннего напряжения. Алкоголь у нас национально лоялен: «какой ты русский, если не пьешь водку?» Алкоголизм, один из психосоматических синдромов, также можно рассматривать как проявление невроза, но уже на органическом уровне химической зависимости (третий уровень).
Четвертый уровень невроза — поведенческий. Человек хочет близких отношений, но при этом сам их разрушает. Так называемая «конфликтная личность», с которой мы сталкиваемся на работе, когда человек и хочет быть принятым в обществе, но при этом сам провоцирует окружающих и агрессивно себя ведет. Иным способом выстраивания невротических отношений может быть роль «вечной жертвы», вызывающей жалость из-за жалоб и обвинений других. Человек ведет себя таким образом (давит на жалость), ожидая проявлений заботы, помощи, защиты, но не готов все это принять, поскольку боится быть униженным: «я не просил, чтобы меня спасали».
Примеры невротического поведения
«Материнский комплекс» проявляется у взрослого человека и заключается в очень сильной привязанности к матери. Возраст — относительная вещь, он здесь не важен, хотя речь идет не о детях, конечно же. Взрослый человек мысленно постоянно обращается к своей матери и ждет ее одобрения, то есть несет в себе сильную привязанность по детскому типу. Иными словами, инфантильность. Взрослый действует с оглядкой на маму, которая может в результате его поступка осудить, обидеться, загрустить, стать несчастной. В результате решение не принято, но человек винит в этом мать, которая «не дает ему жить, жениться, получить профессию» и т. д. Такие могут быть невротические последствия в этой ситуации.
Примером часто встречающегося невроза может быть и «роковая женщина», которая постоянно стремится к сильному сексуальному влиянию на мужчин. Масса сил уходит на работу над внешним видом, одеждой, сексуальным поведением, чтобы быть привлекательной. Привлекательность здесь используется как способ захватить власть над мужчиной (должность на работе, деньги, интриги, агрессивность). Однако власть такой женщине нужна для того, чтобы не попасть, в свою очередь, под власть мужчин (или мужчины). Речь может идти и о партнере по бизнесу, и о муже. Речь здесь идет, стало быть, не о власти как таковой, а о страхе перед властью другого. Потребность в безопасности в этом случае прикрыта потребностью во влиянии, значимости или потребностью в близости. Так называемая свободная женщина — современный идеал феминизма, тем не менее для женщин очень труднодостижимый. Слишком много труда и ответственности он требует от женщины. Но постоянная забота о своем внешнем виде, поведении требует колоссальных усилий и жертв. Отсюда пластические операции, забота о фигуре, лечение, спорт и проч. Почему это называем неврозом? Потому что построить длительные, глубокие и доверительные отношения нет возможности, поскольку близость вызывает страх подчинения, доверие вызывает страх обмануться и пропустить захват власти партнером, длительность отношений грозит сильной привязанностью. В результате часто — разрыв отношений. Невроз «роковой женщины» — в ошибочном мотиве: хочется близости и власти одновременно, страшно сблизиться; нужно завоевывать, а хочется любви. Внешне роковая женщина сексуальна и привлекательна, а внутри — разлад страха и инфантильности, так как душа «роковой женщины» — это испуганная девочка.
Инфантильность может иметь и противоположный комплекс. «Комплекс девочки». Причем это случается во всех возрастах (и в 50-60 лет встречаются женщины, которые разговаривают и ведут себя, как девочки) и проявляться может в разных стилях: «барби», «бедняжки». Такие женщины всегда ищут сильного покровителя и защитника, «папочку» или помощника. И муж, и партнер должен взять на себя ответственность за жизнь женщины. За этой необходимостью в принадлежности и сопричастности, близости и заботе может скрываться страх одиночества, беспомощности. Проблема здесь в том, что близких и доверительных отношений тоже нет. Нет партнерства, любви, а есть зависимость.
«Невроз Рогожина», как я его назвал по персонажу «Идиота» Ф. М. Достоевского. Необъяснимо сильное страстное влечение к Настасье Филипповне — это не просто большая любовь. Он ненавидит в себе эту страсть, зависимость от нее, но и не может избавиться. Понимает, что это грех, начинает ненавидеть себя и Настасью Филипповну тоже. «Синдром Рогожина» описан и Л. Н.Толстым в «Отце Сергии» и «Крейцеровой сонате» — ненависть к себе за крайнее увлечение человеком. В этом неврозе-страсти главное чувство не любовь, как может показаться, а зависимость. Рогожин ненавидит себя именно за свою зависимость от Настасьи Филипповны. Эта зависимость — не любовь, а страх быть отвергнутым. Невозможность принять унижение отверженности, брошенности, оставленности. Самоценность противоречит принадлежности; или потребность в значимости, убивающая любовь.
Еще один очень частый тип — «невроз матери». Женщина ищет в своих детях удовлетворения своего дефицита любви, недополученной (причем чаще всего субъективно) от своих родителей. Ищет любви детей, как восполнение дефицита любви родителей. Здесь невротический «перевертыш»: любовь к детям, которая на самом деле — потребность в любви к себе. Чем больше женщина «любит» детей, тем больше нуждается в любви к себе. Такая «удушающая» любовь к ребенку, которая на самом деле требует любви к себе, ждет «отдачи». Как по «родительско-детскому», так и по «супружескому, партнерскому» типу.
В первом случае начинается все рано. Пытаясь добиться удобного для себя поведения ребенка, ему уже с 3-4 лет говорят: «ты хочешь меня расстроить, не хочешь, чтобы я была счастлива». И малыш считывает, что именно такова любовь, он отказывает себе в игре, в развитии, боясь обидеть маму. Например, ребенок играет, шумит, бегает, разбрасывает игрушки, падает, прыгает и пр. Мать делает ему замечание «Ты меня не любишь! Вот если бы любил бы, не шумел бы так». Ребенок, конечно, любит мать, и ради этой любви готов сидеть по «стойке смирно», отказывая себе в игре. Другой пример: юноша собирается с друзьями в поход. Узнав об этом, мать со вздохом: «А помнишь, как мы с тобой мечтали поехать вдвоем на машине по Золотому кольцу?! Наверное, мне уже и не придётся увидеть эти города!» Если сын и откажет матери при таком упреке, то уедет с чувством вины. Невроз матери — в собственном дефиците любви.
Не менее удушающая невротическая любовь по партнерскому типу проявляется иначе: ребенка могут развивать, водить по кружкам, требуя единомыслия, общности интересов и мнений, связывая его спазмами любви, зависимости, удерживая его рядом с собой. Ребенок убежден, что у него счастливое детство. Ведь о нем так заботятся! Однако, нередко от такой «удушающей» любви возникает депрессия, так как собственные мотивы поведение ребенка, юноши, взрослого не развиваются.
Осознание — шаг к исцелению
Невротическое расстройство не возникает как неизбежное следствие рассмотренных конфликтов, страстей, страхов и комплексов. Вопреки всем обстоятельствам личность справляется со всеми выборами и решениями, вырабатывает адекватные навыки поведения и переживает трудности, не впадая в беспомощность. Всё сказанное — лишь условия и возможные причины. Ни врачи, ни психологи не могут объяснить, почему при одних и тех же условиях невроз формируется, а в других случаях нет. Внутриличностный конфликт, стресс, травма или перенапряжение могут стать условиями формирования невроза. Эти условия вызывают состояние, с которым человек не всегда может справиться. Но он никогда не выйдет из него, если ничего не будет для этого предпринимать и тем более если станет «искать виноватых», а не примет ответственность на себя. Когда человек задает вопрос именно в такой форме: «за что мне невроз», «почему Бог наказывает меня неврозом», то ответ ему трудно услышать из-за неосознанности и незрелости. Невроз может быть бедой человека, но пока он не признает и не осознает ее, как и свою ответственность за собственную жизнь, исцеления не произойдет.
Момент осознания, то есть принятия ответственности за то, что происходит, может стать первым шагом к исцелению от невроза. Причем здесь не нужно поспешных решений, не надо срочно бежать к врачам. Иногда достаточно понять, что «со мной происходит», чтобы искать решения и найти выход. Если человек проанализировал и принял свое состояние, осознал и пришел к выводу, что надо что-то с этим делать, то это уже хорошо. Определиться в ситуации, понять, где причины, а где следствия — это первый этап, в котором поспешность не нужна. Затем стоит разобраться и поискать помощи, причем не обязательно психолога, психотерапевта или психиатра, который назначит таблетки. На этом этапе может быть уместным общение с более опытным человеком. Помните, как Маугли пришел к Багире с сомнением: «Что со мной, я страдаю?» Она ему объяснила просто: «Ты полюбил». Иными словами, развеяла тревожное непонимание: «С тобой все в порядке, сейчас происходит кризис, ты начал чувствовать и понимать себя».
Так и любой человек, поняв, что ним происходит, или только признав, что что-то не так, начинает искать решение. А дальше, на третьем этапе, человек уже будет действовать сам: начнет изучать свою проблему через книги, или через общение, или обратится к специалисту — это будет уже его ответственное и взрослое решение.
Говоря о неврозах, врачи выделяют патологические симптомы и подразделяют их на несколько видов. Мы же в первую очередь будем говорить о психогенных неврозах, которые возникают с участием человеческой психики. Мы используем понятие «психоз» в патопсихологическом подходе, а не в медицинском.
Нарушения (или расстройства, как говорят медики) при неврозе всегда носят комплексный характер. Часть из них проявляется в поведении, словах, поступках и отношениях человека, а часть реализуется на внутриличностном уровне. Есть несколько уровней невротического поведения.
- Собственно поведение человека, его поступки, слова и отношения.
- Эмоции человека, эмоциональное переживание, эмоциональные реакции.
- Мотивы, привычные паттерны (схемы, штампы и стереотипы) поведения.
- Базовые потребности личности, которые являются ее природой.
Все семь этих потребностей присутствуют в личности и проявляют себя. Это движущие силы личности, которая живет ими. Но не все базовые потребности удовлетворяются, часто между ними возникает конфликт, который на самом деле нормален и неизбежен, но именно он может сформировать невротическое расстройство. Конфликт самореализации и безопасности, потому что допускает риск ошибки, которая приводит к возникновению чувства стыда, вины, потери значимости. Например, страх начать новое дело, страх назначения на новую должность.
Конфликт принадлежности и независимости (самостоятельности). Русская православная девушка и татарин-мусульманин полюбили друг друга и хотят пожениться. Их семьи против такого брака. Ради любви к своим родителям молодые люди готовы отказаться от любви, то есть отвергнуть часть себя. В данной ситуации приходят в противоречие базовые потребности в принадлежности и самостоятельности (любить и быть любимым и принять самостоятельное решение).
В жизни мы чаще всего сталкиваемся с конфликтом не двух, а трех и более потребностей. Каким образом мы решаем эти внутриличностные конфликты? Путем принятия собственного решения. Да, я выйду замуж за того, кого люблю, пусть моя семья и будет против, и я понимаю последствия этого решения. Да, я рожу седьмого ребенка, несмотря на предостережения мамы, свекрови или врачей. Да, я отказываюсь от предложенного повышения по работе, потому что боюсь не справиться, но мне стыдно это признать, поэтому я заболею или уйду в запой. Однако не всякий конфликт разрешается выбором и действием. Если человек бесконечно колеблется в принятии решения, может сформироваться невроз. Внутриличностный конфликт можно рассматривать как возможный, первичный уровень невроза.
Важно, что для принятия серьезного решения нужно мужество, ответственность и сила воли. Но не всегда личность в полной мере обладает зрелостью, чтобы разрешить конфликт. Когда человеку не хватает этих качеств, недостаточен уровень развития личности, может сформироваться невроз, то есть затяжной, хронический внутриличностный конфликт двух схем поведения, двух возможных путей решения. Например, «я хочу самостоятельности, но не хочу ссориться с мамой. Я ненавижу себя и ее за то, что она не дает мне свободы, но сам я не могу (не хочу) освободиться от зависимости». Такова привычная для незрелого человека зависимость — сформировавшийся второй уровень невроза.
Так срабатывает механизм невроза: нарастает напряжение внутри, постепенно оно переходит в раздражение и даже агрессию, причем как внешнюю, эмоциональную реакцию (направленную на других людей, внешние обстоятельства, Бога), так и внутреннюю, на себя самого. Это возможно, когда человек не может выплеснуть свое внутреннее напряжение вовне, стоит некий запрет, он направляет его на себя самого, что порождает психосоматические реакции. Частая причина алкоголизма и наркомании — невротическая, которая требует поиска средств снятия внутреннего напряжения. Алкоголь у нас национально лоялен: «какой ты русский, если не пьешь водку?» Алкоголизм, один из психосоматических синдромов, также можно рассматривать как проявление невроза, но уже на органическом уровне химической зависимости (третий уровень).
Четвертый уровень невроза — поведенческий. Человек хочет близких отношений, но при этом сам их разрушает. Так называемая «конфликтная личность», с которой мы сталкиваемся на работе, когда человек и хочет быть принятым в обществе, но при этом сам провоцирует окружающих и агрессивно себя ведет. Иным способом выстраивания невротических отношений может быть роль «вечной жертвы», вызывающей жалость из-за жалоб и обвинений других. Человек ведет себя таким образом (давит на жалость), ожидая проявлений заботы, помощи, защиты, но не готов все это принять, поскольку боится быть униженным: «я не просил, чтобы меня спасали».
Примеры невротического поведения
«Материнский комплекс» проявляется у взрослого человека и заключается в очень сильной привязанности к матери. Возраст — относительная вещь, он здесь не важен, хотя речь идет не о детях, конечно же. Взрослый человек мысленно постоянно обращается к своей матери и ждет ее одобрения, то есть несет в себе сильную привязанность по детскому типу. Иными словами, инфантильность. Взрослый действует с оглядкой на маму, которая может в результате его поступка осудить, обидеться, загрустить, стать несчастной. В результате решение не принято, но человек винит в этом мать, которая «не дает ему жить, жениться, получить профессию» и т. д. Такие могут быть невротические последствия в этой ситуации.
Примером часто встречающегося невроза может быть и «роковая женщина», которая постоянно стремится к сильному сексуальному влиянию на мужчин. Масса сил уходит на работу над внешним видом, одеждой, сексуальным поведением, чтобы быть привлекательной. Привлекательность здесь используется как способ захватить власть над мужчиной (должность на работе, деньги, интриги, агрессивность). Однако власть такой женщине нужна для того, чтобы не попасть, в свою очередь, под власть мужчин (или мужчины). Речь может идти и о партнере по бизнесу, и о муже. Речь здесь идет, стало быть, не о власти как таковой, а о страхе перед властью другого. Потребность в безопасности в этом случае прикрыта потребностью во влиянии, значимости или потребностью в близости. Так называемая свободная женщина — современный идеал феминизма, тем не менее для женщин очень труднодостижимый. Слишком много труда и ответственности он требует от женщины. Но постоянная забота о своем внешнем виде, поведении требует колоссальных усилий и жертв. Отсюда пластические операции, забота о фигуре, лечение, спорт и проч. Почему это называем неврозом? Потому что построить длительные, глубокие и доверительные отношения нет возможности, поскольку близость вызывает страх подчинения, доверие вызывает страх обмануться и пропустить захват власти партнером, длительность отношений грозит сильной привязанностью. В результате часто — разрыв отношений. Невроз «роковой женщины» — в ошибочном мотиве: хочется близости и власти одновременно, страшно сблизиться; нужно завоевывать, а хочется любви. Внешне роковая женщина сексуальна и привлекательна, а внутри — разлад страха и инфантильности, так как душа «роковой женщины» — это испуганная девочка.
Инфантильность может иметь и противоположный комплекс. «Комплекс девочки». Причем это случается во всех возрастах (и в 50-60 лет встречаются женщины, которые разговаривают и ведут себя, как девочки) и проявляться может в разных стилях: «барби», «бедняжки». Такие женщины всегда ищут сильного покровителя и защитника, «папочку» или помощника. И муж, и партнер должен взять на себя ответственность за жизнь женщины. За этой необходимостью в принадлежности и сопричастности, близости и заботе может скрываться страх одиночества, беспомощности. Проблема здесь в том, что близких и доверительных отношений тоже нет. Нет партнерства, любви, а есть зависимость.
«Невроз Рогожина», как я его назвал по персонажу «Идиота» Ф. М. Достоевского. Необъяснимо сильное страстное влечение к Настасье Филипповне — это не просто большая любовь. Он ненавидит в себе эту страсть, зависимость от нее, но и не может избавиться. Понимает, что это грех, начинает ненавидеть себя и Настасью Филипповну тоже. «Синдром Рогожина» описан и Л. Н.Толстым в «Отце Сергии» и «Крейцеровой сонате» — ненависть к себе за крайнее увлечение человеком. В этом неврозе-страсти главное чувство не любовь, как может показаться, а зависимость. Рогожин ненавидит себя именно за свою зависимость от Настасьи Филипповны. Эта зависимость — не любовь, а страх быть отвергнутым. Невозможность принять унижение отверженности, брошенности, оставленности. Самоценность противоречит принадлежности; или потребность в значимости, убивающая любовь.
Еще один очень частый тип — «невроз матери». Женщина ищет в своих детях удовлетворения своего дефицита любви, недополученной (причем чаще всего субъективно) от своих родителей. Ищет любви детей, как восполнение дефицита любви родителей. Здесь невротический «перевертыш»: любовь к детям, которая на самом деле — потребность в любви к себе. Чем больше женщина «любит» детей, тем больше нуждается в любви к себе. Такая «удушающая» любовь к ребенку, которая на самом деле требует любви к себе, ждет «отдачи». Как по «родительско-детскому», так и по «супружескому, партнерскому» типу.
В первом случае начинается все рано. Пытаясь добиться удобного для себя поведения ребенка, ему уже с 3-4 лет говорят: «ты хочешь меня расстроить, не хочешь, чтобы я была счастлива». И малыш считывает, что именно такова любовь, он отказывает себе в игре, в развитии, боясь обидеть маму. Например, ребенок играет, шумит, бегает, разбрасывает игрушки, падает, прыгает и пр. Мать делает ему замечание «Ты меня не любишь! Вот если бы любил бы, не шумел бы так». Ребенок, конечно, любит мать, и ради этой любви готов сидеть по «стойке смирно», отказывая себе в игре. Другой пример: юноша собирается с друзьями в поход. Узнав об этом, мать со вздохом: «А помнишь, как мы с тобой мечтали поехать вдвоем на машине по Золотому кольцу?! Наверное, мне уже и не придётся увидеть эти города!» Если сын и откажет матери при таком упреке, то уедет с чувством вины. Невроз матери — в собственном дефиците любви.
Не менее удушающая невротическая любовь по партнерскому типу проявляется иначе: ребенка могут развивать, водить по кружкам, требуя единомыслия, общности интересов и мнений, связывая его спазмами любви, зависимости, удерживая его рядом с собой. Ребенок убежден, что у него счастливое детство. Ведь о нем так заботятся! Однако, нередко от такой «удушающей» любви возникает депрессия, так как собственные мотивы поведение ребенка, юноши, взрослого не развиваются.
Осознание — шаг к исцелению
Невротическое расстройство не возникает как неизбежное следствие рассмотренных конфликтов, страстей, страхов и комплексов. Вопреки всем обстоятельствам личность справляется со всеми выборами и решениями, вырабатывает адекватные навыки поведения и переживает трудности, не впадая в беспомощность. Всё сказанное — лишь условия и возможные причины. Ни врачи, ни психологи не могут объяснить, почему при одних и тех же условиях невроз формируется, а в других случаях нет. Внутриличностный конфликт, стресс, травма или перенапряжение могут стать условиями формирования невроза. Эти условия вызывают состояние, с которым человек не всегда может справиться. Но он никогда не выйдет из него, если ничего не будет для этого предпринимать и тем более если станет «искать виноватых», а не примет ответственность на себя. Когда человек задает вопрос именно в такой форме: «за что мне невроз», «почему Бог наказывает меня неврозом», то ответ ему трудно услышать из-за неосознанности и незрелости. Невроз может быть бедой человека, но пока он не признает и не осознает ее, как и свою ответственность за собственную жизнь, исцеления не произойдет.
Момент осознания, то есть принятия ответственности за то, что происходит, может стать первым шагом к исцелению от невроза. Причем здесь не нужно поспешных решений, не надо срочно бежать к врачам. Иногда достаточно понять, что «со мной происходит», чтобы искать решения и найти выход. Если человек проанализировал и принял свое состояние, осознал и пришел к выводу, что надо что-то с этим делать, то это уже хорошо. Определиться в ситуации, понять, где причины, а где следствия — это первый этап, в котором поспешность не нужна. Затем стоит разобраться и поискать помощи, причем не обязательно психолога, психотерапевта или психиатра, который назначит таблетки. На этом этапе может быть уместным общение с более опытным человеком. Помните, как Маугли пришел к Багире с сомнением: «Что со мной, я страдаю?» Она ему объяснила просто: «Ты полюбил». Иными словами, развеяла тревожное непонимание: «С тобой все в порядке, сейчас происходит кризис, ты начал чувствовать и понимать себя».
Так и любой человек, поняв, что ним происходит, или только признав, что что-то не так, начинает искать решение. А дальше, на третьем этапе, человек уже будет действовать сам: начнет изучать свою проблему через книги, или через общение, или обратится к специалисту — это будет уже его ответственное и взрослое решение.
01.09.2004. Русская народная линия.
О душе человека заботится и священник, и психолог. Что именно стремится уврачевать каждый из них? Не мешают ли они друг другу? Мы решили поговорить с человеком, совмещающим оба служения.
Наш собеседник - свящ. Андрей ЛОРГУС, декан факультета психологии РПУ им. апостола Иоанна Богослова.
- Отец Андрей, как вы думаете, почему в Церкви есть недоверие к психологии, к психологам?
- Действительно, до сих пор Церковь относится к психологии с недоверием. Считается, что психология - это псевдонаука, что это оккультизм. Это связано, прежде всего, с развитием психологии в XX веке по атеистическому пути. Советская психология была не просто атеистична, она была агрессивно атеистична. Естественно, что такая психология христианина может только отпугивать. Я сам, будучи выпускником факультета психологии МГУ, сразу после окончания университета ушел из специальности. Я пошел работать церковным сторожем - именно потому, что заниматься ЭТОЙ психологией мне было неприятно как христианину. Так что такое отношение вполне оправдано: психология в своем атеистическом образе не заслуживала христианского доверия.
Кроме того, недоверие связано с мнением, что вся психология - это Фрейд. А то, что в психологии помимо Фрейда существуют другие имена, 99 процентов людей не знают. А ведь русская психология вообще с именем Фрейда не связана почти никак. О том, что русско-советская психология имеет своих светочей, таких как Ухтомский, Зазурский, Челпанов, Выготский, Леонтьевы, Гальперин, в Церкви почти не знают. Не знают, что в 1912 году в Москве был открыт и освящен митрополитом Анастасием Психологический институт, один из первых в мире.
Психология преподавалась до революции в духовных учебных заведениях начиная с XVIII века и даже раньше. С конца XVII века уже появляются произведения русских ученых на психологические темы. Известны сочинения В.Т. Золотницкого, Н.М. Кандорского, например. Психология всегда была в недрах церковного вероучения. Догматическое богословие и аскетика содержат в себе, на мой взгляд, всю психологию человеческой души. Опыт Церкви, святоотеческий опыт, позволяет осуществить практическую психологию.
- А почему одной аскетики и одного богословского знания недостаточно?
- Недостаточно хотя бы потому, что на сегодняшний день Церковь должна решать вопросы не только духовной практики, где аскеза является основным методическим приемом. Церкви приходится проповедовать и работать среди нехристианского мира, среди людей, которые еще только идут к Церкви. А человеку неподготовленному аскезу как способ жизни предложить невозможно, для этого надо дорасти, созреть. Да, для зрелой христианской личности, которая уже сформировалась и сложилась, аскетический путь удобоприемлем. И то не всегда. А в случае психического заболевания? Ведь заболевают на только неверующие люди, заболевают и христиане. А для людей психически слабых, для детей, подростков? Для них нужны иные системы воспитания и научения, и психология здесь - одно из средств.
На пути к христианской зрелости возникают часто психологические проблемы и психические заболевания. Известно, что в процессе воцерковления человек может попасть в клинику неврозов - от неумеренной аскетичности, от незнания законов духовной жизни. Ведь то, что у святых отцов называется впадением в прелесть, влечет и психические заболевания. Это тоже надо иметь в виду.
Так что, конечно, аскеза могла бы обойтись без психологии - для уже сформировавшихся христианских личностей, но большинство людей таковыми не являются. Поэтому знания и способы практической христианской психологии очень востребованы.
Кроме того, есть проблемы христианского образования и воспитания, а значит, нужна и психология. Скажем, построение обучения, построение воспитания детей разного возраста - это проблемы психологические.
Что же касается недоверия к психологии, то у этого недоверия есть и другая существенная причина, которая обычно не называется. Бывает, что священники ревнуют, потому что они привыкли к тому, что в современной русской культуре православный священник для православного населения есть царь и отец, и еще и психолог. И священник - не очень просвещенный священник - он ревнует, что психолог для него конкурент.
- Но ведь психолог действительно претендует на некое душепопечительство... Может быть, именно поэтому ему трудно вписаться в церковную жизнь, где душепопечительство призван осуществлять священник?
- Если священник не будет претендовать на глобальную роль единственного душепопечителя, то вписаться несложно. Конечно, психология - это действительно новое служение, которого раньше не было. В традиционной культуре роль психолога выполняли бабушки, дедушки, дядюшки, тетушки - т.е. род, клан, семья - и, конечно, приход во главе с семейным священником (духовником семьи). Внутри этого клана человек получал нужную консультацию, у него всегда было много советчиков. В том числе и священник, который вел в пути жизни всю семью. И кстати, в приходе таким советчиком может быть не только священник - это может быть и дьякон, это могут быть и опытные старые прихожане. Семья и приход - вот два русла традиционного душепопечения. Плюс еще монастырь, но это случай более редкий, а в основном - семья и приход. Ну а в современном обществе эти традиционные формы были практически уничтожены.
Развал всех традиционных форм жизни - особенность нашей сегодняшней ситуации. Именно поэтому то, что сейчас представляет собой русское общество, - это большой лазарет, это сумасшедший дом в какой-то степени. Вглядитесь - каково количество одиноких людей?! А ведь одинокие люди - это потенциальные клиенты психотерапии, потому что человек не предназначен Господом жить в одиночку.
Громадное большинство современных людей не могут самостоятельно решить свои психологические проблемы, им нужны помощники. Для одних таким помощником может быть священник, для других - просто опытный христианин, для третьих - психолог, иногда нужна регулярная психотерапия в течение долгого времени...
И ведь у нас в Церковь обращаются не больше 5 процентов населения. Остальные 95 процентов где получат помощь? В том числе - и у психолога.
О душе человека заботится и священник, и психолог. Что именно стремится уврачевать каждый из них? Не мешают ли они друг другу? Мы решили поговорить с человеком, совмещающим оба служения.
Наш собеседник - свящ. Андрей ЛОРГУС, декан факультета психологии РПУ им. апостола Иоанна Богослова.
- Отец Андрей, как вы думаете, почему в Церкви есть недоверие к психологии, к психологам?
- Действительно, до сих пор Церковь относится к психологии с недоверием. Считается, что психология - это псевдонаука, что это оккультизм. Это связано, прежде всего, с развитием психологии в XX веке по атеистическому пути. Советская психология была не просто атеистична, она была агрессивно атеистична. Естественно, что такая психология христианина может только отпугивать. Я сам, будучи выпускником факультета психологии МГУ, сразу после окончания университета ушел из специальности. Я пошел работать церковным сторожем - именно потому, что заниматься ЭТОЙ психологией мне было неприятно как христианину. Так что такое отношение вполне оправдано: психология в своем атеистическом образе не заслуживала христианского доверия.
Кроме того, недоверие связано с мнением, что вся психология - это Фрейд. А то, что в психологии помимо Фрейда существуют другие имена, 99 процентов людей не знают. А ведь русская психология вообще с именем Фрейда не связана почти никак. О том, что русско-советская психология имеет своих светочей, таких как Ухтомский, Зазурский, Челпанов, Выготский, Леонтьевы, Гальперин, в Церкви почти не знают. Не знают, что в 1912 году в Москве был открыт и освящен митрополитом Анастасием Психологический институт, один из первых в мире.
Психология преподавалась до революции в духовных учебных заведениях начиная с XVIII века и даже раньше. С конца XVII века уже появляются произведения русских ученых на психологические темы. Известны сочинения В.Т. Золотницкого, Н.М. Кандорского, например. Психология всегда была в недрах церковного вероучения. Догматическое богословие и аскетика содержат в себе, на мой взгляд, всю психологию человеческой души. Опыт Церкви, святоотеческий опыт, позволяет осуществить практическую психологию.
- А почему одной аскетики и одного богословского знания недостаточно?
- Недостаточно хотя бы потому, что на сегодняшний день Церковь должна решать вопросы не только духовной практики, где аскеза является основным методическим приемом. Церкви приходится проповедовать и работать среди нехристианского мира, среди людей, которые еще только идут к Церкви. А человеку неподготовленному аскезу как способ жизни предложить невозможно, для этого надо дорасти, созреть. Да, для зрелой христианской личности, которая уже сформировалась и сложилась, аскетический путь удобоприемлем. И то не всегда. А в случае психического заболевания? Ведь заболевают на только неверующие люди, заболевают и христиане. А для людей психически слабых, для детей, подростков? Для них нужны иные системы воспитания и научения, и психология здесь - одно из средств.
На пути к христианской зрелости возникают часто психологические проблемы и психические заболевания. Известно, что в процессе воцерковления человек может попасть в клинику неврозов - от неумеренной аскетичности, от незнания законов духовной жизни. Ведь то, что у святых отцов называется впадением в прелесть, влечет и психические заболевания. Это тоже надо иметь в виду.
Так что, конечно, аскеза могла бы обойтись без психологии - для уже сформировавшихся христианских личностей, но большинство людей таковыми не являются. Поэтому знания и способы практической христианской психологии очень востребованы.
Кроме того, есть проблемы христианского образования и воспитания, а значит, нужна и психология. Скажем, построение обучения, построение воспитания детей разного возраста - это проблемы психологические.
Что же касается недоверия к психологии, то у этого недоверия есть и другая существенная причина, которая обычно не называется. Бывает, что священники ревнуют, потому что они привыкли к тому, что в современной русской культуре православный священник для православного населения есть царь и отец, и еще и психолог. И священник - не очень просвещенный священник - он ревнует, что психолог для него конкурент.
- Но ведь психолог действительно претендует на некое душепопечительство... Может быть, именно поэтому ему трудно вписаться в церковную жизнь, где душепопечительство призван осуществлять священник?
- Если священник не будет претендовать на глобальную роль единственного душепопечителя, то вписаться несложно. Конечно, психология - это действительно новое служение, которого раньше не было. В традиционной культуре роль психолога выполняли бабушки, дедушки, дядюшки, тетушки - т.е. род, клан, семья - и, конечно, приход во главе с семейным священником (духовником семьи). Внутри этого клана человек получал нужную консультацию, у него всегда было много советчиков. В том числе и священник, который вел в пути жизни всю семью. И кстати, в приходе таким советчиком может быть не только священник - это может быть и дьякон, это могут быть и опытные старые прихожане. Семья и приход - вот два русла традиционного душепопечения. Плюс еще монастырь, но это случай более редкий, а в основном - семья и приход. Ну а в современном обществе эти традиционные формы были практически уничтожены.
Развал всех традиционных форм жизни - особенность нашей сегодняшней ситуации. Именно поэтому то, что сейчас представляет собой русское общество, - это большой лазарет, это сумасшедший дом в какой-то степени. Вглядитесь - каково количество одиноких людей?! А ведь одинокие люди - это потенциальные клиенты психотерапии, потому что человек не предназначен Господом жить в одиночку.
Громадное большинство современных людей не могут самостоятельно решить свои психологические проблемы, им нужны помощники. Для одних таким помощником может быть священник, для других - просто опытный христианин, для третьих - психолог, иногда нужна регулярная психотерапия в течение долгого времени...
И ведь у нас в Церковь обращаются не больше 5 процентов населения. Остальные 95 процентов где получат помощь? В том числе - и у психолога.
- Для чего священник может отправить человека к психологу?
- Мне, например, очень важно приготовить человека к исповеди. Бывает, что у священника нет сил и времени объяснить человеку, что тот сам себе лжет. Он приходит на исповедь и говорит то, что не соответствует правде. А я вижу, что он сам себя обманывает. И, стало быть, лжет и Богу. Я хотел бы, чтобы ему психолог помог себя понять, найти свою правду, увидеть, кто он есть на самом деле. Потому что на исповеди очень часто люди уклоняются от правды. Уклоняются не потому, что они хотят обмануть, а потому, что они не обладают нужным механизмом самоанализа.
Этот механизм дается человеку через чрезвычайно трудную работу над собой. Вот святые, подвижники благочестия - это люди, которые чрезвычайным, неимоверным трудом пробились к своему внутреннему миру, вывели его на "чистую воду", на свет, освятили все подвалы души. Они стали прозрачны. Когда святоотеческий опыт говорит нам о покаянии - подразумевается прежде всего не просто прийти и сказать: "Господи, прости меня - согрешил, солгал..." А предполагается проникновение вглубь души, нахождение там корней грехов. А это дается чрезвычайной самоаналитической работой. Есть люди, которые это сами делают, но это единицы. А другим такую помощь может оказать психолог.
Кроме того, у людей существуют психологические изменения различного происхождения: травматические, или в результате каких-то жизненных обстоятельств, или еще чего-то... Церковь может дать человеку благодать, чтобы победить грех, победить порок, но, скажем, избавить человека от страха высоты, или от страха нового знакомства, или от отчужденности в приходе, когда человек хочет дружить, но он не может подойти, не может познакомиться, он закомплексован, он чрезвычайно стесняется. И вот тут психолог может помочь... Священник не может быть всем: и педагогом, и психологом, и врачом - и не должен быть. Каждый должен делать свое дело. При этом нормально, когда в приходе существует доброе взаимодействие между священником, психологом, учителем, врачом, учителем воскресной школы.
- Не кажется ли вам, что есть некая опасность того, что воцерковляющиеся психологи пытаются говорить о духовной жизни человека в "психиатрических" терминах? В интернете мне попалась программа психологического семинара, который проводил один из российских монастырей, и некоторые формулировки поражают какой-то странной смесью "научного" и "духовного" языка: "мышление изобилия и открытости Богу вместо мышления недостаточности и ущербности", "работа с четырьмя негативными чувствами, мешающими развитию: чувствами страха, вины, критики без покаяния и обиды". Эффект получается странный - профанация и научного, и духовного. Или, скажем, книги отца Анатолия Гармаева, которые тоже многих смущают, вызывают серьезные претензии...
- Ну, о. Анатолий Гармаев, мягко выражаясь, создал свою психологию, которая не имеет отношения ни к одной существующей школе психологии: ни к русской, ни к советской, ни к зарубежной. Он также, на мой взгляд, далек и от богословия Церкви. Это такая "вещь в себе". Сейчас существует очень много околопсихологических и околоцерковных учений. Существует достаточное количество непсихологов, которые берутся за психологические задачи. Поскольку это стало после перестройки модно, то психологией и психологическими консультациями стали заниматься люди, которые не очень хорошо понимают, что это такое... Но это вообще признак нашего времени - шарлатанство и манипуляция. Как и в других сферах, к сожалению.
- Возможно, это говорит о том, что школа православной психологии еще не выстроена?
- Да, такая школа пока не построена. Мы, собственно говоря, на нашем факультете и пытаемся осмыслить: что это такое - христианская психология? Как она должна быть построена и как должны быть построены приложения этой христианской психологии: т.е. христианское консультирование, христианская психологическая терапия.
Мы признаем, что пока такой школы нет. Но это не означает, что ничего не надо делать. Только надо отдавать себе отчет в том, что, когда мы говорим "христианская психология" - мы понимаем, что это пока еще только декларация. Ну, плюс к тому - тысячелетний святоотеческий опыт, тысячелетний пастырский опыт Церкви.
Есть очень много замечательных открытий, которые были сделаны св. отцами о душе человека и которые психологам стали известны уже через научный эксперимент. Например, здесь у нас на факультете психолог, работающий в области экспериментальной психологии и психологии восприятия образа, с удивлением обнаружил, что в святоотеческом опыте борьбы с помыслами более 1500 лет назад сделано открытие, которое психология осознала и ассимилирует только в конце ХХ века. Речь идет об осознании и ощущении помыслов. Школа борьбы с помыслами известна Церкви с IV века. В то же время работы по изучению восприятия и внимания в советской экспериментальной психологии вышли на этот уровень осмысления в 70-х годах ХХ века.
В ближайшей перспективе христианская психология должна раскрыть горизонты своего понимания человека. Это, прежде всего, понимание человека как богоподобной личности. Личность, ее происхождение, ее становление, ее структура, жизнь и смерть личности - вот темы ближайших десятилетий.
Христианское понимание духовной жизни должно быть определено как психологический предмет и задача. Речь идет не только о религиозной жизни, но более широко, о всей духовной жизни: о вере, о вдохновении, об интуиции, о творчестве, о мистике. Да, да! Мистика души - тоже достойный психологический предмет изучения.
Кроме того, многие проблемы психологии, избавленные от атеизма, приобретут совсем другие понимания и решения.
Чтобы выполнить эту задачу, которую, надо честно признаться, во всем объеме мы еще и не опознали, нужны усилия не только психологов, но и богословов, антропологов, философов, физиологов. Нужны огромные научные усилия, вера и молитва. Я убежден, что Господь нас привел к началу важнейшего церковного поприща: соединения науки, аскетики, богословия и душепопечения.
Беседовала Юлия Данилова
N 8, 2004 г.
- Мне, например, очень важно приготовить человека к исповеди. Бывает, что у священника нет сил и времени объяснить человеку, что тот сам себе лжет. Он приходит на исповедь и говорит то, что не соответствует правде. А я вижу, что он сам себя обманывает. И, стало быть, лжет и Богу. Я хотел бы, чтобы ему психолог помог себя понять, найти свою правду, увидеть, кто он есть на самом деле. Потому что на исповеди очень часто люди уклоняются от правды. Уклоняются не потому, что они хотят обмануть, а потому, что они не обладают нужным механизмом самоанализа.
Этот механизм дается человеку через чрезвычайно трудную работу над собой. Вот святые, подвижники благочестия - это люди, которые чрезвычайным, неимоверным трудом пробились к своему внутреннему миру, вывели его на "чистую воду", на свет, освятили все подвалы души. Они стали прозрачны. Когда святоотеческий опыт говорит нам о покаянии - подразумевается прежде всего не просто прийти и сказать: "Господи, прости меня - согрешил, солгал..." А предполагается проникновение вглубь души, нахождение там корней грехов. А это дается чрезвычайной самоаналитической работой. Есть люди, которые это сами делают, но это единицы. А другим такую помощь может оказать психолог.
Кроме того, у людей существуют психологические изменения различного происхождения: травматические, или в результате каких-то жизненных обстоятельств, или еще чего-то... Церковь может дать человеку благодать, чтобы победить грех, победить порок, но, скажем, избавить человека от страха высоты, или от страха нового знакомства, или от отчужденности в приходе, когда человек хочет дружить, но он не может подойти, не может познакомиться, он закомплексован, он чрезвычайно стесняется. И вот тут психолог может помочь... Священник не может быть всем: и педагогом, и психологом, и врачом - и не должен быть. Каждый должен делать свое дело. При этом нормально, когда в приходе существует доброе взаимодействие между священником, психологом, учителем, врачом, учителем воскресной школы.
- Не кажется ли вам, что есть некая опасность того, что воцерковляющиеся психологи пытаются говорить о духовной жизни человека в "психиатрических" терминах? В интернете мне попалась программа психологического семинара, который проводил один из российских монастырей, и некоторые формулировки поражают какой-то странной смесью "научного" и "духовного" языка: "мышление изобилия и открытости Богу вместо мышления недостаточности и ущербности", "работа с четырьмя негативными чувствами, мешающими развитию: чувствами страха, вины, критики без покаяния и обиды". Эффект получается странный - профанация и научного, и духовного. Или, скажем, книги отца Анатолия Гармаева, которые тоже многих смущают, вызывают серьезные претензии...
- Ну, о. Анатолий Гармаев, мягко выражаясь, создал свою психологию, которая не имеет отношения ни к одной существующей школе психологии: ни к русской, ни к советской, ни к зарубежной. Он также, на мой взгляд, далек и от богословия Церкви. Это такая "вещь в себе". Сейчас существует очень много околопсихологических и околоцерковных учений. Существует достаточное количество непсихологов, которые берутся за психологические задачи. Поскольку это стало после перестройки модно, то психологией и психологическими консультациями стали заниматься люди, которые не очень хорошо понимают, что это такое... Но это вообще признак нашего времени - шарлатанство и манипуляция. Как и в других сферах, к сожалению.
- Возможно, это говорит о том, что школа православной психологии еще не выстроена?
- Да, такая школа пока не построена. Мы, собственно говоря, на нашем факультете и пытаемся осмыслить: что это такое - христианская психология? Как она должна быть построена и как должны быть построены приложения этой христианской психологии: т.е. христианское консультирование, христианская психологическая терапия.
Мы признаем, что пока такой школы нет. Но это не означает, что ничего не надо делать. Только надо отдавать себе отчет в том, что, когда мы говорим "христианская психология" - мы понимаем, что это пока еще только декларация. Ну, плюс к тому - тысячелетний святоотеческий опыт, тысячелетний пастырский опыт Церкви.
Есть очень много замечательных открытий, которые были сделаны св. отцами о душе человека и которые психологам стали известны уже через научный эксперимент. Например, здесь у нас на факультете психолог, работающий в области экспериментальной психологии и психологии восприятия образа, с удивлением обнаружил, что в святоотеческом опыте борьбы с помыслами более 1500 лет назад сделано открытие, которое психология осознала и ассимилирует только в конце ХХ века. Речь идет об осознании и ощущении помыслов. Школа борьбы с помыслами известна Церкви с IV века. В то же время работы по изучению восприятия и внимания в советской экспериментальной психологии вышли на этот уровень осмысления в 70-х годах ХХ века.
В ближайшей перспективе христианская психология должна раскрыть горизонты своего понимания человека. Это, прежде всего, понимание человека как богоподобной личности. Личность, ее происхождение, ее становление, ее структура, жизнь и смерть личности - вот темы ближайших десятилетий.
Христианское понимание духовной жизни должно быть определено как психологический предмет и задача. Речь идет не только о религиозной жизни, но более широко, о всей духовной жизни: о вере, о вдохновении, об интуиции, о творчестве, о мистике. Да, да! Мистика души - тоже достойный психологический предмет изучения.
Кроме того, многие проблемы психологии, избавленные от атеизма, приобретут совсем другие понимания и решения.
Чтобы выполнить эту задачу, которую, надо честно признаться, во всем объеме мы еще и не опознали, нужны усилия не только психологов, но и богословов, антропологов, философов, физиологов. Нужны огромные научные усилия, вера и молитва. Я убежден, что Господь нас привел к началу важнейшего церковного поприща: соединения науки, аскетики, богословия и душепопечения.
Беседовала Юлия Данилова
N 8, 2004 г.
Мифы оказывают огромное влияние на жизнь и отдельного человека, и целых народов, они чрезвычайно живучи, и чтобы от них избавиться, нужна огромная рациональная и духовная работа личности над собой, утверждает ректор Института христианской психологии протоиерей Андрей Лоргус.
— Отец Андрей, мифом зачастую называют самые разные вещи. С какой трактовкой чаще всего сталкиваетесь вы?
— Психология и идеология исходят из гипотезы, что миф обслуживает определенные потребности человека, в том числе и неосознаваемые. Самый простой вариант — это когда он обслуживает страх. Ведь страх, который испытывает человек, племя, народ, вполне может быть понят рационально, а может — через миф. И благодаря работе мифа, людям становится легче, у них появляется ощущение, что они знают, где выход, знают, что надо делать.
Типичный пример – Вавилонская башня. Ее строителей воодушевлял миф, что если они построят эту башню, то достигнут такой неимоверной реализации человеческого бытия, что, по сути дела, станут повелителями Вселенной — богами. Главное — договориться и создать правильный проект.
— Но это же та модель, по которой развиваются все цивилизации.
— Одна из моделей. Например, когда начинается война и народ понимает, что, если он не создаст современную боеспособную армию со всеми ее тылами, заводами и так далее, он не выживет. И народ создает такую армию и побеждает. И это – не миф. Это – реалистическое отношение к действительности. И когда человек понимает, что, если он не посеет пшеницу, то он на следующий год будет голодать, – это реальность. Но в той же ситуации можно жить мифом, что, если мы не отнимем хлеб у соседней деревни, которая забрала наш хлеб, мы умрем с голода.
— А как объяснить, что Советский Союз, в 30-е годы живший мифом о том, что он в кольце врагов, строил армию и оборонные заводы и повышал боеспособность населения, к войне оказался не готов, и боеспособную армию и военную промышленность пришлось создавать «с колес» уже во время войны?
— Вот если бы этот миф продолжал жить и во время войны, страна бы погибла. Но в том-то и заключается мудрость народа, что в тот момент он перешел от мифа к реальности. И выстроил совершенно адекватное к ней отношение: что нужно немедленно создавать, почти заново, оборонную промышленность, нужно создавать заново армию, иначе мы погибнем. И благодаря этому война была выиграна. А вот довоенное строительство армии опиралось на миф. Правда, Сталин-то руководствовался не мифом, а просто другой реальностью – он ведь собирался не обороняться, он собирался завоевывать мир. Его идеи требовали совершенно другой армии, он эту другую армию и создавал. А для народа запускался миф. «Мы победим, потому что мы сильнее и правильнее, и не надо нам тылов и заводов. Шапками закидаем!» Вот это — работа мифа.
— Выходит, политические деятели, люди принимающие решения, сами оказываются во власти создаваемых ими мифов и из-за этого ошибаются в прогнозах?
— Иногда да. Но главное – это то, что миф принимается народом. Он оказывается очень устойчивым, он объясняет людям реальность и снижает уровень страха. Миф не может быть навязан, если в толще народного сознания ему нет почвы.
— То есть миф должен быть все-таки взят не с потолка, а как-то укоренен в народном сознании?
— Конечно.
— Тогда как объяснить успешное распространение на постсоветском пространстве мифа о всемогуществе «управляющей руки рынка» и не имеющего никакого отношения к народному представлению о сути вещей?
— Это надо исследовать. Я думаю, в головах людей был другой миф — о том, что западный образ жизни настолько силен, крепок и сладок, что, если только мы захотим, и у нас наступит «золотой век». Ведь в любой советской семье – от Москвы до Магадана – жило представление, что если человек уехал за границу, особенно в Америку, то он уже богат. Это, кстати говоря, было и у итальянских, и у болгарских, и у ирландских эмигрантов.
Как относились ближайшие родственники, к человеку, который возвращался из-за границы? Как к богачу. Каким образом достигалось это богатство, действительно ли он богат или это только пыль в глаза – неважно. Миф жил и продолжает жить до сих пор. Этот миф очень устойчив. И основан он на изоляционизме, на том, что большая часть народа никакого представления о реальной жизни в Соединенных Штатах, Европе, Африке, Китае или Японии не имеет.
— А как же Украина? Там у населения 20 с лишним лет была возможность опытным путем познакомиться с тем, как зарабатываются деньги в Европе, и при этом миф об Эльдорадо евроинтеграции оказался столь живуч, что вызвал к жизни весь тот ужас, который мы сейчас наблюдаем. Значит, миф обладает иммунитетом к рациональному анализу?
— И да, и нет. Потому что если говорить о той части украинцев, которые работали или работают в Европе, они прекрасно знают, как там зарабатываются деньги, и это как раз та часть рационального национального сознания, которое совершенно четко понимает свои выгоды и ущербы от европейской интеграции. Это несколько миллионов человек, которые живут и работают в Италии, Польше, Чехии, Австрии, Германии, Англии и неплохо интегрированы в европейские условия. Вот они-то и их родственники, их семьи, проживающие на Украине, были за интеграцию просто потому, что для них условием дальнейшей успешной работы в Европе было свободное перемещение. Их интересовал только этот аспект интеграции, и, собственно говоря, на это и были настроены и Европа, и Украина.
Кроме того, западная часть Украины, которая в Советском Союзе оказалась в 1939 году, всегда считала себя Европой и, конечно же, к интеграции относилась положительно, чего бы это ей ни стоило. И пусть по уровню жизни Львов, Ивано-Франковская область, Карпаты беднее Румынии и Болгарии, но они все равно — Европа. Так что они знали, на что идут. И им интеграция далась бы легче. Ну а что касается центральной Украины, то, конечно, там работает миф.
— Известно, что с мифами активно работают политтехнологи, спецслужбы. Но насколько миф управляем? Или, запустив эту адскую машину в своих целях, политики и политтехнологи в какой-то момент теряют управление ею?
— Теряют. Все-таки миф работает, я думаю, в относительно мирном социальном пространстве. Потому что революция — это уже паническое состояние, а в паническом состоянии действуют другие механизмы. Возможно, там есть свои мифы. Но они – быстроживущие, так сказать, и быстродействующие. И война это тоже экстраординарная ситуация, в которой сознание действует иначе.
Разумеется, есть мифология, которая живет на протяжении веков. Скажем, в нашем народе есть серия мифов, которая говорит о нашей исключительности. Есть мифы, которые обслуживают страхи, – кольцо врагов, мировая закулиса, жидомасонский заговор и так далее. В какой степени эти мифы управляемы, а в какой спонтанны, не знаю. То есть, несомненно, есть какая-то искусственная работа с этими мифами, но я глубоко убежден, что массовый долгоиграющий миф невозможно просто так посеять. В сознании огромной массы людей должна быть почва, на которую миф может быть посеян.
— По поводу пограничных ситуаций: есть много личных свидетельств участников всевозможных войн, утверждающих, что в обстановке постоянной опасности для жизни у людей обостряется религиозное чувство. А с другой стороны, есть множество свидетельств, что война – это грязь, кровь и неконтролируемое насилие. Как это сочетается внутри одной человеческой личности?
— Человек – бездна. В нем может одновременно сочетаться и видение Бога, и служение дьяволу. Увы, это так. Но, поймите, война — это, прежде всего, безумный, панический страх. И в этом страхе человек, во-первых, готов на вещи, которых сам от себя не ожидает, а во-вторых, судорожно хватается за спасительные внутренние ресурсы, в том числе за религию, за веру в Бога, за крест, за цепочку с иконкой или с ладанкой, которую мать подарила, за фотографию любимой, детей — за все, что спасло бы его от смерти.
— Но как тогда объяснить феномен появления «людей войны»? Тех, которые сами ищут этого состояния и едут наемниками или добровольцами куда угодно?
— Это так называемый посттравматический синдром. У людей, которые прошли через убийство другого человека, исчезает очень важная компонента человеческой личности – чувствительность к боли другого и к собственной боли. Это то, что в психологии называется социопатия.
Социопат становится способен на поведение, которое реально угрожает его собственной жизни и уж тем более жизни других. И некоторые люди уже не могут выйти из этого состояния. По сути дела, такому человеку нужно оказать очень интенсивную и комплексную помощь, чтобы вернуть его к человеческому образу жизни.
Но если он не находит источников такой помощи и сам ее не хочет, он становится зависим от «военного адреналина». И ищет его вновь и вновь. Но поскольку основой того, что сделало его убийцей, является страх, а страх продолжает жить в его душе, у него возникает агрессия. Смотрите: страх рождает агрессию – я должен убить тебя, чтобы ты не убил меня, мою семью, мою жену, моих детей. Я должен успеть убить тебя первым. И этот страх заставляет вновь и вновь становиться солдатом, вновь и вновь убивать.
— А если солдат не защищает свою семью, а едет, предположим, в Испанию в 1930-е годы – сражаться в интербригаде, защищать некую идею, некий миф о всеобщем братстве?
— Миф. Но не о всеобщем братстве и справедливости, а о том, что там находятся враги, которые, если мы их не победим, не уничтожим, придут к нам и сделают нас рабами. Или тот же комплекс Че Гевары: если мы не уничтожим американцев, они сделают всех нас рабами. И этот миф жив по всему миру. Почему весь исламский мир против Америки? Потому что «они уничтожат нас, уничтожат нашу цивилизацию». Мы должны их уничтожить, потому что иначе они уничтожат нас. Это – работа мифа.
Мифологический страх – он реален, он необыкновенно силен. Но для того, чтобы от него избавиться, нужна огромная рациональная и духовная работа, работа образования, работа над собой, работа личности, зрелость, наконец. Потому что страх, конечно же, живет на очень низком уровне образования, знания, опыта и просвещения.
— Но ведь любая религия имеет определенные методы, с помощью которых человек годами, десятилетиями учится работать с собственной душой, с собственным сознанием и различать: вот здесь он поступил сам, по своей греховной природе, а здесь — повелся на воздействие некоего мифа, искушения.
— Так и происходит. Но в очень малом числе душ и сердец. И это число не определяет реальные социальные явления — оно слишком мало.
— Выходит, страх руководит миром? Страх создает мифы, мифы подвигают политиков на принятие решений, мифы внедряются в народные массы, то есть движущая сила истории – это миф?
— Знаете, иногда в истории происходят удивительные события. Их можно называть чудесами – это дело вкуса. И тогда вдруг в закономерное развитие идей, страхов, мотиваций включается личность, несущая нечто иное – некий лозунг, идею, ответ, проект, которые осуществляются или, по крайней мере, возникает иллюзия попытки их реализовать, и ему верят, за ним идут массы, и иногда этот проект становится реальностью. Так бывает. Не всегда, но бывает. И тогда, кажется, что есть другой вариант истории, который дает совершенно другой результат.
Для меня таким примером в Священной Истории является Моисей. Драматическая личность, которая должна была совершить революционный переворот — вывести целый народ на путь к совершенно другой, новой жизни. Полностью все перевернуть. И он это сделал.
Значит, не только страх движет историей, но и что-то созидательное, какой-то мощный импульс, которому вдруг у людей оказывается сила поверить. Не всегда, но иногда.
— А в каких ситуациях появляются люди, которые меняют вектор развития истории? Скажем, первые христиане умудрились завоевать весь мир безо всяких войн и потрясений. Но дальше, чтобы сохранить внутреннюю энергию развития, какому-то числу христиан потребовалось в IV веке уйти в пустыню – началось монашество, и развитие получило новый импульс. Выходит, не всем и не всегда руководит страх? Какой же страх, если люди добровольно идут на смерть на арене Колизея или подвергают себя постоянным опасностям, живя отшельниками в пустыне?
— На Руси – еще до империи, до Петра – в XVI-XVII веках, когда весь народ представлял собой единое православное, почти теократическое государство, почти одновременно в разных городах появились юродивые. Казалось бы, юродство – это же бегство от реальности. Но какой? Может быть, именно от мифологической реальности? Юродивые не поддерживают официального сознания, не поддерживают социальных норм, правил и в том числе социальных мифов. Это бегство в другую, мистическую, реальность.
Вполне резонно предположить, что в условиях мифологического социального сознания некоторые люди постоянно чувствуют дискомфорт и пытаются из него выбраться, пытаются выстроить свое — кто рациональное, а кто мистическое, как преподобный Серафим Саровский или Силуан Афонский, отношение к реальности. Но такое, в котором крайняя, предельная честность и предельно точный контакт с реальностью, способность видеть ее такой, какова она есть. Со всеми ее сильными и слабыми сторонами.
— А то, что юродивые столь почитаемы именно русским православным сознанием, каким-то образом характеризует это национальное сознание?
— Возможно. Этого нельзя сказать наверняка, но, насколько мне известно, в той части Церкви, которая далека от богословского образования, от катехизации, вера в юродивых очень велика и очень сильна. И в этой же среде обычно возникает вера в каких-то старцев, стариц, которые либо просто-напросто выдуманы, либо это реальные люди, но их жития созданы мифологическим сознанием. Эта среда, достаточно маргинальная, порождает огромное количество подобных мифов о псевдосвятых, или вообще о псевдолюдях.
— А разве не по тому же принципу действует агиография?
— Агиография существует разная. Святитель Макарий Московский собирал жития святых, и это была тщательная историческая, источниковедческая работа — настолько, насколько она была возможна в его годы, в середине XVI века. А если мы возьмем древнюю Церковь, то она для агиографии собирала, прежде всего, протоколы, которые вели римские судебные органы, и мы до сих пор их переводим с латинского и греческого и удивляемся их точности, подробности и честности. Это, извините, не мифология.
Или если мы возьмем работу современных историков Церкви, церковных археологов, они стремятся как раз к собиранию не каких-то басен — хотя и это тоже надо делать – а фактического материала. Вот только наша ситуация сегодня осложняется тем, что о новомучениках российских одним из ведущих исторических материалов являются следственные дела НКВД. Но как к ним относиться? Как их проверять? Как понимать эти формулировки? Это целая огромная проблема, ею сейчас начинают заниматься ученые, и это совсем не мифотворчество. Это работа с реальными документами.
Нет, что касается церковной агиографии, то она все-таки уже достаточно выстроена, и вполне понятны ее источники — где летописи, где повествования. Вот, например, был такой писатель Евгений Поселянин, он в начале XX века издал многотомное собрание о подвижниках благочестия. Это была не агиография, он как раз собирал и разные сказания и в том числе басни и мифы, но он не утверждал, что это реальные жития. У него есть и миф о Федоре Кузьмиче, история которого сама по себе очень любопытна. Почему народ так охотно верит в то, что Александр I не умер, а стал Федором Кузьмичом?
— Почему?
— Ну как же! Если император может стать простым мужиком, значит простой мужик-то близок к императору, близок к святому. Вдруг расстояние между простым мужиком и императором исчезло – ну, просто два мужика, тот и другой. Для народа это бальзам на душу: разрыв между классом высшим и классом нижним всегда был мучителен для России. И до сих пор остается. Миф помогал это преодолеть.
— Как же тогда объяснить, что во многих житиях присутствует «чудо о змие» – абсолютно сказочный сюжет, причем, достаточно стандартный?
— Это другая сторона агиографии. Это агиография в сказаниях, в устной традиции. Она очень хорошо изучена филологами – и «Голубиная книга» и «Сказание о Петре и Февронии», и «Сказание о граде Китеже», об этом много и хорошо написано. А моя задача – увидеть психологический механизм действия мифа. Потому что для меня как для психолога и антрополога очень важно понять, почему он так устойчив, зачем он нужен.
Ничего не бывает лишнего в жизни, все для чего-то необходимо. И для меня миф – это, конечно же, механизм, который помогает людям выжить. Выжить в ситуации страха, в ситуации неопределенности, в ситуации угрозы гибели. И, что не менее важно, в ситуации утраты своей идентичности. Например, миф о Святой Руси помогает нам восстановить свою идентичность. Пусть мифологическую, сказочную, но связать себя со Святой Русью – вот кто мы. У многих народов есть свой эпос, который выполняет эту роль, дает возможность ощутить себя чем-то необыкновенно ценным в мировой культуре.
— А почему же тогда отец Серафим Роуз, будучи чистокровным американцем из баптистской семьи, вдруг проникся мифом о Святой Руси?
— И не он один. Но это – единицы. И это хороший материал для исследования. А Серафим Роуз был, конечно, человеком необыкновенным, это замечательное, красивое, удивительное явление, но оно уникальное, из этого не выведешь никакой закономерности. Или Силуан Афонский – русский святой на Афоне, совершенно вне благотворной для него почвы, вне России.
— Возвращаясь к разговору о мифе и страхе в связи с новомучениками, почему среди них не появляются такие фигуры, которые в массовом сознании способны вырасти до значения, например, Иоанна Кронштадтского? Казалось бы, там россыпи подвигов духа.
— Почему из них не возникло такой фигуры, за которой пошли бы люди? Для меня это тоже загадка. Но, по крайней мере, мы можем констатировать тот факт, что не возникло. А возможно, и не было.
Надо иметь в виду, что мы еще очень мало знаем. Например, был архиепископ Пермский Андроник (Никольский), который исповедовал перед следователем совершенно четкую духовную, церковную антисоветскую позицию в стиле первого послания патриарха Тихона, в котором он проклинает советскую власть. Но он такой один. И его послание, хотя и попало в руки верующих, не имело особого успеха. В отличие от того, как, например, действовали на людей послания патриарха Гермогена в Смутное время (в XVII в.), когда поляки сидели в Кремле. Его послания имели огромный успех и подвигли очень многих русских вступить в военную борьбу за свое отечество. Ничего подобного при советской власти мы не видим. Это правда, но я не знаю, как это объяснить.
— Но мы же говорим о мифе, о том, почему народ сердцем выбирает фигуру, которая остается в веках, как Сергий Радонежский.
— Но вокруг преподобного Сергия как раз возникли мифы, которые сейчас активно живут и которые, на мой взгляд, не имеют отношения к самому преподобному, хотя, несомненно, он много сделал для княжества Московского и для Дмитрия Донского. Но имперский миф и все эти реминисценции по поводу собирателя русских земель возникли позже.
— Казалось бы, на роль собирателя земель больше подходит святитель Алексий Московский, который действительно очень многое сделал для политического становления государства Российского. А народ все-таки выбрал сердцем его современника, преподобного Сергия.
— То, что митрополит Алексий многое сделал для Московского княжества, это факт. Он, несомненно, был выдающейся фигурой, удивительной и мощной. Таких митрополитов было немного.
— Почему же народное мифологическое сознание предпочло отшельника, инока?
— Не народное сознание, а церковное. Это совсем разные вещи. Преподобный Сергий – это действительно духовный лидер русского православия, с которого начинается мощная самобытная богословская и вообще церковная эпоха Руси. И это поняло вовсе не народное сознание, а именно церковное, то есть принадлежащее элите.
Преподобный Сергий рождает новую духовную элиту. Прежде всего, монахов, настоятелей новых монастырей, епископов. Он рождает новое богословие иконы. Он ставит первый Троицкий храм. До него были Успенские, Софийские, Богородичные храмы. И вдруг – Троица. Откуда этот человек, не имевший никакого систематического богословского образования, которого и не было тогда на Руси, рождает такую мощную богословскую, мистическую идею, которая до сих пор питает всю Русь – и богословие, и иночество, и русскую мистику, и искусство, то есть всю эстетику? Богословскую культуру Руси!?
Вот основная роль преподобного Сергия: он рождает строй церковной жизни, он рождает монастырский уклад, он рождает тип иночества, который преобладает на Руси, он рождает тип отшельника-первопроходца. С преподобного Сергия начинается освоение всего Русского Севера, а потом и Сибири. Кем? Монахами. И это, кстати, ответ на вопрос, как русскому народу удалось освоить такие огромные пространства, нельзя сказать, что безлюдные, но дикие, трудные. Русское иночество создало форму выживания, форму духовной жизни, форму осмысления этого выживания – труднейшего. Вот в этом преподобный Сергий.
Это действительно был необыкновенный человек, который, можно сказать, духовно создал Русь. С него началась та Русь, которую мы с вами сейчас знаем, с ее духовной культурой. Не было бы преподобного, не было бы «Троицы» Андрея Рублева, а не было бы «Троицы», мы бы даже не знали, чем символизировать русское православие. Как многие говорят? Если нет «Троицы» Рублева, то нет и Бога. Вот масштаб событий того далекого XV века.
Преподобный Сергий умирает в 1392-м, Троицкий собор на месте построенной им деревянной Троицкой церкви освящается в 1424-м, к этому времени Андрей Рублев пишет «Троицу», икону преподобного, икону Вседержителя, то есть создает эталон русской иконы, ее философии и мистики. Никогда ничего выше не удавалось создать. И все это в лесу, в глуши, на горе Маковец – невзрачной, ничего особенного. И оттуда выстраивается все – и Серпухов, и Звенигород, и Москва, и все-все-все.
А народное почитание преподобного Сергия, когда Троице-Сергиева лавра стала священным местом, местом паломничества, чем-то своим, где душа русского народа, сложился романтический, душевный, сердечный, немного женский, но очень устойчивый образ. Какой ты русский, если у преподобного Сергия не бывал? Паломничество к преподобному Сергию стало необходимым условием русского православия.
Хотя, конечно же, основное значение преподобного Сергия — это его монашеский подвиг. Очень разнообразный, очень интересный и при этом мало нам известный, потому что сам преподобный Сергий ничего не писал. О нем написано немало, но, в общем, мы не очень много о нем знаем: он долгое время прожил один, без свидетелей, никто не видел, как он жил. Как немного мы знаем и о преподобном Серафиме Саровском. Есть свидетельства о его жизни, в основном позднего периода, а о том, как там все у него складывалось в ближней и дальней пустыньке, свидетельств мало – ну, кроме того, что он сам рассказывал дивеевским сестрам.
— Итак, миф – неотъемлемый атрибут нашей жизни. В частности, миф о конце света. В каждом поколении находится какое-то количество алармистов, которые считают, что настали «последние времена». Но если мифы – это противоядие от страха, почему человечество с завидным упорством тиражирует страшный миф о конце света? Клин клином вышибает?
— Нет, я думаю, у мифа о конце света много функций. И в том числе – функция осмысления истории. Вообще, отношение к истории претерпело серьезные изменения с возникновением христианства. В других культурах и религиях история не имеет такого прямолинейного характера. Это для христианина совершенно очевидно, что у нее есть начало и конец. А для буддиста нет ни начала, ни конца, а есть, скорее всего, круговая или спиралевидная бесконечность. Это именно христианское сознание ощущает, что у истории есть конец. И это дает очень важное смысловое наполнение истории: она движется к важному результату, отчету, к финалу, в котором есть смысл.
Собственно, Страшный суд есть ни что иное, как отчет мировой истории о том, что же с нами произошло – отчет человечества, самоотчет каждого человека перед Богом. И в этом смысле конец истории – это момент истины, момент, когда наконец-то наступит возможность обрести подлинную, высшую справедливость. Когда палач получит возмездие и сам убедится в необходимости этого возмездия, а жертва увидит свое воздаяние.
И тогда, благодаря этому, возникнет возможность осмыслить, уравновесить то зло, которое происходит сегодня со мной, с вами, с моими детьми, с моими бабушками и дедушками, и боль, которую мы от этого испытываем. Почему расстреляли моего деда? Почему его палачи и те, кто их поддерживали, не наказаны? Почему не объявлено это деяние злом? Пока движется история, насытить эту жажду справедливости невозможно. Но когда история закончится, когда всему будет подведен итог, вот тогда каждый получит свое насыщение. Таково эсхатологическое сознание.
Естественно, никто не знает, когда это конец наступит. Никаких признаков, никаких способов расчета нам Господь не дал. Сказал только, что будет, и в символической форме указал, какие события могут этому предшествовать. И, естественно, мы в своей жизни находим признаки этих событий, потом убеждаемся, что это не они, потом опять находим… Но не дано, не знаем.
И появляется миф о конце света, который вопреки христианскому богословскому реализму предлагает мифологический символизм и решение всех проблем: мол, приближается момент, когда можно будет поставить все точки над i. То есть придать смысл каждому событию, которое меня возмущает или беспокоит сегодня. И наконец-то все увидят правду.
Вот миф и выполняет эту функцию – приближение правды. «Наконец-то мы все поймем, зачем все это было». Потому что когда, скажем, утонула подлодка «Курск», или взорвался дом, или упал самолет, у всех возникает вопрос: почему, зачем Господь это попускает? Как же так? Зачем эти жертвы? И ответа ведь нет. А конец света – точка, где эти ответы будут получены. Так верует христианское сердце. И миф о конце света приближает эту точку правды. Он приближает ощущение смысла и дает, может, иллюзию, а может, прозрение, что каждое событие сегодняшнего дня имеет свой смысл, и мы его узнаем и все поймем. Тогда все встанет на свои места.
Читайте на Правмире: https://www.pravmir.ru/protoierey-psiholog-andrey-lorgus-mif-pomogaet-lyudyam-vyizhit/?ysclid=lzyddjoxgw281417700
Презумпция оптимизма
Вы слышали что-нибудь про позитивную психологию? Это направление достаточно успешно развивается в англоязычном мире, а у нас с ним пока только знакомятся, есть лишь отдельные авторы, которые развивают эту тему. В частности, профессор МГУ, доктор психологии Дмитрий Леонтьев уже выпустил несколько сборников о позитивной психологии и активно за нее борется. А бороться есть за что: в ней есть некая презумпция оптимизма, она близка гуманистическому сознанию в психологии. Именно в позитивной психологии есть вера в то, что человек может быть счастлив, если говорить обыденным языком.
Позитивная психология началась с того, что критически отнеслась к незыблемым, казалось, основам, которые были заложены Фрейдом и его последователями. Корифеи психоанализа строили всю теорию личности на страдании, на комплексах, на неврозах и истерии. То есть это психология, которая представляла себе человека сквозь призму болезни. Нельзя сказать, что это неверный взгляд. Это лишь означает, что взгляд этот неполный, искаженный, потому что он сосредотачивается исключительно на изучении болезни.
Вы слышали что-нибудь про позитивную психологию? Это направление достаточно успешно развивается в англоязычном мире, а у нас с ним пока только знакомятся, есть лишь отдельные авторы, которые развивают эту тему. В частности, профессор МГУ, доктор психологии Дмитрий Леонтьев уже выпустил несколько сборников о позитивной психологии и активно за нее борется. А бороться есть за что: в ней есть некая презумпция оптимизма, она близка гуманистическому сознанию в психологии. Именно в позитивной психологии есть вера в то, что человек может быть счастлив, если говорить обыденным языком.
Позитивная психология началась с того, что критически отнеслась к незыблемым, казалось, основам, которые были заложены Фрейдом и его последователями. Корифеи психоанализа строили всю теорию личности на страдании, на комплексах, на неврозах и истерии. То есть это психология, которая представляла себе человека сквозь призму болезни. Нельзя сказать, что это неверный взгляд. Это лишь означает, что взгляд этот неполный, искаженный, потому что он сосредотачивается исключительно на изучении болезни.
В конце 1950-х — начале 1960-х годов в Америке возникла иная тенденция: ученые попытались построить психологию, основанную не на болезни, а на здоровье человека. Но, как и следовало ожидать, возникла серьезнейшая проблема: медикам и психологам предстояло договориться — а что же такое здоровье? Врачи очень хорошо знают, что такое болезнь, но вот норма? В психиатрии нет понятия «норма», оно весьма условно и выражается, скорее, через отрицание: норма — это не болезнь. Но так же и в психологии получается: здоровая личность — это не больная личность. А как определить здоровую личность положительно? И вот тут начинается совершенно новое поле для ученых, оно требует методологической оснастки, которой никогда еще не было. Пока мало кто понимает, как исследовать здорового человека, его мотивации, его трудности, кризисы, выбор путей развития и так далее… Оказалось, что это очень непросто. Огромные деньги выделяются на исследования заболеваний, но на исследования здорового человека никогда не выделяют деньги по одной простой причине: а зачем помогать здоровому, если он и так справляется? Ведь психология основана на понятии помощи. А кто нуждается в помощи? Ясное дело, человек с проблемами, с неврозами и прочими «отклонениями». А здоровому человеку зачем психолог? Теперь, я думаю, понятно, как непросто позитивной психологии (а мы говорим именно о ней) пробивать себе дорогу.
Установка на счастье
И вот в последние полвека ученые как-то пытались уловить и описать позитивный образ здорового человека. Выяснилось, что предмет для исследований, конечно, есть, и это само по себе отрадно. Прежде всего, фундаментальным понятием здесь принято считать внутреннюю установку на счастье, на радость, на позитив, на успешность и так далее. Эту установку вкупе с ощущением внутренней силы можно выразить понятием «самоценность», как сделала это американский психолог Вирджиния Сатир. Данное ею определение показалось удачным, и сейчас оно активно используется и развивается.
Для христианского взгляда это очень близко, потому что мы можем обосновать понятие самоценности через понятие живой души. Вот эти библейские слова: «… и стал человек душой живою» (Быт. 2: 7) — подталкивают нас к пониманию того, что каждый человек обладает неисчерпаемым источником энергии, любви, свободы и творчества. Это и есть тот мощный поток силы, которая движет всеми человеческими способностями и талантами, и она — от Бога. Это положение христианского сознания близко позитивной психологии.
Важно, что позитивная психология стремится рассматривать не просто здорового человека, а человека в целом. Тогда любая психическая патология может быть обратным отсчетом от психологии здорового человека. Науке, в том числе и психологии, часто не хватает целостного образа человека — такого образа, который станет «идеалом», представлением о том, каким должен быть человек. Такого образа классическая психология не знала. Это — психология возможного, как сказал профессор Д.А. Леонтьев. Добавлю: не только возможного, но и должного. В этом можно видеть сближение психологии и христианства.
Но никогда нельзя забывать, что мы исследуем человека, а человек — свободное существо. Он, если так можно выразиться, сам выбирает себя, вектор своего
движения. И в этом смысле оптимизм и пессимизм — это стратегии, одну из которых человек свободно избирает. Каковы бы ни были внешние обстоятельства или врожденные особенности, все-таки, по большому счету, человек внутренне свободен. Он выбирает, как ему смотреть на известный стакан из притчи — как на еще наполовину полный или как на уже наполовину опустошенный; как к себе относиться — с точки зрения негатива или позитива? Поэтому, какую бы психологию мы ни строили, мы должны помнить о свободе, иначе мы теряем человека.
12.03.08 Андрей Лоргус Категория опыта в христианстве и психологии
Хоружий С.С.: Сегодня наш докладчик — отец Андрей Лоргус. Его тема существенна для нашей работы сразу в нескольких отношениях. «Категория опыта в христианстве и психологии» — так Отец Андрей озаглавил свой доклад. Эта тема находится на скрещении нескольких линий нашей работы. Участники нашего семинара знают, что мы посвящаем категории опыта специальное внимание, с разных сторон и под разными углами зрения стараемся явление человеческого опыта рассматривать. С Анатолием Валерьяновичем Ахутиным у нас ведется некоторый цикл, кроме того, мы затрагиваем проблемы опыта в самых разных областях антропологической активности: в философии, религии, психологии. Именно под этим углом практически у нас все время разговор и ведется. Вслед за опытом психологическая линия у нас тоже развивается. Не сумел Федор Ефимович Василюк сегодня появиться, о чем, впрочем, выражал опасение заранее. Мы собираемся в начале Великого Поста на Чистой неделе, и Василюк говорил, что по порядку Чистой недели он не позволит себе сегодня быть у нас. Очевидно, что так и произошло. Но мы не смогли переносить заседание. Я очень признателен отцу Андрею, что он после разных препятствий сумел-таки сегодня появиться у нас и свой доклад сделать. Психологическая линия постоянно у нас ведется, и сегодняшний доклад укладывается и сюда. Христианская психология затрагивает исихастскую тематику в нашей работе, которая тоже у нас изначальна и постоянна. Одним словом, тема находится на скрещении разных интересующих нас проблемных полей, поэтому я надеюсь, что вслед за докладом участникам будет что сказать по поводу доклада, мы проведем и дискуссию. А сейчас предоставляю с удовольствием слово отцу Андрею. Прошу Вас.
Настоящим докладом нам хотелось бы привлечь внимание специалистов к проблеме базовых категорий христианской психологии. Представляется, что для христианской психологии базовыми, ключевыми, понятиями для должны быть понятия “личность” и “душа”. Разработку этих понятий мы ставили себе в первую очередь.
О понятии “личность” должен заметить, что сейчас трудно себе представить, как оно развивается в наше время. Оно развивалось и развивается очень бурно. Кто только не занимается этой категорией: и богословы, и антропологи, и философы, и психологи, и даже нейрофизиологи, ну и, наверное, еще многие смежные специальности. Поэтому естественно, что и здесь могут быть представлены совершенно разные точки зрения, как они и в литературе представлены, в современной дискуссии всех богословских и светских наук. Собственно говоря, то, чем мы занимались в большей степени посвящено этому.
Однако, когда сравниваешь богословские усилия по освоению этой категории современной антропологией и психологией, то, равно, как и в психологии научной, возникает ощущение, что акценты наших интересов смещаются к проблемам формирования личности человека. Большее внимание уделяется механизмам формирования, патологии личности.
Практических психологов больше интересует, что происходит с личностью в религиозной жизни, что происходит с личностью в болезни, в нормальном становлении личности, в воспитании, в раннем детстве, в позднем детстве. Так или иначе, мы все, как правило, в основном говорим о путях становления личности. А не о том из чего личность “рождается”.
Это понятно, религиозно- философская парадигма, в которой мы воспитаны, т.е. та христианская православная направленность, которая задана нам была в основном парижской школой богословия архм. Киприаном Керном, В.Н. Лосским, прот. проф. В. Зеньковским, в том числе и религиозной философией Бердяева. Эта традиция ставит двуединую проблему: личность дана, но личность и задана. И в этом видимом противоречии мы оказываемся на перепутье между данностью и заданностью.
И если охарактеризовать общий путь традиционного научного движения, то оно скорее относится ко второму понятию – заданности. По большей части все мы обращаемся вниманием на то, что личность задана. О том, как она задана – большинство современных исследований.
В наших работах, на нашем факультете, касающихся, прежде всего, психотерапии, консультирования выяснилась одна немаловажная деталь: значительное количество неврозов, патологий, депрессий, личностных кризисов, то есть проблем, с которыми к нам обращаются, как верующие, так и не верующие, связанно с глубинными явлениями душевной человеческой жизни, которые очень часто не ухватываются и не объясняются понятиями сознания и личности. Эти явления, по-видимому, относятся к тому до личностному, как, казалось бы, опыту, который очень мало поддается рефлексии, который очень мало поддается и психоаналитическому и психотерапевтическому воздействию. И это поставило перед нами задачу, которая отвлекла нас от главной темы – темы личности.
Оказалось очень важным найти, нащупать, понять, что же в глубинах психики, в глубинах досознательного опыта личности является основой пренатального и раннего постнатального, раннего младенческого, детского опыта, который так серьезно определяет всю будущую жизнь человека. Причем определяет настолько жестко, что даже в зрелом возрасте с трудом поддается коррекции. Оказалось, что ранний опыт имеет столь глобальное, определяющее влияние на личность человека, что терапевтическое воздействие по сути дела может означать слом человеческой личности, на который конечно едва ли имеет право психолог, а тем более священник. Ломать человеческую личность - никому не дано. Перелом человеческой личности – не дело человеческое, но Божие. Оно совершается в неведомой глубине души, в глубине открытой Создателю, и о которой мы, лишь отчасти можем свидетельствовать. Как в пастырской практике, так и психотерапевтической практике мы можем свидетельствовать как о благодатных исцелениях, так и о гибельных искажениях человеческой природы. Такие искажения открываются в психотерапевтической практике как неврозы, депрессии или фобии, а пастырской практике как неисправимые самим человеком пороки, грехи, греховные наклонности, малодушие или безволие.
В основе многих из наблюдаемых явлений лежат, как мы думаем, искажение базовых личностных свойство человека (согласно некоторым зарубежным психотерапевтическим теориям – Боулби. Хеллингер, Сатир, и др.) или душевных энергий (свят Григорий Богослов, свят. Григорий Палама и др.). На уровне описания состояний мы можем только предполагать глубинные причины, не имея возможности объяснять их этиологию.
Но если мы будем отталкиваться от учения отцов о душе, то сможем увидеть иную картину, картину душевной жизни человека. Именно понимание жизни, как жизни души, открывает нам возможность понять какие именно изменения ведут к возникновению симптомов неврозов и к греховным порочным наклонностям
Мы исследовали несколько аспектов этих проблем. Прежде всего, мы поставили вопрос о происхождении психопатологического симптома. Как симптом образуется с точки зрения христианской антропологии и, как мы его можем описать терминами психологии, его образование. Его схожесть со страстью.
Мы понимаем страсть как устойчивое христианско-антропологическое понятие, в котором раскрываются причины пороков, грехов, страхов и различных состояний, в том числе стремлений, целей и задач человека.
Современные психотерапевтические теории, как психодинамические, так и гуманистические, такие, как например, теории Джона Боулби, Верджинии Сатир или Берта Хелингера, имеют схожие методологические характеристики.. В них отсутствует одно очень важное звено – первопричинный исток личной жизни человека, начальный толчок психики, первичную интенцию психического развития, который в психологии не называется психикой, который чаще относится к чему-то на грани психофизического и психофизиологического. Психологи биологизаторского направления, часто называют это биологическими потребностями, или врожденными потребностями. Психоаналитики это могут называть архитипом.
В научной психологии этому вообще нет никакого базового определения. В современных психологических школах нет места этому вопросу. Естественно никто из психологов не дерзает вернуться к термину, давшему название самой науке – ДУША.
Кризис, который переживает современная психология, выливается в научная психология, видится нам в двух аспектах. Во-первых, он предстает как феномен пустого места, некое пустое пространство психологической теории и психологических практик, которые неименуемо именуют человека, обходя вопрос средоточии, или месте, или субъекте психической жизни. Это можно именовать деонтологизацией психологии. Другой вариант – мистико-оккультное понимание человеческой жизни. Так трансперсональная психология, имеющая сейчас чрезвычайно широкое хождение, удивительное развитие, и, надо сказать, не малые достижения в области психотерапии, вводит новые понятия – “сновидящее тело” или “духовное тело”. Например такое направление трансперсональной психологии, как Арнольд Минделл, Станислав Гроф, Кен Уилбер. Современная трансперсональная психология основана на трех видах мистического опыта: это, прежде всего, даосские практики, во-вторых – это шаманизм во всех многонациональных видах, в-третьих – это такие теоретики такие, как Кастанеда и т.п.
Возвращаясь к нашей теме, мы должны подчеркнуть, что в современной психологии тому глубинному понимаю жизни человека, которому богословии соответствует понимание человека как “души живой” (Быт.2,7), в психоогических теориях места нет. В психологии научной эту глубину никто не называет как мы, христианские психологи, – ДУША.
Но очень важно, на мой взгляд, понять и другое: христианское богословие, христианская антропология, не имеет сформированную категорию души, применимую в сфере психологии. Та святоотеческая категория души, которую мы можем взять из ранних отцов, из поздних отцов и даже из наших относительно современников 19-20 века, характеризует богословский школьный взгляд, в котором душа имеет определения только а уровне философско-догматического понятие. Для психологии, а по большей части и для антропологии христианской этого не достаточно.
Мы можем говорить, что личность понятие не святоотеческое, это само собой, но и с категорией души не менее сложно, потому что, как известно, тон святоотеческих концепций души, которыми пользуются на уроках догматики, или антропологии построен на основе аристотелевской философии, на понимании души, как самостоятельной сущности или субстанции. В наше время это нас удовлетворить не может, это, на мой взгляд, достаточно убедительно показано, по крайней мере, таким всем известным вам автором, как Сергей Сергеевич Хоружий. Хоружий предлагает не эсенциальный, но энергийный подход в антропологии, основанный на опыте исихазма.
Суть кризиса, как нам представляется состоит в следующем: душа может восприниматься либо как описание сущностныйх свойств, что на уровне психологии значит описание функций, который кстати поддается исследованию. Не на этом ли была построена психология XIX-XX века, мышление, воля, внимание и т.д,? Либо надо понимать душу сугубо религиозно, то есть по сути дела мы бы сказали антропологически: душа как сущность сотворенная Богом. Но тогда как это сопоставимо с научной психологией?
Он в известной работе Л. С. Выготского достаточно хорошо описан. Но кризис до сих пор не уврачеван, и психология, теоретическая психология не нашла ни в отечестве нашем, ни за рубежом, до сих пор выхода. Это святое место, действительно святое, поскольку это душа, до сих пор остается пустым и на его место может быть поставлено все что угодно. Ну, вот теперь, когда у меня осталось 5 минут для доклада я попытаюсь сформулировать то ради чего, собственно говоря, мне было предоставлено слово.
Что же в святоотеческом богословии есть понятие души? Это определение души, как “жизни” и как “энергии жизни”. В антропологическом виде это разделение проводится свят. Григория Паламой: “Душа каждого человека является и жизнью одушевленного его тела и, как относящаяся к другому, имеет возможность оживотворять другого, то есть именно оживотворяемое его тело. Но она имеет жизнь не только как энергию, но и как сущность, ибо живет сама по себе. Видно, что она имеет разумную и духовную жизнь, ясно отличную от жизни тела”. [1, с 361]. При этом святитель видит душу как бытие, жизнь, свободной, имеющей свободу. Наоборот то, что оживляется душой свободы не имеет, является неподвижным: "Ибо в естестве души нашей есть начало, господствующее и начальствующее, а вместе с тем совершенно естественно есть и служебное, подчиненное начало, то есть желание, расположение, чувство, и одним словом, все, что ниже ума, сотворенного Богом вместе с умом " [1, с 363]
О понятии “личность” должен заметить, что сейчас трудно себе представить, как оно развивается в наше время. Оно развивалось и развивается очень бурно. Кто только не занимается этой категорией: и богословы, и антропологи, и философы, и психологи, и даже нейрофизиологи, ну и, наверное, еще многие смежные специальности. Поэтому естественно, что и здесь могут быть представлены совершенно разные точки зрения, как они и в литературе представлены, в современной дискуссии всех богословских и светских наук. Собственно говоря, то, чем мы занимались в большей степени посвящено этому.
Однако, когда сравниваешь богословские усилия по освоению этой категории современной антропологией и психологией, то, равно, как и в психологии научной, возникает ощущение, что акценты наших интересов смещаются к проблемам формирования личности человека. Большее внимание уделяется механизмам формирования, патологии личности.
Практических психологов больше интересует, что происходит с личностью в религиозной жизни, что происходит с личностью в болезни, в нормальном становлении личности, в воспитании, в раннем детстве, в позднем детстве. Так или иначе, мы все, как правило, в основном говорим о путях становления личности. А не о том из чего личность “рождается”.
Это понятно, религиозно- философская парадигма, в которой мы воспитаны, т.е. та христианская православная направленность, которая задана нам была в основном парижской школой богословия архм. Киприаном Керном, В.Н. Лосским, прот. проф. В. Зеньковским, в том числе и религиозной философией Бердяева. Эта традиция ставит двуединую проблему: личность дана, но личность и задана. И в этом видимом противоречии мы оказываемся на перепутье между данностью и заданностью.
И если охарактеризовать общий путь традиционного научного движения, то оно скорее относится ко второму понятию – заданности. По большей части все мы обращаемся вниманием на то, что личность задана. О том, как она задана – большинство современных исследований.
В наших работах, на нашем факультете, касающихся, прежде всего, психотерапии, консультирования выяснилась одна немаловажная деталь: значительное количество неврозов, патологий, депрессий, личностных кризисов, то есть проблем, с которыми к нам обращаются, как верующие, так и не верующие, связанно с глубинными явлениями душевной человеческой жизни, которые очень часто не ухватываются и не объясняются понятиями сознания и личности. Эти явления, по-видимому, относятся к тому до личностному, как, казалось бы, опыту, который очень мало поддается рефлексии, который очень мало поддается и психоаналитическому и психотерапевтическому воздействию. И это поставило перед нами задачу, которая отвлекла нас от главной темы – темы личности.
Оказалось очень важным найти, нащупать, понять, что же в глубинах психики, в глубинах досознательного опыта личности является основой пренатального и раннего постнатального, раннего младенческого, детского опыта, который так серьезно определяет всю будущую жизнь человека. Причем определяет настолько жестко, что даже в зрелом возрасте с трудом поддается коррекции. Оказалось, что ранний опыт имеет столь глобальное, определяющее влияние на личность человека, что терапевтическое воздействие по сути дела может означать слом человеческой личности, на который конечно едва ли имеет право психолог, а тем более священник. Ломать человеческую личность - никому не дано. Перелом человеческой личности – не дело человеческое, но Божие. Оно совершается в неведомой глубине души, в глубине открытой Создателю, и о которой мы, лишь отчасти можем свидетельствовать. Как в пастырской практике, так и психотерапевтической практике мы можем свидетельствовать как о благодатных исцелениях, так и о гибельных искажениях человеческой природы. Такие искажения открываются в психотерапевтической практике как неврозы, депрессии или фобии, а пастырской практике как неисправимые самим человеком пороки, грехи, греховные наклонности, малодушие или безволие.
В основе многих из наблюдаемых явлений лежат, как мы думаем, искажение базовых личностных свойство человека (согласно некоторым зарубежным психотерапевтическим теориям – Боулби. Хеллингер, Сатир, и др.) или душевных энергий (свят Григорий Богослов, свят. Григорий Палама и др.). На уровне описания состояний мы можем только предполагать глубинные причины, не имея возможности объяснять их этиологию.
Но если мы будем отталкиваться от учения отцов о душе, то сможем увидеть иную картину, картину душевной жизни человека. Именно понимание жизни, как жизни души, открывает нам возможность понять какие именно изменения ведут к возникновению симптомов неврозов и к греховным порочным наклонностям
Мы исследовали несколько аспектов этих проблем. Прежде всего, мы поставили вопрос о происхождении психопатологического симптома. Как симптом образуется с точки зрения христианской антропологии и, как мы его можем описать терминами психологии, его образование. Его схожесть со страстью.
Мы понимаем страсть как устойчивое христианско-антропологическое понятие, в котором раскрываются причины пороков, грехов, страхов и различных состояний, в том числе стремлений, целей и задач человека.
Современные психотерапевтические теории, как психодинамические, так и гуманистические, такие, как например, теории Джона Боулби, Верджинии Сатир или Берта Хелингера, имеют схожие методологические характеристики.. В них отсутствует одно очень важное звено – первопричинный исток личной жизни человека, начальный толчок психики, первичную интенцию психического развития, который в психологии не называется психикой, который чаще относится к чему-то на грани психофизического и психофизиологического. Психологи биологизаторского направления, часто называют это биологическими потребностями, или врожденными потребностями. Психоаналитики это могут называть архитипом.
В научной психологии этому вообще нет никакого базового определения. В современных психологических школах нет места этому вопросу. Естественно никто из психологов не дерзает вернуться к термину, давшему название самой науке – ДУША.
Кризис, который переживает современная психология, выливается в научная психология, видится нам в двух аспектах. Во-первых, он предстает как феномен пустого места, некое пустое пространство психологической теории и психологических практик, которые неименуемо именуют человека, обходя вопрос средоточии, или месте, или субъекте психической жизни. Это можно именовать деонтологизацией психологии. Другой вариант – мистико-оккультное понимание человеческой жизни. Так трансперсональная психология, имеющая сейчас чрезвычайно широкое хождение, удивительное развитие, и, надо сказать, не малые достижения в области психотерапии, вводит новые понятия – “сновидящее тело” или “духовное тело”. Например такое направление трансперсональной психологии, как Арнольд Минделл, Станислав Гроф, Кен Уилбер. Современная трансперсональная психология основана на трех видах мистического опыта: это, прежде всего, даосские практики, во-вторых – это шаманизм во всех многонациональных видах, в-третьих – это такие теоретики такие, как Кастанеда и т.п.
Возвращаясь к нашей теме, мы должны подчеркнуть, что в современной психологии тому глубинному понимаю жизни человека, которому богословии соответствует понимание человека как “души живой” (Быт.2,7), в психоогических теориях места нет. В психологии научной эту глубину никто не называет как мы, христианские психологи, – ДУША.
Но очень важно, на мой взгляд, понять и другое: христианское богословие, христианская антропология, не имеет сформированную категорию души, применимую в сфере психологии. Та святоотеческая категория души, которую мы можем взять из ранних отцов, из поздних отцов и даже из наших относительно современников 19-20 века, характеризует богословский школьный взгляд, в котором душа имеет определения только а уровне философско-догматического понятие. Для психологии, а по большей части и для антропологии христианской этого не достаточно.
Мы можем говорить, что личность понятие не святоотеческое, это само собой, но и с категорией души не менее сложно, потому что, как известно, тон святоотеческих концепций души, которыми пользуются на уроках догматики, или антропологии построен на основе аристотелевской философии, на понимании души, как самостоятельной сущности или субстанции. В наше время это нас удовлетворить не может, это, на мой взгляд, достаточно убедительно показано, по крайней мере, таким всем известным вам автором, как Сергей Сергеевич Хоружий. Хоружий предлагает не эсенциальный, но энергийный подход в антропологии, основанный на опыте исихазма.
Суть кризиса, как нам представляется состоит в следующем: душа может восприниматься либо как описание сущностныйх свойств, что на уровне психологии значит описание функций, который кстати поддается исследованию. Не на этом ли была построена психология XIX-XX века, мышление, воля, внимание и т.д,? Либо надо понимать душу сугубо религиозно, то есть по сути дела мы бы сказали антропологически: душа как сущность сотворенная Богом. Но тогда как это сопоставимо с научной психологией?
Он в известной работе Л. С. Выготского достаточно хорошо описан. Но кризис до сих пор не уврачеван, и психология, теоретическая психология не нашла ни в отечестве нашем, ни за рубежом, до сих пор выхода. Это святое место, действительно святое, поскольку это душа, до сих пор остается пустым и на его место может быть поставлено все что угодно. Ну, вот теперь, когда у меня осталось 5 минут для доклада я попытаюсь сформулировать то ради чего, собственно говоря, мне было предоставлено слово.
Что же в святоотеческом богословии есть понятие души? Это определение души, как “жизни” и как “энергии жизни”. В антропологическом виде это разделение проводится свят. Григория Паламой: “Душа каждого человека является и жизнью одушевленного его тела и, как относящаяся к другому, имеет возможность оживотворять другого, то есть именно оживотворяемое его тело. Но она имеет жизнь не только как энергию, но и как сущность, ибо живет сама по себе. Видно, что она имеет разумную и духовную жизнь, ясно отличную от жизни тела”. [1, с 361]. При этом святитель видит душу как бытие, жизнь, свободной, имеющей свободу. Наоборот то, что оживляется душой свободы не имеет, является неподвижным: "Ибо в естестве души нашей есть начало, господствующее и начальствующее, а вместе с тем совершенно естественно есть и служебное, подчиненное начало, то есть желание, расположение, чувство, и одним словом, все, что ниже ума, сотворенного Богом вместе с умом " [1, с 363]
Итак душа и сама есть сущность живая, и сущность оживотворяющая другие сущности, тело. Святитель вполне традиционен в этом. И у других отцов встречается подобное, в следующей таблице показаны для сравнения определения души:
Преп. Максим Исповедник
Сила разумная
Сила жизненная
Немесий Емесский
Самоцельная
бестелесная
Свят. Григорий Палама
Жизнь как сущность
Жизнь как энергия
Свят. Григорий Нисский
Сущность живая
Посылающая через себя жизнь
Свят. Василий Великий
разумная
Жизненная сила
Свят. Григорий Палама
господствующее
служебное
Свят. Феофан Затворник
Умная, сознающая
Действительная живая сила
В связи с этим нам представляется возможным рассматривать категорию души по-разному для христианской антропологии и христианской психологии, хотя, по-видимому, это разные задачи.
Следует подчеркнуть, мы не можем не критично перенести категорию души из богословской антропологии в христианскую психологию. Те определения души, о которых мы говорили выше, как нам представляется, неуместны в психологии. В психологии человек уже живет, то есть имеет душу. Бытие души, жизнь, как таковая, сама душа есть предмет антропологии, но не психологии. Психология по-видимому должна имеет дело с душевной жизнью, с бытием души, как это бытие воплощается в жизни человека. Переводя это на язык антропологии, можно сказать, психология имеет дело с душой как с энергией жизни, но не как с сущностью. Не это ли утверждает энергийная антропология С.С. Хоружего?
Если в богословии можно удовлетвориться определением: душа, есть сущность простая, неделимая бессмертная, невещественная и т.д., то для психологии такое определение останется внешним, и собственно не психологическим, так как для построения предмета, нам по-видимому нужны ответы на вопросы как?, какими путями?, каковы механизмы?, каковы движущие силы? А это как раз и значит, рассматривать душу как силу животворящую, как энергию жизни.
Итак, мы склонны рассматривать душу, как базовую психологическую категорию, как энергию, как силу и силы, как явления сущностного, лежащего в ином онтологическом уровне, но не данного в психологии порядка. Душа как сущность, остается предметом антропологии, которая выступает по отношению к психологии, как метадисциплинарный уровень.
В психологии категория души, как базовая, системообразующая, должна по нашему предположению, удовлетворять следующим требованиям. Категория “душа” должна иметь объяснительные и описательные возможности (не всегда рациональные, не всегда логические) для удержания бессознательного и сверхсознательного, чувственного и мистического, функционального и непосредственного опыта человека.
В контексте психотерапевтического опыта, о котором здесь говорилось, категория души должна иметь потенциальные объяснительные возможности в трех горизонтах, или уровнях, психической жизни:
Такое описание личности, категории личности не может объяснить, не должно нам объяснять ее происхождение, потому, что происхождение души не может быть вообще отнесено к области христианской психологии. В психологии душа может быть описана, она там является, как уже существующая, но в психологическом опыте возникновение души не раскрывается, но лишь предшествует. В душевном опыте нам не дана, и не может быть дана реальность возникновения (творения или рождения) души. Само происхождение души является предметом богословия. Но и в богословии она описывается как тайна, и это справедливо. Поэтому для христианской психологии вопрос о происхождении душ людей –не является ее собственным предметом. Это предмет богословский, а именно антропологический. Поэтому, когда мы говорим о понимании души в антропологии и психологии, надо разуметь, какие разные вопросы мы можем поставить здесь.
Итак, если вопрос о происхождении душ людей в антропологической методологии для нас является обязательным, то в психологической как раз напротив – нет. Думается, что в этом должна быть одна из важнейших особенностей христианской психологии. В христианской психологии мы имеет дело явлением (проявлениями) души, в вышеозначенном смысле. В то же время психология должна отчетливо отдавать себе отчет в том, что душа, как сущность, как исток, как жизнь остается для психологического предмета тайной. Если мы, психологи-антропологи и практические психологи (психологи-консультанты), а также пастыри, то мы должны понимать, что человек есть, согласно Откровению, душа живая! Но это тайна, которая до конца рационально понята нами, вероятно, быть не может.
Преп. Максим Исповедник
Сила разумная
Сила жизненная
Немесий Емесский
Самоцельная
бестелесная
Свят. Григорий Палама
Жизнь как сущность
Жизнь как энергия
Свят. Григорий Нисский
Сущность живая
Посылающая через себя жизнь
Свят. Василий Великий
разумная
Жизненная сила
Свят. Григорий Палама
господствующее
служебное
Свят. Феофан Затворник
Умная, сознающая
Действительная живая сила
В связи с этим нам представляется возможным рассматривать категорию души по-разному для христианской антропологии и христианской психологии, хотя, по-видимому, это разные задачи.
Следует подчеркнуть, мы не можем не критично перенести категорию души из богословской антропологии в христианскую психологию. Те определения души, о которых мы говорили выше, как нам представляется, неуместны в психологии. В психологии человек уже живет, то есть имеет душу. Бытие души, жизнь, как таковая, сама душа есть предмет антропологии, но не психологии. Психология по-видимому должна имеет дело с душевной жизнью, с бытием души, как это бытие воплощается в жизни человека. Переводя это на язык антропологии, можно сказать, психология имеет дело с душой как с энергией жизни, но не как с сущностью. Не это ли утверждает энергийная антропология С.С. Хоружего?
Если в богословии можно удовлетвориться определением: душа, есть сущность простая, неделимая бессмертная, невещественная и т.д., то для психологии такое определение останется внешним, и собственно не психологическим, так как для построения предмета, нам по-видимому нужны ответы на вопросы как?, какими путями?, каковы механизмы?, каковы движущие силы? А это как раз и значит, рассматривать душу как силу животворящую, как энергию жизни.
Итак, мы склонны рассматривать душу, как базовую психологическую категорию, как энергию, как силу и силы, как явления сущностного, лежащего в ином онтологическом уровне, но не данного в психологии порядка. Душа как сущность, остается предметом антропологии, которая выступает по отношению к психологии, как метадисциплинарный уровень.
В психологии категория души, как базовая, системообразующая, должна по нашему предположению, удовлетворять следующим требованиям. Категория “душа” должна иметь объяснительные и описательные возможности (не всегда рациональные, не всегда логические) для удержания бессознательного и сверхсознательного, чувственного и мистического, функционального и непосредственного опыта человека.
В контексте психотерапевтического опыта, о котором здесь говорилось, категория души должна иметь потенциальные объяснительные возможности в трех горизонтах, или уровнях, психической жизни:
- на уровне глубинного опыта, не имеющего функционального развития, условно называемый нами – допсихический уровень душевной жизни;
- на уровне формирования основных базовых стремлений (общения, защиты, активности, из которых развиваются первичные формы поведение и психической жизни, жизне-функциональный уровень душевной жизни;
- и на уровне формирования базовых личностных структур (самоотношения, доверия, страхов, потребностей и стремлений), личностный, или духовный, уровень душевной жизни.
- Первый уровень понимания - жизнь, как таковая, самобытие и бытие, как самоощущение, как здоровье, дыхание как “я”, как желание жить, как представление о будущем, как бессмертие, как творчество, как будущее; таково раскрытие понимания души в позитивном направлении развития. Наоборот, страх жизни, нежелание жить, отказ от жизни (например – аутизм), отсутствие “базового доверия”, - негативное , патологическое направление развития. Это один комплекс.
- Второй – душа есть сыновство, отношение к Отцу, на чем формируется отношение к отцу к матери, Отцу-творцу в смысле, стремление принадлежности, отношения, идентификации, достоинства, бытия с Богом и быть любимым; позитивный путь. Страх и ревность к другому, одиночество, вражда, агрессия, гордость; негативный путь.
- Третий - душа есть креативность, движение, действование, энергия, познание, творчество, исходная подвижность, поток, огонь, неутомимость, воля, сила и свобода; позитивный. Пассивность, привязанность, зависимость, слабость, ленивость, страх нового, страх неудачь, страх движения; негативный, соответственно.
- Четвертый – душа есть любовь, блаженство, радость, ликование и счастье; - позитивный. Страх и ненависть, неумение любить, чувство вины, чувство лишнего на свете, неумение радоваться, стремление к смерти, уныние, отчаяние, суицидальные стремления; негативный путь развития.
Такое описание личности, категории личности не может объяснить, не должно нам объяснять ее происхождение, потому, что происхождение души не может быть вообще отнесено к области христианской психологии. В психологии душа может быть описана, она там является, как уже существующая, но в психологическом опыте возникновение души не раскрывается, но лишь предшествует. В душевном опыте нам не дана, и не может быть дана реальность возникновения (творения или рождения) души. Само происхождение души является предметом богословия. Но и в богословии она описывается как тайна, и это справедливо. Поэтому для христианской психологии вопрос о происхождении душ людей –не является ее собственным предметом. Это предмет богословский, а именно антропологический. Поэтому, когда мы говорим о понимании души в антропологии и психологии, надо разуметь, какие разные вопросы мы можем поставить здесь.
Итак, если вопрос о происхождении душ людей в антропологической методологии для нас является обязательным, то в психологической как раз напротив – нет. Думается, что в этом должна быть одна из важнейших особенностей христианской психологии. В христианской психологии мы имеет дело явлением (проявлениями) души, в вышеозначенном смысле. В то же время психология должна отчетливо отдавать себе отчет в том, что душа, как сущность, как исток, как жизнь остается для психологического предмета тайной. Если мы, психологи-антропологи и практические психологи (психологи-консультанты), а также пастыри, то мы должны понимать, что человек есть, согласно Откровению, душа живая! Но это тайна, которая до конца рационально понята нами, вероятно, быть не может.
Искушения Великого поста
Великий Пост - это особый мир, который создавался веками. Создавался не только текстами, правилами, нормами (уставами, канонами), а еще и традицией. Традицией народной, домашней, церковной, приходской, монастырской. Все это в совокупности - мир русского православия, связанный глубочайшим образом с нашей историей, нашей культурой, искусством.
Наша сегодняшняя церковная жизнь является наследницей предыдущих столетий и десятилетий. Важно понимать, что многое в этой традиции соответствует не только изначальному замыслу, духу православия, но и конкретной церковно-исторической и социально-государственной практике. Мы должны осознавать, что являемся наследниками той церковной жизни, которая выстраивалась в недрах Российской империи как монотеистического государства, как монотеистической империи, где император был фактически главою Церкви. Ведь он подписывал каждый указ о назначении или перемещении архиерея, хотя формально их назначал Синод.
Церковное дело было делом государственным. Например, священник свои клировые ведомости подавал в полицейский участок, потому что клировые ведомости были, как сегодня прописка: каждый человек был приписан к определенному приходу и в другой приход ходить не имел права. Великим постом каждый гражданин Российской Империи, являющийся членом Русской Православной Церкви, обязан был говеть. Потом человеку выдавал справку «о говении».
Ему ставилась галочка в списке клировых ведомостей, и далее священник подавал документ в консисторию. Все эти сведения и по сей день составляют для нас бесценный материал по истории жизни наших городов, сел, районов. Скажем, в Москве каждый приход был фиксированным, и благодаря этим документам мы поименно знаем, кто жил в Белом городе, в Китай-городе...
Государственное устройство жизни было сломано в мае 1918-го года, когда декретом Совнаркома все регистрации гражданских состояний были отняты у приходов навсегда и перешли в ведение местных Советов народных депутатов. Позднее появились ЗАГСы. Так, с мая восемнадцатого года Церковь больше не регистрировала ни рождения, ни браки, ни прочие акты гражданского состояния, после того, как на протяжении минимум шестиста лет вела клировые ведомости.
«Я смогу!», или первое искушение
Первое и, может быть, самое тяжелое искушение Великого Поста - гордость. Она раскрывается в двух формах. Первая форма гордости, которая обуревает нас - страстное желание выдержать весь Великий Пост по уставу. Мы говорим себе: «Я смогу! Я приложу все усилия! Я выдержу весь Великий пост так, как это полагается! Где сказано без масла, значит, без масла. Где без еды, значит, без еды. Где до звезды, значит, до звезды. Где сухоядение, значит, сухоядение».
В этой гордости проявляется в значительной степени дух неофитства, дух детства, школярного отношения. Гордость здесь в том, что человек полагается на свои силы. Знаний нет, опыта нет, духовного руководства нет, есть только лишь жаркое стремление выполнить устав.
Такое вот искушение - стремление «исполнить все». Тут возникает вопрос - что значит «все»? Ведь уставы - разные и, недалеко углубившись в историю, можно узнать, что их несколько, и они отличаются друг от друга. Встречающиеся в современных календарях отметки, когда можно есть рыбу, когда масло, когда ничего нельзя - это попытка некоего синтеза.
Итак, тот, кто хочет соблюсти весь устав Великого поста полагается на себя, что проведет весь Великий пост, «как надо».
С другой стороны, эта гордость толкает человека утвердить себя по отношению к другому: «У меня получится лучше, чем у другого. Он не сможет, а я смогу!». То есть - фарисейство: «Я не такой, как он».
Это второе искушение Великого Поста, о котором предупреждает и синаксарь в Постной Триоди, читаемый в Мясопустную неделю. Там - предупреждение перед Великим Постом, чтобы постящийся не осуждал непостящегося.
Искушение сравнения, самоутверждения за счет другого, сродни той же самой гордости, когда человек говорит: «Он не может, а я могу. Он не постится столь строго, а я пощусь».
Отсюда вытекает третье искушение - осуждение другого. Осуждение основано на самоощущении своей постящейся значимости: «Если я пощусь, как полагается по уставу, то правильный православный христианин. А тот, кто отступает от поста - не такой уж правильный».
Почему подобное искушение - осуждение другого, активизируется именно Великим Постом? Потому что именно в это время наиболее четко для всех обозначены границы поведения - пищевого, поведения в смысле развлечений, смотрения телевизора и прочее. И вот эти очевидно обозначившиеся в пост границы можно сравнивать.
Хотя нас предупреждает апостол Павел: «Едущий да не осуждает не едущего...».
Наша сегодняшняя церковная жизнь является наследницей предыдущих столетий и десятилетий. Важно понимать, что многое в этой традиции соответствует не только изначальному замыслу, духу православия, но и конкретной церковно-исторической и социально-государственной практике. Мы должны осознавать, что являемся наследниками той церковной жизни, которая выстраивалась в недрах Российской империи как монотеистического государства, как монотеистической империи, где император был фактически главою Церкви. Ведь он подписывал каждый указ о назначении или перемещении архиерея, хотя формально их назначал Синод.
Церковное дело было делом государственным. Например, священник свои клировые ведомости подавал в полицейский участок, потому что клировые ведомости были, как сегодня прописка: каждый человек был приписан к определенному приходу и в другой приход ходить не имел права. Великим постом каждый гражданин Российской Империи, являющийся членом Русской Православной Церкви, обязан был говеть. Потом человеку выдавал справку «о говении».
Ему ставилась галочка в списке клировых ведомостей, и далее священник подавал документ в консисторию. Все эти сведения и по сей день составляют для нас бесценный материал по истории жизни наших городов, сел, районов. Скажем, в Москве каждый приход был фиксированным, и благодаря этим документам мы поименно знаем, кто жил в Белом городе, в Китай-городе...
Государственное устройство жизни было сломано в мае 1918-го года, когда декретом Совнаркома все регистрации гражданских состояний были отняты у приходов навсегда и перешли в ведение местных Советов народных депутатов. Позднее появились ЗАГСы. Так, с мая восемнадцатого года Церковь больше не регистрировала ни рождения, ни браки, ни прочие акты гражданского состояния, после того, как на протяжении минимум шестиста лет вела клировые ведомости.
«Я смогу!», или первое искушение
Первое и, может быть, самое тяжелое искушение Великого Поста - гордость. Она раскрывается в двух формах. Первая форма гордости, которая обуревает нас - страстное желание выдержать весь Великий Пост по уставу. Мы говорим себе: «Я смогу! Я приложу все усилия! Я выдержу весь Великий пост так, как это полагается! Где сказано без масла, значит, без масла. Где без еды, значит, без еды. Где до звезды, значит, до звезды. Где сухоядение, значит, сухоядение».
В этой гордости проявляется в значительной степени дух неофитства, дух детства, школярного отношения. Гордость здесь в том, что человек полагается на свои силы. Знаний нет, опыта нет, духовного руководства нет, есть только лишь жаркое стремление выполнить устав.
Такое вот искушение - стремление «исполнить все». Тут возникает вопрос - что значит «все»? Ведь уставы - разные и, недалеко углубившись в историю, можно узнать, что их несколько, и они отличаются друг от друга. Встречающиеся в современных календарях отметки, когда можно есть рыбу, когда масло, когда ничего нельзя - это попытка некоего синтеза.
Итак, тот, кто хочет соблюсти весь устав Великого поста полагается на себя, что проведет весь Великий пост, «как надо».
С другой стороны, эта гордость толкает человека утвердить себя по отношению к другому: «У меня получится лучше, чем у другого. Он не сможет, а я смогу!». То есть - фарисейство: «Я не такой, как он».
Это второе искушение Великого Поста, о котором предупреждает и синаксарь в Постной Триоди, читаемый в Мясопустную неделю. Там - предупреждение перед Великим Постом, чтобы постящийся не осуждал непостящегося.
Искушение сравнения, самоутверждения за счет другого, сродни той же самой гордости, когда человек говорит: «Он не может, а я могу. Он не постится столь строго, а я пощусь».
Отсюда вытекает третье искушение - осуждение другого. Осуждение основано на самоощущении своей постящейся значимости: «Если я пощусь, как полагается по уставу, то правильный православный христианин. А тот, кто отступает от поста - не такой уж правильный».
Почему подобное искушение - осуждение другого, активизируется именно Великим Постом? Потому что именно в это время наиболее четко для всех обозначены границы поведения - пищевого, поведения в смысле развлечений, смотрения телевизора и прочее. И вот эти очевидно обозначившиеся в пост границы можно сравнивать.
Хотя нас предупреждает апостол Павел: «Едущий да не осуждает не едущего...».
Фарисейство - тоже искушение для личности христианина. В чем заключается фарисейство? Это особая тщательная набожность, которая больше всего проявляется во внешних, формальных признаках. В Евангелии, конечно, фарисей - более широкое понятие, - это представитель религиозности, в которой была и книжная мудрость, и знание закона, и, несомненно, праведная жизнь. Но фарисеи были еще и носителями идеологии, политики, социального статуса...
В наше время фарисей - это тот, кто называет себя «правильным верующим», говорит: «Я не такой, как этот грешник, не умеющий поститься».
Эта фарисейская такая черта - это искушение для всех нас. Великим постом сложно себя не сравнивать с людьми, которые либо вообще не постятся, либо постятся более мягко или более пренебрежительно.
Бабушка с пирогами
Еще одно искушение заключается в том, как мы соотносим правила поста с нашими взаимными отношениями с другими людьми. Характерный пример: человек приезжает к своей бабушке или маме, или в гости к родственникам и они хотят его угостить вкусным блюдом, специально приготовленным для него. Блюдо оказывается скоромным. Что делать? Соблюдать пост или пойти на поводу у родственников, которые ничего про пост не знают, про Церковь не знают и вообще для них пост - это некоторый вид изуверства над собою.
Многие из нас когда-нибудь могли оказаться в такой ситуации.
Возникающий вопрос по-евангельски звучит так: суббота для человека или человек для субботы? В Евангелии-то ответ очевиден, а как на практике эту метафору расшифровать в каждой конкретной ситуации?
Если каждое воскресенье уже не первый год человек приезжает к маме на обед, и мама, зная, что он постится, будет готовить ему пироги с мясом, то если каждый раз ей уступать, поста вообще не будет. Что здесь делать?
А что делать, если вы пришли в гости, а хозяева не знали, что вы поститесь? Иногда нужно сказать: «Спасибо, все очень вкусно, замечательно вы меня накормили, я благодарю вас». А в другой раз: «Извините, у меня пост, я вас предупреждал об этом, поэтому мне будет достаточно чая с хлебом».
Важно, чтобы человек был на первом месте, а не правило.
В другой ситуации, может быть, нужно отказаться от гостеприимства и сказать: «Да, люблю ваши пироги и у вас прекрасное заливное, но сегодня я его не попробую, хотя мне и жаль».
Главное, чтобы без фарисейства. Без того, чтобы наказать своих гостей или хозяев пренебрежением, когда вы хотите соблюсти букву закона, букву поста.
В наше время фарисей - это тот, кто называет себя «правильным верующим», говорит: «Я не такой, как этот грешник, не умеющий поститься».
Эта фарисейская такая черта - это искушение для всех нас. Великим постом сложно себя не сравнивать с людьми, которые либо вообще не постятся, либо постятся более мягко или более пренебрежительно.
Бабушка с пирогами
Еще одно искушение заключается в том, как мы соотносим правила поста с нашими взаимными отношениями с другими людьми. Характерный пример: человек приезжает к своей бабушке или маме, или в гости к родственникам и они хотят его угостить вкусным блюдом, специально приготовленным для него. Блюдо оказывается скоромным. Что делать? Соблюдать пост или пойти на поводу у родственников, которые ничего про пост не знают, про Церковь не знают и вообще для них пост - это некоторый вид изуверства над собою.
Многие из нас когда-нибудь могли оказаться в такой ситуации.
Возникающий вопрос по-евангельски звучит так: суббота для человека или человек для субботы? В Евангелии-то ответ очевиден, а как на практике эту метафору расшифровать в каждой конкретной ситуации?
Если каждое воскресенье уже не первый год человек приезжает к маме на обед, и мама, зная, что он постится, будет готовить ему пироги с мясом, то если каждый раз ей уступать, поста вообще не будет. Что здесь делать?
А что делать, если вы пришли в гости, а хозяева не знали, что вы поститесь? Иногда нужно сказать: «Спасибо, все очень вкусно, замечательно вы меня накормили, я благодарю вас». А в другой раз: «Извините, у меня пост, я вас предупреждал об этом, поэтому мне будет достаточно чая с хлебом».
Важно, чтобы человек был на первом месте, а не правило.
В другой ситуации, может быть, нужно отказаться от гостеприимства и сказать: «Да, люблю ваши пироги и у вас прекрасное заливное, но сегодня я его не попробую, хотя мне и жаль».
Главное, чтобы без фарисейства. Без того, чтобы наказать своих гостей или хозяев пренебрежением, когда вы хотите соблюсти букву закона, букву поста.
Там, где есть осуждение, есть и зависть - еще одно искушение Великого Поста. Можно завидовать тем, кто может чаще бывать в церкви, строже поститься... Предметов для зависти всегда легко найти, но постом - особенно, если мы хотим преуспеть, какого-то добиться результата. Тогда и появляется искушение - завидовать другому, у кого лучше получается.
Если мы придерживаемся очень строго для себя постового правила, то у нас появляется несколько искушений, которые оказываются психофизиологическим следствием этой строгости.
Напряжение, которое создается в организме и в душе человека в результате строгого поста, выливается в два психофизиологических момента. Первый - это
раздражение. Второй - уныние.
Раздражение является психофизиологической реакцией на наше внутреннее напряжение. Пост - большое серьезное напряжение.
В норме здоровый молодой мужской организм это раздражение начинает чувствовать к концу первой седмицы, если он, действительно, строго собирается поститься. Поэтому многие священники говорят: «Чего бы не есть постом, главное - не есть друг друга». То есть, раздражение не превращать в агрессию, в ссоры, в перебранки.
Это психофизиологическое искушение очень трудно миновать. Если мы о нем знаем, то мы тогда к нему готовы, а, значит, сможем что-то предпринять.
Важно понимать, что раздражение - это неизбежная реакция. У всех она наступает по-разному - у кого быстрее, у кого слабее, у кого-то только к шестой неделе, а кого то, может быть, раздражение вообще не коснется. Так бывает, но, очень редко.
Поскольку раздражение и раздражительность - грех, то, замечая это в себе, мы унываем.
Уныние - еще одно искушение. Уныние Великим постом - искушение частое, о нем много знали подвижники. Особенно уныние касалось тех подвижников, которые удалялись в уединенные кельи, в скиты, пустыню и проводили пост в одиночестве.
Одиночество, уединение, то есть состояние особой тяжести и напряжения не всем было под силу. Благословение на уединение получали далеко не все.
Уединение нам не грозит, потому что многие из нас живут в семьях, в коллективах, в шумных городах. Но мы знаем, что такое уныние.
Великий пост - это заметное, а у некоторых людей даже очень резкое, ограничение сенсорного опыта, то есть чувствительности по всем модальностям - зрительной, слуховой, тактильной, вкусовой... Если такое ограничение достаточно резкое, то психика как бы пребывает в вакууме, у нее нет внутренней чувствительности.
Да, душа человека перестраивается и достаточно быстро. «Быстро» - это значит несколько недель. Привычка к посту формируется через две-три недели.
Поначалу - тяжело. Поэтому возникает впечатление пустоты, ощущение тягости времени, внутренней скудости, скуки, скучности. И для многих это становится источником уныния. Каждый из нас когда-нибудь переживал уныние.
Чем мы компенсируем обычно уныние, как чаще всего с ним боремся? Мы его заедаем чем-нибудь, запиваем. Но Великим Постом нельзя. Что делать? Тогда могли бы компенсировать Фейсбук, сериал, книжка захватывающая. Но это - развлечение, грех, значит, тоже не пойдет.
В самом начале говорилось об искушении «я все могу». А когда появляется уныние, человек начинает чувствовать, что не справляется с задачей. «Раз уныние, значит я - грешник. А ведь другие справляются...», - думает он.
Все и это очень серьезное препятствие на пути работы духовной. Только человек, который знаком с механизмом работы духовной, который понимает в чем внутренне его суть, может справиться с возникающими проблемами. Иными словами - нужен опыт, а опыта-то как раз и нет. Потому что тот, кто опытен, тот никогда не скажет себе в первый день поста: «Я все смогу». Он скажет: «Постараюсь, а там - как получится».
Если мы придерживаемся очень строго для себя постового правила, то у нас появляется несколько искушений, которые оказываются психофизиологическим следствием этой строгости.
Напряжение, которое создается в организме и в душе человека в результате строгого поста, выливается в два психофизиологических момента. Первый - это
раздражение. Второй - уныние.
Раздражение является психофизиологической реакцией на наше внутреннее напряжение. Пост - большое серьезное напряжение.
В норме здоровый молодой мужской организм это раздражение начинает чувствовать к концу первой седмицы, если он, действительно, строго собирается поститься. Поэтому многие священники говорят: «Чего бы не есть постом, главное - не есть друг друга». То есть, раздражение не превращать в агрессию, в ссоры, в перебранки.
Это психофизиологическое искушение очень трудно миновать. Если мы о нем знаем, то мы тогда к нему готовы, а, значит, сможем что-то предпринять.
Важно понимать, что раздражение - это неизбежная реакция. У всех она наступает по-разному - у кого быстрее, у кого слабее, у кого-то только к шестой неделе, а кого то, может быть, раздражение вообще не коснется. Так бывает, но, очень редко.
Поскольку раздражение и раздражительность - грех, то, замечая это в себе, мы унываем.
Уныние - еще одно искушение. Уныние Великим постом - искушение частое, о нем много знали подвижники. Особенно уныние касалось тех подвижников, которые удалялись в уединенные кельи, в скиты, пустыню и проводили пост в одиночестве.
Одиночество, уединение, то есть состояние особой тяжести и напряжения не всем было под силу. Благословение на уединение получали далеко не все.
Уединение нам не грозит, потому что многие из нас живут в семьях, в коллективах, в шумных городах. Но мы знаем, что такое уныние.
Великий пост - это заметное, а у некоторых людей даже очень резкое, ограничение сенсорного опыта, то есть чувствительности по всем модальностям - зрительной, слуховой, тактильной, вкусовой... Если такое ограничение достаточно резкое, то психика как бы пребывает в вакууме, у нее нет внутренней чувствительности.
Да, душа человека перестраивается и достаточно быстро. «Быстро» - это значит несколько недель. Привычка к посту формируется через две-три недели.
Поначалу - тяжело. Поэтому возникает впечатление пустоты, ощущение тягости времени, внутренней скудости, скуки, скучности. И для многих это становится источником уныния. Каждый из нас когда-нибудь переживал уныние.
Чем мы компенсируем обычно уныние, как чаще всего с ним боремся? Мы его заедаем чем-нибудь, запиваем. Но Великим Постом нельзя. Что делать? Тогда могли бы компенсировать Фейсбук, сериал, книжка захватывающая. Но это - развлечение, грех, значит, тоже не пойдет.
В самом начале говорилось об искушении «я все могу». А когда появляется уныние, человек начинает чувствовать, что не справляется с задачей. «Раз уныние, значит я - грешник. А ведь другие справляются...», - думает он.
Все и это очень серьезное препятствие на пути работы духовной. Только человек, который знаком с механизмом работы духовной, который понимает в чем внутренне его суть, может справиться с возникающими проблемами. Иными словами - нужен опыт, а опыта-то как раз и нет. Потому что тот, кто опытен, тот никогда не скажет себе в первый день поста: «Я все смогу». Он скажет: «Постараюсь, а там - как получится».
Мы очень зависимы от нашей психофизиологии. Зависимы, но не находимся в ее руках.
Великий Пост, несомненно, оказывает на нас серьезное воздействие. Причем на некоторых людей оказывает воздействие столь сильное, что они практически теряют работоспособность.
Для некоторых людей, имеющих определенного типа заболевания, пост просто невозможен. Люди принимают серьезные лекарства, которые так действуют на метаболизм, и потому они обязаны есть что-то скоромное - курицу, масло сливочное, творог... Значит, люди эти вообще никогда не постятся в полном смысле этого слова, и таких много.
Недавно я встретился с такими случаями, когда люди себя постом довели до обострения заболевания. В одном случае человек попал в больницу, в другом случае - успел вовремя остановиться. И в том, и в другом случае люди принесли покаяние в том, что они взялись поститься, хотя знали прекрасно о том, что будет.
Пост - это не спорт, тут нельзя ставить над собой эксперименты, надо быть очень осторожными. Церкви не нужны инвалиды к Пасхе, ни в прямом соматическом смысле, врачебном, ни в нервно-психическом смыслах. Если человек к концу поста становится не только раздражительным, но агрессивным, начинает грубить и ссорится с каждым - это означает, что пост ему пошел во вред, а не на пользу, что никакой духовной пользы, а наоборот духовной вред.
Надо иметь в виду, что даже если организм готов выдерживать весь Великий Пост, хотя бы в общих чертах, это все равно огромная нагрузка. Перестраивается весь обмен веществ в организме, перестраивается психологический фон, перестраиваются некоторые психологические функции.
Например, при снижении уровня сахара, у нас довольно заметно снижается зрение. Иногда сахар падает настолько, что голова кружится. Но головокружения - не цель Великого поста.
Также надо знать, что при отсутствии белка в организме многие психофизиологические функции перестраиваются так, что начинают вырабатываться другие гормоны и ферменты. Вот этого мы уже заметить не можем. Зато можем испытывать последствия: галлюцинации, ниоткуда появляющиеся реакции, чувства. Это иногда могут быть реакции как эйфории, так и агрессии, которые никакого отношения не будут иметь ни к молитве, ни к Таинствам, ни к каким-то собственным духовным размышлениям. Они будут чисто физиологического характера. Так же могут появляться не только уныние и раздражения, но и чувство отчаяния, вплоть до суицидальных мыслей. Человек, который чересчур строго постится, может даже и не заметить, как появятся эти мысли в голове, и они будут иметь характер, повторяю, чисто психофизиологический.
Надо знать это, иметь в виду, что такое бывает. Тот, кто знает, тот уже вооружен.
Наше тело, наш организм - это очень тонко устроенный хрустальный дворец. Его очень легко разрушить, легко сдвинуть с точки равновесия. Кроме того, Великий Пост - это всегда весна. Наша русская весна - тяжелое испытание для организма. И когда два фактора соединяются, то, значит, на нас возрастает внешняя нагрузка. Мы лишаемся сил, ресурсов, дополнительного отдыха, сна.
Если все это не уравновешивается количеством богослужений, не уравновешивается тем духовным интеллектуальным поиском в текстах и смыслах Великого поста, не уравновешивается достаточно глубоким анализом себя, пережить Великий Пост очень тяжело.
Действительно, такой психофизиологический сдвиг позволяет увидеть многие свои страсти. Когда вода отступает в отлив, обнажается дно, а там лежит всякое. Так и в душе человеческой, когда наступает этот сенсорный голод, тогда там обнажаются очень многие вещи. Постом легко заметить в себе самые разные, даже никогда не замечаемые, негативные явления, страсти, грехи, пороки, привычки, навыки. Если эта сторона поста не уравновешивает ту сторону пищевой недостаточности, то тогда происходит искажение и ощущение пустоты, отсутствие ресурсов, отсутствие сил продолжать и, что самое страшное, утрата смысла зачем все это нужно.
На 4-5 неделе может появиться ощущение не только утраты смысла, но и ощущение того, что это вообще злонамеренный заговор Церкви против несчастного слабого человека. Это не слова, которые сами по себе рождаются, вспомните легенду о Великом Инквизиторе, что говорит Инквизитор Христу? Он говорит: «Вы заставили людей нести такие тяжелые обязанности, которые люди понести не могут!».
Действительно, люди иногда, особенно встречаясь с церковными требованиями и уставами, говорят: «Это невозможно понести! Это какое-то издевательство над людьми! Это для каких-то железобетонных людей все создано!». И на самом деле, если мы попытаемся с точки зрения современной медицины оценить весь устав, который мы читаем в Типиконе Великого Поста, то можем сказать, что это не для современного человека.
К тому же мы страна северная, а постимся строже, чем постятся ныне греки и болгары, например, у них нет такого строгого поста. При том, что у них тепло, больше овощей, и вообще воздух питательный, в отличие от нашего.
Я призываю всех к бережному и заботливому отношению к себе.
Сегодня выполнить уставы великопостные никто не сможет, если не откажется от мира сего, не поселится в монастыре и будет только и делать, что соблюдать устав, ходить на службу. Внутри церковной ограды весь этот устав, в принципе, можно осилить. При этом, не работая, не выполняя никаких послушаний, которые отрывают человека от службы.
Но большинству из нас, живущих обычной жизнью, имеющих семейные обязанности, рабочие обязанности, выполнить все это так, как написано в Типиконе, не представляется возможным.
Как сказал один священник: «Ваш пост - ваша ответственность». То есть надлежит, на мой взгляд, выбрать каждому для себя ту меру и то качество поста, которое он реально, по опыту своему, по знанию своему, может понести. Для кого-то это будет полный отказ от мяса, масла, сыра, рыбы и всего прочего, а для кого-то - отказ от варенья, от сладостей, потому что для одного мясо важнее, чем все другое и ему отказаться от мяса трудно, а другому мясо - ничто, ему отказаться от сладостей гораздо труднее. А другому не варенье, а какие-нибудь пончики и печенья, а третьему сериалы.
Следующее искушение, не менее часто встречающееся, чем остальные - это самооправдание. Когда у человека не получается достичь поставленной задачи, он, испытывая уныние и даже внутреннее унижение, начинает отказываться от всех правил Великого Поста. Уже без всяких причин он нарушает духовную дисциплину, находя себе оправдание.
Внутренняя мифология самооправдания работает очень хорошо и это
самооправдание, как раз, может быть, серьезное и умственное, и эмоциональное искушение. Потому, что является самозащитой. Самозащита от покаяния, от смирения.
Самооправдание нам нужно, когда мы встречаемся с человеком, который постится и не отступает от поста или наоборот, когда мы встречаемся с человеком, который спрашивает: «А ты постишься?» И тут же мы начинаем что-то придумывать себе, чтобы выглядеть в своих глазах, в его глазах иначе, чем в реальности.
Самооправдание, оно такое же, как осуждение - там мы осуждаем других, здесь мы избегаем осуждения себя и находим для себя определенные причины.
Есть еще одно искушение - магизм. Магизм Великого Поста похож на всякий магизм, но у него есть особые черты.
Например, недавно я узнал, что одна женщина пострадала, у нее украли сумку со всем содержимым. Там был и мобильный телефон, и компьютер, и документы, и деньги. Очень обидно, неприятно.
Через некоторое время у нее случается еще одно несчастье - при падении муж получил довольно сильные повреждения. Эта женщина говорит мне: «Вот, батюшка, что сказать - Великий пост!».
Что это означает? Где и с какой стати родилась идея, что Великим постом будут обязательно искушения подобного рода?! Где это написано?
Получается, что постом мы оказываемся беззащитными перед злом, но так ли это? Нет! Нет такого церковного учения. Потому что Господь нас никогда не оставляет, всегда удерживает в Своей любви и заботе.
Так что такие искушения Великого Поста - это магическое суеверие, не имеющее отношение к религии. Оно было привнесено в православие и оказалось живучим! Мы верим, что Великим постом будут искушения такого, магического рода. Будто Богу угодно, чтобы люди страдали, кто-то потерял вещи, кто-то упал, кто-то разбился, кто-то в больницу попал. Можно подумать, что Господь, как Духовник, ведет человека к Пасхе через его несчастья, через болезни. Но может ли такое быть? Евангельская ли это вера? Конечно, нет!
Но вот начинается пост, и все друг другу говорят: «Ну, вот, сейчас начнутся искушения Великого Поста, будут происходить разные неприятные случаи». Откуда? Кто их приготовил? Мне бывает, как пастырю, очень трудно убедить людей, что причины своих бед надо искать где-то в другом месте, если вообще надо их искать. Потому что иногда совершающиеся беды не нуждаются ни в каком объяснении. Они нуждаются в том, чтобы мы позаботились о себе и о своих близких.
Это ведь уже настоящее искушение - все объяснить, угадать замысел Божий. Как будто мы знаем судьбы мира, мы знаем свои судьбы, судьбы ближних и пытаемся объяснить друг другу и себе самим, что «со мной это произошло, потому что...».
Если мы сталкиваемся с какими-то необъяснимыми, трудными загадками своей собственной жизни, жизни семьи и родственников, то, может быть, ничего объяснять не надо? Может быть, просто надо принять со смирением то, что выпало на нашу долю и прожить это?!
В любом случае это, конечно, духовная задача.
Внутренняя мифология самооправдания работает очень хорошо и это
самооправдание, как раз, может быть, серьезное и умственное, и эмоциональное искушение. Потому, что является самозащитой. Самозащита от покаяния, от смирения.
Самооправдание нам нужно, когда мы встречаемся с человеком, который постится и не отступает от поста или наоборот, когда мы встречаемся с человеком, который спрашивает: «А ты постишься?» И тут же мы начинаем что-то придумывать себе, чтобы выглядеть в своих глазах, в его глазах иначе, чем в реальности.
Самооправдание, оно такое же, как осуждение - там мы осуждаем других, здесь мы избегаем осуждения себя и находим для себя определенные причины.
Есть еще одно искушение - магизм. Магизм Великого Поста похож на всякий магизм, но у него есть особые черты.
Например, недавно я узнал, что одна женщина пострадала, у нее украли сумку со всем содержимым. Там был и мобильный телефон, и компьютер, и документы, и деньги. Очень обидно, неприятно.
Через некоторое время у нее случается еще одно несчастье - при падении муж получил довольно сильные повреждения. Эта женщина говорит мне: «Вот, батюшка, что сказать - Великий пост!».
Что это означает? Где и с какой стати родилась идея, что Великим постом будут обязательно искушения подобного рода?! Где это написано?
Получается, что постом мы оказываемся беззащитными перед злом, но так ли это? Нет! Нет такого церковного учения. Потому что Господь нас никогда не оставляет, всегда удерживает в Своей любви и заботе.
Так что такие искушения Великого Поста - это магическое суеверие, не имеющее отношение к религии. Оно было привнесено в православие и оказалось живучим! Мы верим, что Великим постом будут искушения такого, магического рода. Будто Богу угодно, чтобы люди страдали, кто-то потерял вещи, кто-то упал, кто-то разбился, кто-то в больницу попал. Можно подумать, что Господь, как Духовник, ведет человека к Пасхе через его несчастья, через болезни. Но может ли такое быть? Евангельская ли это вера? Конечно, нет!
Но вот начинается пост, и все друг другу говорят: «Ну, вот, сейчас начнутся искушения Великого Поста, будут происходить разные неприятные случаи». Откуда? Кто их приготовил? Мне бывает, как пастырю, очень трудно убедить людей, что причины своих бед надо искать где-то в другом месте, если вообще надо их искать. Потому что иногда совершающиеся беды не нуждаются ни в каком объяснении. Они нуждаются в том, чтобы мы позаботились о себе и о своих близких.
Это ведь уже настоящее искушение - все объяснить, угадать замысел Божий. Как будто мы знаем судьбы мира, мы знаем свои судьбы, судьбы ближних и пытаемся объяснить друг другу и себе самим, что «со мной это произошло, потому что...».
Если мы сталкиваемся с какими-то необъяснимыми, трудными загадками своей собственной жизни, жизни семьи и родственников, то, может быть, ничего объяснять не надо? Может быть, просто надо принять со смирением то, что выпало на нашу долю и прожить это?!
В любом случае это, конечно, духовная задача.
Так вот, мера поста каждого определяется им самим. В той степени, в какой это, действительно, выполнимо. Не с точки зрения вообще физической или моральной, а с точки зрения его рабочего графика, его ответственностей - рабочей, семейной, церковной и так далее. Каждый для себя выбирает меру поста, и если он не уверен в том, что так можно поступать, то он с этой продуманной мини-программой идет к священнику, рассказывает, объясняет и говорит: «Благословите».
Очень важно знать богослужения Великого Поста и поставить себе задачу какие-то службы посещать обязательно, какие - желательно посетить, и без каких в этом году придется обойтись.
Это уже будет не отрицательное, а положительное напряжение Великого Поста, напряжение более деятельного участия в богослужениях Церкви. Оно благодатно, потому что наполняет не только мелодикой звучания, не только дает познание устава богослужебного, но еще дает и смыслы. Для этого можно взять и книги, можно скачать какие-то тексты, а можно вообще какие-то записи скачать и слушать, разбираться в сложном великопостном уставе.
Еще можно поставить себе задачу, пусть маленькую, которая относилась бы к тому, что мы сейчас называем благотворительностью. Может быть, это будет посещение бабушек, дальних родственников, близких, может быть, - какая-то милостыня. Иными словами-то, что мы сделаем для ближнего своего. Пусть это будет маленькая задача, но сделанная не удовольствия ради, а Христа ради.
Каждый может выбрать себе Великим постом маленькое аскетическое упражнение, направленное на решение какой-то своей духовной задачи. Это может касаться покаяния, прощения какой-то обиды, задача какого-то самоанализа, попытка посмотреть в глаза какой-то привычке.
Вот так, создав мини-программу себе на Великий пост, умеренную, уравновешенную богослужением и молитвой, связанную с какими-то делами и своим внутренним миром, можно продуктивно пройти Великий Пост.
Очень важно знать богослужения Великого Поста и поставить себе задачу какие-то службы посещать обязательно, какие - желательно посетить, и без каких в этом году придется обойтись.
Это уже будет не отрицательное, а положительное напряжение Великого Поста, напряжение более деятельного участия в богослужениях Церкви. Оно благодатно, потому что наполняет не только мелодикой звучания, не только дает познание устава богослужебного, но еще дает и смыслы. Для этого можно взять и книги, можно скачать какие-то тексты, а можно вообще какие-то записи скачать и слушать, разбираться в сложном великопостном уставе.
Еще можно поставить себе задачу, пусть маленькую, которая относилась бы к тому, что мы сейчас называем благотворительностью. Может быть, это будет посещение бабушек, дальних родственников, близких, может быть, - какая-то милостыня. Иными словами-то, что мы сделаем для ближнего своего. Пусть это будет маленькая задача, но сделанная не удовольствия ради, а Христа ради.
Каждый может выбрать себе Великим постом маленькое аскетическое упражнение, направленное на решение какой-то своей духовной задачи. Это может касаться покаяния, прощения какой-то обиды, задача какого-то самоанализа, попытка посмотреть в глаза какой-то привычке.
Вот так, создав мини-программу себе на Великий пост, умеренную, уравновешенную богослужением и молитвой, связанную с какими-то делами и своим внутренним миром, можно продуктивно пройти Великий Пост.
Бог в каждом из нас
Присутствие Бога в человеке раскрывается, во-первых, в его первозданной природе. Во-вторых, в бесконечной любви к нему.
Бог сотворил человека «по образу и подобию» Себя. Человек есть «образ великолепного Первообраза». Человек весь, в своей телесной и духовной природе, проникнут Божьим присутствием.
Бог присутствует в человеке Своим замыслом, Своим образом. Познавая себя в своих духовных глубинах, человек может духовно видеть «образ Первообраза». Бог присутствует в человеке в виде Своего образа.
Образ Божий в человеке проявляется через черты образа. Это такие качества, которые отличают человека от всех других созданий. Основу человеческой личности составляют такие фундаментальные черты, которые непременно существуют в каждом человеческом существе. Эти черты даны личности человека Богом при его творении (Бытие 1, 27). Черты эти вот какие: свобода, духовность, творчество, интеллект. Не рожденный еще ребенок, подросток, взрослый, преступник, тяжело больной – каждый человек есть образ и подобие Божие.
Образ Божий в человеке неистребим. Это означает, что как ни был болен человек телесными или душевными болезнями – образ Божий в нем остается. Каким бы грешником ни был человек – образ Божий в нем есть. Как бы сам себя ни унижал человек, или не был унижен другим – он все равно есть «по образу Божьему» сотворенный человек. Как низко о себе человек не помышляет – он, тем не менее, есть образ Первообраза. Даже если человек не верит в Создавшего его, он есть Его образ.
Каждая черта образа Божьего в человеке есть возможность, а не данность. Человеку дано стать зрелой личностью, в которой эти черты становятся реальностью. Но достичь такой зрелости непросто. Зрелось - это путь и цель духовного пути и развития. Можно сказать, что каждый человек потенциально имеет в себе все черты образа Божьего, Но реализовать свое призвание удается не всем.
Зрелость личности человека - это духовный идеал, в котором образ Божий является онтологической основой – основой бытия.
На пути к достижению духовного идеала человеку препятствуют несколько печальных обстоятельств: первородный грех, незрелость личности (инфантильность) и собственная греховность. Преодолеть их – дело самого человека, но Бог всегда помогает человеку на этом пути. Бог дал человеку Откровение, Сам явился спасти человека от смерти и разрушения и постоянно присутствует в жизни человека Своей благодатной силой.
Бог сотворил человека «по образу и подобию» Себя. Человек есть «образ великолепного Первообраза». Человек весь, в своей телесной и духовной природе, проникнут Божьим присутствием.
Бог присутствует в человеке Своим замыслом, Своим образом. Познавая себя в своих духовных глубинах, человек может духовно видеть «образ Первообраза». Бог присутствует в человеке в виде Своего образа.
Образ Божий в человеке проявляется через черты образа. Это такие качества, которые отличают человека от всех других созданий. Основу человеческой личности составляют такие фундаментальные черты, которые непременно существуют в каждом человеческом существе. Эти черты даны личности человека Богом при его творении (Бытие 1, 27). Черты эти вот какие: свобода, духовность, творчество, интеллект. Не рожденный еще ребенок, подросток, взрослый, преступник, тяжело больной – каждый человек есть образ и подобие Божие.
Образ Божий в человеке неистребим. Это означает, что как ни был болен человек телесными или душевными болезнями – образ Божий в нем остается. Каким бы грешником ни был человек – образ Божий в нем есть. Как бы сам себя ни унижал человек, или не был унижен другим – он все равно есть «по образу Божьему» сотворенный человек. Как низко о себе человек не помышляет – он, тем не менее, есть образ Первообраза. Даже если человек не верит в Создавшего его, он есть Его образ.
Каждая черта образа Божьего в человеке есть возможность, а не данность. Человеку дано стать зрелой личностью, в которой эти черты становятся реальностью. Но достичь такой зрелости непросто. Зрелось - это путь и цель духовного пути и развития. Можно сказать, что каждый человек потенциально имеет в себе все черты образа Божьего, Но реализовать свое призвание удается не всем.
Зрелость личности человека - это духовный идеал, в котором образ Божий является онтологической основой – основой бытия.
На пути к достижению духовного идеала человеку препятствуют несколько печальных обстоятельств: первородный грех, незрелость личности (инфантильность) и собственная греховность. Преодолеть их – дело самого человека, но Бог всегда помогает человеку на этом пути. Бог дал человеку Откровение, Сам явился спасти человека от смерти и разрушения и постоянно присутствует в жизни человека Своей благодатной силой.
Благодать Божья – это невидимая духовная сила, которая всегда направлена от Бога в мир (ради человека) и к самому человеку. Благодать это духовная энергия, Божье действование в тварном мире. Это сверхъестественная сила, которая посылается в мир Богом и только Богом. Нигде и ни от кого более благодать исходить не может. Благодать Божья присутствует в мире и в человеке только по воле Бога. Она не присутствует в мире сама по себе. Благодать не принадлежит себе, так она есть действование Бога, и не может действовать сама. Своей воли у неё нет. Также и человек не может распоряжаться Божьей благодатью по своему желанию. Человек может принимать благодать, но только в том назначении, в котором Бог направлял её человеку.
При этом человек остается свободен принимать благодать или нет. Благодарность или отказ – вот два отношения человека к Божьей благодати.
Почему человек может отказаться от благодати. Во-первых, благодать может показаться человеку несовпадающей с его эгоистическими или греховными наклонностями. Во-вторых, человек может испугаться действия благодати. В-третьих, человек может испугаться ответственности. Ведь благодать, как дар, дана для чего-то, стало быть человеку придется отвечать за то, для чего он получает дар. А если дар не получен, то и отвечать не придется. В четвертых, отвержение благодати может быть основано на безверии и богоборчестве.
Принятие человеком Божьей благодати начинается с её признания. Не всегда человеку легко познать, что это Бог дает ему нечто, за чем стоит благодать. А принимая благодатный дар человек принимает и наказ Божий. Бог не просто дает, но направляет человека к конкретной цели, конкретному качеству. Принимая благодатный дар человек, получает и направление действия. Благодать становится и силой, и направлением применения силы. Выражаясь современным языком, человек получает «инструкцию» по применению. Но прочитать её непросто. Язык, на котором она написана - духовный язык сердца. Чтобы его знать – необходимо очищение сердца от страстей, умное духовное «зрение» и молитвенный дух.
Благодать Божья почти всегда присутствует в нас. Но иногда Бог оставляет нас наедине с нашими природными силами. Возможно, Он оставляет нас для того, чтобы мы могли опытно знать, что мы есть без Бога и Его благодати. Такое состояние святые отцы христианства называли богооставленностью. Преподобный Максим Исповедник (VII век) называл 4 вида богооставленности, один из которых пережил Иисус Христос в Гефсиманском саду и на Голгофе. Для человека это невыносимо тяжкое состояние, переживаемое как душевное мучение схожее с отчаянием, депрессией и апатией.
Присутствуя в человеке, благодать Божья лишь иногда открывается как таковая. Такие откровения мы познаем как явления Бога в душе. Чаще благодать скрыто действует в нас.
Иногда Бог благодатно присутствует в мире, окружающем нас, чтобы сверхъестественно сопутствовать нашему спасению. Часто такие случаи мы называем чудесами.
Скрыто действуя в человеке, благодать проявляется самыми разнообразными способами: силами ума, сознания и совести, эмоционально, в волевых актах, в желаниях, в любви и милосердии. Иными словами, благодать является в человеке в виде собственных человеческих энергий. По словами преподобного Макария Египетского, благодать так поступает в нас, чтобы придать собственным действованиям человека больше веры в себя и укрепить самостояние личности.
Действуя в человеке, Бог укрепляет его силы, открывает ему тайны знаний (insite), дает любовь, милость, освещает совесть, восстанавливает память. И все это Бог делает как бы естественными силами в нас, нашими способностями и качествами, принадлежщими нашей природе. Сверхъестественные силы благодати нелегко отличить от своих собственных. Но иногда, явление Божьей силы так очевидно, что человек легко убеждается – Бог с ним. Это вовсе не значит, что Сам Бог своей Сущностью приходит в человека. Если мы говорим, что Бог в нас, это значит, что Бог Своей божественной силой обитает (И Слово стало плотию, и обитало с нами ( Иоанн 1, 14) в каждом из нас.
При этом человек остается свободен принимать благодать или нет. Благодарность или отказ – вот два отношения человека к Божьей благодати.
Почему человек может отказаться от благодати. Во-первых, благодать может показаться человеку несовпадающей с его эгоистическими или греховными наклонностями. Во-вторых, человек может испугаться действия благодати. В-третьих, человек может испугаться ответственности. Ведь благодать, как дар, дана для чего-то, стало быть человеку придется отвечать за то, для чего он получает дар. А если дар не получен, то и отвечать не придется. В четвертых, отвержение благодати может быть основано на безверии и богоборчестве.
Принятие человеком Божьей благодати начинается с её признания. Не всегда человеку легко познать, что это Бог дает ему нечто, за чем стоит благодать. А принимая благодатный дар человек принимает и наказ Божий. Бог не просто дает, но направляет человека к конкретной цели, конкретному качеству. Принимая благодатный дар человек, получает и направление действия. Благодать становится и силой, и направлением применения силы. Выражаясь современным языком, человек получает «инструкцию» по применению. Но прочитать её непросто. Язык, на котором она написана - духовный язык сердца. Чтобы его знать – необходимо очищение сердца от страстей, умное духовное «зрение» и молитвенный дух.
Благодать Божья почти всегда присутствует в нас. Но иногда Бог оставляет нас наедине с нашими природными силами. Возможно, Он оставляет нас для того, чтобы мы могли опытно знать, что мы есть без Бога и Его благодати. Такое состояние святые отцы христианства называли богооставленностью. Преподобный Максим Исповедник (VII век) называл 4 вида богооставленности, один из которых пережил Иисус Христос в Гефсиманском саду и на Голгофе. Для человека это невыносимо тяжкое состояние, переживаемое как душевное мучение схожее с отчаянием, депрессией и апатией.
Присутствуя в человеке, благодать Божья лишь иногда открывается как таковая. Такие откровения мы познаем как явления Бога в душе. Чаще благодать скрыто действует в нас.
Иногда Бог благодатно присутствует в мире, окружающем нас, чтобы сверхъестественно сопутствовать нашему спасению. Часто такие случаи мы называем чудесами.
Скрыто действуя в человеке, благодать проявляется самыми разнообразными способами: силами ума, сознания и совести, эмоционально, в волевых актах, в желаниях, в любви и милосердии. Иными словами, благодать является в человеке в виде собственных человеческих энергий. По словами преподобного Макария Египетского, благодать так поступает в нас, чтобы придать собственным действованиям человека больше веры в себя и укрепить самостояние личности.
Действуя в человеке, Бог укрепляет его силы, открывает ему тайны знаний (insite), дает любовь, милость, освещает совесть, восстанавливает память. И все это Бог делает как бы естественными силами в нас, нашими способностями и качествами, принадлежщими нашей природе. Сверхъестественные силы благодати нелегко отличить от своих собственных. Но иногда, явление Божьей силы так очевидно, что человек легко убеждается – Бог с ним. Это вовсе не значит, что Сам Бог своей Сущностью приходит в человека. Если мы говорим, что Бог в нас, это значит, что Бог Своей божественной силой обитает (И Слово стало плотию, и обитало с нами ( Иоанн 1, 14) в каждом из нас.
Учение о том, что Бог своей благодатью, образно выражаясь, держит весь мир, является неотъемлемой частью христианского учения. Имя Бога – Вседержитель – означает, что Бог «держит» все, весь мир. Держит, значит поддерживает, дает силу, закон естества, определяет меру времени и пространства, временно отменяет законы и вновь их насаждает, включает в историю сверхъестественные силы и останавливает течение естественных перемен. Все это, и бесконечно многое другое, является постоянным с того момента, как мир «начал быть» (Иоанн 1, 3). Бог Вседержитель вольно, а не имманентно или трансцендентно, присутствует в мире и человеке. Это означает, что Бог по Своему желанию, решению и Своей воле действует в мире и человеке. Им движет только любовь, а не необходимость или закон, или иные причины. Бог Вседержитель – имя Бога, который присутствует в жизни человека, и человечества в целом, устраивая все человеческие судьбы. Бог действует так, что польза каждого из нас соединяется Богом не противоречиво и не разрушительно, а созидательно для всех. Бог ткет судьбы всего человечества с любовью и пользой для каждого. И только собственная воля человека и всех людей, изменяет эту картину мира. Человек своей разрушительной греховной волей, будучи свободным, нарушает волю Бога и вмешивается в Его благой промысел.
Бог Вседержитель все направляет для блага человека, для его спасения. И потому Он именуется нами, христианами, Спасителем. Это Его особый промысел, который направлен к спасению каждой души.
Бог Вседержитель и Спаситель присутствует в жизни каждого человека, в каждом из нас. Но это присутствие не насилует свободу человека. Человек остается свободным даже тогда, когда он осознанно отвергает Божью помощь, когда он отчетливо видит Божью благодать, направленную к его пользе и спасению. Свою свободу человек может использовать против собственной пользы, которая всегда в Боге и действии Его благодати. Но Бог, присутствуя в нас, нисколько не стесняет нашу свободу и волю. Так что Божье присутствие может быть нами принято, а может и не принято. Но это само не отделяет нас от Бога. Бог не покидает нас, не «обижается» на нас за нашу неблагодарность. И только мы сами может уйти от Господа в дальнюю сторону (От Луки 15, 13).
Бог Вседержитель все направляет для блага человека, для его спасения. И потому Он именуется нами, христианами, Спасителем. Это Его особый промысел, который направлен к спасению каждой души.
Бог Вседержитель и Спаситель присутствует в жизни каждого человека, в каждом из нас. Но это присутствие не насилует свободу человека. Человек остается свободным даже тогда, когда он осознанно отвергает Божью помощь, когда он отчетливо видит Божью благодать, направленную к его пользе и спасению. Свою свободу человек может использовать против собственной пользы, которая всегда в Боге и действии Его благодати. Но Бог, присутствуя в нас, нисколько не стесняет нашу свободу и волю. Так что Божье присутствие может быть нами принято, а может и не принято. Но это само не отделяет нас от Бога. Бог не покидает нас, не «обижается» на нас за нашу неблагодарность. И только мы сами может уйти от Господа в дальнюю сторону (От Луки 15, 13).
Естественные силы души человека есть его душевная природа. Она устроена Господом Богом прекрасно, но грехопадение человека отчасти исказило природу человека. Отчасти – это значит, что природа, искаженная грехом, тем не менее, остается прекрасной и сильной, хотя и не так, как это было в раю. Природа повреждена, но повержена, не отменена. Тем не менее, слишком часто Бог вмешивается в естественную жизнь человека, что дать необходимую свежесть и новизну нашим душевным силам.
Силы души – это данные душе энергии: духовность, познание, влечение, творчество, воля, свобода, слово. В той или иной степени, большинство святых отцов и учителей христианства придавали душе эти энергии или силы. Вся жизнь человека может быть проявлением этих душевных энергий. Для нашей темы важно, что все эти энергии, так или иначе, есть отражение божественных свойств и явлений.
Одно из проявлений сил души – психические и духовные свойства человека.
Психические свойства человека.
Психические свойства понимаются нами как проявление сил души. Механизм их сложен и составляет суть возрастной психологии, психологии развития и психологии личности. Но с нашей точки зрения, все они есть проявлений душевных энергий.
Стремление к познанию, проявляемое в неукротимом любопытстве, жажде знаний, способности проникать в суть вещей, научности – все это неисчерпаемая познавательная сила души. Душевная сила не предметная и не конкретная, но она наполняет первичную активность ребенка и способность старика к новым знаниям и умственным навыкам.
Любовь, влюбленность, дружба, влечение к другому – все это проявление любовной силы души. Это такая сила, которая влечет человека к другому, к Богу, к людям, ко всем тварям, ко всему Божьему миру.
То же касается творчества и свободы, стремление к которым наполняет путь развития личности. И это так, потому что Бог сделал таким человека и поощряет его к поиску свободы и к творчеству.
Одно из ярких и прекрасных проявлений божественных сил души - словесность человека. Человеку дано слово, так как и Бог есть Слово (Иоанн 1,1).
Силы души – это данные душе энергии: духовность, познание, влечение, творчество, воля, свобода, слово. В той или иной степени, большинство святых отцов и учителей христианства придавали душе эти энергии или силы. Вся жизнь человека может быть проявлением этих душевных энергий. Для нашей темы важно, что все эти энергии, так или иначе, есть отражение божественных свойств и явлений.
Одно из проявлений сил души – психические и духовные свойства человека.
Психические свойства человека.
Психические свойства понимаются нами как проявление сил души. Механизм их сложен и составляет суть возрастной психологии, психологии развития и психологии личности. Но с нашей точки зрения, все они есть проявлений душевных энергий.
Стремление к познанию, проявляемое в неукротимом любопытстве, жажде знаний, способности проникать в суть вещей, научности – все это неисчерпаемая познавательная сила души. Душевная сила не предметная и не конкретная, но она наполняет первичную активность ребенка и способность старика к новым знаниям и умственным навыкам.
Любовь, влюбленность, дружба, влечение к другому – все это проявление любовной силы души. Это такая сила, которая влечет человека к другому, к Богу, к людям, ко всем тварям, ко всему Божьему миру.
То же касается творчества и свободы, стремление к которым наполняет путь развития личности. И это так, потому что Бог сделал таким человека и поощряет его к поиску свободы и к творчеству.
Одно из ярких и прекрасных проявлений божественных сил души - словесность человека. Человеку дано слово, так как и Бог есть Слово (Иоанн 1,1).
Не всякое явление, которое человек может видеть в душе , есть от Бога. Человек может обманываться и впадать в прелесть. Обман свойственен падшей человеческой природе. Духовное зрение не истинно, если оно не очищено от страстей. А прелесть есть такое страстное состояние человека, которое как истерия, может представляться действительным заболеванием. От всего этого человек не избавлен.
Могут ли быть у человека точные и достоверные гарантии истинности явления Бога, через Его благодать. Разумеется, нет. И все же в христианской аскетике веками вырабатывались такие критерии, которые могли бы давать верные ориентиры духовного пути человека.
Среди таких ориентиров мы хотим выделить собственно психологические качества. Из них часть качеств позитивные и часть – негативные.
К первым, позитивным критериям святые отцы относят такие душевные качества человека: смирение, мирный дух, любовь, дух рассуждения, прозрачность сознания, трезвение. К негативным относят обычно эмоциональное опьянение, аффект, гордость, высокомерие, горячность, нетерпеливость. Если наличие первых качеств говорит о достоверности присутствия Божьего, то присутствие вторых, говорит скорее об одержимости или прелести.
Могут ли быть у человека точные и достоверные гарантии истинности явления Бога, через Его благодать. Разумеется, нет. И все же в христианской аскетике веками вырабатывались такие критерии, которые могли бы давать верные ориентиры духовного пути человека.
Среди таких ориентиров мы хотим выделить собственно психологические качества. Из них часть качеств позитивные и часть – негативные.
К первым, позитивным критериям святые отцы относят такие душевные качества человека: смирение, мирный дух, любовь, дух рассуждения, прозрачность сознания, трезвение. К негативным относят обычно эмоциональное опьянение, аффект, гордость, высокомерие, горячность, нетерпеливость. Если наличие первых качеств говорит о достоверности присутствия Божьего, то присутствие вторых, говорит скорее об одержимости или прелести.
Бог бесконечно долготерпилив и многомилостив к человеку. В этом проявляется Его любовь. Любовь Божия сопровождает человека по жизни, провожает его в мир иной, встречает его в Царствии Небесном. Любовь Божия была причиной творения человека, Его спасительной миссии на земле. Любовь – единственная причина участия Бога в жизни, делах и трудах человека. Именно по любви Бог посещает человека и пребывает нём (Отец Мой возлюбит его, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим. (Иоанн 14, 23). Любовь Божия приносит человеку покой и радость, милость и сострадание, тревожит его в случае необходимости помощи ближнему, возбуждает к деятельной любви и к молитве. Любовь Божия привлекает человека к взаимной с Ним любви!
Любовь Божия откликается на любовь человека, на его молитву и прошение. Именно любовь к Богу в сердце есть наиболее яркое присутствие Бога в нас. Если ты в любви – значит ты в Боге!
Любовь Божия откликается на любовь человека, на его молитву и прошение. Именно любовь к Богу в сердце есть наиболее яркое присутствие Бога в нас. Если ты в любви – значит ты в Боге!
Видео-лекции
Для перехода к материалу нажмите на заголовок
Христос Воскресе!
Христос Вескресе, радость моя!
Дорогие мои, родные мои, любимые мои! Воскрес Христос! Воистину воскрес! Воскрес, потому что иначе и быть не могло! Потому Господь, потому что начальник жизни! Потому что Кем всё создано, всякая жизнь, Им и через Него все и спасено! Всякая клеточка тела, всякий червячок, всякий листок; всякий взгляд любимых глаз – это Его творение и его победа!
Дорогие мои, родные мои, любимые мои! Воскрес Христос! Воистину воскрес! Воскрес, потому что иначе и быть не могло! Потому Господь, потому что начальник жизни! Потому что Кем всё создано, всякая жизнь, Им и через Него все и спасено! Всякая клеточка тела, всякий червячок, всякий листок; всякий взгляд любимых глаз – это Его творение и его победа!
Всё есть творение любви! Это Его любовь! Во всем Его любовь! В том, что после морозов вдруг оживает, надувается почка, а из неё вырастает листочек. В том Его любовь, что вот шел человек, а потом ударился и заплакал, а потом улыбнулся, а потом засмеялся, а потом в глазах его заблестели лучики радости!
Во всем Его творении Его любовь! Вот солнце всходит; оно велико, слишком велико для нас! Слишком много от него тепла, жара, энергии, так много, что каждая жизнь побеждает смерть, как тепло побеждает холод. Так и Господь, силой своей, Жизнью, побеждает всякую «нежизнь»! Нет ничего на свете не жизненного, чего бы Господь не оживил Своею любовь, своим словом, Своим желанием.
Это именно Он желает, чтобы мы жили! Он эту жизнь утвердил на Превечном Совете, нарек, и сказал: «Живите! Жизнь даю вам! Жизнь даю чтобы вы жили! Чтобы знали, что такое жизнь вечная. Чтобы знали, что жизнь вечная – это Господь!»
И Господь победил смерть! Всякую смерть! Всякое тление, всякую болезнь, всякое умирание.
То, что мы ныне празднуем, Пасху Великую, Торжество из торжеств, это мы празднуем в воскресение мира, воскресшего Человека! Мы празднуем, что человек от ныне бессмертен, что побеждена смерть! Совсем побеждена! Это значит, что больше её нет!
Разве не знаешь, что такое воскресение? Посмотри, как воскрес Христос!
Он был мертв, мертв совершенно. Евангелист не солгал, Иисус умер на кресте, так что из прободенной Его груди текла не кровь, а вода с кровью, то, с чем не живет человеческой тело. Евангелист не солгал! Его тело, мертвое Его тело было снято с креста. Несколько человек Его снимали с креста, а не один человек. Несколько человек полагали Его во гроб. Они тело Его полагали и укрывали, руки и ноги Его укладывали; они свидетельствую: тело было бездвижно и холодно, как бывает только у мертвого человека. Они прикасались к ранам Его, которые уже не кровоточили, но и не заживали, потому что не жива была уже плоть Его. Глаза Его были закрыты. Они помазывали тело Его, которое было холодным и отвердевшим. Потому что человеческая смерть, как разлучилось тело Его и с Его душой. Потому что Он умер. Умер как человек. Он умер, то есть жизнь оставила Его тело. Не то, чтобы уснул, не то, чтобы был при смерти, не то, чтобы только показал нам смерть, не то, чтобы показалось погребающим Его. Его смерть стала реальностью. Об этом говорят евангелисты, об этом говорят отцы. И вера, которую мы приняли, не ложно исповедует смерть Воплотившегося Бога.
Смерть! Но и воскресение! И воскресение полное и неложное! Это значит, что Его тело вновь стало живым! Из мертвенно-бледного – стало жизненно-кровным; из холодного – стало горячим. Из неподвижного Он стал пребывающим везде, из молчащего стал проповедующим! Из погребенного, стал Дающим жизнь! Полностью была побеждена в нем смерть!
И не думай, что воскресение есть только условность, и не думай, что воскресение есть только для кого-то, но не для тебя. Не думай, что воскресение – это дело будущего века, нет! Воскресение уже сейчас, для нас, для всех. Вот – реальность жизни, реальность Победы над смертью.
И пусть не пугает тебя смертный образ, образ болезни и умирания. Знаю, у тебя есть печальный опыт: ты хоронил многих друзей и родных; знаю, что клал их во гроб и покрывал саваном; что целовал холодный их лоб и руки; знаю, что закрывал крышкой гроб и опускал в могилу; знаю, что из могилы ты никого не встретил воскресшего в теле; что и год, и двадцать, и сто, но вот никто не вышел из неё, и плоть, и даже кости истлели. Знаю! Но это не смерть! Это соблазн, это образ греха, образ греховного небытия.
Если ты думал, что когда заболевает человек, тогда всякую его клеточку побеждает смерть, то это не так! Всякую его плоть. Глядя, как он страдает, как останавливается в нем жизнь, как замирает его дыхание, как перестает биться сердце, как закрываются глаза, как он перестает говорить, и молчание и холод наступают на него. Ты думал, что это смерть? Ты думал, что это насовсем? Что это навсегда?! Нет!
Человек жив в Боге! Ты думаешь, что если человек закрыл глаза, то его уже нет; если не отвечает тебе и голоса его не слышишь, то его нет? Ты думаешь, что если он похолодел, то и вся жизнь в нем закончилась? Ты думаешь, что если ты слышишь его шагов, ты чувствуешь его присутствия, то его нет?! Это не так! Об этом тебе говорит воскресший Господь!
Жизнь жительствует! Это значит, что она побеждает всякую смерть, побеждает Христом Богом, Начальником жизни! Жизнь жительствует, это значит, что жизнь сильнее! Смерть, это только иллюзия, это великий обман! Смерть это соблазн, это пытка души, это насилие над душой! Но это не победа над жизнью. Нет никакой победы у смерти! Победа есть у жизни, победа есть у Христа!
Посмотри, как совершается восход солнца. Пусть эти жаркие лучи, огромный оранжевый диск, пусть он всем своим жаром говорит тебе, что жизнь сильнее! Что жизнь поглощает смерть, а смерть поглощена Христом!
Прикоснись своему кресту, который носишь на груди, ведь это свидетельство воскресения Христова, хотя изображен на кресте распятый и уснувший плотью! Ты веруешь в смертного Бога или в воскресшего? Истинное воскресение Его с Его прославленной плотью – вот наша вера!
Подумай , такова ли твоя вера: вера в распятого и умершего или в воскресшего? Распятие предуведомление о победе над смертью! Ты победитель! Тебе дарована победа! Ты носишь в себе победу над смертью, а не семя смерть! В тебе семя вечной жизни!
Если веруешь так, то никакая болезнь, никакая тень смерти не устрашит тебя!
СИМ ПОБЕДИШЬ!
Во всем Его творении Его любовь! Вот солнце всходит; оно велико, слишком велико для нас! Слишком много от него тепла, жара, энергии, так много, что каждая жизнь побеждает смерть, как тепло побеждает холод. Так и Господь, силой своей, Жизнью, побеждает всякую «нежизнь»! Нет ничего на свете не жизненного, чего бы Господь не оживил Своею любовь, своим словом, Своим желанием.
Это именно Он желает, чтобы мы жили! Он эту жизнь утвердил на Превечном Совете, нарек, и сказал: «Живите! Жизнь даю вам! Жизнь даю чтобы вы жили! Чтобы знали, что такое жизнь вечная. Чтобы знали, что жизнь вечная – это Господь!»
И Господь победил смерть! Всякую смерть! Всякое тление, всякую болезнь, всякое умирание.
То, что мы ныне празднуем, Пасху Великую, Торжество из торжеств, это мы празднуем в воскресение мира, воскресшего Человека! Мы празднуем, что человек от ныне бессмертен, что побеждена смерть! Совсем побеждена! Это значит, что больше её нет!
Разве не знаешь, что такое воскресение? Посмотри, как воскрес Христос!
Он был мертв, мертв совершенно. Евангелист не солгал, Иисус умер на кресте, так что из прободенной Его груди текла не кровь, а вода с кровью, то, с чем не живет человеческой тело. Евангелист не солгал! Его тело, мертвое Его тело было снято с креста. Несколько человек Его снимали с креста, а не один человек. Несколько человек полагали Его во гроб. Они тело Его полагали и укрывали, руки и ноги Его укладывали; они свидетельствую: тело было бездвижно и холодно, как бывает только у мертвого человека. Они прикасались к ранам Его, которые уже не кровоточили, но и не заживали, потому что не жива была уже плоть Его. Глаза Его были закрыты. Они помазывали тело Его, которое было холодным и отвердевшим. Потому что человеческая смерть, как разлучилось тело Его и с Его душой. Потому что Он умер. Умер как человек. Он умер, то есть жизнь оставила Его тело. Не то, чтобы уснул, не то, чтобы был при смерти, не то, чтобы только показал нам смерть, не то, чтобы показалось погребающим Его. Его смерть стала реальностью. Об этом говорят евангелисты, об этом говорят отцы. И вера, которую мы приняли, не ложно исповедует смерть Воплотившегося Бога.
Смерть! Но и воскресение! И воскресение полное и неложное! Это значит, что Его тело вновь стало живым! Из мертвенно-бледного – стало жизненно-кровным; из холодного – стало горячим. Из неподвижного Он стал пребывающим везде, из молчащего стал проповедующим! Из погребенного, стал Дающим жизнь! Полностью была побеждена в нем смерть!
И не думай, что воскресение есть только условность, и не думай, что воскресение есть только для кого-то, но не для тебя. Не думай, что воскресение – это дело будущего века, нет! Воскресение уже сейчас, для нас, для всех. Вот – реальность жизни, реальность Победы над смертью.
И пусть не пугает тебя смертный образ, образ болезни и умирания. Знаю, у тебя есть печальный опыт: ты хоронил многих друзей и родных; знаю, что клал их во гроб и покрывал саваном; что целовал холодный их лоб и руки; знаю, что закрывал крышкой гроб и опускал в могилу; знаю, что из могилы ты никого не встретил воскресшего в теле; что и год, и двадцать, и сто, но вот никто не вышел из неё, и плоть, и даже кости истлели. Знаю! Но это не смерть! Это соблазн, это образ греха, образ греховного небытия.
Если ты думал, что когда заболевает человек, тогда всякую его клеточку побеждает смерть, то это не так! Всякую его плоть. Глядя, как он страдает, как останавливается в нем жизнь, как замирает его дыхание, как перестает биться сердце, как закрываются глаза, как он перестает говорить, и молчание и холод наступают на него. Ты думал, что это смерть? Ты думал, что это насовсем? Что это навсегда?! Нет!
Человек жив в Боге! Ты думаешь, что если человек закрыл глаза, то его уже нет; если не отвечает тебе и голоса его не слышишь, то его нет? Ты думаешь, что если он похолодел, то и вся жизнь в нем закончилась? Ты думаешь, что если ты слышишь его шагов, ты чувствуешь его присутствия, то его нет?! Это не так! Об этом тебе говорит воскресший Господь!
Жизнь жительствует! Это значит, что она побеждает всякую смерть, побеждает Христом Богом, Начальником жизни! Жизнь жительствует, это значит, что жизнь сильнее! Смерть, это только иллюзия, это великий обман! Смерть это соблазн, это пытка души, это насилие над душой! Но это не победа над жизнью. Нет никакой победы у смерти! Победа есть у жизни, победа есть у Христа!
Посмотри, как совершается восход солнца. Пусть эти жаркие лучи, огромный оранжевый диск, пусть он всем своим жаром говорит тебе, что жизнь сильнее! Что жизнь поглощает смерть, а смерть поглощена Христом!
Прикоснись своему кресту, который носишь на груди, ведь это свидетельство воскресения Христова, хотя изображен на кресте распятый и уснувший плотью! Ты веруешь в смертного Бога или в воскресшего? Истинное воскресение Его с Его прославленной плотью – вот наша вера!
Подумай , такова ли твоя вера: вера в распятого и умершего или в воскресшего? Распятие предуведомление о победе над смертью! Ты победитель! Тебе дарована победа! Ты носишь в себе победу над смертью, а не семя смерть! В тебе семя вечной жизни!
Если веруешь так, то никакая болезнь, никакая тень смерти не устрашит тебя!
СИМ ПОБЕДИШЬ!
Мужество быть личностью
С личностным качеством мужество в психотерапевтическом процессе приходится сталкиваться в самых разных аспектах. Так мужество может необходимо, чтобы встретится с негативными событиями своего прошлого; чтобы признать свои ограничения; чтобы посмотреть на свои отношения, и проч. Но непреодолимой преградой иногда становится становление личностью, так много трудностей встает на пути человека. Путь этот начинается с признания себя самим собой. Преградой в этом признании становятся собственные стереотипы, собственные мифы, то, что Джордж Келли[1] назвал личностными конструктами. Чтобы признать и принять себя, человеку порой с болью приходится отказаться от любых готовых схем и мифов. Далее, на пути познания себя требуется мужество принять себя и мир, такими, какими они оказываются здесь и сейчас. Не просто дается и смирение перед ограничениями и условиями, в которых предстоит жить и проходить свой путь.
Иными словами, личностный путь человека требует мужества быть. Эта категория становится ключевой, если мы признаем и жизненную стратегию и психотерапевтический сценарий. Мужество быть – экзистенциальная позиция человека, который выбрал бытие, а не выживание, адаптацию, иждивение, солипсизм или нарциссизм. Мужество быть – это ценностная духовная позиция, которая открывает перед человеком неограниченный горизонт изменений.
Альтернативой такой позиции можно назвать приспособление, как экзистенциальную капитуляцию, когда во важнейших смыслах бытия человек избирает то, что ему навязывает социум, семья или он сам себе (мифы, стереотипы, установки). Это то, что Джонатан Раскин[2] назвал социальным конструктом (Социальный конструктивизм), наряду с личностным конструктом Келли. В этой альтернативе реализуется личностная осторожность и пассивность, тогда как мужество быть – это риск, поиск и новаторство и творчество.
Мужество быть – это преодоление, творчество, созидание, упорный труд. Приспособление или адаптация, кажется легкой, не требующей мужества, страданий. Но это иллюзия. Приспособление лишает экзистенциального исхода, т.е. прорыва в новое, неизведанное, в будущее.
Однажды, ко мне обратился мужчина, страдающий алкоголизмом. Он расскал, что три раза в своей жизни он совершил одну и тут же ошибку: ему предлагали повышение в должности, более интересную работу и повышение оклада, а он впадал в запой. Он признался, что страх новой ответственности пересиливал желание новой интересной работы. Алкоголический срыв защищал его (бессознательно, конечно) от необхоимости мобилизовать все свои силы на новую деятельность и новую ответственность. Предложение требовало мужества, а он избегал этого, прячась в зависимость.
Мужество быть – это путь в одиночество, так как это следование по пути собственного бытия – это следование в уникальном и неповторимом мире. Только в начале пути есть вожатый, руководитель, учитель, отец, но далее человек должен идти один, хотя он идет в Богу и Бог идет с ним. Мужество быть – есть мужество быть одному. Не в смысле изоляции, в смысле своей оригинальности и уникальности. Идущий впереди всегда одинок, он принимает на себя удар неизвестности, он прокладывает дорогу, он ищет путь. У него нет ведущего, он сам ведущий. Он один. У ведущего нет партнеров. Уникальность и самобытность обречена на чувства одиночества.
В работе с профессиональным выгоранием клиент однажды пожаловался на то, всякий раз, когда ему приходилось принимать трудные решения, он обижался на своих коллег, что они не разделяют с ним ответственность. «Понимаете, как только нам всем нужно было переходить на новый режим, решение приходилось принимать только мне! Никто не хотел помогать! Знаете как трудно брать всё на себя? Я безумно устал!» Его не трудно понять, очень тяжело ощущать себя без поддержки и помощи. Но это и есть моменты подлинного лидерства – идти вперед. Мужественно прокладывать путь себе и другим. Мужество быть.
Мужество быть это риск и, стало быть, смелость. Идти вперед и брать на себя ответственность за верность пути. Смелость дает силу, страх сковывает. В конце концов мужество это готовность рисковать совершить ошибки, встречать неудачи, оказываться неправым, совершать грех.
Бытие включает в себя жизнь и жизнь вечную, которая означает неисчерпаемое богатство душевных сил и духовный возможностей. Бытие – больше жизни, в нём есть и смерть, и возрождение. В этой перспективе каждое событие жизни приобретает иной смысл. Ведь то, что человек может выбрать сегодня, будет иметь последствия завтра (смысл первый), но будет иметь смысл и в будущем веке (смысл второй). За тенью жизни земной, может быть невиден смысл вечный. Но и о нём человек может думать, совершая свой выбор.
Женщина преклонных лет, вдова, рассказывала, что продолжая жизнь после смерти мужа, пересмотрела своё отношение к событиям совместной жизни. «И знаете, что я заметила? То, что я думала тогда, оказалось таким незначительным! Однажды мой муж потерял чужие деньги. Сумма была значительная. Было стыдно и страшно, как отдавать? Мы тогда лишились очень многого. Самым страшным было решение продать квартиру. Но муж настаивал, это было квартира его матери. Мы продали квартиру в Москве и жили на даче. Теперь, когда я вспоминаю это, я понимаю, что решение мужа было верным. И дело не долге, не в деньгах. Его решение повернуло всю нашу жизнь в другую сторону – мы стали семьей, куда более сплоченной, чем были. Но всё это видно после многих лет, прожитых без мужа. Его нет, а его решение имеет всё большую силу. Если бы не он, где бы мы были сейчас?»
Видеть сквозь десятилетия вперед, за пределы собственной жизни – это не просто мудрость. Это дерзновение смотреть на жизнь сквозь смерть. Мужество встречи со смертью и жизни после неё.
Мужество быть может иметь четыре события, четыре перехода, или четыре экзистенциальных исхода:
· Мужество отказаться от возврата к безмятежности младенчества.
· Мужество принять мир таким какой он есть, с готовностью страдать; принять всю неопределенность себя и мира, между Небом и землей.
· Мужество принять себя перед лицом Бога и мира; отвечать за себя и утвердить себя в этом мире, заняв свое место. Принять вертикальность космоса, открытость себя высшему.
· Мужество любить и быть растерзанным этим миром.
Первый исход человек принимает как сепарацию от родительского лона. Человек навсегда уходит из отношений «ребенок – родитель», т.е. отказывается от покровительства сильных, от защиты, от жалости. Это также означает, что человек отказывается от возврата к покою, безмятежности и комфорта. Человек навсегда отказывается от мотивации гомеостаза, и переходит гетеростазу, т.е. движется не к тому что приятно, комфортно, а к тому что дает высшее напряжение и смысл одновременно. И это мужество зрелости личности.
Второй исход – это вступление в мир, в котором есть много страданий, несправедливости, зла и гибели. Это не апология зла, а готовность жить среди этого мира. («Держи ум свой во аде, и не отчаивайся»). Мир наполнен судьбами, личностями, добром и злом, счастьем и ненавистью. Переходя в него, человек отказывается от своей «пещеры» (защиты, безопасность, границы), от свой «башни из слоновой кости»[3], ради открытости миру и готовностью быть в нём деятельностным участником. Это согласие на то, что личность оказывается на перекрестке дорог между Небом и Землею, между правдами и лжами, между добром и злом.
Третий экзистенциальный исход – благодарное принятие себя, как богоданный образ бытия. Переход на божественный престол («по образу и подобию»). Это место божье, над миром но в природе мира. Это место своё, и только своё. Это царское место, с царской ответственностью и царской властью. Как пишет Альфрид Ленгле, это мужество принять своё бытие
Четвертый исход есть любовь. Любовь, бегущая вперед[4] (не дожидающаяся приглашения, не отвечающая, но призывающая) и готовая на счастье и на страдания. Жертвенность и блаженство.
Каждая, из этих ступеней, требует напряжения всех духовных сил, самоотверженности и риска. Неудачи, ошибки и трагедии, принятые вследствии ответственности на себя, требуют много сил и духовной стойкости.
Путь психотерапии несколько иной, потому он начинается с коррекции деформированных структур личности и восполнения ресурсов. Этот путь тоже требует мужества – мужества исцеления.
Мужество первое – признание своей потребности, необходимости в исцелении. Признание своего искажения, признание неадекватности.
Например, мужчина с мужеством и печалью признает, что он инфантильная личность. Требуется не мало времени, чтобы процесс психотерапии подошел к неутешительному выводу. «Значит я инфантилен?» - спрашивает он. С грустью и печалью он замолкает и опускает голову. Некоторое время длится пауза. Затем голова поднимается. Он смотрит в окно, как бы вдаль. Мышцы на скулах перекатываются, тело напрягается. Мужчина трет кулаки, как будто готовится нанести удар. Неохотно и крайне медленно, против своей воли, он произносит по слогам: «Хорошо. Как мне из этого выбраться?» В этот короткий срок раздумья, мучительного раздумья, он смирился с тем, к чему пришел, и признал то, что очень не хотелось признавать.
Мужество признания, мужество несовершенства и неадекватности, это сила, которая противостоит острой фрустрации, стыду и чувству вины. Но мужество признать себя побеждает (хотя и не всегда) вину и стыд.
Однажды мужчина, осознав, что психотерапия не приносит ему облегчения, а, наоборот, подводит его к признанию своей деформации (речь шла о нарциссических явлениях), отказался продолжать терапию. «Я не готов сейчас ответить на все эти вопросы – сказал он – я, пожалуй перенесу на год или на два такое решение. До свиданья».
В работе с алкоголиками много времени уходит на сам факт признания алкоголизма, признания зависимости. Как известно, алкоголик считает себя в силах сказать зависимости «нет». Далеко не сразу он признает, что он этого не может. Признает, что он – алкоголик. Это очень больно. И стыдно и больно. Мужество помогает ему в этом.
Проявив мужество первое, мужество признания, личность открывает себе путь к изменениям. Но прежде чем они произойдут, предстоит избавится от призраков прошлого.
Мужество второе – «похороны» идеалов, мечтаний, стереотипов, привычек … Не секрет, что человек живет идеалами. Он их впитывает с детства. Идеалы помогают адаптироваться в социуме (социальное конструирование) и наметить себе пути развития. Однако, большинство идеалов не выдерживают столкновения с реальностью. Динамика развития личности приводит к кризисам. Кризис выявляется то или иное несоответствие идеальных конструкций реальным потребностям. Тогда рождается необходимость отказа от идеалов и мифом. В некоторых случаях приходится говорить определённо и жестоко – похороны мифа, и прежде всего мифа о себе. Подлинная работа над собой – это работа с реальным Я, а не с мифом, который зарождался в детстве. Но чтобы похронить миф о себе требуется мужество и смелость!
Мужество третье – ответственность за себя. Отказ от ожидания «доброго дяди», волшебника, царя и бога, который всё исправит. Подлинная зрелость – это ответственность за себя. Она приходит постепенно. Но если с детства до взрослости ответственность за себя не выросла, значит этот процесс обнаружится на психотерапии. Но легко сказать, да трудно сделать![5]Отвечать за себя, за ВСЕГО себя также невозможно, как и обнять мир. Адекватная ответственность[6] приходит постепенно и с усилием, с некоторым постоянным усилием. Причем, есть немало сопротивлений этому процессу. Здесь мужество это сила и постоянство, выдержка и терпение.
Мужество четвертое – принятие себя таким, каким себя можно познать. Подлинное Я может не совпадать с тем, что открывается в ходе психотерапии. Подлинные качества, мотивы и поступки могут возбуждать стыд и чувство вины. Иногда психотерапия подводит личность к шоку от себя самого. Чтобы пережить это, чтобы пройти через это, чтобы разобраться в этом требуется.
Однажды, после нескольких месяцев психотерапии один мужчина признался, что приняв себя таким, каким он себя узнал в нашей работе, решился отказаться от дальнейших изменений. Он со смирением признал, что он совсем не похож на того идеального, какого он представлял себе прежде. Но он принимает себя сегодня, и не ждет от себя иного, более подлинного. Т.е. приняв себя мужчина согласился с собой реальным, отказавшись от дальнейших изменений. Этот случай заставляет признать нас две вещи. Первое, необходимо уважать отказ от терапии, от изменений личности, если человек принимает такое решение осознанно, принимая себя, а не конфликтуя с собой. И второе, смиренное принятие себя дает ему силу жить. Можно сказать мужество быть, быть собой. Как говорит Ленгле – «иметь право быть собой».
Мужество пятое – принятие мира, таким, какой он есть. Мир не плох и не хорош. Моральные оценки здесь не к чему. Мир сложнее и, в тоже время, проще устроен чем человек. Тем не менее человек очень зависим от мира. Развитие человека проходит вместе с миром, Человек живет, как утверждал Хайдеггер, как бытие-в-мире. Он все время открыть миру и не мыслим вне его. Но филогенетически, в процессе собственного развития человек не одинаково проходит через мир, неодинаково относится к миру. Человек может воспринимать мир враждебно, и наоборот – дружественно. Но меняется не мир, а человек. Вернее его субъективное отношение к миру. И оттого, как человек относится к миру зависит развитие его зрелости. Зрелость принимает мир и как открытое и как враждебное пространство, как открытие, и как обман (терния и волчцы произрастит она тебе; Быт 3:18), как яд. Зрелость с мужеством, выдержкой и терпением принимает мир таким, каким выпадает человеку с ним столкнуться и жить. И вновь мы приходим к тому же качеству – мужеству быть.
Мужество быть – это шаг навстречу неизвестному, великому и страшному, это выбор силы и знания, которых ещё нет, и о которых нельзя ничего знать; это дерзание и смелость. Быть – значит любить и страдать одновременно, и это требует мужества.
[1] Человек в рамках теории личных конструктов — учёный, исследующий окружающий мир и самого себя. Наблюдая поведение окружающих людей, стремясь понять и спрогнозировать это поведение, человек строит свою индивидуальную систему личностных конструктов. Конструкт — основное понятие теории Джорджа Келли — это основное средство классификации объектов окружающего мира. - Келли Дж. Психология личности. Теория личных конструктов. СПб., Речь, 2000. ; Kelly, G. A. The psychology of personal constructs: Vol. 1. A theory of personality. London: Routledge.,1991.,
[2] Raskin, J. D. (2006). Constructivist theories. In J. C. Thomas & D. L. Segal (Eds.), Comprehensive handbook of personality and psychopathology. Vol. 1: Personality and everyday functioning (pp. 212—229). New York, NY: John Wiley.
[3] В эпоху романтизма метафора побега в мир творчества от проблем современности, самоизоляцию, замыкание в духовных исканиях, «оторванных» от «прозы жизни».
[4] Притча о Блудном сыне. Лк 15. Эту притчу лучше было бы назвать о «отцовской любви».
[5] Народная пословица. Есть и другие варианты: Легко сказать, да нелегко орла поймать.
Легче сказать, чем сделать
[6] Т.Е. ответственность за то, что возможно контролировать и изменить; ответственность за СВОИ чувства, мысли, желания, поступки и слова.
Альтернативой такой позиции можно назвать приспособление, как экзистенциальную капитуляцию, когда во важнейших смыслах бытия человек избирает то, что ему навязывает социум, семья или он сам себе (мифы, стереотипы, установки). Это то, что Джонатан Раскин[2] назвал социальным конструктом (Социальный конструктивизм), наряду с личностным конструктом Келли. В этой альтернативе реализуется личностная осторожность и пассивность, тогда как мужество быть – это риск, поиск и новаторство и творчество.
Мужество быть – это преодоление, творчество, созидание, упорный труд. Приспособление или адаптация, кажется легкой, не требующей мужества, страданий. Но это иллюзия. Приспособление лишает экзистенциального исхода, т.е. прорыва в новое, неизведанное, в будущее.
Однажды, ко мне обратился мужчина, страдающий алкоголизмом. Он расскал, что три раза в своей жизни он совершил одну и тут же ошибку: ему предлагали повышение в должности, более интересную работу и повышение оклада, а он впадал в запой. Он признался, что страх новой ответственности пересиливал желание новой интересной работы. Алкоголический срыв защищал его (бессознательно, конечно) от необхоимости мобилизовать все свои силы на новую деятельность и новую ответственность. Предложение требовало мужества, а он избегал этого, прячась в зависимость.
Мужество быть – это путь в одиночество, так как это следование по пути собственного бытия – это следование в уникальном и неповторимом мире. Только в начале пути есть вожатый, руководитель, учитель, отец, но далее человек должен идти один, хотя он идет в Богу и Бог идет с ним. Мужество быть – есть мужество быть одному. Не в смысле изоляции, в смысле своей оригинальности и уникальности. Идущий впереди всегда одинок, он принимает на себя удар неизвестности, он прокладывает дорогу, он ищет путь. У него нет ведущего, он сам ведущий. Он один. У ведущего нет партнеров. Уникальность и самобытность обречена на чувства одиночества.
В работе с профессиональным выгоранием клиент однажды пожаловался на то, всякий раз, когда ему приходилось принимать трудные решения, он обижался на своих коллег, что они не разделяют с ним ответственность. «Понимаете, как только нам всем нужно было переходить на новый режим, решение приходилось принимать только мне! Никто не хотел помогать! Знаете как трудно брать всё на себя? Я безумно устал!» Его не трудно понять, очень тяжело ощущать себя без поддержки и помощи. Но это и есть моменты подлинного лидерства – идти вперед. Мужественно прокладывать путь себе и другим. Мужество быть.
Мужество быть это риск и, стало быть, смелость. Идти вперед и брать на себя ответственность за верность пути. Смелость дает силу, страх сковывает. В конце концов мужество это готовность рисковать совершить ошибки, встречать неудачи, оказываться неправым, совершать грех.
Бытие включает в себя жизнь и жизнь вечную, которая означает неисчерпаемое богатство душевных сил и духовный возможностей. Бытие – больше жизни, в нём есть и смерть, и возрождение. В этой перспективе каждое событие жизни приобретает иной смысл. Ведь то, что человек может выбрать сегодня, будет иметь последствия завтра (смысл первый), но будет иметь смысл и в будущем веке (смысл второй). За тенью жизни земной, может быть невиден смысл вечный. Но и о нём человек может думать, совершая свой выбор.
Женщина преклонных лет, вдова, рассказывала, что продолжая жизнь после смерти мужа, пересмотрела своё отношение к событиям совместной жизни. «И знаете, что я заметила? То, что я думала тогда, оказалось таким незначительным! Однажды мой муж потерял чужие деньги. Сумма была значительная. Было стыдно и страшно, как отдавать? Мы тогда лишились очень многого. Самым страшным было решение продать квартиру. Но муж настаивал, это было квартира его матери. Мы продали квартиру в Москве и жили на даче. Теперь, когда я вспоминаю это, я понимаю, что решение мужа было верным. И дело не долге, не в деньгах. Его решение повернуло всю нашу жизнь в другую сторону – мы стали семьей, куда более сплоченной, чем были. Но всё это видно после многих лет, прожитых без мужа. Его нет, а его решение имеет всё большую силу. Если бы не он, где бы мы были сейчас?»
Видеть сквозь десятилетия вперед, за пределы собственной жизни – это не просто мудрость. Это дерзновение смотреть на жизнь сквозь смерть. Мужество встречи со смертью и жизни после неё.
Мужество быть может иметь четыре события, четыре перехода, или четыре экзистенциальных исхода:
· Мужество отказаться от возврата к безмятежности младенчества.
· Мужество принять мир таким какой он есть, с готовностью страдать; принять всю неопределенность себя и мира, между Небом и землей.
· Мужество принять себя перед лицом Бога и мира; отвечать за себя и утвердить себя в этом мире, заняв свое место. Принять вертикальность космоса, открытость себя высшему.
· Мужество любить и быть растерзанным этим миром.
Первый исход человек принимает как сепарацию от родительского лона. Человек навсегда уходит из отношений «ребенок – родитель», т.е. отказывается от покровительства сильных, от защиты, от жалости. Это также означает, что человек отказывается от возврата к покою, безмятежности и комфорта. Человек навсегда отказывается от мотивации гомеостаза, и переходит гетеростазу, т.е. движется не к тому что приятно, комфортно, а к тому что дает высшее напряжение и смысл одновременно. И это мужество зрелости личности.
Второй исход – это вступление в мир, в котором есть много страданий, несправедливости, зла и гибели. Это не апология зла, а готовность жить среди этого мира. («Держи ум свой во аде, и не отчаивайся»). Мир наполнен судьбами, личностями, добром и злом, счастьем и ненавистью. Переходя в него, человек отказывается от своей «пещеры» (защиты, безопасность, границы), от свой «башни из слоновой кости»[3], ради открытости миру и готовностью быть в нём деятельностным участником. Это согласие на то, что личность оказывается на перекрестке дорог между Небом и Землею, между правдами и лжами, между добром и злом.
Третий экзистенциальный исход – благодарное принятие себя, как богоданный образ бытия. Переход на божественный престол («по образу и подобию»). Это место божье, над миром но в природе мира. Это место своё, и только своё. Это царское место, с царской ответственностью и царской властью. Как пишет Альфрид Ленгле, это мужество принять своё бытие
Четвертый исход есть любовь. Любовь, бегущая вперед[4] (не дожидающаяся приглашения, не отвечающая, но призывающая) и готовая на счастье и на страдания. Жертвенность и блаженство.
Каждая, из этих ступеней, требует напряжения всех духовных сил, самоотверженности и риска. Неудачи, ошибки и трагедии, принятые вследствии ответственности на себя, требуют много сил и духовной стойкости.
Путь психотерапии несколько иной, потому он начинается с коррекции деформированных структур личности и восполнения ресурсов. Этот путь тоже требует мужества – мужества исцеления.
Мужество первое – признание своей потребности, необходимости в исцелении. Признание своего искажения, признание неадекватности.
Например, мужчина с мужеством и печалью признает, что он инфантильная личность. Требуется не мало времени, чтобы процесс психотерапии подошел к неутешительному выводу. «Значит я инфантилен?» - спрашивает он. С грустью и печалью он замолкает и опускает голову. Некоторое время длится пауза. Затем голова поднимается. Он смотрит в окно, как бы вдаль. Мышцы на скулах перекатываются, тело напрягается. Мужчина трет кулаки, как будто готовится нанести удар. Неохотно и крайне медленно, против своей воли, он произносит по слогам: «Хорошо. Как мне из этого выбраться?» В этот короткий срок раздумья, мучительного раздумья, он смирился с тем, к чему пришел, и признал то, что очень не хотелось признавать.
Мужество признания, мужество несовершенства и неадекватности, это сила, которая противостоит острой фрустрации, стыду и чувству вины. Но мужество признать себя побеждает (хотя и не всегда) вину и стыд.
Однажды мужчина, осознав, что психотерапия не приносит ему облегчения, а, наоборот, подводит его к признанию своей деформации (речь шла о нарциссических явлениях), отказался продолжать терапию. «Я не готов сейчас ответить на все эти вопросы – сказал он – я, пожалуй перенесу на год или на два такое решение. До свиданья».
В работе с алкоголиками много времени уходит на сам факт признания алкоголизма, признания зависимости. Как известно, алкоголик считает себя в силах сказать зависимости «нет». Далеко не сразу он признает, что он этого не может. Признает, что он – алкоголик. Это очень больно. И стыдно и больно. Мужество помогает ему в этом.
Проявив мужество первое, мужество признания, личность открывает себе путь к изменениям. Но прежде чем они произойдут, предстоит избавится от призраков прошлого.
Мужество второе – «похороны» идеалов, мечтаний, стереотипов, привычек … Не секрет, что человек живет идеалами. Он их впитывает с детства. Идеалы помогают адаптироваться в социуме (социальное конструирование) и наметить себе пути развития. Однако, большинство идеалов не выдерживают столкновения с реальностью. Динамика развития личности приводит к кризисам. Кризис выявляется то или иное несоответствие идеальных конструкций реальным потребностям. Тогда рождается необходимость отказа от идеалов и мифом. В некоторых случаях приходится говорить определённо и жестоко – похороны мифа, и прежде всего мифа о себе. Подлинная работа над собой – это работа с реальным Я, а не с мифом, который зарождался в детстве. Но чтобы похронить миф о себе требуется мужество и смелость!
Мужество третье – ответственность за себя. Отказ от ожидания «доброго дяди», волшебника, царя и бога, который всё исправит. Подлинная зрелость – это ответственность за себя. Она приходит постепенно. Но если с детства до взрослости ответственность за себя не выросла, значит этот процесс обнаружится на психотерапии. Но легко сказать, да трудно сделать![5]Отвечать за себя, за ВСЕГО себя также невозможно, как и обнять мир. Адекватная ответственность[6] приходит постепенно и с усилием, с некоторым постоянным усилием. Причем, есть немало сопротивлений этому процессу. Здесь мужество это сила и постоянство, выдержка и терпение.
Мужество четвертое – принятие себя таким, каким себя можно познать. Подлинное Я может не совпадать с тем, что открывается в ходе психотерапии. Подлинные качества, мотивы и поступки могут возбуждать стыд и чувство вины. Иногда психотерапия подводит личность к шоку от себя самого. Чтобы пережить это, чтобы пройти через это, чтобы разобраться в этом требуется.
Однажды, после нескольких месяцев психотерапии один мужчина признался, что приняв себя таким, каким он себя узнал в нашей работе, решился отказаться от дальнейших изменений. Он со смирением признал, что он совсем не похож на того идеального, какого он представлял себе прежде. Но он принимает себя сегодня, и не ждет от себя иного, более подлинного. Т.е. приняв себя мужчина согласился с собой реальным, отказавшись от дальнейших изменений. Этот случай заставляет признать нас две вещи. Первое, необходимо уважать отказ от терапии, от изменений личности, если человек принимает такое решение осознанно, принимая себя, а не конфликтуя с собой. И второе, смиренное принятие себя дает ему силу жить. Можно сказать мужество быть, быть собой. Как говорит Ленгле – «иметь право быть собой».
Мужество пятое – принятие мира, таким, какой он есть. Мир не плох и не хорош. Моральные оценки здесь не к чему. Мир сложнее и, в тоже время, проще устроен чем человек. Тем не менее человек очень зависим от мира. Развитие человека проходит вместе с миром, Человек живет, как утверждал Хайдеггер, как бытие-в-мире. Он все время открыть миру и не мыслим вне его. Но филогенетически, в процессе собственного развития человек не одинаково проходит через мир, неодинаково относится к миру. Человек может воспринимать мир враждебно, и наоборот – дружественно. Но меняется не мир, а человек. Вернее его субъективное отношение к миру. И оттого, как человек относится к миру зависит развитие его зрелости. Зрелость принимает мир и как открытое и как враждебное пространство, как открытие, и как обман (терния и волчцы произрастит она тебе; Быт 3:18), как яд. Зрелость с мужеством, выдержкой и терпением принимает мир таким, каким выпадает человеку с ним столкнуться и жить. И вновь мы приходим к тому же качеству – мужеству быть.
Мужество быть – это шаг навстречу неизвестному, великому и страшному, это выбор силы и знания, которых ещё нет, и о которых нельзя ничего знать; это дерзание и смелость. Быть – значит любить и страдать одновременно, и это требует мужества.
[1] Человек в рамках теории личных конструктов — учёный, исследующий окружающий мир и самого себя. Наблюдая поведение окружающих людей, стремясь понять и спрогнозировать это поведение, человек строит свою индивидуальную систему личностных конструктов. Конструкт — основное понятие теории Джорджа Келли — это основное средство классификации объектов окружающего мира. - Келли Дж. Психология личности. Теория личных конструктов. СПб., Речь, 2000. ; Kelly, G. A. The psychology of personal constructs: Vol. 1. A theory of personality. London: Routledge.,1991.,
[2] Raskin, J. D. (2006). Constructivist theories. In J. C. Thomas & D. L. Segal (Eds.), Comprehensive handbook of personality and psychopathology. Vol. 1: Personality and everyday functioning (pp. 212—229). New York, NY: John Wiley.
[3] В эпоху романтизма метафора побега в мир творчества от проблем современности, самоизоляцию, замыкание в духовных исканиях, «оторванных» от «прозы жизни».
[4] Притча о Блудном сыне. Лк 15. Эту притчу лучше было бы назвать о «отцовской любви».
[5] Народная пословица. Есть и другие варианты: Легко сказать, да нелегко орла поймать.
Легче сказать, чем сделать
[6] Т.Е. ответственность за то, что возможно контролировать и изменить; ответственность за СВОИ чувства, мысли, желания, поступки и слова.
Вина и грех. Протоиерей Андрей Лоргус
и психолог Ольга Красникова
и психолог Ольга Красникова
Статья посвящена двум проблемам. Первая – различия чувства вины и чувства греха, с психологических и духовных точек зрения. Такая дифференциация необходима как предпосылка покаяния. Вторая – проблема онтологического и функционального перехода личности от «себя» (чувство вины) к «чуждому» (чувство греха). Также здесь делается попытка выявления факторов, мешающих человеку получить освобождение от чувства вины и от греха в покаянии и исповеди. Грех не относится к существу личности, а носит временный и внешний характер. Человек может жить с грехом, а может от него освободиться – это свободный выбор. Как может психолог помочь в этом? Какова может быть в этом пастырская помощь?
Три чувства вины преследуют человека в жизни от первых и смутных переживаний своего Я до последнего вздоха: чувство реальной вины, иррациональное чувство вины и вина экзистенциальная. Так считает психолог Джеймс Холлис1.
Психологу чаще всего приходится работать с иррациональным чувством вины. Реальная вина заставляет человека обращаться к священнику. А христианскому психологу приходится работать и с чувством вины, и с чувством греха.
Нас интересуют как психологические аспекты вины реальной и иррациональной (мнимой) вины, так и переход реальной вины в чувство греха.
Этот переход не только смена эмоционального содержания, эмоционального сопровождения некоторых отношений (С Богом или людьми), но и структурная перемена. Чувство вины отличается от чувства греха по своей внутренней личностной сути. Появление в опыте человека чувства греха приводит к перемене в структуре личности. Формируется особый слой личности – отношение к своей греховности, к своим грехам; отношения со своей совестью, с Богом. Можно отнести этот слой личности к ценностной сфере, но особым образом. Система религиозных ценностей более сложная, чем, так называемые, общечеловеческие ценности. Осознание своих грехов есть только часть религиозных ценностей. Более важной и функционально мощной частью является механизм освобождения от греха – покаяние. Это уже функционально-деятельностная структура личности.
Грех, по христианскому учению, есть поступок или намерение, чувство, мысль, слово, которое по природе противоречит устроению человека, взаимоотношениям с Богом, а также отношениям между людьми. Грех не входит в состав природы человека, в его сущность. Грех всегда привносится в жизнь человека, так как ничего греховного в самом человеке нет. С этой антропологической точки зрения, грех есть нечто внешнее. Следовательно, психологически, он может восприниматься как внешнее, чуждое, насильственное, не свойственное природе. В применении к греховности человека нередки метафоры грязи, раны, скверны, язвы.
Чувство вины и чувство греха не совпадают, прежде всего, в том, что чувство вины есть отношение к себе самому, к своему поступку и мысли, а чувство греха есть отношение к иному, чуждому мне. Грех может быть «смыт», снят с души. Тогда чувство греха уходит, так как онтологически для него уже нет причины. А чувство вины может либо перейти в чувство греха, либо остаться, если это иррациональное чувство вины или если в практике человека нет покаяния.
Религиозное отношение к своим поступкам, состояниям, мыслям, словам и чувствам состоит, как известно, из гораздо более развитой системы оценок этических, нравственных, духовных, канонических. У верующего человека чувство вины развито гораздо более, чем у человека, незнакомого с религиозной этикой. Его оценочные отношения более чуткие, разнообразные и глубокие. Система религиозных правил, норм и канонов по сравнению с секулярной представляет наиболее полную этико-нравственную культуру. Духовно- религиозная культура покаяния: оценки, раскаяния, самообличения, покаяния, прощения и т. п. имеет древнюю историю и развитую практику. Так что религиозному человеку чувства вины, как говорится, не занимать. Более того, психотерапия свидетельствует, что у религиозных клиентов часто приходится встречаться с гипертрофированным чувством своей виновности. Такая гипертрофия может являться следствием скрытой гордыни (например, «я самая великая грешница») и причиной глубокого невроза, депрессии, пограничного состояния, вплоть до желания своей смерти. Наш практический опыт, да и сила здравого смысла (иногда), убеждают нас в том, что такое гипертрофированное чувство вины является следствием искажения религиозной практики2, но не в меньшей степени невротическим синдромом, имеющим иное, не религиозное, психопатологическое происхождение.
В религиозной практике, а мы говорим именно о христианском покаянии, малейшее чувство вины ведет к немедленному поиску причин этого чувства. Найденный факт опознается как подлинная вина, как грех, на основе утонченной духовной шкалы ценностей. В святоотеческой православной практике несколько духовных навыков именуются такими понятиями как «различение духов», «трезвение», «сердечное внимание», «самособранность», «дух рассуждения» и иными. Все они укоренены в традиции, в Священном Писании, в опыте Церкви. Причем функциональное значение этих духовных навыков не сводится только к покаянию, самоосуждению и самообличению. Так, например, «дух рассуждения» помогает человеку различать подлинную виновность от ложной. К ложной виновности могут быть отнесены, например, горделивые амбиции, обещания, стремление к святости и др. Опытные подвижники с древности предупреждали, что острое иррациональное чувство вины, приводящее к самобичеванию, унынию и отчаянию, может охватить молодого инока от осознания собственного несовершенства, ведь стремление к совершенству так свойственно начинающим христианам. Это предупреждение могло помочь распознать в себе иррациональное чувство вины и не впасть в духовную прелесть.
Если чувство вины опознано, найдена содержательная причина вины («я виноват в том, что я …»), ответственность за содеянное признана («я мог поступить по-другому, но я выбрал этот путь»), то здравая духовная оценка этого является решающим фактором развития чувства вины. Результатом такой здравой оценки, как нам представляется, может быть различение реальной вины от прочего. Здравая оценка – это не только личностный аспект, но и пастырский, и, отчасти, психотерапевтический. В сложных случаях и состояниях человек может обратиться к психотерапевту с запросом о неизбывном чувстве вины, которое не имеет ясных религиозных критериев, но при этом может казаться грехом.
Например, часто встречающийся запрос в семейной психотерапии: вина ребенка перед матерью, которая находится в почти постоянном состоянии обиды на ребенка3. Часто виновность ребенка, переживаемая им (в любом возрасте) как сильное деструктивное чувство, не имеет никаких реальных причин. Такое чувство вины можно отнести к иррациональному чувству вины.
Оценочная стадия покаяния может оказаться очень полезной, как с ретроспективной точки зрения (когда человек может переоценить свое прошлое), так и с целительной точки зрения. Устраняя из пространства покаяния ложные содержания, избавляясь, по возможности от иррационального чувства вины, душа высвобождает силы для подлинного и реалистического покаяния.
Осознание своей реальной вины приносит человеку чувство греха, стыда, боли, страдание, так и новые возможности. В религиозной практике, основной возможностью после осознания вины является раскаяние в поступке, чувстве, мыслях, словах (мне жаль, что я это сделал). Раскаяние можно понимать как сложный процесс. Во-первых, это акт ценностного выбора, признание или непризнание факта вины. Во-вторых, начинается смена позиции Я по отношению к факту вины. Это переход от Я-поступок к мой-поступок, при котором личность отделяется от своего поступка. Дифференциация Я и поступка, события, факта вины – главное функциональное содержание раскаяния. Умение различать Я и Моё, по мнению С. Франка4 есть основной момент личности. К Я можно отнести реалистическое самосознание. Переживание греха в этом ключе следует отнести к «моё».
Третья ступень процесса раскаяния есть отношение к тому, что только что было отделено от себя, отношение к греху. Это отношение в религиозной практике может быть раскаянием, гореванием, плачем (в прямом смысле, что делали многие подвижники, или переносном смысле), сожалением. В любом случае это переживание боли, стыда, неприязни. Именно эти чувства приводят личность на иную ступень покаяния.
Фрустрирующие переживания подталкивают личность либо к вытеснению чувства, либо к избавлению от самого греха. Не вдаваясь в онтологическую оценку греха5, скажем, что подлинное избавление от греха есть акт мистический, а не волевой, и лишь отчасти психологический, и никак не социальный. Покаяние – акт социальный и психологический, а исповедь – акт личностный.
Освобождение от греха совершает Сам Господь в мистическом акте Таинства.
Здесь следует подчеркнуть, что избавление от греха, прощение, получаемое от людей, социальные формы покаяния и ответственности6, не могут быть смешаны. Они различны по сути. Прощение греха Богом – Таинство - есть акт над личностный, вне психологический, и, как таковой, не является предметом психологического анализа. А вот сам процесс покаяния и подготовки к исповеди, как процесс личностный – нас, как психологов может интересовать.
Итак, перед личностью открывается два пути: избавление от греха или вытеснение чувства греха. Очевидно, что эти пути не равноценны, как с точки зрения структуры личности, так и сточки зрения прогноза развития личности. Избавление от греха предполагает высокую меру осознанности, и, стало быть, большую степень целостности и цельности личности. Кроме того, как мы увидим далее, избавление ведет к развитию и силе. Вытеснение же предполагает не только избегание самого чувства греха, но и избегание самого «места греха» в личности, отщепление от Я (по мысли психоанализа, например. А. Фрейд7). Забвение (вытеснение) греха есть путь искажения личности. Два пути, открытые раскаянием, есть момент свободы и выбора. Это точка трудна, и, как мы выше признались, решающая. Далее путь личности идет не сходящимися путями: один ведет к развитию, целостности, другой, к обеднению, замкнутости и распаду. Один путь ведет к Исповеди, другой к защитному личностному поведению, к неврозу. Ведь жить с фрустрирующим чуством греха (и чувством вины) невозможно, а значит, возникает «необходимость» защищаться от этих чувств.
Путь покаяния ведет личность к возрастающему чувству неприязни к своему греху (в святоотеческой литературе говорится даже о «ненависти ко греху»). В некоторый момент (он не всегда связан с личностными факторами) человек решается на Исповедь. В покаянной христианской практике время, возможность и необходимость исповеди широко варьируется. Мы же говорим о внутренней готовности и решимости исповедать свой грех. Эти личностные выборы, решимость и готовность, приобретаются в религиозной жизни и составляют часть покаянной культуры личности. Но для нас сейчас важно, что переход от чувства греха к действию покаяния есть иной уровень личности, уровень деятельный, динамический, развивающий8.
Что происходит в покаянии, в самом акте исповеди, сейчас мы опускаем, так как у нас иная тема. Нам важно проанализировать, как изменяется чувство вины, чувство греха, и что личность приобретает или теряет в процессе покаяния.
Если исповедь состоялась, как с канонической (с мистической), так и с психологической точки зрения, то грех, как таковой, перестает быть тем, «что имел» человек и тем, «что» владело человеком. Грех исчезает, перестает быть источником «виновности» человека. Душа действительно освобождается от греха. Это факт религиозной жизни, а не психологического обнаружения или вывода. Это предмет веры и исповедания. Психологически мы можем только наблюдать чувство освобождения. Христианское учение, если оно принято верующим, не оставляет сомнения в том, что греха исповеданного, после Таинства Исповеди, более нет в душе человека. Эмпирически это обнаруживается как яркое, заметное, освобождение от фрустрирующих чувств, как облегчение, как радость и свобода души. Психологически факт освобождения может быть отмечен как новое явление, имеющее в предшествующем опыте определенный прогноз. Дело в том, что, решаясь на исповедь, человек имеет сильную надежду на прощение от Бога греха, даже ожидает и сердцем знает, что прощение его «ждет»9. Ожидание освобождения, радости и легкости после покаяния – часть христианского опыта, и, стало быть, опережающее, прогнозируемое чувство.
Тем не менее, исповедь дает реальное чувство освобождение от греха, и это новое явление. Очевидно, однако, что часто такого чувства освобождения люди после исповеди по поводу данного конкретного греха не испытывают. Христианское учение на этот счет говорит, что в таком случае могло иметь место не глубокое, не искреннее покаяние. Оставляя этот факт как верный, с точки зрения духовной практики, отметим иные причины, которые интересует нас больше. Их несколько. Первая причина остающегося чувства вины, заключается в том, что к покаянию привело иррациональное чувство вины. Каяться из ложного (иррационального чувства) чувства вины не конструктивно и не результативно, так как за такой виновностью, скорее всего, стоит внутри личностный конфликт (невротический комплекс). Возникающее из иррационального чувства вины чувство греха есть фантом, и покаяние проходит здесь как бы над глубинными слоями души. Душа, выражаясь метафорически, не освобождается от несуществующих оков, так как их нет. Иными словами, иррациональное чувство вины не приводит к подлинному покаянию и освобождению через Таинство, так как нет самого греха. Есть только чувство вины, но чувство вины не причина для покаяния! Причиной покаяния может быть только чувство греха, опознанное и осмысленное. Здесь как раз и необходимо трезвение, то есть сосредоточенное, и, по возможности, бесстрастное, рассуждение, собранность, реализм, «хождение перед Богом» (мысленное и чувственное удерживание себя перед Божьим взором).
Иррациональное чувство вины, к сожалению, очень часто воспринимается, как путь к покаянию. Но это ошибка, требующая личностного отрезвления и пастырского уврачевания. На наш взгляд, духовный руководитель, духовник, может предупредить и предостеречь от увлечения своей мнимой греховностью. Такая «греховность» может вести к неврозу (с психологической точки зрения) и к прелести (с духовной точки зрения). Пастырская забота - научить различать реальную и мнимую греховность, и христианская психология может в этом помочь.
Вторая причина отсутствия чувства свободы от греха после Исповеди может заключаться в том, что виновность, верная, с точки зрения причинности межличностных отношений, не всегда может быть реальной виной, с точки зрения христианской этики, духовных реалий, ответственности человека, его осознанности или информированности. Например, машинист электрички, сбивший на переезде человека, не имевший никакой возможности предотвратить трагедию, испытывает чувство вины, несет ответственность за случившееся (как участник дорожного происшествия), но он не виноват в том, что произошло, его вины и греха здесь нет. Или другой пример: ребенок «виноватый» тем только, что мама в плохом настроении по своим личным причинам (поссорилась с мужем или неприятности на работе). Ребенок не знает рациональных причин состояния своей мамы, но, в силу детского эгоцентризма, считает, что мама грустит, потому что он сделал что-то плохое. Ребенок испытывает иррациональное чувство вины, от которого никак не может избавиться, так как в реальности он ни в чем не виноват. Взрослый человек может поступать также, повторяя неосознаваемый в раннем детстве навык «быть виноватым». Но люди не только приписывают себе несуществующую вину, они иногда преувеличивают или преуменьшают свою реальную вину. В случае, когда они хотят сохранить образ Я «хорошим», они могут не признавать очевидные факты, доказывающие их виновность. Здесь в ход идут любые защитные механизмы: отрицание, вытеснение, рационализация и пр. Более того, они могут начать обвинять окружающих, проецируя на них свою вину, чтобы уменьшить свои переживания чувства вины. Не даром иррациональное чувство вины называют еще защитным - оно помогает сохранять идеальный образ Я, оберегает от внутреннего напряжения. Менее понятно, зачем человек преувеличивает свою реальную вину. Но и в этом случае есть психологическое объяснение: если я являюсь причиной какого-то события (пусть даже трагического), то я – не «пустое место», от меня что-то зависит. То есть, с помощью иррационального чувства вины человек пытается подтвердить свою значимость. Ему страшнее признать тот факт, что он ни на что не мог повлиять, признать свое бессилие что-либо изменить, чем сказать «это из-за меня!». Такое иррациональное чувство вины если и приводит к чувству греха и покаянию, то не находит облегчения в покаянии.
Часто приходится слышать: «Каюсь, каюсь, а легче не становится». Это, скорее всего, означает присутствие иррационального, мнимого чувства вины, от которого невозможно избавиться покаянием. Более того, ИЧ вины имеет свойство разрастаться, при условии невротических изменений в личности. Иррациональное чувство вины есть следствие внутри личностного конфликта, невроза, а не виновности.
Наконец, третья возможная причина того, что покаяние не приносит облегчения и освобождения – экзистенциальная и семейная вина. Эта «виновность» есть дань принадлежности к национальным, общечеловеческим или семейным системам. Ни один человек не в состоянии принести покаяние за весь род человеческий, за страну или народ, или за своих предков, родителей, детей или других родственников. Оставим в стороне сейчас вопрос об ответственности детей за поступки родителей. Он не решается на психологическом уровне. Отметим, что человек, осознающий свою причастность к роду человеческому или семье (каждый человек реально, принимает он это или не принимает, причастен и к тому, и к другому), может принять на себя ответственность за экзистенциальную вину (и семейную тоже). Это личностный акт – выбор. Выбор не всегда осознанный, так как может быть продиктован аффектом. «Взвалить» на себя ответственность за все человечество или за своих предков - гордыня или глупость, если такая ответственность не подкреплена величиной духовного роста, опыта, смирения и послушания. В любом случае – это не может привести к истинному покаянию и прощению.
В православной аскетической истории есть подвижники, молившиеся за мир и людей (например, старец Силуан Афонский, Макарий Египетский). Но величина их подвига, в данном случае мера греха человеческого, взятого «как бы на себя», а на самом деле только в меру осознания своей причастности миру, была по опытности и мудрости соразмерна смирению. Без смирения души такое принятие на себя экзистенциальной вины ведет к гордыни. Также и в семье, принятие на себя семейной «вины», вхождение в роль «семейного героя»10, приводит к мнимой греховности и нерезультативному покаянию.
Если покаяние не приводит к освобождению, облегчению и радости, то психологически это может приводить к невротическому искажению личности. Во- первых, не получая освобождения, личность привыкает принимать свою виновность как неизбывную, никем не побеждаемую11. Во-вторых, само покаяние обесценивается и превращается в обряд. В-третьих, личностная роль покаяния умаляется и разрушается, её место часто занимают нравственные процедуры праведности и правильности, соблюдение норм и правил. В отношениях с другими у таких людей развивается непримиримость и осуждение.
После покаяния, если оно получило свое подлинное удовлетворение в Таинстве Исповеди, начинается новый этап. Его новизна в динамике, эмоциональности и опытности. Освобождаясь от реального греха через покаяние, душа высвобождает силы, которые прежде были скованы чувством вины и греха, вытеснением или раскаянием. Да и сам грех, как травма или рана души, парализует и сковывает силы и способности её. «Отпущение» греха, т.е. мистическое удаление греха из души, приводит к динамическому пробуждению, не аффективному, а энергетическому. Через покаяние человек приобретает новые силы, которые были скованы, утрачены или отчуждены от личности (как сказала бы А. Фрейд – отщеплены). Новые силы переполняют душу, открывая новые возможности для роста и обретения целостности.
Кроме того, после покаяния личность приобретает новый духовный и психологический опыт. Это не знание о грехе, не знание собственного греха, а это опыт исцеления души. Недаром народная пословица говорит: «Не согрешишь – не покаешься». Это циничное выражение имеет, тем не менее, рациональное зерно. Покаяние есть бесценный опыт. Не грех, а покаяние. И только через призму покаяния, грех может иметь такую «ценность», оказавшуюся в народной премудрости.
Опыт покаяния непременно должен включать в себя духовный результат – опыт преодоления греха, т.е. опытное знание того, как можно не допустить ошибки и как допустив ошибку можно вернуться к целостности и здоровью души. К духовному результату следует отнести и силы и способности, рост и развитие, которые дает покаяние и прощение, а кроме того и память о «делах своих».
В заключение хотелось бы подчеркнуть два аспекта рассматриваемой темы. Первый аспект – пастырский. Пастырская практика, в указанном смысле, может быть направлена в частности на то, чтобы научить человека отличать в себе мнимое чувство вины от реальной виновности, научить готовить к покаянию душу в трезвении и смирении. Кроме того, пастырь может помочь человеку осознать необходимость разобраться с иррациональным чувством вины, порекомендовав ему обратиться к специалисту.
Нередко, молодые священники полагают, что покаянием, можно вылечить все. Напрасно. Пограничные состояния и неврозы покаянием не лечатся. Если уже обходиться без психолога, который по идеологическим причинам неприемлем некоторым православным, то «лечить» невроз нужно деятельной любовью, духовным руководством, смирением. Но это очень долгий путь и не всем известный.
Второй аспект - психотерапевтический. Психологическая консультация, а чаще длительная психотерапия может помочь христианину разобраться с чувством вины, выделить из такого чувства подлинное, отложить иррациональное и экзистенциальное, может помочь сделать свою подготовку к исповеди продуктивнее. Психолог не может избавить человека от чувства вины, и, ни в коем случае, не может помогать человеку искать избавления от него. Но если это мнимая вина, долг психолога помочь человеку увидеть и преодолеть соблазн.
Нередко психологию обвиняют в том, что она стремиться избавить человека от чувства вины. Действительно, некоторые психологи так считают. Например, Елена Владимировна Лопухина считает, что «Чувство вины - непродуктивная и даже разрушительная эмоциональная реакция человека на самообвинение и самоосуждение. Чувство вины по сути это агрессия, направленная на самих себя, - это самоуничижение, самобичевание, стремление к самонаказанию»12. Другой психолог, Н.Н. Нарицын, считает, что «задача психоаналитика – помочь человеку избавиться от чувства вины»13. Однако можно встретить иной психологический взгляд «Чувство вины является необходимой составляющей личности в том случае, если без этого чувства личность не в состоянии самостоятельно выбирать социально-полезные и конструктивные формы взаимодействия с другими людьми и группами»14.
Противоречивые отношения к этому психологическому явлению не отменяют фундаментального факта – чувство вины необходимо человеку. Оно укоренено в ценностной и духовной сфере личности. Без чувства вины, как и без чувства успеха и удовлетворения, человек жить не может.
Авторская версия статьи, опубликованной в журнале Консультативная психология и психотерапия № 3 (66) 2010 июль-сентябрь http://psyjournals.ru/mpj/2010/n3/33587.shtml
1 Дж. Холлис. Душевные омуты. Возвращение к жизни после тяжелых потрясений. М.: Когито-Центр, 2006, С - 30.
2 Об этом нам уже приходилось говорить в курсе лекций «Психопатология религиозной жизни».
3 Это часто встречающийся в исповедальной практике мнимый грех против пятой заповеди о почитании родителей (Исх 20, 12), с которым в пастырской практике приходится много работать. Мнимая вина ребенка перед родителем – широко распространенный невротический симптом созависимых отношений. Тем не менее, нарушение пятой заповеди действительно тяжкий грех. Чтобы пастырю помочь в различении мнимого и подлинного греха необходима дополнительная работа.
4 Следует различать «… «Себя» от того, что я «имею» (или что «имеет меня»), - С.Л.Франк. Реальность и человек. М. Республика, 1997 г . С - 238. Я в покаянии отделяет «себя» от поступка, от греха. Грех не есть Я, вот основное отличие чувства вины от чувства греха. Грех есть нечто чуждое душе, наслоение, «грязь», нечто не сущностное, и потому оно может быть изъято, «омыто». Разделение подлинности души от не подлинности поступка есть переход от того, что (грех, страсть) «имеет меня» к тому (греху, поступку, страсти), что имею Я. Этот переход делает меня «обладателем» греха. Только как обладатель, я могу с ним что-то делать
5 См. наши лекции по Православной антропологии, часть третья «Зло и грех», (рукопись).
6 Например, отбывание наказания в тюрьме. Тюремному священнику часто приходится сталкиваться с тем, что через покаяние некоторые наивные заключенные пытаются получить себе помилование или уменьшение срока.
7 Фрейд А. Эго и механизмы психологической защиты. М.: АСТ: Астрель, 2008. С – 48. Анна Фрейд пишет в частности: «… Вытеснение … самый опасный механизм психологической защиты. Отщепление от эго, осуществляемое за счет отчуждения от сознания целых областей аффективной и инстинктивной жизни, может раз и навсегда разрушить целостность личности». Это совпадает с нашим представлением о расщеплении личности, причиной которой может служить не только грех, но и горе, травма, и другое, но механизм которого есть вытеснение.
8 Следует отметить, что практикующий христианин, вошедший в покаянную культуру, имеет глубоко развитую систему рефлексии, самопознания и межличностного знания, что весьма выгодно отличает его от не «воцерковленных» людей. Покаянная культура православия помогает личности развивать постоянное самонаблюдение и самоанализ.
9 В Евангелии, отец встречающий сына, бегущий ему навстречу, из притчи о Блудном сыне, «ждет» сыновнее покаяние. Так и Господь ждет человеческое покаяние.
10 См. семенные патологизирующие роли, например, по Москаленко В.Д. Алкоголизм семейнная болезнь. М.:
11 Это искажение христианского учения, как отрицание подвига Христа, на Кресте искупившего грехи всего мира. Таинство Исповеди и есть реализация этого учения.
12 http://www.psynavigator.ru/artpages/519.htm
13 http://www.naritsyn.ru/selfhelp/all/krisis/vina.htm
Психологу чаще всего приходится работать с иррациональным чувством вины. Реальная вина заставляет человека обращаться к священнику. А христианскому психологу приходится работать и с чувством вины, и с чувством греха.
Нас интересуют как психологические аспекты вины реальной и иррациональной (мнимой) вины, так и переход реальной вины в чувство греха.
Этот переход не только смена эмоционального содержания, эмоционального сопровождения некоторых отношений (С Богом или людьми), но и структурная перемена. Чувство вины отличается от чувства греха по своей внутренней личностной сути. Появление в опыте человека чувства греха приводит к перемене в структуре личности. Формируется особый слой личности – отношение к своей греховности, к своим грехам; отношения со своей совестью, с Богом. Можно отнести этот слой личности к ценностной сфере, но особым образом. Система религиозных ценностей более сложная, чем, так называемые, общечеловеческие ценности. Осознание своих грехов есть только часть религиозных ценностей. Более важной и функционально мощной частью является механизм освобождения от греха – покаяние. Это уже функционально-деятельностная структура личности.
Грех, по христианскому учению, есть поступок или намерение, чувство, мысль, слово, которое по природе противоречит устроению человека, взаимоотношениям с Богом, а также отношениям между людьми. Грех не входит в состав природы человека, в его сущность. Грех всегда привносится в жизнь человека, так как ничего греховного в самом человеке нет. С этой антропологической точки зрения, грех есть нечто внешнее. Следовательно, психологически, он может восприниматься как внешнее, чуждое, насильственное, не свойственное природе. В применении к греховности человека нередки метафоры грязи, раны, скверны, язвы.
Чувство вины и чувство греха не совпадают, прежде всего, в том, что чувство вины есть отношение к себе самому, к своему поступку и мысли, а чувство греха есть отношение к иному, чуждому мне. Грех может быть «смыт», снят с души. Тогда чувство греха уходит, так как онтологически для него уже нет причины. А чувство вины может либо перейти в чувство греха, либо остаться, если это иррациональное чувство вины или если в практике человека нет покаяния.
Религиозное отношение к своим поступкам, состояниям, мыслям, словам и чувствам состоит, как известно, из гораздо более развитой системы оценок этических, нравственных, духовных, канонических. У верующего человека чувство вины развито гораздо более, чем у человека, незнакомого с религиозной этикой. Его оценочные отношения более чуткие, разнообразные и глубокие. Система религиозных правил, норм и канонов по сравнению с секулярной представляет наиболее полную этико-нравственную культуру. Духовно- религиозная культура покаяния: оценки, раскаяния, самообличения, покаяния, прощения и т. п. имеет древнюю историю и развитую практику. Так что религиозному человеку чувства вины, как говорится, не занимать. Более того, психотерапия свидетельствует, что у религиозных клиентов часто приходится встречаться с гипертрофированным чувством своей виновности. Такая гипертрофия может являться следствием скрытой гордыни (например, «я самая великая грешница») и причиной глубокого невроза, депрессии, пограничного состояния, вплоть до желания своей смерти. Наш практический опыт, да и сила здравого смысла (иногда), убеждают нас в том, что такое гипертрофированное чувство вины является следствием искажения религиозной практики2, но не в меньшей степени невротическим синдромом, имеющим иное, не религиозное, психопатологическое происхождение.
В религиозной практике, а мы говорим именно о христианском покаянии, малейшее чувство вины ведет к немедленному поиску причин этого чувства. Найденный факт опознается как подлинная вина, как грех, на основе утонченной духовной шкалы ценностей. В святоотеческой православной практике несколько духовных навыков именуются такими понятиями как «различение духов», «трезвение», «сердечное внимание», «самособранность», «дух рассуждения» и иными. Все они укоренены в традиции, в Священном Писании, в опыте Церкви. Причем функциональное значение этих духовных навыков не сводится только к покаянию, самоосуждению и самообличению. Так, например, «дух рассуждения» помогает человеку различать подлинную виновность от ложной. К ложной виновности могут быть отнесены, например, горделивые амбиции, обещания, стремление к святости и др. Опытные подвижники с древности предупреждали, что острое иррациональное чувство вины, приводящее к самобичеванию, унынию и отчаянию, может охватить молодого инока от осознания собственного несовершенства, ведь стремление к совершенству так свойственно начинающим христианам. Это предупреждение могло помочь распознать в себе иррациональное чувство вины и не впасть в духовную прелесть.
Если чувство вины опознано, найдена содержательная причина вины («я виноват в том, что я …»), ответственность за содеянное признана («я мог поступить по-другому, но я выбрал этот путь»), то здравая духовная оценка этого является решающим фактором развития чувства вины. Результатом такой здравой оценки, как нам представляется, может быть различение реальной вины от прочего. Здравая оценка – это не только личностный аспект, но и пастырский, и, отчасти, психотерапевтический. В сложных случаях и состояниях человек может обратиться к психотерапевту с запросом о неизбывном чувстве вины, которое не имеет ясных религиозных критериев, но при этом может казаться грехом.
Например, часто встречающийся запрос в семейной психотерапии: вина ребенка перед матерью, которая находится в почти постоянном состоянии обиды на ребенка3. Часто виновность ребенка, переживаемая им (в любом возрасте) как сильное деструктивное чувство, не имеет никаких реальных причин. Такое чувство вины можно отнести к иррациональному чувству вины.
Оценочная стадия покаяния может оказаться очень полезной, как с ретроспективной точки зрения (когда человек может переоценить свое прошлое), так и с целительной точки зрения. Устраняя из пространства покаяния ложные содержания, избавляясь, по возможности от иррационального чувства вины, душа высвобождает силы для подлинного и реалистического покаяния.
Осознание своей реальной вины приносит человеку чувство греха, стыда, боли, страдание, так и новые возможности. В религиозной практике, основной возможностью после осознания вины является раскаяние в поступке, чувстве, мыслях, словах (мне жаль, что я это сделал). Раскаяние можно понимать как сложный процесс. Во-первых, это акт ценностного выбора, признание или непризнание факта вины. Во-вторых, начинается смена позиции Я по отношению к факту вины. Это переход от Я-поступок к мой-поступок, при котором личность отделяется от своего поступка. Дифференциация Я и поступка, события, факта вины – главное функциональное содержание раскаяния. Умение различать Я и Моё, по мнению С. Франка4 есть основной момент личности. К Я можно отнести реалистическое самосознание. Переживание греха в этом ключе следует отнести к «моё».
Третья ступень процесса раскаяния есть отношение к тому, что только что было отделено от себя, отношение к греху. Это отношение в религиозной практике может быть раскаянием, гореванием, плачем (в прямом смысле, что делали многие подвижники, или переносном смысле), сожалением. В любом случае это переживание боли, стыда, неприязни. Именно эти чувства приводят личность на иную ступень покаяния.
Фрустрирующие переживания подталкивают личность либо к вытеснению чувства, либо к избавлению от самого греха. Не вдаваясь в онтологическую оценку греха5, скажем, что подлинное избавление от греха есть акт мистический, а не волевой, и лишь отчасти психологический, и никак не социальный. Покаяние – акт социальный и психологический, а исповедь – акт личностный.
Освобождение от греха совершает Сам Господь в мистическом акте Таинства.
Здесь следует подчеркнуть, что избавление от греха, прощение, получаемое от людей, социальные формы покаяния и ответственности6, не могут быть смешаны. Они различны по сути. Прощение греха Богом – Таинство - есть акт над личностный, вне психологический, и, как таковой, не является предметом психологического анализа. А вот сам процесс покаяния и подготовки к исповеди, как процесс личностный – нас, как психологов может интересовать.
Итак, перед личностью открывается два пути: избавление от греха или вытеснение чувства греха. Очевидно, что эти пути не равноценны, как с точки зрения структуры личности, так и сточки зрения прогноза развития личности. Избавление от греха предполагает высокую меру осознанности, и, стало быть, большую степень целостности и цельности личности. Кроме того, как мы увидим далее, избавление ведет к развитию и силе. Вытеснение же предполагает не только избегание самого чувства греха, но и избегание самого «места греха» в личности, отщепление от Я (по мысли психоанализа, например. А. Фрейд7). Забвение (вытеснение) греха есть путь искажения личности. Два пути, открытые раскаянием, есть момент свободы и выбора. Это точка трудна, и, как мы выше признались, решающая. Далее путь личности идет не сходящимися путями: один ведет к развитию, целостности, другой, к обеднению, замкнутости и распаду. Один путь ведет к Исповеди, другой к защитному личностному поведению, к неврозу. Ведь жить с фрустрирующим чуством греха (и чувством вины) невозможно, а значит, возникает «необходимость» защищаться от этих чувств.
Путь покаяния ведет личность к возрастающему чувству неприязни к своему греху (в святоотеческой литературе говорится даже о «ненависти ко греху»). В некоторый момент (он не всегда связан с личностными факторами) человек решается на Исповедь. В покаянной христианской практике время, возможность и необходимость исповеди широко варьируется. Мы же говорим о внутренней готовности и решимости исповедать свой грех. Эти личностные выборы, решимость и готовность, приобретаются в религиозной жизни и составляют часть покаянной культуры личности. Но для нас сейчас важно, что переход от чувства греха к действию покаяния есть иной уровень личности, уровень деятельный, динамический, развивающий8.
Что происходит в покаянии, в самом акте исповеди, сейчас мы опускаем, так как у нас иная тема. Нам важно проанализировать, как изменяется чувство вины, чувство греха, и что личность приобретает или теряет в процессе покаяния.
Если исповедь состоялась, как с канонической (с мистической), так и с психологической точки зрения, то грех, как таковой, перестает быть тем, «что имел» человек и тем, «что» владело человеком. Грех исчезает, перестает быть источником «виновности» человека. Душа действительно освобождается от греха. Это факт религиозной жизни, а не психологического обнаружения или вывода. Это предмет веры и исповедания. Психологически мы можем только наблюдать чувство освобождения. Христианское учение, если оно принято верующим, не оставляет сомнения в том, что греха исповеданного, после Таинства Исповеди, более нет в душе человека. Эмпирически это обнаруживается как яркое, заметное, освобождение от фрустрирующих чувств, как облегчение, как радость и свобода души. Психологически факт освобождения может быть отмечен как новое явление, имеющее в предшествующем опыте определенный прогноз. Дело в том, что, решаясь на исповедь, человек имеет сильную надежду на прощение от Бога греха, даже ожидает и сердцем знает, что прощение его «ждет»9. Ожидание освобождения, радости и легкости после покаяния – часть христианского опыта, и, стало быть, опережающее, прогнозируемое чувство.
Тем не менее, исповедь дает реальное чувство освобождение от греха, и это новое явление. Очевидно, однако, что часто такого чувства освобождения люди после исповеди по поводу данного конкретного греха не испытывают. Христианское учение на этот счет говорит, что в таком случае могло иметь место не глубокое, не искреннее покаяние. Оставляя этот факт как верный, с точки зрения духовной практики, отметим иные причины, которые интересует нас больше. Их несколько. Первая причина остающегося чувства вины, заключается в том, что к покаянию привело иррациональное чувство вины. Каяться из ложного (иррационального чувства) чувства вины не конструктивно и не результативно, так как за такой виновностью, скорее всего, стоит внутри личностный конфликт (невротический комплекс). Возникающее из иррационального чувства вины чувство греха есть фантом, и покаяние проходит здесь как бы над глубинными слоями души. Душа, выражаясь метафорически, не освобождается от несуществующих оков, так как их нет. Иными словами, иррациональное чувство вины не приводит к подлинному покаянию и освобождению через Таинство, так как нет самого греха. Есть только чувство вины, но чувство вины не причина для покаяния! Причиной покаяния может быть только чувство греха, опознанное и осмысленное. Здесь как раз и необходимо трезвение, то есть сосредоточенное, и, по возможности, бесстрастное, рассуждение, собранность, реализм, «хождение перед Богом» (мысленное и чувственное удерживание себя перед Божьим взором).
Иррациональное чувство вины, к сожалению, очень часто воспринимается, как путь к покаянию. Но это ошибка, требующая личностного отрезвления и пастырского уврачевания. На наш взгляд, духовный руководитель, духовник, может предупредить и предостеречь от увлечения своей мнимой греховностью. Такая «греховность» может вести к неврозу (с психологической точки зрения) и к прелести (с духовной точки зрения). Пастырская забота - научить различать реальную и мнимую греховность, и христианская психология может в этом помочь.
Вторая причина отсутствия чувства свободы от греха после Исповеди может заключаться в том, что виновность, верная, с точки зрения причинности межличностных отношений, не всегда может быть реальной виной, с точки зрения христианской этики, духовных реалий, ответственности человека, его осознанности или информированности. Например, машинист электрички, сбивший на переезде человека, не имевший никакой возможности предотвратить трагедию, испытывает чувство вины, несет ответственность за случившееся (как участник дорожного происшествия), но он не виноват в том, что произошло, его вины и греха здесь нет. Или другой пример: ребенок «виноватый» тем только, что мама в плохом настроении по своим личным причинам (поссорилась с мужем или неприятности на работе). Ребенок не знает рациональных причин состояния своей мамы, но, в силу детского эгоцентризма, считает, что мама грустит, потому что он сделал что-то плохое. Ребенок испытывает иррациональное чувство вины, от которого никак не может избавиться, так как в реальности он ни в чем не виноват. Взрослый человек может поступать также, повторяя неосознаваемый в раннем детстве навык «быть виноватым». Но люди не только приписывают себе несуществующую вину, они иногда преувеличивают или преуменьшают свою реальную вину. В случае, когда они хотят сохранить образ Я «хорошим», они могут не признавать очевидные факты, доказывающие их виновность. Здесь в ход идут любые защитные механизмы: отрицание, вытеснение, рационализация и пр. Более того, они могут начать обвинять окружающих, проецируя на них свою вину, чтобы уменьшить свои переживания чувства вины. Не даром иррациональное чувство вины называют еще защитным - оно помогает сохранять идеальный образ Я, оберегает от внутреннего напряжения. Менее понятно, зачем человек преувеличивает свою реальную вину. Но и в этом случае есть психологическое объяснение: если я являюсь причиной какого-то события (пусть даже трагического), то я – не «пустое место», от меня что-то зависит. То есть, с помощью иррационального чувства вины человек пытается подтвердить свою значимость. Ему страшнее признать тот факт, что он ни на что не мог повлиять, признать свое бессилие что-либо изменить, чем сказать «это из-за меня!». Такое иррациональное чувство вины если и приводит к чувству греха и покаянию, то не находит облегчения в покаянии.
Часто приходится слышать: «Каюсь, каюсь, а легче не становится». Это, скорее всего, означает присутствие иррационального, мнимого чувства вины, от которого невозможно избавиться покаянием. Более того, ИЧ вины имеет свойство разрастаться, при условии невротических изменений в личности. Иррациональное чувство вины есть следствие внутри личностного конфликта, невроза, а не виновности.
Наконец, третья возможная причина того, что покаяние не приносит облегчения и освобождения – экзистенциальная и семейная вина. Эта «виновность» есть дань принадлежности к национальным, общечеловеческим или семейным системам. Ни один человек не в состоянии принести покаяние за весь род человеческий, за страну или народ, или за своих предков, родителей, детей или других родственников. Оставим в стороне сейчас вопрос об ответственности детей за поступки родителей. Он не решается на психологическом уровне. Отметим, что человек, осознающий свою причастность к роду человеческому или семье (каждый человек реально, принимает он это или не принимает, причастен и к тому, и к другому), может принять на себя ответственность за экзистенциальную вину (и семейную тоже). Это личностный акт – выбор. Выбор не всегда осознанный, так как может быть продиктован аффектом. «Взвалить» на себя ответственность за все человечество или за своих предков - гордыня или глупость, если такая ответственность не подкреплена величиной духовного роста, опыта, смирения и послушания. В любом случае – это не может привести к истинному покаянию и прощению.
В православной аскетической истории есть подвижники, молившиеся за мир и людей (например, старец Силуан Афонский, Макарий Египетский). Но величина их подвига, в данном случае мера греха человеческого, взятого «как бы на себя», а на самом деле только в меру осознания своей причастности миру, была по опытности и мудрости соразмерна смирению. Без смирения души такое принятие на себя экзистенциальной вины ведет к гордыни. Также и в семье, принятие на себя семейной «вины», вхождение в роль «семейного героя»10, приводит к мнимой греховности и нерезультативному покаянию.
Если покаяние не приводит к освобождению, облегчению и радости, то психологически это может приводить к невротическому искажению личности. Во- первых, не получая освобождения, личность привыкает принимать свою виновность как неизбывную, никем не побеждаемую11. Во-вторых, само покаяние обесценивается и превращается в обряд. В-третьих, личностная роль покаяния умаляется и разрушается, её место часто занимают нравственные процедуры праведности и правильности, соблюдение норм и правил. В отношениях с другими у таких людей развивается непримиримость и осуждение.
После покаяния, если оно получило свое подлинное удовлетворение в Таинстве Исповеди, начинается новый этап. Его новизна в динамике, эмоциональности и опытности. Освобождаясь от реального греха через покаяние, душа высвобождает силы, которые прежде были скованы чувством вины и греха, вытеснением или раскаянием. Да и сам грех, как травма или рана души, парализует и сковывает силы и способности её. «Отпущение» греха, т.е. мистическое удаление греха из души, приводит к динамическому пробуждению, не аффективному, а энергетическому. Через покаяние человек приобретает новые силы, которые были скованы, утрачены или отчуждены от личности (как сказала бы А. Фрейд – отщеплены). Новые силы переполняют душу, открывая новые возможности для роста и обретения целостности.
Кроме того, после покаяния личность приобретает новый духовный и психологический опыт. Это не знание о грехе, не знание собственного греха, а это опыт исцеления души. Недаром народная пословица говорит: «Не согрешишь – не покаешься». Это циничное выражение имеет, тем не менее, рациональное зерно. Покаяние есть бесценный опыт. Не грех, а покаяние. И только через призму покаяния, грех может иметь такую «ценность», оказавшуюся в народной премудрости.
Опыт покаяния непременно должен включать в себя духовный результат – опыт преодоления греха, т.е. опытное знание того, как можно не допустить ошибки и как допустив ошибку можно вернуться к целостности и здоровью души. К духовному результату следует отнести и силы и способности, рост и развитие, которые дает покаяние и прощение, а кроме того и память о «делах своих».
В заключение хотелось бы подчеркнуть два аспекта рассматриваемой темы. Первый аспект – пастырский. Пастырская практика, в указанном смысле, может быть направлена в частности на то, чтобы научить человека отличать в себе мнимое чувство вины от реальной виновности, научить готовить к покаянию душу в трезвении и смирении. Кроме того, пастырь может помочь человеку осознать необходимость разобраться с иррациональным чувством вины, порекомендовав ему обратиться к специалисту.
Нередко, молодые священники полагают, что покаянием, можно вылечить все. Напрасно. Пограничные состояния и неврозы покаянием не лечатся. Если уже обходиться без психолога, который по идеологическим причинам неприемлем некоторым православным, то «лечить» невроз нужно деятельной любовью, духовным руководством, смирением. Но это очень долгий путь и не всем известный.
Второй аспект - психотерапевтический. Психологическая консультация, а чаще длительная психотерапия может помочь христианину разобраться с чувством вины, выделить из такого чувства подлинное, отложить иррациональное и экзистенциальное, может помочь сделать свою подготовку к исповеди продуктивнее. Психолог не может избавить человека от чувства вины, и, ни в коем случае, не может помогать человеку искать избавления от него. Но если это мнимая вина, долг психолога помочь человеку увидеть и преодолеть соблазн.
Нередко психологию обвиняют в том, что она стремиться избавить человека от чувства вины. Действительно, некоторые психологи так считают. Например, Елена Владимировна Лопухина считает, что «Чувство вины - непродуктивная и даже разрушительная эмоциональная реакция человека на самообвинение и самоосуждение. Чувство вины по сути это агрессия, направленная на самих себя, - это самоуничижение, самобичевание, стремление к самонаказанию»12. Другой психолог, Н.Н. Нарицын, считает, что «задача психоаналитика – помочь человеку избавиться от чувства вины»13. Однако можно встретить иной психологический взгляд «Чувство вины является необходимой составляющей личности в том случае, если без этого чувства личность не в состоянии самостоятельно выбирать социально-полезные и конструктивные формы взаимодействия с другими людьми и группами»14.
Противоречивые отношения к этому психологическому явлению не отменяют фундаментального факта – чувство вины необходимо человеку. Оно укоренено в ценностной и духовной сфере личности. Без чувства вины, как и без чувства успеха и удовлетворения, человек жить не может.
Авторская версия статьи, опубликованной в журнале Консультативная психология и психотерапия № 3 (66) 2010 июль-сентябрь http://psyjournals.ru/mpj/2010/n3/33587.shtml
1 Дж. Холлис. Душевные омуты. Возвращение к жизни после тяжелых потрясений. М.: Когито-Центр, 2006, С - 30.
2 Об этом нам уже приходилось говорить в курсе лекций «Психопатология религиозной жизни».
3 Это часто встречающийся в исповедальной практике мнимый грех против пятой заповеди о почитании родителей (Исх 20, 12), с которым в пастырской практике приходится много работать. Мнимая вина ребенка перед родителем – широко распространенный невротический симптом созависимых отношений. Тем не менее, нарушение пятой заповеди действительно тяжкий грех. Чтобы пастырю помочь в различении мнимого и подлинного греха необходима дополнительная работа.
4 Следует различать «… «Себя» от того, что я «имею» (или что «имеет меня»), - С.Л.Франк. Реальность и человек. М. Республика, 1997 г . С - 238. Я в покаянии отделяет «себя» от поступка, от греха. Грех не есть Я, вот основное отличие чувства вины от чувства греха. Грех есть нечто чуждое душе, наслоение, «грязь», нечто не сущностное, и потому оно может быть изъято, «омыто». Разделение подлинности души от не подлинности поступка есть переход от того, что (грех, страсть) «имеет меня» к тому (греху, поступку, страсти), что имею Я. Этот переход делает меня «обладателем» греха. Только как обладатель, я могу с ним что-то делать
5 См. наши лекции по Православной антропологии, часть третья «Зло и грех», (рукопись).
6 Например, отбывание наказания в тюрьме. Тюремному священнику часто приходится сталкиваться с тем, что через покаяние некоторые наивные заключенные пытаются получить себе помилование или уменьшение срока.
7 Фрейд А. Эго и механизмы психологической защиты. М.: АСТ: Астрель, 2008. С – 48. Анна Фрейд пишет в частности: «… Вытеснение … самый опасный механизм психологической защиты. Отщепление от эго, осуществляемое за счет отчуждения от сознания целых областей аффективной и инстинктивной жизни, может раз и навсегда разрушить целостность личности». Это совпадает с нашим представлением о расщеплении личности, причиной которой может служить не только грех, но и горе, травма, и другое, но механизм которого есть вытеснение.
8 Следует отметить, что практикующий христианин, вошедший в покаянную культуру, имеет глубоко развитую систему рефлексии, самопознания и межличностного знания, что весьма выгодно отличает его от не «воцерковленных» людей. Покаянная культура православия помогает личности развивать постоянное самонаблюдение и самоанализ.
9 В Евангелии, отец встречающий сына, бегущий ему навстречу, из притчи о Блудном сыне, «ждет» сыновнее покаяние. Так и Господь ждет человеческое покаяние.
10 См. семенные патологизирующие роли, например, по Москаленко В.Д. Алкоголизм семейнная болезнь. М.:
11 Это искажение христианского учения, как отрицание подвига Христа, на Кресте искупившего грехи всего мира. Таинство Исповеди и есть реализация этого учения.
12 http://www.psynavigator.ru/artpages/519.htm
13 http://www.naritsyn.ru/selfhelp/all/krisis/vina.htm
Про пост. Протоиерей Андрей Лоргус
и психолог Ольга Красникова
и психолог Ольга Красникова
Врачам, психологам и священникам часто приходится иметь дело с последствиями неумелого применения аскетики. Почему же пост, который призван помочь в борьбе с грехом, превращается в орудие борьбы человека с собственным здоровьем? Что такое потребности, и чем они отличаются от прихотей и капризов? Эти вопросы рассматривают в своей лекции ректор ИХП протоиерей Андрей Лоргус и психолог Ольга Красникова.
Пост — не цель, а средство
Накануне поста всегда возникает много вопросов и недоумений. Задача священника — предупредить действия, которые могут нанести человеку вред, как духовный, так и физический.
Пост — особый аскетический инструмент для достижения духовного результата, но при этом он не является целью духовной жизни, а лишь ее средством, упражнением. Поэтому, во-первых, пост не должен нанести вреда, а во-вторых — пост может иметь духовный результат. Смысл поста заключается вовсе не в том, чтобы не есть определенные продукты, а в том, чтобы достичь духовной пользы. В идеале результат поста должен стать для нас уроком, еще одной ступенькой в нашем духовном восхождении.
Опыт показывает, что даже самый маленький шаг на этом поприще может стать для нас большой радостью, потому что духовные результаты обладают гораздо большей ценностью, чем видимые, материальные. Но иногда нам бывает обидно: нам казалось, что мы исполняем все предписанное Церковью, а духовных результатов — не видно. Но даже, если результатов не видно, они есть. Они, капля по капле, наполняют внутреннюю чашу духа, как отдельные, некрасивые сами по себе цветные стеклышки, соединенные вместе, могут составить прекрасный узор, «узор» духовного опыта.
Ресурс и прочность
Бог создал человека с большим запасом физических, психических и духовных ресурсов. Выдержать мы можем многое! Если пробовать нас «на излом», сопротивляться мы будем долго, многие десятки лет. Опыт нашего отечества показывает, что жить «на изломе» народ может не одно поколение. Однако, прочность истощается, и народ, проживший «на изломе» слишком долго, вымирает. Основная причина этого в том, что у человеческого ресурса есть предел, и не нужно пытаться познать его на собственном опыте. Его познали наши отцы и деды, но у нас другая задача — послужить восстановлению фонда народного здоровья.
Конечно, у каждого из нас есть возможность испытать самого себя, и в молодости мы все себя испытываем. Испытывают себя и неофиты, приходящие в церковь, когда впервые пробуют поститься. Но важно понять, что любые эксперименты над собой хороши при двух условиях. Условие первое — эксперимент должен иметь возможность обратного хода, т. е. возможность вернуться к норме; а во-вторых, у «исследовательской» работы должен быть опытный руководитель.
Чтобы в этом разобраться, понять, как и в чем себя можно ограничить, мы должны уметь различать в себе внутренние состояния, которые нуждаются в нашем внимании и заботе — потребности, отличать их от сверхпотребностей — от желаний, капризов и прихотей. Чтобы понимать свою меру в самоограничении, мы должны понимать, что является нашей потребностью.
Потребности и сверхпотребности
Потребность — это то, что необходимо каждому из нас для нормальной жизнедеятельности. Не для выживания, а для нормальной жизнедеятельности. В норме, жизнедеятельность совершается в равновесии затрат и ресурсов.
В стрессе, при выживании, ресурсов затрачивается больше, чем приобретается и восстанавливается. Иногда это бывает необходимо, когда нам нужно собраться, сконцентрироваться, чтобы «здесь и сейчас» вложить в результат всего себя, но после такого рывка наш организм и наша душа, духовная и физическая составляющие, требуют дополнительного восстановления. Выживание — это жизнь в кредит. Кредит, как известно, приходится отдавать с процентами.
Жизнь совершается в равновесии, выживание — нарушение баланса. Наша жизнь имеет не просто минимальные потребности, а потребности роста и развития. Развитие в условиях выживания практически невозможно, ведь развитие тоже затратный образ жизни. Для жизни нам необходимо удовлетворение всех своих потребностей — физических, психических и духовных.
Когда человек не получает достаточно того, что ему требуется для жизни, он вынужден расходовать свои ресурсы, предназначенные для развития. Вместо развития происходит адаптация, и если не изменить ситуацию, может начаться деградация, приводящая к физическим, психическим и духовным болезням, а в худшем случае — к гибели. Поэтому ответственность за удовлетворение своих основных потребностей у взрослого человека не является проявлением эгоизма («Слишком о себе заботится!»), а есть не что иное, как показатель его личностной зрелости.
«Неофиты» часто ориентируются на святых подвижников и аскетов, забывая, что эти люди обладали мудростью и огромным духовным опытом, поэтому попытка современного человека в самом начале своего духовного пути совершить аскетический подвиг — скорее проявление самонадеянности, чем духовного рвения.
Если человек безответственно относится к удовлетворению своих потребностей, то это рано или поздно негативно скажется не только на его здоровье и жизни, но и на жизни его близких, которым придется взять на себя заботу о нем.
Наше тело, все в целом, весь наш организм — божественное создание, обладает удивительной красотой и огромным ресурсом, но управление своим организмом — это искусство. Не техника, не технология, а именно искусство, и ему надо учиться.
Пост — это способ освоения этого важнейшего искусства. Естественно, для того, чтобы вести в пост нормальную жизнь, мы должны хорошенько знать себя. Но, к сожалению, очень часто в православии практикуется такой подход, что знать монастырские уставы важнее, чем себя. Это очень печально, потому что мы все разные, а устав один. И рассчитан он на среднего монаха, причем живущего в другой среде и в другой, более комфортной климатической зоне.
О том, как питались русские монахи, например, в Пафнутьво-Боровском монастыре, Троице-Сергиевой Лавре, мы узнаем из келарских книг. Они не были приняты Церковью как уставы. Келарь — человек, отвечавший за запасы продовольствия. Продукты, которые он ежедневно выдавал на кухню, он записывал в особую книгу. По этим древним рукописям XV–XVII века мы можем узнать, что ели монахи. И можно сделать вывод, что это к нам неприменимо — неприменимо для людей, живущих в городе, людей работающих.
Устав церковный рассчитан на среднего монаха в монастыре. А мы все — разные и у нас разные потребности. За каждого из нас никто не отвечает, кроме нас самих. Поэтому искусство познания себя — это личное, персональное искусство. Здесь очень важно чувство меры и целесообразности. Важно прислушаться к своему организму, понять, что происходит со мной, когда я ем или не ем те или иные продукты.
Пост привел в больницу
На Светлой неделе одна пожилая женщина оказалась в больнице. Причина была в том, что, несмотря на свои 92 года, она постилась строго,«по-монастырски», в результате после того, как она разговелась на Пасху, родственникам пришлось вызывать скорую помощь. Вопрос в том, насколько такой пост является духовным поступком, нет ли в этом «духовном подвиге» некоторого эгоизма? Ведь решать возникшие проблемы пришлось не только самой постнице, но и ее близким.
На Рождество и на Пасху в наших храмах люди, падающие в обморок, увы, обычное дело, и в любой свечной лавке на такой случай имеется аптечка.
У каждого человека обязательно должен быть дух разумения, иначе вместо поста получается профанация идеи: вместо того чтобы заниматься духовным здоровьем человек подрывает физическое. Чтобы ограничивать себя грамотно, нужно изучить свои потребности.
Познакомиться с собой
Каковы же основные физические потребности человека? Во-первых — потребность во сне. Сон необходим не только для восстановления сил, но и для того, чтобы привести в норму наше эмоциональное состояние, которое влияет на состояние духовное. С точки зрения психологов, физиологов и медиков не выспавшийся человек находится в измененном состоянии сознания (такие же измененные состояния практикуются в оккультных практиках), он неадекватен и не может нормально воспринимать себя, свои поступки и желания, строить отношения с другими людьми. Лишение человека сна — одна из самых жестоких пыток, в результате которой может наступить временное или полное помешательство.
Напряжение, которое возникает у не выспавшегося человека, приводит к раздражительности. Во время поста люди часто добавляют к своим обычным делам и обязанностям, например, чтение акафистов. Само по себе это — хорошо. Плохо то, что некоторые теряют меру и накладывают на себя «бремена неудобоносимые». И вот человек совершил маленький духовный подвиг, но следующий день он встретит не выспавшимся, от этого плоды его духовного дела будут печальными не только для него, но и для его близких.
Наших потребностей никто кроме нас знать не может. Поэтому очень важно, чтобы мы с собой познакомились. Нужно точно узнать: — Сколько лично мне требуется спать, чтобы высыпаться?
То, что ваша соседка, или сотрудница высыпается за 5 часов, не может быть критерием вашей потребности во сне. К тому же количество часов, которое требуется на сон, зависит от многих факторов, например от времени года, от наличия стрессовой ситуации (если она есть, восстанавливать силы придется дольше). Ученые доказали, что не выспавшийся человек, стараясь «заесть» недосып, съедает больше, чем выспавшийся.
Еда
Еда — не только способ утолить голод, очень часто еда для нас становится универсальным способом компенсации самых разных «неудовлетворенностей». Но это не означает, что таким образом мы удовлетворяем потребность в еде. Когда мы говорим «потребность», мы имеем в виду психофизиологическое явление, говоря о культуре еды, мы имеем в виду сам процесс и антураж — как и когда мы садимся стол, зачем приходим в кафе, какие выбираем продукты в магазине. Потребность в еде и культура еды напрямую не связаны.
К сожалению, с едой в нашей культуре, произошла некая метаморфоза — вместо удовлетворения пищевой потребности еда зачастую удовлетворяет потребности эмоциональные. Например, с помощью еды мы себя утешаем. Вспомните детство: «Плачешь? На вот тебе конфетку!» «Скучаешь, не знаешь, чем заняться? Давай поедим».
Во время поста важно, чтобы мы не просто сокращали или изменяли свой рацион, а чтобы мы задумались над тем, когда и что мы едим. Взрослый человек должен точно знать, сколько ему нужно пищи. Причем не для утешения, а для насыщения. Насыщения разумного.
Действительно ли я ем, когда я хочу и столько, сколько я хочу?
Когда я ем:
- когда действительно надо?
- когда получилось?
- когда уже больше не могу терпеть голод?
Какая пища мне полезна?
Все эти вопросы — не вопросы поста, но начиная его, на них желательно ответить.
Есть нужно достаточно часто, небольшими порциями. Почему это важно? Потому что если мы долго не обращаем внимания на чувство голода, оно становится для нас привычкой. Голодный переедает, а умеренный не ждет голода.
Многим из нас сложно научиться не доедать. Оставить еду на тарелке, даже если наелся просто невозможно, — нехорошо, неприлично, «мама (бабушка) обидится».
Нужно научиться прислушиваться к своему организму. Это — очень серьезный навык. Казалось бы, речь идет об очень простых вещах, но мы о них даже не задумываемся.
Именно искажения в пищевой сфере ведут к тому, что пост у некоторых из нас вызывает ужас: «Ведь еда — последнее удовольствие, которое у меня осталось! Я и от него должен отказаться? Ни за что!» И если такой человек все-таки решается держать пост, то ему приходится совершать над собою насилие, а насилие над собой ни к чему хорошему не приводит.
Отдых
Если мы чувствуем усталость, это значит, что отдыхать уже… поздно. Делать передышку в работе, чтобы восстанавливать силы, следует гораздо раньше, в тот момент, когда начинает снижаться тонус, мотивация, настроение.
Передышкой вполне может быть переключение с работы, над которой вы сидите не первый час, на какое-то активное действие, не требующее напряжения.
Такие небольшие передышки в течение дня помогут избежать в конце дня изможденного состояния, в которое мы очень любим себя загонять. В этом состоянии действительно можно только лечь и уснуть, причем некоторые говорят, засыпают «на лету», в тот миг, пока их голова опускается на подушку. Но это не отдых. Изможденность — это патология, и к духовному опыту не ведет. Она ведет к выгоранию.
Под словом «отдых» мы чаще всего понимаем сон. Это не так. Сон — это сон. Отдых — это активная стадия жизни, тогда как сон — пассивная. Именно в процессе отдыха мы вырабатываем новые ресурсы, поэтому отдых — деятельность, деятельность достаточно активная, но не требующая физического и психического напряжения и лишенная ответственности. Норма отдыха у каждого своя, причем с возрастом она меняется.
А еще отдых требует уединения. Человек обязательно должен какое-то время побыть в уединении. Количество этого времени у каждого свое. Кому-то достаточно получаса в день. Но это — минимум, необходимый для обеспечения жизни. С возрастом потребность в уединении возрастает.
Для отдыха необходима тишина. Уединение, тишина и время, которое человек может провести наедине с самим собой. Это требуется для того, чтобы человек мог нормально жить, в том числе для того, чтобы он мог молиться. Если в голове все время идет некий внутренний диалог, никакой молитвы не будет.
Без отдыха наладить молитвенное правило невозможно. Без отдыха можно «перекрывать Енисей, можно изготавливать снаряды», но духовная жизнь без отдыха — невозможна.
Для отдыха необходим также позитивный внутренний фон. Если человека обуревают страсти, проблемы, он находится в тревоге, в горе, отдых будет продолжением его страданий. Люди, которые постоянно находятся в тревоге не отдыхают, и когда они после перерыва снова приступают к деятельности, у них появляется раздражение.
В наше высокотехнологичное время люди пребывают в состоянии стресса. Мы находимся под влиянием телевизора, телефона, Интернета, «отдыхаем» с наушниками в ушах или за компьютером. Постоянное нахождение в информационном потоке не способствует отдыху, а без отдыха мы не можем быть эффективны как люди, не говоря о развитии. Отдых исключает телефон, Интернет, наушники и проч. Отдых требует молчания!
Священники призывают чаще быть на богослужении. Именно в храме человек, наконец, встречается с самим собой. Богослужение заставит отключить телефон, выйти из сети и вынуть из ушей наушники. В храме включаемся в совсем другую деятельность, медленную, тихую, монотонную деятельность. Чтобы следить за ходом службы, мы вслушиваемся и всматриваемся. В храме происходит «принудительное» преображение нашего внутреннего пространства. Время, проведенное в храме, очень важно для нас, без богослужения никакой внутренней жизни не бывает.
Здоровье
Отсутствие боли — это тоже наша потребность. Боль это стресс: даже несильная боль потихонечку выматывает нас, расходует наши ресурсы. Медики в один голос говорят, что таблетку лучше принимать, когда голова только начинает болеть, а не тогда когда она уже разболелась вовсю, в этот момент одной таблетки может не хватить. Нельзя допускать, чтобы у вас что-то болело! Терпеливость в боли — это не достоинство, а недостаток. Притерпевшись, можно пропустить момент, в который требуются активные действия. Такие случаи знает каждый из нас. Они приводят в больницу.
Конечно, можно терпеть любую боль. Но надо иметь в виду, что если мы начинаем терпеть боль, то нам угрожает потеря чувствительности. А ведь боль — это сигнал о неблагополучии. Если мы снижаем чувствительность к боли, она снижается во всех рецепторах человека. И человек, у которого снижено чувство боли, может пропустить тот важный сигнал, а это может быть опасно для его жизни.
Вы можете спросить, какое это все имеет отношение к духовной жизни? Самое прямое. Когда у вас что-то болит, и вы стоите в храме на службе, сосредоточиться на молитве гораздо труднее. А когда вы хотите спать, насколько внимательна ваша молитва?
Потребности психологические
Кроме физиологических потребностей у нас есть потребности психологические. Перечислим те, которые являются базовыми:
— Потребность в ощущении ценности себя, своей жизни, своей личности. Ведь если моя жизнь, моя личность не является для меня ценностью, зачем мне духовные упражнения? Если моя жизнь, личность ценностью являются, тогда мне важно, чтобы я развивался, рос, наполнял свою жизнь смыслом. Если я — «пустое место», то зачем все эти сложности, тогда можно просто как-нибудь дотянуть до кончины?
— Потребность в сопричастности, в любви и близости — потребность чувствовать себя частью чего-то большего, семьи, рода, народа, культуры, профессионального сообщества. Нам обязательно нужно чувствовать, что мы не одиноки. И если говорить о вере, очень важно чувствовать свою сопричастность Богу, Церкви, это чувство, которое нас согревает и поддерживает. Именно оно приводит нас в храм, когда уже ноги не идут от усталости.
— Потребность в самостоятельности. Нам важно быть частью чего-то большего и целого, но при этом необходима самостоятельность, ощущение себя отдельной личностью, отвечающей за себя.
— Потребность в самореализации важна не только для творческих людей, она актуальна для представителей любой профессии, нужна она домохозяйкам и пенсионерам. Самореализация, творчество проявляется во всем: в нашем образе жизни и наших делах, в наших отношениях, в нашей осанке и походке, в манере одеваться, в том, как мы выглядим: все это — самореализация.
— Потребность в безопасности, имеется в виду психологическая безопасность, потому что безопасность физическая — понятие достаточно условное, сейчас она есть, а через минуту все может измениться. Речь идет о психологической безопасности — состоянии, когда человек не обороняется, когда не ожидает угрозы, когда его не унижают, а уважают, ценят, слышат, принимают его в расчет. Это тоже очень важный момент жизни.
Духовные потребности:
— Потребность быть. Но «быть» не просто на уровне существования, а на уровне понимания себя. Когда Бог призывает Авраама, тот говорит «Вот я». Это исповедание своего бытия — «Я есть». Эта духовная потребность, раскрывается в самореализации, в покаянии, в осознании себя. Ведь покаяние невозможно без осознания и познания себя, самопознание — фундаментальная основа всякого покаяния, всякого раскаяния.
— Потребности в общении с Богом и другими людьми. Эта потребность реализуется во время молитвы, богослужения, в общечеловеческом общении.
— Потребность в смысле. «Человек — существо, уязвленное смыслом», без смысла он жить не может. Если мы в чем-то разочарованы, это означает, что мы утратили смысл. Как Иов, страдавший от непонимания своих бед и горя, вопрошающий Бога о смысле, так и мы нуждаемся в нем.
Например, когда ребенок только идет в школу, поначалу для него очень важен смысл. Но когда посещение школы становится рутиной, он разочаровывается, и учеба становится ему в тягость. Так же происходит с нами, когда мы приходим на новую работу. Первый год мы летаем на крыльях, все осмысливаем, все — важно и интересно. Хватает этого запала года на три, потом смыслы исчерпываются и… Так и в неофитстве, пока смысл воцерковления нам ясен, мы одухотворены, как только повседневность и привычка застилают нам смысл — мы унываем. Утрата смысла для нас опасна, мы все время должны осмысливать свое бытие, иначе мы не можем. —
Потребность в развитии, потребность в преображении. Душа наша стремится к совершенному, по своей природе. Она не может терпеть своего греховного состояния. Бердяев говорил, что человек — существо, недовольное самим собой. Для того, чтобы вернуть подлинный облик сынов Божиих, мы должны стать иными. Это и есть потребность в преображении, потребность в полете, в обретении крыльев, потребность в свете. Кто за нас в ответе?
Очень важный вопрос: кто отвечает за удовлетворение наших личных потребностей?
Ответ, вроде бы, очевиден — мы сами. Но в реальной жизни мы часто перекладываем эту ответственность свою на окружающих.
Мама должна знать, когда меня покормить, начальник должен знать, когда мне нужно сделать перерыв в работе, а если он считает, перерывы мне не нужны, я подчинюсь. Батюшка знает, что мне можно и нельзя есть, будильник знает, во сколько мне вставать.
Мы с удовольствием перекладываем ответственность за удовлетворение своих потребностей на какие-то внешние обстоятельства. И говорим: «Жизнь у меня такая! Ничего не могу сделать».
Хотя на самом деле, если отнестись к этой задаче серьезно, сделать можно очень многое.
Многое можно изменить, при этом не сильно изменив образ жизни. Все, что нам нужно сделать — осознать свои потребности и начать внимательно и заботливо к себе относиться.
Желания, прихоти, капризы
Чем же отличаются потребности от желаний, прихотей, капризов? Что такое желание и в чем его отличие от потребности? Желание — хотение чуть большего, чем необходимо. Если потребность — это то, без чего мы не можем нормально функционировать, то желание — это когда я хочу чуть больше, чем имею. Желание отражает и наши потребности, и нашу пользу, превышающую потребности.
Например, потребность в еде можно удовлетворить с помощью картошки. Вид блюда для насыщения не принципиален. А вот стремление получить картошку именно в жареном виде — это уже желание. Или иной пример: Для отдыха мне нужно 2 выходных дня, но я хочу получить дополнительное образование. Желание учиться отражает и мою потребность в развитии и желание радости от познания мира. Для этого мне необходимо дополнительное время и дополнительный отдых. Ещё пример: чтобы пообедать, мне нужно 25 минут, но есть ещё и желание посидеть с друзьями за столом, чтобы пообщаться.
Можно, конечно, обходиться минимумом. Например, во время войны у женщины могло быть одно платье, проблема была в том, чтобы успеть высушить его после стирки, чтобы было в чем идти. Минимумом вполне можно обходиться. Но иногда хочется большего. В этом хотении нет ничего плохого, это — нормально. У нас сейчас не война, не голод, поэтому некоторые желания вполне можно удовлетворить. Когда мы высказываем свои желания, то начинаем говорить о пользе и об удовольствии. Искусство владения собой — это умение различать свои желания: пользу, удовольствия, развлечения и проч.
Когда потребности удовлетворены, и желания исполнены, могут возникнуть и «прихоти». Два платья уже есть, картошечку пожарили, теперь хочется сережки, да не любые, а подходящие по цвету к одежде.
Появляется эстетика, потребность в красоте, в разнообразии. Хочется не просто картошечки, а с квашеной капустой. Начинаются прихоти — плохо это или хорошо? Иногда — просто необходимо!
Прихоти создают ощущение радости, благодарности, избытка, щедрости. Если у меня есть необходимое, есть то, чего я хочу, и есть даже то, чего я при-хотел, то значит я — богат и могу делиться!
Возникает ощущение щедрости от избытка, это не вынужденная, а добровольная щедрость. Конечно, делиться можно и необходимым, особенно, если для того, с кем ты делишься, твоя помощь жизненно важна. Но надобность в такой помощи возникает нечасто. Так что прихоть — это неплохо. Если человек может себе позволить прихоть, значит, в его жизни есть некий избыток, за который можно благодарить Бога. Именно прихоти могут быть мишенью поста. Отказаться от такого избытка — добровольная жертва!
От прихотей нужно отличать капризы, потакание капризам совсем не полезно, ни своим, ни чужим. Есть несколько критериев, по которым можно предположить, что речь идет о капризе. С капризами, особенно со своими, надо разбираться строго.
Каприз — это искажение базовой психологической потребности. Например, потребность в ощущении собственной ценности — это нормально, но есть люди, для которых их самоценность измеряется тем, что им дали. Поэтому, чтобы ощутить свою ценность, они бесконечно вымогают у окружающих внимание и подарки, признание и лесть. Как можно понять, что речь идет о капризе? Получая желаемое, человек воспринимает это как должное или начинает выдвигать новые требования: «Это колечко не такое, у подруги-то получше!» Если после получения желаемого человек не ощущает удовлетворения и благодарности, возможно, его желание было капризом.
Каприз не насыщаем, и если мы начинаем жертвовать своими потребностями и желаниями ради чужих капризов или требовать от других удовлетворения своих капризов, у нас начинаются духовные проблемы. Разобраться с капризами — возможная цель поста, с тем, однако, прицелом, чтобы после поста капризы не возвращались.
Различия между потребностями и желаниями выражаются еще и в некоторой иерархии. Дело в том, что свои потребности мы, как правило, не можем удовлетворять напрямую, потому что потребности связаны с нашими желаниями. Когда я хочу есть, я испытываю желание. Но если я осознаю, мне уже пора бы поесть, но при этом есть не хочу, заставить себя очень трудно. Наш организм не будет работать в отсутствие желания, потому что на желании завязаны все физиологические цепочки. А потому, удовлетворение потребностей — это не механический процесс, а психическая, как правило, неосознанная, деятельность.
В этой деятельности важны и мотивы, и желания. Желания имеют разную природу. Одни происходят от потребностей, другие — от страстей, а третий вид желаний продиктован культурой, традициями, стереотипами. Всё это нам передается с воспитанием. Мы вырастаем, не умея разобраться в себе, определить, в чем действительно заключаются мои потребности и воспитываем своих детей в тех же стереотипах.
Потребности — подождут?
Что происходит, если мы долгое время не удовлетворяем наши потребности и желания, если нам приходится постоянно во всем себя ограничивать? Последствия могут быть достаточно серьезными.
Во-первых, человек может впасть в депрессию. Состояние: «я ничего не хочу» является одним из признаков депрессии. Проявляться депрессия может по-разному, совсем необязательно человек при ней лежит «носом к стенке». Может быть так называемая ажитированная депрессия, (от слова «ажиотаж»). Такой человек внешне очень активен, иногда даже чрезмерно и много делает, но в глазах у него при этом тоска и пустота, вот по этому «замершему» взгляду и можно понять, что человек в депрессии. Он делает все автоматически, не «изнутри», а как бы отвечая на внешние раздражители, и деятельность его — чисто внешняя. Внутри себя, в душе этот человек «лежит носом к стенке». Эта форма депрессии небезопасна, не будучи вовремя распознана, может перейти в клиническую форму.
Но чаще депрессия проявляется в более мягком варианте: «Не знаю, чего хочу». Причиной этого «не знаю» может быть привычный запрет на свои желания. Он приводит к тому, что человек боится заявить о том, что чего-то хочет (т. е.признать свои потребности), чтобы не услышать отказ. Иногда люди боятся, что им скажут «нет», и поэтому предпочитают «не знать», чего они хотят. Результатом запретов и отказов может стать желание человека иметь слишком много. Такой человек хочет не «быть», не «заботиться о себе», а именно «иметь», он пытается за счет вещей и приобретений заполнить внутренний вакуум.
Проблема с отказом, проблема с выбором, страх упущенных возможностей — это все — последствия жестких внутренних запретов, привычки к неудовлетворению своих потребностей и желаний. Последствия такого отношения к себе могут быть очень серьезными. Научиться различать потребности и капризы — разве не достойная цель поста?
Пост — время анатомии желаний
Потребности надо удовлетворять, а в желаниях надо разбираться. Пост — замечательное время для того, чтобы разобраться в своих желаниях. И эта анатомия должна быть очень разумной. Почему я хочу именно этого? Сладкого, горького, жирного, кислого?
Наши желания иногда воспитывают страсти, а страстей в нас очень много, самых разных. Многие из них воспитаны, увы, нашей семьей, образом жизни. Например, в некоторых семьях существует так называемый «культ еды», причем этим иногда гордятся. Ничего особенного в культе еды нет, кроме того, что он может воспитать страсть.
Мы живем нашими страстями, не сознавая этого. Они тоже побуждают желания, которые нам сложно контролировать. Мы должны понимать, что страсть — это имитация потребности. Это клубок, в котором есть свои потребности, свои эмоции, свои смыслы, и своя воля, клубок автономный и хорошо спрятанный. Поэтому страсть обнаружить нельзя, она обнаруживает себя только желанием сильным и страстным. Вот это — признак, как страсть можно узнать. Но когда они не актуализированы, не возбуждены, их просто не замечаешь. Пост, иной раз, возбуждает страсти. И это хорошее время для обличения страстей.
Беда заключается в том, что они неподвластны нашему контролю и руководству, страсти не подчиняются нашей воле, они автономны. То есть, наша свободная воля, увы, над страстями не вольна. Страсти сами продуцируют желания, создают мощную мотивацию и заставляют нас действовать так, как они хотят. В этом и беда. Значит наша задача — страсть распознать, обличить, найти корень её и вступить с ней в «борьбу». Но борьба со страстями — особая тема, и без руководства неисполнимая.
Подготовила Алиса Орлова
Источник: ПРАВОСЛАВИЕ И МИР ежедневное интернет-СМИ
Накануне поста всегда возникает много вопросов и недоумений. Задача священника — предупредить действия, которые могут нанести человеку вред, как духовный, так и физический.
Пост — особый аскетический инструмент для достижения духовного результата, но при этом он не является целью духовной жизни, а лишь ее средством, упражнением. Поэтому, во-первых, пост не должен нанести вреда, а во-вторых — пост может иметь духовный результат. Смысл поста заключается вовсе не в том, чтобы не есть определенные продукты, а в том, чтобы достичь духовной пользы. В идеале результат поста должен стать для нас уроком, еще одной ступенькой в нашем духовном восхождении.
Опыт показывает, что даже самый маленький шаг на этом поприще может стать для нас большой радостью, потому что духовные результаты обладают гораздо большей ценностью, чем видимые, материальные. Но иногда нам бывает обидно: нам казалось, что мы исполняем все предписанное Церковью, а духовных результатов — не видно. Но даже, если результатов не видно, они есть. Они, капля по капле, наполняют внутреннюю чашу духа, как отдельные, некрасивые сами по себе цветные стеклышки, соединенные вместе, могут составить прекрасный узор, «узор» духовного опыта.
Ресурс и прочность
Бог создал человека с большим запасом физических, психических и духовных ресурсов. Выдержать мы можем многое! Если пробовать нас «на излом», сопротивляться мы будем долго, многие десятки лет. Опыт нашего отечества показывает, что жить «на изломе» народ может не одно поколение. Однако, прочность истощается, и народ, проживший «на изломе» слишком долго, вымирает. Основная причина этого в том, что у человеческого ресурса есть предел, и не нужно пытаться познать его на собственном опыте. Его познали наши отцы и деды, но у нас другая задача — послужить восстановлению фонда народного здоровья.
Конечно, у каждого из нас есть возможность испытать самого себя, и в молодости мы все себя испытываем. Испытывают себя и неофиты, приходящие в церковь, когда впервые пробуют поститься. Но важно понять, что любые эксперименты над собой хороши при двух условиях. Условие первое — эксперимент должен иметь возможность обратного хода, т. е. возможность вернуться к норме; а во-вторых, у «исследовательской» работы должен быть опытный руководитель.
Чтобы в этом разобраться, понять, как и в чем себя можно ограничить, мы должны уметь различать в себе внутренние состояния, которые нуждаются в нашем внимании и заботе — потребности, отличать их от сверхпотребностей — от желаний, капризов и прихотей. Чтобы понимать свою меру в самоограничении, мы должны понимать, что является нашей потребностью.
Потребности и сверхпотребности
Потребность — это то, что необходимо каждому из нас для нормальной жизнедеятельности. Не для выживания, а для нормальной жизнедеятельности. В норме, жизнедеятельность совершается в равновесии затрат и ресурсов.
В стрессе, при выживании, ресурсов затрачивается больше, чем приобретается и восстанавливается. Иногда это бывает необходимо, когда нам нужно собраться, сконцентрироваться, чтобы «здесь и сейчас» вложить в результат всего себя, но после такого рывка наш организм и наша душа, духовная и физическая составляющие, требуют дополнительного восстановления. Выживание — это жизнь в кредит. Кредит, как известно, приходится отдавать с процентами.
Жизнь совершается в равновесии, выживание — нарушение баланса. Наша жизнь имеет не просто минимальные потребности, а потребности роста и развития. Развитие в условиях выживания практически невозможно, ведь развитие тоже затратный образ жизни. Для жизни нам необходимо удовлетворение всех своих потребностей — физических, психических и духовных.
Когда человек не получает достаточно того, что ему требуется для жизни, он вынужден расходовать свои ресурсы, предназначенные для развития. Вместо развития происходит адаптация, и если не изменить ситуацию, может начаться деградация, приводящая к физическим, психическим и духовным болезням, а в худшем случае — к гибели. Поэтому ответственность за удовлетворение своих основных потребностей у взрослого человека не является проявлением эгоизма («Слишком о себе заботится!»), а есть не что иное, как показатель его личностной зрелости.
«Неофиты» часто ориентируются на святых подвижников и аскетов, забывая, что эти люди обладали мудростью и огромным духовным опытом, поэтому попытка современного человека в самом начале своего духовного пути совершить аскетический подвиг — скорее проявление самонадеянности, чем духовного рвения.
Если человек безответственно относится к удовлетворению своих потребностей, то это рано или поздно негативно скажется не только на его здоровье и жизни, но и на жизни его близких, которым придется взять на себя заботу о нем.
Наше тело, все в целом, весь наш организм — божественное создание, обладает удивительной красотой и огромным ресурсом, но управление своим организмом — это искусство. Не техника, не технология, а именно искусство, и ему надо учиться.
Пост — это способ освоения этого важнейшего искусства. Естественно, для того, чтобы вести в пост нормальную жизнь, мы должны хорошенько знать себя. Но, к сожалению, очень часто в православии практикуется такой подход, что знать монастырские уставы важнее, чем себя. Это очень печально, потому что мы все разные, а устав один. И рассчитан он на среднего монаха, причем живущего в другой среде и в другой, более комфортной климатической зоне.
О том, как питались русские монахи, например, в Пафнутьво-Боровском монастыре, Троице-Сергиевой Лавре, мы узнаем из келарских книг. Они не были приняты Церковью как уставы. Келарь — человек, отвечавший за запасы продовольствия. Продукты, которые он ежедневно выдавал на кухню, он записывал в особую книгу. По этим древним рукописям XV–XVII века мы можем узнать, что ели монахи. И можно сделать вывод, что это к нам неприменимо — неприменимо для людей, живущих в городе, людей работающих.
Устав церковный рассчитан на среднего монаха в монастыре. А мы все — разные и у нас разные потребности. За каждого из нас никто не отвечает, кроме нас самих. Поэтому искусство познания себя — это личное, персональное искусство. Здесь очень важно чувство меры и целесообразности. Важно прислушаться к своему организму, понять, что происходит со мной, когда я ем или не ем те или иные продукты.
Пост привел в больницу
На Светлой неделе одна пожилая женщина оказалась в больнице. Причина была в том, что, несмотря на свои 92 года, она постилась строго,«по-монастырски», в результате после того, как она разговелась на Пасху, родственникам пришлось вызывать скорую помощь. Вопрос в том, насколько такой пост является духовным поступком, нет ли в этом «духовном подвиге» некоторого эгоизма? Ведь решать возникшие проблемы пришлось не только самой постнице, но и ее близким.
На Рождество и на Пасху в наших храмах люди, падающие в обморок, увы, обычное дело, и в любой свечной лавке на такой случай имеется аптечка.
У каждого человека обязательно должен быть дух разумения, иначе вместо поста получается профанация идеи: вместо того чтобы заниматься духовным здоровьем человек подрывает физическое. Чтобы ограничивать себя грамотно, нужно изучить свои потребности.
Познакомиться с собой
Каковы же основные физические потребности человека? Во-первых — потребность во сне. Сон необходим не только для восстановления сил, но и для того, чтобы привести в норму наше эмоциональное состояние, которое влияет на состояние духовное. С точки зрения психологов, физиологов и медиков не выспавшийся человек находится в измененном состоянии сознания (такие же измененные состояния практикуются в оккультных практиках), он неадекватен и не может нормально воспринимать себя, свои поступки и желания, строить отношения с другими людьми. Лишение человека сна — одна из самых жестоких пыток, в результате которой может наступить временное или полное помешательство.
Напряжение, которое возникает у не выспавшегося человека, приводит к раздражительности. Во время поста люди часто добавляют к своим обычным делам и обязанностям, например, чтение акафистов. Само по себе это — хорошо. Плохо то, что некоторые теряют меру и накладывают на себя «бремена неудобоносимые». И вот человек совершил маленький духовный подвиг, но следующий день он встретит не выспавшимся, от этого плоды его духовного дела будут печальными не только для него, но и для его близких.
Наших потребностей никто кроме нас знать не может. Поэтому очень важно, чтобы мы с собой познакомились. Нужно точно узнать: — Сколько лично мне требуется спать, чтобы высыпаться?
То, что ваша соседка, или сотрудница высыпается за 5 часов, не может быть критерием вашей потребности во сне. К тому же количество часов, которое требуется на сон, зависит от многих факторов, например от времени года, от наличия стрессовой ситуации (если она есть, восстанавливать силы придется дольше). Ученые доказали, что не выспавшийся человек, стараясь «заесть» недосып, съедает больше, чем выспавшийся.
Еда
Еда — не только способ утолить голод, очень часто еда для нас становится универсальным способом компенсации самых разных «неудовлетворенностей». Но это не означает, что таким образом мы удовлетворяем потребность в еде. Когда мы говорим «потребность», мы имеем в виду психофизиологическое явление, говоря о культуре еды, мы имеем в виду сам процесс и антураж — как и когда мы садимся стол, зачем приходим в кафе, какие выбираем продукты в магазине. Потребность в еде и культура еды напрямую не связаны.
К сожалению, с едой в нашей культуре, произошла некая метаморфоза — вместо удовлетворения пищевой потребности еда зачастую удовлетворяет потребности эмоциональные. Например, с помощью еды мы себя утешаем. Вспомните детство: «Плачешь? На вот тебе конфетку!» «Скучаешь, не знаешь, чем заняться? Давай поедим».
Во время поста важно, чтобы мы не просто сокращали или изменяли свой рацион, а чтобы мы задумались над тем, когда и что мы едим. Взрослый человек должен точно знать, сколько ему нужно пищи. Причем не для утешения, а для насыщения. Насыщения разумного.
Действительно ли я ем, когда я хочу и столько, сколько я хочу?
Когда я ем:
- когда действительно надо?
- когда получилось?
- когда уже больше не могу терпеть голод?
Какая пища мне полезна?
Все эти вопросы — не вопросы поста, но начиная его, на них желательно ответить.
Есть нужно достаточно часто, небольшими порциями. Почему это важно? Потому что если мы долго не обращаем внимания на чувство голода, оно становится для нас привычкой. Голодный переедает, а умеренный не ждет голода.
Многим из нас сложно научиться не доедать. Оставить еду на тарелке, даже если наелся просто невозможно, — нехорошо, неприлично, «мама (бабушка) обидится».
Нужно научиться прислушиваться к своему организму. Это — очень серьезный навык. Казалось бы, речь идет об очень простых вещах, но мы о них даже не задумываемся.
Именно искажения в пищевой сфере ведут к тому, что пост у некоторых из нас вызывает ужас: «Ведь еда — последнее удовольствие, которое у меня осталось! Я и от него должен отказаться? Ни за что!» И если такой человек все-таки решается держать пост, то ему приходится совершать над собою насилие, а насилие над собой ни к чему хорошему не приводит.
Отдых
Если мы чувствуем усталость, это значит, что отдыхать уже… поздно. Делать передышку в работе, чтобы восстанавливать силы, следует гораздо раньше, в тот момент, когда начинает снижаться тонус, мотивация, настроение.
Передышкой вполне может быть переключение с работы, над которой вы сидите не первый час, на какое-то активное действие, не требующее напряжения.
Такие небольшие передышки в течение дня помогут избежать в конце дня изможденного состояния, в которое мы очень любим себя загонять. В этом состоянии действительно можно только лечь и уснуть, причем некоторые говорят, засыпают «на лету», в тот миг, пока их голова опускается на подушку. Но это не отдых. Изможденность — это патология, и к духовному опыту не ведет. Она ведет к выгоранию.
Под словом «отдых» мы чаще всего понимаем сон. Это не так. Сон — это сон. Отдых — это активная стадия жизни, тогда как сон — пассивная. Именно в процессе отдыха мы вырабатываем новые ресурсы, поэтому отдых — деятельность, деятельность достаточно активная, но не требующая физического и психического напряжения и лишенная ответственности. Норма отдыха у каждого своя, причем с возрастом она меняется.
А еще отдых требует уединения. Человек обязательно должен какое-то время побыть в уединении. Количество этого времени у каждого свое. Кому-то достаточно получаса в день. Но это — минимум, необходимый для обеспечения жизни. С возрастом потребность в уединении возрастает.
Для отдыха необходима тишина. Уединение, тишина и время, которое человек может провести наедине с самим собой. Это требуется для того, чтобы человек мог нормально жить, в том числе для того, чтобы он мог молиться. Если в голове все время идет некий внутренний диалог, никакой молитвы не будет.
Без отдыха наладить молитвенное правило невозможно. Без отдыха можно «перекрывать Енисей, можно изготавливать снаряды», но духовная жизнь без отдыха — невозможна.
Для отдыха необходим также позитивный внутренний фон. Если человека обуревают страсти, проблемы, он находится в тревоге, в горе, отдых будет продолжением его страданий. Люди, которые постоянно находятся в тревоге не отдыхают, и когда они после перерыва снова приступают к деятельности, у них появляется раздражение.
В наше высокотехнологичное время люди пребывают в состоянии стресса. Мы находимся под влиянием телевизора, телефона, Интернета, «отдыхаем» с наушниками в ушах или за компьютером. Постоянное нахождение в информационном потоке не способствует отдыху, а без отдыха мы не можем быть эффективны как люди, не говоря о развитии. Отдых исключает телефон, Интернет, наушники и проч. Отдых требует молчания!
Священники призывают чаще быть на богослужении. Именно в храме человек, наконец, встречается с самим собой. Богослужение заставит отключить телефон, выйти из сети и вынуть из ушей наушники. В храме включаемся в совсем другую деятельность, медленную, тихую, монотонную деятельность. Чтобы следить за ходом службы, мы вслушиваемся и всматриваемся. В храме происходит «принудительное» преображение нашего внутреннего пространства. Время, проведенное в храме, очень важно для нас, без богослужения никакой внутренней жизни не бывает.
Здоровье
Отсутствие боли — это тоже наша потребность. Боль это стресс: даже несильная боль потихонечку выматывает нас, расходует наши ресурсы. Медики в один голос говорят, что таблетку лучше принимать, когда голова только начинает болеть, а не тогда когда она уже разболелась вовсю, в этот момент одной таблетки может не хватить. Нельзя допускать, чтобы у вас что-то болело! Терпеливость в боли — это не достоинство, а недостаток. Притерпевшись, можно пропустить момент, в который требуются активные действия. Такие случаи знает каждый из нас. Они приводят в больницу.
Конечно, можно терпеть любую боль. Но надо иметь в виду, что если мы начинаем терпеть боль, то нам угрожает потеря чувствительности. А ведь боль — это сигнал о неблагополучии. Если мы снижаем чувствительность к боли, она снижается во всех рецепторах человека. И человек, у которого снижено чувство боли, может пропустить тот важный сигнал, а это может быть опасно для его жизни.
Вы можете спросить, какое это все имеет отношение к духовной жизни? Самое прямое. Когда у вас что-то болит, и вы стоите в храме на службе, сосредоточиться на молитве гораздо труднее. А когда вы хотите спать, насколько внимательна ваша молитва?
Потребности психологические
Кроме физиологических потребностей у нас есть потребности психологические. Перечислим те, которые являются базовыми:
— Потребность в ощущении ценности себя, своей жизни, своей личности. Ведь если моя жизнь, моя личность не является для меня ценностью, зачем мне духовные упражнения? Если моя жизнь, личность ценностью являются, тогда мне важно, чтобы я развивался, рос, наполнял свою жизнь смыслом. Если я — «пустое место», то зачем все эти сложности, тогда можно просто как-нибудь дотянуть до кончины?
— Потребность в сопричастности, в любви и близости — потребность чувствовать себя частью чего-то большего, семьи, рода, народа, культуры, профессионального сообщества. Нам обязательно нужно чувствовать, что мы не одиноки. И если говорить о вере, очень важно чувствовать свою сопричастность Богу, Церкви, это чувство, которое нас согревает и поддерживает. Именно оно приводит нас в храм, когда уже ноги не идут от усталости.
— Потребность в самостоятельности. Нам важно быть частью чего-то большего и целого, но при этом необходима самостоятельность, ощущение себя отдельной личностью, отвечающей за себя.
— Потребность в самореализации важна не только для творческих людей, она актуальна для представителей любой профессии, нужна она домохозяйкам и пенсионерам. Самореализация, творчество проявляется во всем: в нашем образе жизни и наших делах, в наших отношениях, в нашей осанке и походке, в манере одеваться, в том, как мы выглядим: все это — самореализация.
— Потребность в безопасности, имеется в виду психологическая безопасность, потому что безопасность физическая — понятие достаточно условное, сейчас она есть, а через минуту все может измениться. Речь идет о психологической безопасности — состоянии, когда человек не обороняется, когда не ожидает угрозы, когда его не унижают, а уважают, ценят, слышат, принимают его в расчет. Это тоже очень важный момент жизни.
Духовные потребности:
— Потребность быть. Но «быть» не просто на уровне существования, а на уровне понимания себя. Когда Бог призывает Авраама, тот говорит «Вот я». Это исповедание своего бытия — «Я есть». Эта духовная потребность, раскрывается в самореализации, в покаянии, в осознании себя. Ведь покаяние невозможно без осознания и познания себя, самопознание — фундаментальная основа всякого покаяния, всякого раскаяния.
— Потребности в общении с Богом и другими людьми. Эта потребность реализуется во время молитвы, богослужения, в общечеловеческом общении.
— Потребность в смысле. «Человек — существо, уязвленное смыслом», без смысла он жить не может. Если мы в чем-то разочарованы, это означает, что мы утратили смысл. Как Иов, страдавший от непонимания своих бед и горя, вопрошающий Бога о смысле, так и мы нуждаемся в нем.
Например, когда ребенок только идет в школу, поначалу для него очень важен смысл. Но когда посещение школы становится рутиной, он разочаровывается, и учеба становится ему в тягость. Так же происходит с нами, когда мы приходим на новую работу. Первый год мы летаем на крыльях, все осмысливаем, все — важно и интересно. Хватает этого запала года на три, потом смыслы исчерпываются и… Так и в неофитстве, пока смысл воцерковления нам ясен, мы одухотворены, как только повседневность и привычка застилают нам смысл — мы унываем. Утрата смысла для нас опасна, мы все время должны осмысливать свое бытие, иначе мы не можем. —
Потребность в развитии, потребность в преображении. Душа наша стремится к совершенному, по своей природе. Она не может терпеть своего греховного состояния. Бердяев говорил, что человек — существо, недовольное самим собой. Для того, чтобы вернуть подлинный облик сынов Божиих, мы должны стать иными. Это и есть потребность в преображении, потребность в полете, в обретении крыльев, потребность в свете. Кто за нас в ответе?
Очень важный вопрос: кто отвечает за удовлетворение наших личных потребностей?
Ответ, вроде бы, очевиден — мы сами. Но в реальной жизни мы часто перекладываем эту ответственность свою на окружающих.
Мама должна знать, когда меня покормить, начальник должен знать, когда мне нужно сделать перерыв в работе, а если он считает, перерывы мне не нужны, я подчинюсь. Батюшка знает, что мне можно и нельзя есть, будильник знает, во сколько мне вставать.
Мы с удовольствием перекладываем ответственность за удовлетворение своих потребностей на какие-то внешние обстоятельства. И говорим: «Жизнь у меня такая! Ничего не могу сделать».
Хотя на самом деле, если отнестись к этой задаче серьезно, сделать можно очень многое.
Многое можно изменить, при этом не сильно изменив образ жизни. Все, что нам нужно сделать — осознать свои потребности и начать внимательно и заботливо к себе относиться.
Желания, прихоти, капризы
Чем же отличаются потребности от желаний, прихотей, капризов? Что такое желание и в чем его отличие от потребности? Желание — хотение чуть большего, чем необходимо. Если потребность — это то, без чего мы не можем нормально функционировать, то желание — это когда я хочу чуть больше, чем имею. Желание отражает и наши потребности, и нашу пользу, превышающую потребности.
Например, потребность в еде можно удовлетворить с помощью картошки. Вид блюда для насыщения не принципиален. А вот стремление получить картошку именно в жареном виде — это уже желание. Или иной пример: Для отдыха мне нужно 2 выходных дня, но я хочу получить дополнительное образование. Желание учиться отражает и мою потребность в развитии и желание радости от познания мира. Для этого мне необходимо дополнительное время и дополнительный отдых. Ещё пример: чтобы пообедать, мне нужно 25 минут, но есть ещё и желание посидеть с друзьями за столом, чтобы пообщаться.
Можно, конечно, обходиться минимумом. Например, во время войны у женщины могло быть одно платье, проблема была в том, чтобы успеть высушить его после стирки, чтобы было в чем идти. Минимумом вполне можно обходиться. Но иногда хочется большего. В этом хотении нет ничего плохого, это — нормально. У нас сейчас не война, не голод, поэтому некоторые желания вполне можно удовлетворить. Когда мы высказываем свои желания, то начинаем говорить о пользе и об удовольствии. Искусство владения собой — это умение различать свои желания: пользу, удовольствия, развлечения и проч.
Когда потребности удовлетворены, и желания исполнены, могут возникнуть и «прихоти». Два платья уже есть, картошечку пожарили, теперь хочется сережки, да не любые, а подходящие по цвету к одежде.
Появляется эстетика, потребность в красоте, в разнообразии. Хочется не просто картошечки, а с квашеной капустой. Начинаются прихоти — плохо это или хорошо? Иногда — просто необходимо!
Прихоти создают ощущение радости, благодарности, избытка, щедрости. Если у меня есть необходимое, есть то, чего я хочу, и есть даже то, чего я при-хотел, то значит я — богат и могу делиться!
Возникает ощущение щедрости от избытка, это не вынужденная, а добровольная щедрость. Конечно, делиться можно и необходимым, особенно, если для того, с кем ты делишься, твоя помощь жизненно важна. Но надобность в такой помощи возникает нечасто. Так что прихоть — это неплохо. Если человек может себе позволить прихоть, значит, в его жизни есть некий избыток, за который можно благодарить Бога. Именно прихоти могут быть мишенью поста. Отказаться от такого избытка — добровольная жертва!
От прихотей нужно отличать капризы, потакание капризам совсем не полезно, ни своим, ни чужим. Есть несколько критериев, по которым можно предположить, что речь идет о капризе. С капризами, особенно со своими, надо разбираться строго.
Каприз — это искажение базовой психологической потребности. Например, потребность в ощущении собственной ценности — это нормально, но есть люди, для которых их самоценность измеряется тем, что им дали. Поэтому, чтобы ощутить свою ценность, они бесконечно вымогают у окружающих внимание и подарки, признание и лесть. Как можно понять, что речь идет о капризе? Получая желаемое, человек воспринимает это как должное или начинает выдвигать новые требования: «Это колечко не такое, у подруги-то получше!» Если после получения желаемого человек не ощущает удовлетворения и благодарности, возможно, его желание было капризом.
Каприз не насыщаем, и если мы начинаем жертвовать своими потребностями и желаниями ради чужих капризов или требовать от других удовлетворения своих капризов, у нас начинаются духовные проблемы. Разобраться с капризами — возможная цель поста, с тем, однако, прицелом, чтобы после поста капризы не возвращались.
Различия между потребностями и желаниями выражаются еще и в некоторой иерархии. Дело в том, что свои потребности мы, как правило, не можем удовлетворять напрямую, потому что потребности связаны с нашими желаниями. Когда я хочу есть, я испытываю желание. Но если я осознаю, мне уже пора бы поесть, но при этом есть не хочу, заставить себя очень трудно. Наш организм не будет работать в отсутствие желания, потому что на желании завязаны все физиологические цепочки. А потому, удовлетворение потребностей — это не механический процесс, а психическая, как правило, неосознанная, деятельность.
В этой деятельности важны и мотивы, и желания. Желания имеют разную природу. Одни происходят от потребностей, другие — от страстей, а третий вид желаний продиктован культурой, традициями, стереотипами. Всё это нам передается с воспитанием. Мы вырастаем, не умея разобраться в себе, определить, в чем действительно заключаются мои потребности и воспитываем своих детей в тех же стереотипах.
Потребности — подождут?
Что происходит, если мы долгое время не удовлетворяем наши потребности и желания, если нам приходится постоянно во всем себя ограничивать? Последствия могут быть достаточно серьезными.
Во-первых, человек может впасть в депрессию. Состояние: «я ничего не хочу» является одним из признаков депрессии. Проявляться депрессия может по-разному, совсем необязательно человек при ней лежит «носом к стенке». Может быть так называемая ажитированная депрессия, (от слова «ажиотаж»). Такой человек внешне очень активен, иногда даже чрезмерно и много делает, но в глазах у него при этом тоска и пустота, вот по этому «замершему» взгляду и можно понять, что человек в депрессии. Он делает все автоматически, не «изнутри», а как бы отвечая на внешние раздражители, и деятельность его — чисто внешняя. Внутри себя, в душе этот человек «лежит носом к стенке». Эта форма депрессии небезопасна, не будучи вовремя распознана, может перейти в клиническую форму.
Но чаще депрессия проявляется в более мягком варианте: «Не знаю, чего хочу». Причиной этого «не знаю» может быть привычный запрет на свои желания. Он приводит к тому, что человек боится заявить о том, что чего-то хочет (т. е.признать свои потребности), чтобы не услышать отказ. Иногда люди боятся, что им скажут «нет», и поэтому предпочитают «не знать», чего они хотят. Результатом запретов и отказов может стать желание человека иметь слишком много. Такой человек хочет не «быть», не «заботиться о себе», а именно «иметь», он пытается за счет вещей и приобретений заполнить внутренний вакуум.
Проблема с отказом, проблема с выбором, страх упущенных возможностей — это все — последствия жестких внутренних запретов, привычки к неудовлетворению своих потребностей и желаний. Последствия такого отношения к себе могут быть очень серьезными. Научиться различать потребности и капризы — разве не достойная цель поста?
Пост — время анатомии желаний
Потребности надо удовлетворять, а в желаниях надо разбираться. Пост — замечательное время для того, чтобы разобраться в своих желаниях. И эта анатомия должна быть очень разумной. Почему я хочу именно этого? Сладкого, горького, жирного, кислого?
Наши желания иногда воспитывают страсти, а страстей в нас очень много, самых разных. Многие из них воспитаны, увы, нашей семьей, образом жизни. Например, в некоторых семьях существует так называемый «культ еды», причем этим иногда гордятся. Ничего особенного в культе еды нет, кроме того, что он может воспитать страсть.
Мы живем нашими страстями, не сознавая этого. Они тоже побуждают желания, которые нам сложно контролировать. Мы должны понимать, что страсть — это имитация потребности. Это клубок, в котором есть свои потребности, свои эмоции, свои смыслы, и своя воля, клубок автономный и хорошо спрятанный. Поэтому страсть обнаружить нельзя, она обнаруживает себя только желанием сильным и страстным. Вот это — признак, как страсть можно узнать. Но когда они не актуализированы, не возбуждены, их просто не замечаешь. Пост, иной раз, возбуждает страсти. И это хорошее время для обличения страстей.
Беда заключается в том, что они неподвластны нашему контролю и руководству, страсти не подчиняются нашей воле, они автономны. То есть, наша свободная воля, увы, над страстями не вольна. Страсти сами продуцируют желания, создают мощную мотивацию и заставляют нас действовать так, как они хотят. В этом и беда. Значит наша задача — страсть распознать, обличить, найти корень её и вступить с ней в «борьбу». Но борьба со страстями — особая тема, и без руководства неисполнимая.
Подготовила Алиса Орлова
Источник: ПРАВОСЛАВИЕ И МИР ежедневное интернет-СМИ
Мысль совершается в слове
«Мысль совершается в слове» А.А. Потебня Л.С. Выготский
Невозможно решить вопрос о богослужебном языке Церкви без серьезного отношения к изучению самого языка. Получается так, что все обсуждают дальнейшую участь богослужебного языка, а у него самого не спросили. А зря!
Невозможно решить вопрос о богослужебном языке Церкви без серьезного отношения к изучению самого языка. Получается так, что все обсуждают дальнейшую участь богослужебного языка, а у него самого не спросили. А зря!
Язык Церкви может открыть нам свои глубины и осветить многие узловые проблемы нашего им пользования. Богослужебный язык, в котором мы живем и который живет в нас может нам многое поведать: и глубины древности, молитвенный подвиг, и наше современное настоящее. Язык хранит молитвенный труд и чувственные афекты, точность мысли и деятельные поиски смысла! Язык воплощает мысль и совершает священнодействие! Язык возносит ум к Богу и омрачает душу гневом!
Иными словами, язык и речь это более чем половины всей жизни человека! При этом богословской и научно-лингвистической христианской дисциплины об этом важнейшем предмете нет. Нет даже сколько-нибудь вразумительной гипотезе о том, как учит Церковь о языке и речи. А ведь без такого учения нельзя ответить на злободневные вопросы современных проблем.
Не ответив на основные богословско-лингвистические вопросы о языке и учение о нём Церкви, нельзя даже приступать к решению вопросов о переводах и редакциях! Церковь должна сначала исследовать и выразить Свое учение о языке. Нам всем так необходимо «богословское учение о языке и речи». Без него мы будем бродить «впотьмах», приводить некомпетентные аргументы, спорить от бессилия, боятся утраты идентичности.
На очередном «витке» дискуссии о «книжной справе» приводятся аргументы одинаково верные и одинаково ошибочные. Верные по чувству, и ошибочные по разуму! Большинство чувствует, что в церковно-славянском языке есть нечто такое, чего нельзя утратить, но выразить это рационально, аргументировано не могут. И сторонники и противники приводят аргументы построенные на одном и том же методологическом базисе – ложной теоретико-богословской модели языка.
Сторонники редакции и перевода текстов, например, верно пишут о необходимости понимания богослужебных текстов, при этом понимают сам язык, как систему знаков или как передачу информации, в которой не остается места «священной тайны Церкви». Понимание текста связывается с теорией знака и теорией информации.
Противники переводов и «справы» пишут о том, что «язык церкви это не язык для понимания, а для общения с Богом». Понимает человек или не понимает, а молясь он «общается с Богом». Противники, как правило отвергают саму научно-лингвистическую постановку проблемы языка, не осведомленно полагая, такой научный подход лишит их «священной тайны Церкви». Противники редактирования и перевода соглашаются на мистический подход к языку: «Ты не понимаешь? Зато бесы понимают, и трепещут». По сути это не мистика, а магия. В магическую силу языка верил великий русский богослов и ученый священник Павел Флоренский, верят в неё и по сей день многие священники и епископы, но более всего чтецы и монахи, только это не высказывается открыто. Все это результат, следствие крайней богословской и научной запущенности вопросов языка и речи.
Между тем, русское богословие и русская лингвистика (и мировая также) накопили огромный материал, чтобы компетентно решить все накопившиеся вопросы. В Церкви нет такого научного органа, нет специфической дисциплины, которые могли бы раскрыть и найти решения этих проблем. Значит нам предстоит сообща, богословам и лингвистам, филологам и историкам, чтецам и поэтам, редакторам и священникам, взяться за недюженную работу – составить учение о зыке и речи, основанное на православном богословии и русской церковной традиции. И только после этого станут понятны ответы на злободневные вопросы «книжной справы».
Мне довелось уже более десяти лет читать лекции по Богословию языка и речи в Российском православном институте св. Иоанна Богослова (1997-2007) и в Институте христианской психологии (с 2009). Будучи лингвистом любителем, богословом по призванию и профессиональным психологом мне дорого все, что ведет к Истине. Будучи церковным чтецом и священнослужителем не могу не быть крайним любителем языка, чтения и молитвы, поэтики, риторики и чтения.
Иными словами, язык и речь это более чем половины всей жизни человека! При этом богословской и научно-лингвистической христианской дисциплины об этом важнейшем предмете нет. Нет даже сколько-нибудь вразумительной гипотезе о том, как учит Церковь о языке и речи. А ведь без такого учения нельзя ответить на злободневные вопросы современных проблем.
Не ответив на основные богословско-лингвистические вопросы о языке и учение о нём Церкви, нельзя даже приступать к решению вопросов о переводах и редакциях! Церковь должна сначала исследовать и выразить Свое учение о языке. Нам всем так необходимо «богословское учение о языке и речи». Без него мы будем бродить «впотьмах», приводить некомпетентные аргументы, спорить от бессилия, боятся утраты идентичности.
На очередном «витке» дискуссии о «книжной справе» приводятся аргументы одинаково верные и одинаково ошибочные. Верные по чувству, и ошибочные по разуму! Большинство чувствует, что в церковно-славянском языке есть нечто такое, чего нельзя утратить, но выразить это рационально, аргументировано не могут. И сторонники и противники приводят аргументы построенные на одном и том же методологическом базисе – ложной теоретико-богословской модели языка.
Сторонники редакции и перевода текстов, например, верно пишут о необходимости понимания богослужебных текстов, при этом понимают сам язык, как систему знаков или как передачу информации, в которой не остается места «священной тайны Церкви». Понимание текста связывается с теорией знака и теорией информации.
Противники переводов и «справы» пишут о том, что «язык церкви это не язык для понимания, а для общения с Богом». Понимает человек или не понимает, а молясь он «общается с Богом». Противники, как правило отвергают саму научно-лингвистическую постановку проблемы языка, не осведомленно полагая, такой научный подход лишит их «священной тайны Церкви». Противники редактирования и перевода соглашаются на мистический подход к языку: «Ты не понимаешь? Зато бесы понимают, и трепещут». По сути это не мистика, а магия. В магическую силу языка верил великий русский богослов и ученый священник Павел Флоренский, верят в неё и по сей день многие священники и епископы, но более всего чтецы и монахи, только это не высказывается открыто. Все это результат, следствие крайней богословской и научной запущенности вопросов языка и речи.
Между тем, русское богословие и русская лингвистика (и мировая также) накопили огромный материал, чтобы компетентно решить все накопившиеся вопросы. В Церкви нет такого научного органа, нет специфической дисциплины, которые могли бы раскрыть и найти решения этих проблем. Значит нам предстоит сообща, богословам и лингвистам, филологам и историкам, чтецам и поэтам, редакторам и священникам, взяться за недюженную работу – составить учение о зыке и речи, основанное на православном богословии и русской церковной традиции. И только после этого станут понятны ответы на злободневные вопросы «книжной справы».
Мне довелось уже более десяти лет читать лекции по Богословию языка и речи в Российском православном институте св. Иоанна Богослова (1997-2007) и в Институте христианской психологии (с 2009). Будучи лингвистом любителем, богословом по призванию и профессиональным психологом мне дорого все, что ведет к Истине. Будучи церковным чтецом и священнослужителем не могу не быть крайним любителем языка, чтения и молитвы, поэтики, риторики и чтения.
Аудио
Детей нельзя завести.
В нашей стране ежедневно людей умирает больше, чем рождается. Если эта тенденция сохранится, можно прогнозировать исчезновение нации. Государство ищет пути повышения рождаемости. В ход идет пропаганда многодетности, обещание больших денежных выплат за рождение второго ребенка… Одни предлагают ввести налог на бездетность, другие – отменить пенсии.
А что думают об этом сами жители России? Некоторые считают, что количество детей в семье стоит ограничивать, другие вообще не хотят «обзаводиться потомством», называя себя «childfree», третьи рожают столько детей, сколько Бог дает. Но есть люди, которые хотят детей, но по каким-либо причинам не могут их иметь.
По определению Всемирной Организации Здравоохранения, «…бесплодным считается брак, в котором по тем или иным причинам, происходящим в организме женщины или мужчины, либо обоих партнеров, беременность не наступает при регулярной половой жизни без применения каких-либо противозачаточных средств в течение 12 месяцев при условии детородного возраста супругов».
Если верить статистике, невозможность зачатия ребенка волнует на сегодняшний день каждую шестую пару. Из 37,5 млн женщин, проживающих в РФ, в возрасте от 20 до 45 лет 5-6 млн не могут иметь детей. В последние годы диагноз «бесплодие» ставится врачами все чаще и чаще. Бытует мнение, что зарождение жизни в основном зависит от здоровья будущей матери. На самом деле это не так. Доказано: из 100 бездетных пар около 40% не имеют детей по причине мужского бесплодия. Причин для этого много: инфекционные заболевания, неблагоприятная экологическая обстановка, бесконтрольное применение лекарственных средств, психологические проблемы. Сухая статистика, за которой – человеческие судьбы.
Почему женщина не может зачать или выносить ребенка? Бесплодие -- трагедия и наказание или нужно благодарить за нее Бога? Можно ли усыновлять детей? На вопросы сайта Милосердие.ru отвечает священник Андрей Лоргус, декан факультета психологии Российского Православного Университета св. Иоанна Богослова.
-- Бездетность – это испытание, наказание, крест? Если в семье нет детей, как супругам относиться к этому?
- К этому всегда нужно относиться с благодарностью, как к воле Божией. Но при этом надо иметь в виду, что очень часто причины бездетности при видимом желании иметь детей могут крыться в самой личности. И вот об этом нужно говорить, потому что это поправимые вещи. Вот один из случаев, который мне известен как пастырю. В хорошей семье, где супруги очень любят друг друга, все беременности заканчивалась выкидышами. Причем у семья очень благополучна, с хорошим достатком. Швейцарские клиники, лучшие врачи, психологи – и все бесполезно. Причина была не медицинская, а духовная и психологическая.
Дело было в том, что, как известно, духовные и психологические состояния отражаются в телесных, соматических проявлениях. Если человек нервничает, у него сердце болит или поднимается давление. И здесь точно так же. Если женщина не любит мужа, скрывая это даже от себя, не хочет детей, бессознательно боится детей, или вообще испытывает какой-либо страх, все ее женское естество сжимается так же, как сжимаются сосуды при нервных нагрузках. И если с медицинской точки зрения все нормально, а она может не зачать. Организм может «слушается» ее подсознательной команды.
В случае, о котором я рассказываю, был страх оказаться несостоятельной перед мужем. Она боялась, что не выносит, неправильно воспитает, допустит какую-то оплошность. Этот страх вызывал серьезные физиологические нарушения в ее организме, и беременность все время срывалась. Но в других случаях могут быть и другие причины.
Супружеская пара не хотела признавать, что у них есть такие проблемы. Это часто бывает. Супруги играют роль приличной, благочестивой семьи, не желая признавать, что у них серьезные личностные и духовные проблемы. Могут быть и другие причины: заболевания, наследственность, психологическая травма, тяжелый труд, экология. Причин множество. В основе всех – человеческий грех, но далеко не всегда личный или грех семьи, часто - это грех всех нас, всего человечества.
А что думают об этом сами жители России? Некоторые считают, что количество детей в семье стоит ограничивать, другие вообще не хотят «обзаводиться потомством», называя себя «childfree», третьи рожают столько детей, сколько Бог дает. Но есть люди, которые хотят детей, но по каким-либо причинам не могут их иметь.
По определению Всемирной Организации Здравоохранения, «…бесплодным считается брак, в котором по тем или иным причинам, происходящим в организме женщины или мужчины, либо обоих партнеров, беременность не наступает при регулярной половой жизни без применения каких-либо противозачаточных средств в течение 12 месяцев при условии детородного возраста супругов».
Если верить статистике, невозможность зачатия ребенка волнует на сегодняшний день каждую шестую пару. Из 37,5 млн женщин, проживающих в РФ, в возрасте от 20 до 45 лет 5-6 млн не могут иметь детей. В последние годы диагноз «бесплодие» ставится врачами все чаще и чаще. Бытует мнение, что зарождение жизни в основном зависит от здоровья будущей матери. На самом деле это не так. Доказано: из 100 бездетных пар около 40% не имеют детей по причине мужского бесплодия. Причин для этого много: инфекционные заболевания, неблагоприятная экологическая обстановка, бесконтрольное применение лекарственных средств, психологические проблемы. Сухая статистика, за которой – человеческие судьбы.
Почему женщина не может зачать или выносить ребенка? Бесплодие -- трагедия и наказание или нужно благодарить за нее Бога? Можно ли усыновлять детей? На вопросы сайта Милосердие.ru отвечает священник Андрей Лоргус, декан факультета психологии Российского Православного Университета св. Иоанна Богослова.
-- Бездетность – это испытание, наказание, крест? Если в семье нет детей, как супругам относиться к этому?
- К этому всегда нужно относиться с благодарностью, как к воле Божией. Но при этом надо иметь в виду, что очень часто причины бездетности при видимом желании иметь детей могут крыться в самой личности. И вот об этом нужно говорить, потому что это поправимые вещи. Вот один из случаев, который мне известен как пастырю. В хорошей семье, где супруги очень любят друг друга, все беременности заканчивалась выкидышами. Причем у семья очень благополучна, с хорошим достатком. Швейцарские клиники, лучшие врачи, психологи – и все бесполезно. Причина была не медицинская, а духовная и психологическая.
Дело было в том, что, как известно, духовные и психологические состояния отражаются в телесных, соматических проявлениях. Если человек нервничает, у него сердце болит или поднимается давление. И здесь точно так же. Если женщина не любит мужа, скрывая это даже от себя, не хочет детей, бессознательно боится детей, или вообще испытывает какой-либо страх, все ее женское естество сжимается так же, как сжимаются сосуды при нервных нагрузках. И если с медицинской точки зрения все нормально, а она может не зачать. Организм может «слушается» ее подсознательной команды.
В случае, о котором я рассказываю, был страх оказаться несостоятельной перед мужем. Она боялась, что не выносит, неправильно воспитает, допустит какую-то оплошность. Этот страх вызывал серьезные физиологические нарушения в ее организме, и беременность все время срывалась. Но в других случаях могут быть и другие причины.
Супружеская пара не хотела признавать, что у них есть такие проблемы. Это часто бывает. Супруги играют роль приличной, благочестивой семьи, не желая признавать, что у них серьезные личностные и духовные проблемы. Могут быть и другие причины: заболевания, наследственность, психологическая травма, тяжелый труд, экология. Причин множество. В основе всех – человеческий грех, но далеко не всегда личный или грех семьи, часто - это грех всех нас, всего человечества.
-- Как Вы относитесь к современным медицинским технологиям, помогающим бездетным парам обрести детей?
- Лечиться или не лечиться – это вопрос не духовный. Если есть болезнь, надо лечиться. Нельзя презирать врачей и медицину как таковую. Другое дело, как и зачем использовать современные технологии. Не значит ли это реализовать свою страсть к детям, желание «заполучить» детей любой ценой. Мне известен случай, когда молодая женщина, прожив три года в браке, пришла на искусственное оплодотворение. Как врач ее ни убеждала подождать, ведь три года – это так мало, она все равно прошла эту процедуру трижды. Ничего не получилось, а на пятом году супружества она зачала естественным путем и благополучно родила.
Думаю, проблема в «голове», а не в теле. У меня как у антрополога и психолога есть серьезные основания полагать, что искусственное осеменение, и вообще любое искусственное вмешательство в зачатие неизбежно отразится на детях и на супругах.
Во-первых, сама процедура ЭКО нарушает интимное пространство супругов.
Во-вторых, нельзя забывать о том, что современные методики не могут исключить множественное оплодотворение. Врачи потом производят редукцию, то есть уничтожают «лишних» детей. Это ужасная процедура. Недавно один доктор, проводящий ЭКО, сказала священнику в свое оправдание: «Я редукцией не занимаюсь! Я для этого другого доктора приглашаю». Ведь она понимает, что это зло, что это убийство и как церковь к этому относится, поэтому делает это чужими руками!
А каков процесс рождения и выхаживания детей у этих пар? Я присутствовал в отделении, где выхаживают недоношенных детей. Я крестил там четырех младенцев у супружеских пар, прошедших через ЭКО. Дети весом в четыреста граммов! А те, кто весит 800 г, считаются большими. Родителей рядом нет. Они, конечно, могут приходить, но сидеть там бесполезно. Это заводской цех. Трубки, провода, гудит что-то, дети в прозрачных кюветах накрыты пеленками, лежат там, как в норках, подключенные к приборам. Вот мое эмоциональное впечатление - это ад. Это «детский ад». Это мы его создали. Но люди, врачи и медсестры, работающие там – настоящие подвижники.
Современные исследования пренатальной психологии показывают, что дети запоминают все, даже в этом возрасте, хотя и на бессознательном уровне, в телесно-физиологической памяти. И этот период жизни не проходит бесследно: он проявляется впоследствии, иногда тяжелыми соматическими и психическими заболеваниями. Супружеские пары, которые устраивают такое своим детям, берут на себя ответственность за их души. Я не могу, как пастырь и психолог, им запретить это делать, но и советовать не стану.
-- Может быть, люди просто хотят испробовать все возможности?
Нельзя хотеть детей любой ценой. Если супруги во что бы то ни стало хотят детей – это уже патология с точки зрения психолога. Это отклонение личности, это уже и грех, и страсть. Именно потому, что дети не являются смыслом брака и смыслом жизни человека. Смыслом жизни человека является он сам, его бессмертная душа. К сожалению, очень часто супруги хотят «детьми» закрыть брешь в своем супружеском существовании. Они хотят за счет рождения детей решить какую-то свою супружескую проблему. А этого никогда нельзя делать. Если супруги не любят друг друга, у них нет мира, они не могут дружить, они не умеют наладить отношения, то рождение детей ничего им не добавит, наоборот может усложнить, отдалить их друг от друга. Когда рождается ребенок, жена полностью переключается на ребенка. Муж начинает ревновать. Возникает причина для еще одного конфликта.
Вообще дети – это не способ решения семейных проблем. Очень часто женщины идут на рождение детей вне супружества вплоть до искусственного оплодотворения, потому что они хотят состояться как матери. Это ложь и обман, потому что они пытаются рождением ребенка разрешить свою внутреннюю пустоту и несостоятельность. Женщина реализуется как личность не как мать, а как жена. И только как жена может реализоваться как мать. Стать матерью, не став женой – ошибка. Этого нельзя делать. И вообще ребенок не игрушка, он рождается не для нас.
Дети – не вещь, которую «заводят», приобретают, как машину, как коттедж. Детей нельзя заводить, их можно только встретить. Рождение своего ребенка – это встреча с новой личностью, а не воспроизведение себе подобного. Когда я вижу свою новорожденную дочь или сына, я встречаюсь с новым человеком. Он похож на меня, он впоследствии говорит как я, он делает те же самые глупости и грехи. Но он другой.
Когда дети вырастают и уходят, супруги нередко впервые за 20-30 лет встречаются лицом к лицу. И тут начинается новый конфликт. Оказывается, что они потеряли любовь друг к другу, переругались, нажили себе массу всяких обид и проблем друг с другом. А ведь это – самое замечательное время супружества. Зрелое супружество должно включать в себя и нежность, и заботу, и дружбу, и аскезу, и духовную близость. Это золотая пора для супругов. Тем более что могут уже и внуки появиться. А внуки – это совсем иное. Внуки – это радость без ответственности и без страха.
- Лечиться или не лечиться – это вопрос не духовный. Если есть болезнь, надо лечиться. Нельзя презирать врачей и медицину как таковую. Другое дело, как и зачем использовать современные технологии. Не значит ли это реализовать свою страсть к детям, желание «заполучить» детей любой ценой. Мне известен случай, когда молодая женщина, прожив три года в браке, пришла на искусственное оплодотворение. Как врач ее ни убеждала подождать, ведь три года – это так мало, она все равно прошла эту процедуру трижды. Ничего не получилось, а на пятом году супружества она зачала естественным путем и благополучно родила.
Думаю, проблема в «голове», а не в теле. У меня как у антрополога и психолога есть серьезные основания полагать, что искусственное осеменение, и вообще любое искусственное вмешательство в зачатие неизбежно отразится на детях и на супругах.
Во-первых, сама процедура ЭКО нарушает интимное пространство супругов.
Во-вторых, нельзя забывать о том, что современные методики не могут исключить множественное оплодотворение. Врачи потом производят редукцию, то есть уничтожают «лишних» детей. Это ужасная процедура. Недавно один доктор, проводящий ЭКО, сказала священнику в свое оправдание: «Я редукцией не занимаюсь! Я для этого другого доктора приглашаю». Ведь она понимает, что это зло, что это убийство и как церковь к этому относится, поэтому делает это чужими руками!
А каков процесс рождения и выхаживания детей у этих пар? Я присутствовал в отделении, где выхаживают недоношенных детей. Я крестил там четырех младенцев у супружеских пар, прошедших через ЭКО. Дети весом в четыреста граммов! А те, кто весит 800 г, считаются большими. Родителей рядом нет. Они, конечно, могут приходить, но сидеть там бесполезно. Это заводской цех. Трубки, провода, гудит что-то, дети в прозрачных кюветах накрыты пеленками, лежат там, как в норках, подключенные к приборам. Вот мое эмоциональное впечатление - это ад. Это «детский ад». Это мы его создали. Но люди, врачи и медсестры, работающие там – настоящие подвижники.
Современные исследования пренатальной психологии показывают, что дети запоминают все, даже в этом возрасте, хотя и на бессознательном уровне, в телесно-физиологической памяти. И этот период жизни не проходит бесследно: он проявляется впоследствии, иногда тяжелыми соматическими и психическими заболеваниями. Супружеские пары, которые устраивают такое своим детям, берут на себя ответственность за их души. Я не могу, как пастырь и психолог, им запретить это делать, но и советовать не стану.
-- Может быть, люди просто хотят испробовать все возможности?
Нельзя хотеть детей любой ценой. Если супруги во что бы то ни стало хотят детей – это уже патология с точки зрения психолога. Это отклонение личности, это уже и грех, и страсть. Именно потому, что дети не являются смыслом брака и смыслом жизни человека. Смыслом жизни человека является он сам, его бессмертная душа. К сожалению, очень часто супруги хотят «детьми» закрыть брешь в своем супружеском существовании. Они хотят за счет рождения детей решить какую-то свою супружескую проблему. А этого никогда нельзя делать. Если супруги не любят друг друга, у них нет мира, они не могут дружить, они не умеют наладить отношения, то рождение детей ничего им не добавит, наоборот может усложнить, отдалить их друг от друга. Когда рождается ребенок, жена полностью переключается на ребенка. Муж начинает ревновать. Возникает причина для еще одного конфликта.
Вообще дети – это не способ решения семейных проблем. Очень часто женщины идут на рождение детей вне супружества вплоть до искусственного оплодотворения, потому что они хотят состояться как матери. Это ложь и обман, потому что они пытаются рождением ребенка разрешить свою внутреннюю пустоту и несостоятельность. Женщина реализуется как личность не как мать, а как жена. И только как жена может реализоваться как мать. Стать матерью, не став женой – ошибка. Этого нельзя делать. И вообще ребенок не игрушка, он рождается не для нас.
Дети – не вещь, которую «заводят», приобретают, как машину, как коттедж. Детей нельзя заводить, их можно только встретить. Рождение своего ребенка – это встреча с новой личностью, а не воспроизведение себе подобного. Когда я вижу свою новорожденную дочь или сына, я встречаюсь с новым человеком. Он похож на меня, он впоследствии говорит как я, он делает те же самые глупости и грехи. Но он другой.
Когда дети вырастают и уходят, супруги нередко впервые за 20-30 лет встречаются лицом к лицу. И тут начинается новый конфликт. Оказывается, что они потеряли любовь друг к другу, переругались, нажили себе массу всяких обид и проблем друг с другом. А ведь это – самое замечательное время супружества. Зрелое супружество должно включать в себя и нежность, и заботу, и дружбу, и аскезу, и духовную близость. Это золотая пора для супругов. Тем более что могут уже и внуки появиться. А внуки – это совсем иное. Внуки – это радость без ответственности и без страха.
Чудесное изготовление бездетной парой или даже одиноким человеком себе ребенка - помощника в старости - частый сказочный сюжет. Увы, счастливая жизнь в такой семье тоже возможна чаще в сказке - или благодаря чуду
-- После многих попыток самостоятельно родить детей, многие супруги решаются на усыновление, возможен ли такой выход из сложившейся ситуации?
Вопрос усыновления не решает главную проблему. Если супруги хотят усыновить ребенка просто для того, чтобы у них были дети во что бы то ни стало, – это страсть. Наша пастырская задача заключается в том, чтобы остановить таких супругов, сказать – что есть только одна причина, чтобы усыновить детей – избыток любви. Духовная, пастырская задача состоит в том, чтобы выяснить, зачем супруги берут детей. Часто говорят – вот дети в детдомах страдают, надо помочь. Всякий раз, когда говорят, что хотят спасти из детского дома детей безродных и голодающих, меня как психолога и пастыря это настораживает, потому что за этими красивыми словами чаще всего стоят человеческие страсти, среди которых главная – неудовлетворенность своей личной жизнью. Детям помогать надо, но только не так. Потому что усыновление – это вещь спорная. У каждого человека есть биологические родители. Они являются и онтологическими родителями. Их бытие основано на том, что у них есть мать и отец. И каждому человеку эти мать и отец необходимы так же, как вера в Бога, небо над головой, жизненное пространство.
Я служу в интернате, где очень много так называемых отказных детей. Я свидетельствую всем своим многолетним опытом, что все мало-мальски осознающие себя дети ищут своих настоящих родителей. Я раньше думал: зачем это нужно? Им не надо встречаться со своими родными родителями, они их не простят, будут их обвинять и прочее. Но нет. Они им нужны. Каждому человеку нужно знать, что у него есть мать и отец. Может быть, просто переписываться с ними, просто знать, как их зовут.
Одна девочка долго искала свою мать и говорила – я никогда ее не прощу за то, что она меня бросила. Сколько она проявила упорства, воли! Нашла, встретилась с ней и вернулась обратно в интернат. Теперь она спокойна. Она не хочет с ней жить, но она увидела ее и простила, она знает, что у нее есть мать, что она такой же человек, как и все.
Когда супруги усыновляют чужих детей, то они очень часто хотят заменить им природных родителей. А этого делать нельзя. Когда дети вырастают, принимая своих приемных родителей за родных, у них оказываются некие тайные личностные проблемы. Они не знают и не могут знать истоки этих проблем, которые могут определять всю их дальнейшую жизнь.
Вот когда люди берут на усыновление детей, желая только предоставить им возможности лучшие, чем в детском доме или интернате, а не заменить им родных родителей, это – здоровая ситуация. Я думаю, дело идет к тому, что государство и общество налаживает серьезное отношение к усыновлению в виде специализированных школ. Но школа должна не только учить пеленать, она должна быть психологической школой. Прежде всего, надо выяснить духовные основания – зачем люди это делают, что это за люди, понимают ли они, что такое семья, супружество, детско-родительские отношения. Надо останавливать людей, хотящих усыновить детей, чтобы у них «были дети». Но есть другие ситуации, когда усыновление оказалось делом случая. Умерли родственники, кто-то подбросил им детей – тогда, конечно, надо брать. Но это уже совсем другое, это – Божий промысел.
-- Как можно помочь бездетным супругам с духовной точки зрения?
Для этого нужно только одно – чтобы пастыри и богословы перестали повторять традиционную, но сомнительную фразу о том, что целью семьи являются дети. Это ложная установка, взятая еще из древнего, эллинистического, дохристианского мира. К сожалению, из Евангелия наше современное осмысление супружества взяло только одну фразу о том, что «жена чадородием да спасется». Но есть много других примеров. Множество библейских пар были бездетными или долгое время не имели детей. И не Господь их осуждал, а общество, народная молва. Вот если мы, как представители русского православия, откажемся от этой идеи, то, по крайней мере, люди верующие не будут так страдать от своей бездетности. Кстати, покровители супружества в русском православии – святые Петр и Феврония - бездетная пара. И это никого не смущает. Наоборот, они пример и образ именно супружеской, хотя и бесплодной (в смысле детей) любви.
Но тогда возникает сущностный вопрос – а в чем смысл семьи? Среди многих православных людей существует мнение, что смысл семьи – в рождении детей. И допустимость, как они говорят, сексуальных отношений основана только на зачатии. С их точки зрения, бездетные пары, вообще живут в блуде, потому что они детей не рожают, а сексуальную жизнь ведут. Едва ли это христианская позиция. Такой подход может завести многие пары в тупик, к духовным страданиям. Потому что супруги, чувствующие, что их супружество неполноценно – страдают. Нужно говорить, что дети являются следствием супружеских отношений, но не смыслом. Дети не только не единственный смысл семьи – это не смысл семьи вообще. Не смысл, а плод, плод любви.
С моей точки зрения, смысл семьи – это создание малой церкви, чтобы «двое стали как одна плоть». Вот это создание вышеличного союза и есть главный смысл супружества. «Нехорошо быть человеку одному» – эти библейские слова указывают путь каждому человеку.
Но и здесь мы должны оговориться. Множество современных молодых людей не вступают в брак не потому, что они не хотят, а потому, что не могут. Этих молодых людей нельзя осуждать как нарушающих заповеди, современное падшее человечество таково, что не только детей родить не может, а и брак создать не может по многим причинам – духовным, психологическим, семейным. Часто люди просто бывают так воспитаны в своих семьях, что они просто не могут вступить в брак. Поэтому мы не можем никого осуждать и критиковать.
Мы можем сказать: «брак – это благодатный дар, Богом данный вышеличный союз, малая церковь, это творчество двух личностей». Однако не всем это дано. Да, разумеется, в браке раскрытие личности, ее реализация совершается в большей полноте. Возможен и монашеский, и безбрачный, и многодетный, и бездетный путь человека. Но брачный для всех предпочтительней, кроме тех избранных, что призваны к монашеству Христа ради.
Путь женской личности так же многообразен, как и всякий другой. Женщина – не домохозяйка, не фабрика по производству детей, это – личность у которой есть своя замечательная и таинственная жизнь. Главное для всякого человека – это он сам, это спасение его бессмертной и бесценной души. Это – союз души с Богом, богоподобие.
-- После многих попыток самостоятельно родить детей, многие супруги решаются на усыновление, возможен ли такой выход из сложившейся ситуации?
Вопрос усыновления не решает главную проблему. Если супруги хотят усыновить ребенка просто для того, чтобы у них были дети во что бы то ни стало, – это страсть. Наша пастырская задача заключается в том, чтобы остановить таких супругов, сказать – что есть только одна причина, чтобы усыновить детей – избыток любви. Духовная, пастырская задача состоит в том, чтобы выяснить, зачем супруги берут детей. Часто говорят – вот дети в детдомах страдают, надо помочь. Всякий раз, когда говорят, что хотят спасти из детского дома детей безродных и голодающих, меня как психолога и пастыря это настораживает, потому что за этими красивыми словами чаще всего стоят человеческие страсти, среди которых главная – неудовлетворенность своей личной жизнью. Детям помогать надо, но только не так. Потому что усыновление – это вещь спорная. У каждого человека есть биологические родители. Они являются и онтологическими родителями. Их бытие основано на том, что у них есть мать и отец. И каждому человеку эти мать и отец необходимы так же, как вера в Бога, небо над головой, жизненное пространство.
Я служу в интернате, где очень много так называемых отказных детей. Я свидетельствую всем своим многолетним опытом, что все мало-мальски осознающие себя дети ищут своих настоящих родителей. Я раньше думал: зачем это нужно? Им не надо встречаться со своими родными родителями, они их не простят, будут их обвинять и прочее. Но нет. Они им нужны. Каждому человеку нужно знать, что у него есть мать и отец. Может быть, просто переписываться с ними, просто знать, как их зовут.
Одна девочка долго искала свою мать и говорила – я никогда ее не прощу за то, что она меня бросила. Сколько она проявила упорства, воли! Нашла, встретилась с ней и вернулась обратно в интернат. Теперь она спокойна. Она не хочет с ней жить, но она увидела ее и простила, она знает, что у нее есть мать, что она такой же человек, как и все.
Когда супруги усыновляют чужих детей, то они очень часто хотят заменить им природных родителей. А этого делать нельзя. Когда дети вырастают, принимая своих приемных родителей за родных, у них оказываются некие тайные личностные проблемы. Они не знают и не могут знать истоки этих проблем, которые могут определять всю их дальнейшую жизнь.
Вот когда люди берут на усыновление детей, желая только предоставить им возможности лучшие, чем в детском доме или интернате, а не заменить им родных родителей, это – здоровая ситуация. Я думаю, дело идет к тому, что государство и общество налаживает серьезное отношение к усыновлению в виде специализированных школ. Но школа должна не только учить пеленать, она должна быть психологической школой. Прежде всего, надо выяснить духовные основания – зачем люди это делают, что это за люди, понимают ли они, что такое семья, супружество, детско-родительские отношения. Надо останавливать людей, хотящих усыновить детей, чтобы у них «были дети». Но есть другие ситуации, когда усыновление оказалось делом случая. Умерли родственники, кто-то подбросил им детей – тогда, конечно, надо брать. Но это уже совсем другое, это – Божий промысел.
-- Как можно помочь бездетным супругам с духовной точки зрения?
Для этого нужно только одно – чтобы пастыри и богословы перестали повторять традиционную, но сомнительную фразу о том, что целью семьи являются дети. Это ложная установка, взятая еще из древнего, эллинистического, дохристианского мира. К сожалению, из Евангелия наше современное осмысление супружества взяло только одну фразу о том, что «жена чадородием да спасется». Но есть много других примеров. Множество библейских пар были бездетными или долгое время не имели детей. И не Господь их осуждал, а общество, народная молва. Вот если мы, как представители русского православия, откажемся от этой идеи, то, по крайней мере, люди верующие не будут так страдать от своей бездетности. Кстати, покровители супружества в русском православии – святые Петр и Феврония - бездетная пара. И это никого не смущает. Наоборот, они пример и образ именно супружеской, хотя и бесплодной (в смысле детей) любви.
Но тогда возникает сущностный вопрос – а в чем смысл семьи? Среди многих православных людей существует мнение, что смысл семьи – в рождении детей. И допустимость, как они говорят, сексуальных отношений основана только на зачатии. С их точки зрения, бездетные пары, вообще живут в блуде, потому что они детей не рожают, а сексуальную жизнь ведут. Едва ли это христианская позиция. Такой подход может завести многие пары в тупик, к духовным страданиям. Потому что супруги, чувствующие, что их супружество неполноценно – страдают. Нужно говорить, что дети являются следствием супружеских отношений, но не смыслом. Дети не только не единственный смысл семьи – это не смысл семьи вообще. Не смысл, а плод, плод любви.
С моей точки зрения, смысл семьи – это создание малой церкви, чтобы «двое стали как одна плоть». Вот это создание вышеличного союза и есть главный смысл супружества. «Нехорошо быть человеку одному» – эти библейские слова указывают путь каждому человеку.
Но и здесь мы должны оговориться. Множество современных молодых людей не вступают в брак не потому, что они не хотят, а потому, что не могут. Этих молодых людей нельзя осуждать как нарушающих заповеди, современное падшее человечество таково, что не только детей родить не может, а и брак создать не может по многим причинам – духовным, психологическим, семейным. Часто люди просто бывают так воспитаны в своих семьях, что они просто не могут вступить в брак. Поэтому мы не можем никого осуждать и критиковать.
Мы можем сказать: «брак – это благодатный дар, Богом данный вышеличный союз, малая церковь, это творчество двух личностей». Однако не всем это дано. Да, разумеется, в браке раскрытие личности, ее реализация совершается в большей полноте. Возможен и монашеский, и безбрачный, и многодетный, и бездетный путь человека. Но брачный для всех предпочтительней, кроме тех избранных, что призваны к монашеству Христа ради.
Путь женской личности так же многообразен, как и всякий другой. Женщина – не домохозяйка, не фабрика по производству детей, это – личность у которой есть своя замечательная и таинственная жизнь. Главное для всякого человека – это он сам, это спасение его бессмертной и бесценной души. Это – союз души с Богом, богоподобие.
-- Многие умом это понимают, но все равно страдают.
Да, женщины страдают очень тяжело, и часто это у них проявляется на соматическом уровне в виде сердечно-сосудистых и гинекологических заболеваний. Конечно, женщина, не имеющая в браке детей, будет страдать. Ей можно помочь, если она согласится признать, что смысл супружества не дети, а ее муж. И что главное – это любовь, а не зачатие.
И второе – мы должны проповедовать ипостасность нашего человеческого бытия. То есть личность человека превыше природы. Кстати этот же мотив, о личностности бытия, о значении собственной личности женщины, возникает совершенно в другой проблеме – это страдания женщины-матери, когда дети вырастают и уходят. И она оказывается покинутой, как иногда кажется матерям: «Я вас растила, а вы теперь забыли про мать?»
Надо помнить, что смысл жизни женщины не в детях. Двадцать лет, пока дети растут, так быстро проходят, и в пятьдесят лет женщина думает – а что я теперь? Профессии нет, в семье пусто, дом никому не нужен, я готовлю борщ, а его никто не ест, я стираю, а никто не замечает, никто не скажет спасибо и прочее. И вот такой женщине надо напомнить, что смысл ее бытия не в детях, а в ней самой, как в личности. Это важно говорить и женщине, у которой дети выросли и ушли, или погибли. Сколько сейчас погибает детей! А что сказать в утешение матерям, чьи дети погибают в армии в мирное время?
Мужчины в меньшей степени страдают от бездетности, потому что принято считать, что это не их задача. А на самом деле совсем наоборот. Бесплодие очень часто бывает мужское, а не женское. И причины могут быть и психологические, и физиологические, и духовные. Мужчины страдают. Но, к сожалению, мужчины реже себе в этом признаются, не обращаются ни к священнику, ни к психологу. Чаще они идут просто к врачу. У мужчин есть миф, что они могут забыться в работе. Когда мужчина в 40-50 лет достигает успеха в своем деле, он оказывается, как и женщина, у разбитого корыта, потому что его все это не удовлетворяет. И он говорит себе – а кому я передам все это? Наследника нет. Отцовство для мужчины – такая же важная вещь, как и материнство для женщины, потому что рождение ребенка – это шанс встречи с самим собой в новых условиях.
Я убежден, рождение моих детей позволило мне себя узнать с другой стороны. У бездетных нет этой возможности. Далеко не все в нашей жизни получается так, как мы хотим. Бывает так, что Господь посылает детей, когда родители их уже не ждут. Это означает, что люди ничего не хотели приобрести. Если они этого пугаются и отказываются – это страшно. А когда они этому радуются и принимают, как дар Божий – это замечательно. Они будут награждены.
Я бы сказал - хотеть детей не надо. Нельзя от детей отказываться, это грех. Надо просто их ждать. Ждать, как ждут встречи с любимым человеком. Конечно, хочется, чтобы были дети. Но хотеть надо в смысле ждать, а не в смысле добиваться.
Демографические проблемы в нашей стране – лишь следствие затяжной болезни нашего общества. Болезнь эта – распад семьи и брака. Симптомы ее – утрата способности любить, привычка жить «в свое удовольствие», «брать от жизни все». Ее истоки – потеря смысла жизни, как личной, так и родовой, семейной. Пока не устраним причину этой болезни, все экономические и административные меры будут малоэффективны.
Да, женщины страдают очень тяжело, и часто это у них проявляется на соматическом уровне в виде сердечно-сосудистых и гинекологических заболеваний. Конечно, женщина, не имеющая в браке детей, будет страдать. Ей можно помочь, если она согласится признать, что смысл супружества не дети, а ее муж. И что главное – это любовь, а не зачатие.
И второе – мы должны проповедовать ипостасность нашего человеческого бытия. То есть личность человека превыше природы. Кстати этот же мотив, о личностности бытия, о значении собственной личности женщины, возникает совершенно в другой проблеме – это страдания женщины-матери, когда дети вырастают и уходят. И она оказывается покинутой, как иногда кажется матерям: «Я вас растила, а вы теперь забыли про мать?»
Надо помнить, что смысл жизни женщины не в детях. Двадцать лет, пока дети растут, так быстро проходят, и в пятьдесят лет женщина думает – а что я теперь? Профессии нет, в семье пусто, дом никому не нужен, я готовлю борщ, а его никто не ест, я стираю, а никто не замечает, никто не скажет спасибо и прочее. И вот такой женщине надо напомнить, что смысл ее бытия не в детях, а в ней самой, как в личности. Это важно говорить и женщине, у которой дети выросли и ушли, или погибли. Сколько сейчас погибает детей! А что сказать в утешение матерям, чьи дети погибают в армии в мирное время?
Мужчины в меньшей степени страдают от бездетности, потому что принято считать, что это не их задача. А на самом деле совсем наоборот. Бесплодие очень часто бывает мужское, а не женское. И причины могут быть и психологические, и физиологические, и духовные. Мужчины страдают. Но, к сожалению, мужчины реже себе в этом признаются, не обращаются ни к священнику, ни к психологу. Чаще они идут просто к врачу. У мужчин есть миф, что они могут забыться в работе. Когда мужчина в 40-50 лет достигает успеха в своем деле, он оказывается, как и женщина, у разбитого корыта, потому что его все это не удовлетворяет. И он говорит себе – а кому я передам все это? Наследника нет. Отцовство для мужчины – такая же важная вещь, как и материнство для женщины, потому что рождение ребенка – это шанс встречи с самим собой в новых условиях.
Я убежден, рождение моих детей позволило мне себя узнать с другой стороны. У бездетных нет этой возможности. Далеко не все в нашей жизни получается так, как мы хотим. Бывает так, что Господь посылает детей, когда родители их уже не ждут. Это означает, что люди ничего не хотели приобрести. Если они этого пугаются и отказываются – это страшно. А когда они этому радуются и принимают, как дар Божий – это замечательно. Они будут награждены.
Я бы сказал - хотеть детей не надо. Нельзя от детей отказываться, это грех. Надо просто их ждать. Ждать, как ждут встречи с любимым человеком. Конечно, хочется, чтобы были дети. Но хотеть надо в смысле ждать, а не в смысле добиваться.
Демографические проблемы в нашей стране – лишь следствие затяжной болезни нашего общества. Болезнь эта – распад семьи и брака. Симптомы ее – утрата способности любить, привычка жить «в свое удовольствие», «брать от жизни все». Ее истоки – потеря смысла жизни, как личной, так и родовой, семейной. Пока не устраним причину этой болезни, все экономические и административные меры будут малоэффективны.
Проиллюстрировать интервью с о.Андреем мы решили двумя свидетельствами людей, которых эта проблема непосредственно коснулась:
Константин: «Со временем приходит простая мысль: наверное, так судьбой определено -- стать отцом брошенному ребенку»
Когда мы поженились, то желание иметь детей было совершенно естественно. Мне кажется, в гармоничном браке вопрос «когда «заводить» детей» не возникает потому, что дети – это продолжение нормальных семейных отношений. Думаю, нельзя прожить жизнь счастливо, не отдав свою любовь ребенку. В этом и есть высший смысл существования: создать семью, воспитать детей, передать им свою любовь, чтобы они несли ее дальше тогда, когда ты уже не сможешь это сделать.
Прошло два года с момента свадьбы, но аист с завидным постоянством пролетал мимо. В первые годы семейного счастья не задумываешься о том, почему нет беременности, и с удовлетворением слушаешь счастливые истории о том, как: «одни знакомые прожили вместе 4 года, не было детей, не лечились, а поехали отдыхать, подышали свежим воздухом в деревне, море или на даче и вернулись беременными». Нельзя сказать, что сильно терзались по поводу отсутствия детей. Но когда встречались с друзьями, видели их деток, было дискомфортно, потому что разговоры сводились к обсуждению детей, а мы, бездетные, сидели и глупо улыбались. Мысли о собственной неполноценности не было. Впрочем, с уверенностью я могу говорить только о себе…
Мы поняли, надо что-то делать и пошли в частный медицинский центр. Сдали анализы, прошли обследование. Беременность по-прежнему не наступала. Мы решились на ЭКО. Во время очередного визита к лечащему врачу он нам предложил обратиться в другой частный медицинский центр, где работает врач «с легкой рукой». Конечно, нам надо к ней! Итак, мы на консультации у «легкой руки». 3-4 УЗИ, и путь открыт к ЭКО. Да, чуть не забыл, надо быть готовым расстаться с 2000 долларов. Долгожданный день настал. Жена лежит шесть часов после процедуры. Я думаю: а что будет, если приживутся три яйцеклетки, и как мы будем справляться с тройней. А если будут одни мальчики? ...
Через некоторое время звоню в медицинский центр и спрашиваю – может быть, нам провести какие-нибудь тесты? По интонации голоса врача понимаю, что не все у нас нормально. Едем в центр, сдаем кровь. Приезжаем забирать результат – «ХГЧ небеременной женщины». Такое ощущение, что жизнь остановилась, и ты отрешенно смотришь на происходящее со стороны. Звонки родственников, друзей – «Да не расстраивайтесь, вы еще молодые». На вопрос «легкой руки»: когда будем пытаться второй раз?. Хотелось крикнуть - никогда!!! Повторять ЭКО не стали, потому что поняли, что это может не очень хорошо закончиться. Ведь ни один центр не рассказывает о возможных последствиях гиперстимуляции для здоровья женщины. Я не верю в то, что после десятой попытки ЭКО у меня родится здоровый ребенок, а у моей жены не возникнут осложнения со здоровьем после принятия такого количества гормональных препаратов. Думаете, можно насильно заставить организм матери родить ребенка? Конечно, известны случаи, когда рожали совершенно здоровых детей после восьми ЭКО, но вдумайтесь в эти слова: «известны случаи».
Периодически возникали мысли о том, что делать дальше? Для мужчины отсутствие ребенка не является тяжким грузом на сердце и душе. Мужчина, по всей видимости, никогда не поймет, как страдает от отсутствия ребенка его жена. Многие не согласятся со мной в этом. Кто-то скажет, что он не меньше переживает, чем его жена. Но это все не то. Со временем приходит простая мысль: наверное так судьбой определено -- стать отцом брошенному ребенку. Чтобы ты поделился счастьем, которое тебе дано судьбой, с тем, кто нуждается в этом. Мы всегда знали: если не получится с лечением, усыновим ребенка.
Так мы и сделали. Сначала усыновили одного, а затем и второго. Знаете, очень часто сталкиваюсь с вопросом: и что, вы любите не родных детей? Может быть, для кого-то это проблема. Для моей любви это не препятствие. Для меня нет большего счастья, чем испытывать отцовские чувства. Да, есть определенные страхи и проблемы, но ведь такие же страхи и проблемы есть и в тех семьях, воспитывающих своих детей. Если пара бесплодна, значит, состояние здоровья одного, а может быть, обоих супругов, не позволяет иметь детей. Но в то же время многие из таких пар наделены чувством безграничной любви по отношению к детям. Для такой семьи не стоит проблема родной-не родной, и семья усыновляет ребенка. Вот вам и жизненная гармония.
Константин: «Со временем приходит простая мысль: наверное, так судьбой определено -- стать отцом брошенному ребенку»
Когда мы поженились, то желание иметь детей было совершенно естественно. Мне кажется, в гармоничном браке вопрос «когда «заводить» детей» не возникает потому, что дети – это продолжение нормальных семейных отношений. Думаю, нельзя прожить жизнь счастливо, не отдав свою любовь ребенку. В этом и есть высший смысл существования: создать семью, воспитать детей, передать им свою любовь, чтобы они несли ее дальше тогда, когда ты уже не сможешь это сделать.
Прошло два года с момента свадьбы, но аист с завидным постоянством пролетал мимо. В первые годы семейного счастья не задумываешься о том, почему нет беременности, и с удовлетворением слушаешь счастливые истории о том, как: «одни знакомые прожили вместе 4 года, не было детей, не лечились, а поехали отдыхать, подышали свежим воздухом в деревне, море или на даче и вернулись беременными». Нельзя сказать, что сильно терзались по поводу отсутствия детей. Но когда встречались с друзьями, видели их деток, было дискомфортно, потому что разговоры сводились к обсуждению детей, а мы, бездетные, сидели и глупо улыбались. Мысли о собственной неполноценности не было. Впрочем, с уверенностью я могу говорить только о себе…
Мы поняли, надо что-то делать и пошли в частный медицинский центр. Сдали анализы, прошли обследование. Беременность по-прежнему не наступала. Мы решились на ЭКО. Во время очередного визита к лечащему врачу он нам предложил обратиться в другой частный медицинский центр, где работает врач «с легкой рукой». Конечно, нам надо к ней! Итак, мы на консультации у «легкой руки». 3-4 УЗИ, и путь открыт к ЭКО. Да, чуть не забыл, надо быть готовым расстаться с 2000 долларов. Долгожданный день настал. Жена лежит шесть часов после процедуры. Я думаю: а что будет, если приживутся три яйцеклетки, и как мы будем справляться с тройней. А если будут одни мальчики? ...
Через некоторое время звоню в медицинский центр и спрашиваю – может быть, нам провести какие-нибудь тесты? По интонации голоса врача понимаю, что не все у нас нормально. Едем в центр, сдаем кровь. Приезжаем забирать результат – «ХГЧ небеременной женщины». Такое ощущение, что жизнь остановилась, и ты отрешенно смотришь на происходящее со стороны. Звонки родственников, друзей – «Да не расстраивайтесь, вы еще молодые». На вопрос «легкой руки»: когда будем пытаться второй раз?. Хотелось крикнуть - никогда!!! Повторять ЭКО не стали, потому что поняли, что это может не очень хорошо закончиться. Ведь ни один центр не рассказывает о возможных последствиях гиперстимуляции для здоровья женщины. Я не верю в то, что после десятой попытки ЭКО у меня родится здоровый ребенок, а у моей жены не возникнут осложнения со здоровьем после принятия такого количества гормональных препаратов. Думаете, можно насильно заставить организм матери родить ребенка? Конечно, известны случаи, когда рожали совершенно здоровых детей после восьми ЭКО, но вдумайтесь в эти слова: «известны случаи».
Периодически возникали мысли о том, что делать дальше? Для мужчины отсутствие ребенка не является тяжким грузом на сердце и душе. Мужчина, по всей видимости, никогда не поймет, как страдает от отсутствия ребенка его жена. Многие не согласятся со мной в этом. Кто-то скажет, что он не меньше переживает, чем его жена. Но это все не то. Со временем приходит простая мысль: наверное так судьбой определено -- стать отцом брошенному ребенку. Чтобы ты поделился счастьем, которое тебе дано судьбой, с тем, кто нуждается в этом. Мы всегда знали: если не получится с лечением, усыновим ребенка.
Так мы и сделали. Сначала усыновили одного, а затем и второго. Знаете, очень часто сталкиваюсь с вопросом: и что, вы любите не родных детей? Может быть, для кого-то это проблема. Для моей любви это не препятствие. Для меня нет большего счастья, чем испытывать отцовские чувства. Да, есть определенные страхи и проблемы, но ведь такие же страхи и проблемы есть и в тех семьях, воспитывающих своих детей. Если пара бесплодна, значит, состояние здоровья одного, а может быть, обоих супругов, не позволяет иметь детей. Но в то же время многие из таких пар наделены чувством безграничной любви по отношению к детям. Для такой семьи не стоит проблема родной-не родной, и семья усыновляет ребенка. Вот вам и жизненная гармония.
Алла: «Если у кого-то нет детей, то это еще не значит, что они не хотят их рожать»
Как только мы поженились, мы не препятствовали зачатию, но думали, что нам сначала нужна квартира, нужно устроиться на работу и иметь стабильный заработок. А там и о ребенке можно думать. Поэтому поначалу, пока детей не было, я думала, что так для нас даже лучше. Но примерно через год я стала беспокоиться. Бездетность – очень тяжелое состояние, особенно для женщины. Сначала начинаешь замечать, что тебе больно смотреть на беременных женщин, счастливых мам с колясочками, на маленьких детей в песочнице. Тебе становится грустно, когда ты приходишь в храм и видишь, как малышей несут к Причастию, как детишки ставят свечи, как старшие ведут младших за руку. Думаешь – а как же я, так и буду только стоять в сторонке и никогда не понесу своего ребенка в храм? Затем в душе появляется пустота. Зарождаются уныние, сомнения, зависть, ропот и обида на судьбу. Начинаешь винить в своих бедах внешние обстоятельства, даже родителей – мол, не торопили с внуками в свое время, а момент-то и ушел… В общем, если плохо, всегда найдем кого обвинить. А о своих грехах не думаем… Мы стали молиться, чтобы Господь послал нам ребенка. На самом деле, бездетность - это не драма. Это трагедия. Прерывается цепочка жизней, которая до тебя эволюционировала миллиарды лет. Почему я так хотела ребенка? У меня было ощущение своей неполноценности, ущербности, потому что я не могу родить ребенка. Я чувствовала, что лишена чего-то очень важного. Я вспоминаю свое детство, как мы с сестрой, мамой и папой встречали Новый год, или как мы ездили на дачу, как просто гуляли. Это было счастье. Именно такой я представляла и свою будущую семью. Трудно найти смысл своей жизни, если нет детей. Так хотелось, чтобы это маленькое чудо украшало нашу жизнь. Вести его за руку, вместе наряжать елку, читать книжки. Но время все шло и шло, а детей все не было. Мы уже начали смиряться с этим фактом. Со временем боль стала притупляться, но ощущение неполноты жизни оставалось. Особенно больно становилось, кода собирались в компаниях, куда другие приходили с детьми, или когда в журнале читала о том, как счастливы многодетные семьи и какого счастья лишены те, кто не хочет иметь детей. Почему-то никому из пишущих не приходило в голову, что если у кого-то нет детей, то это еще не значит, что они не хотят их рожать…
Однажды наши друзья собрались в Дивеево, к Преподобному Серафиму Саровскому. Они предложили поехать вместе, и мы с радостью согласились. Поездка была удивительная. Не было никаких «искушений», которыми принято пугать неопытных паломников. С нами вместе ездил, схиигумен Серафим, к сожалению, ныне покойный. Я только сейчас понимаю, как он молился за нас и во время той поездки, и потом. Когда мы приложились к мощам Преподобного Серафима, исповедовались, причастились, на следующий день окунулись в источник, то ощутили такую благодать, что в душе как будто колокольчики звенели. А через некоторое время мы узнали, что у нас будет ребенок. Кстати, у наших друзей, мы с ними ездили в Дивеево, тоже бездетных, ребеночек родился через два месяца после нашего Глеба. Я верю, что Господь, видя желание и стремление человека, обязательно поможет. Это мой личный опыт. Конечно, очень трудно смириться с тем, что детишек нет. Я не знаю, как бы мы жили и чем занимались, если бы Господь не послал нам детей. Может случиться так, что детей не будет, но, возможно, человек, не имеющий детей, свои нереализованные материнские или отцовские чувства проявит, работая в детдоме или приюте, воспитывая своих крестников. А вдруг Господь предопределил ему именно такой путь? Промысел Божий нам неведом, нам нужно только уповать на его волю и молиться.
Беседовала Анна Иванова
Как только мы поженились, мы не препятствовали зачатию, но думали, что нам сначала нужна квартира, нужно устроиться на работу и иметь стабильный заработок. А там и о ребенке можно думать. Поэтому поначалу, пока детей не было, я думала, что так для нас даже лучше. Но примерно через год я стала беспокоиться. Бездетность – очень тяжелое состояние, особенно для женщины. Сначала начинаешь замечать, что тебе больно смотреть на беременных женщин, счастливых мам с колясочками, на маленьких детей в песочнице. Тебе становится грустно, когда ты приходишь в храм и видишь, как малышей несут к Причастию, как детишки ставят свечи, как старшие ведут младших за руку. Думаешь – а как же я, так и буду только стоять в сторонке и никогда не понесу своего ребенка в храм? Затем в душе появляется пустота. Зарождаются уныние, сомнения, зависть, ропот и обида на судьбу. Начинаешь винить в своих бедах внешние обстоятельства, даже родителей – мол, не торопили с внуками в свое время, а момент-то и ушел… В общем, если плохо, всегда найдем кого обвинить. А о своих грехах не думаем… Мы стали молиться, чтобы Господь послал нам ребенка. На самом деле, бездетность - это не драма. Это трагедия. Прерывается цепочка жизней, которая до тебя эволюционировала миллиарды лет. Почему я так хотела ребенка? У меня было ощущение своей неполноценности, ущербности, потому что я не могу родить ребенка. Я чувствовала, что лишена чего-то очень важного. Я вспоминаю свое детство, как мы с сестрой, мамой и папой встречали Новый год, или как мы ездили на дачу, как просто гуляли. Это было счастье. Именно такой я представляла и свою будущую семью. Трудно найти смысл своей жизни, если нет детей. Так хотелось, чтобы это маленькое чудо украшало нашу жизнь. Вести его за руку, вместе наряжать елку, читать книжки. Но время все шло и шло, а детей все не было. Мы уже начали смиряться с этим фактом. Со временем боль стала притупляться, но ощущение неполноты жизни оставалось. Особенно больно становилось, кода собирались в компаниях, куда другие приходили с детьми, или когда в журнале читала о том, как счастливы многодетные семьи и какого счастья лишены те, кто не хочет иметь детей. Почему-то никому из пишущих не приходило в голову, что если у кого-то нет детей, то это еще не значит, что они не хотят их рожать…
Однажды наши друзья собрались в Дивеево, к Преподобному Серафиму Саровскому. Они предложили поехать вместе, и мы с радостью согласились. Поездка была удивительная. Не было никаких «искушений», которыми принято пугать неопытных паломников. С нами вместе ездил, схиигумен Серафим, к сожалению, ныне покойный. Я только сейчас понимаю, как он молился за нас и во время той поездки, и потом. Когда мы приложились к мощам Преподобного Серафима, исповедовались, причастились, на следующий день окунулись в источник, то ощутили такую благодать, что в душе как будто колокольчики звенели. А через некоторое время мы узнали, что у нас будет ребенок. Кстати, у наших друзей, мы с ними ездили в Дивеево, тоже бездетных, ребеночек родился через два месяца после нашего Глеба. Я верю, что Господь, видя желание и стремление человека, обязательно поможет. Это мой личный опыт. Конечно, очень трудно смириться с тем, что детишек нет. Я не знаю, как бы мы жили и чем занимались, если бы Господь не послал нам детей. Может случиться так, что детей не будет, но, возможно, человек, не имеющий детей, свои нереализованные материнские или отцовские чувства проявит, работая в детдоме или приюте, воспитывая своих крестников. А вдруг Господь предопределил ему именно такой путь? Промысел Божий нам неведом, нам нужно только уповать на его волю и молиться.
Беседовала Анна Иванова
Психология страсти.
Слово “страсть” звучит в нашей речи так часто потому, что имеет слишком много значений. Рассмотрим некоторые особенности его употребления.
Широта использования этого понятия в разговорной речи, в быту затрудняет его применение в научной лексике, где оно наполнено несколько иным содержанием. В бытовом, или обыденном понимании “страсть” – это сильное переживание, сопровождаемое обычно яркими эмоциональными проявлениями и бурными действиями. Кроме того, в обыденном сознании страсть как состояние человека имеет положительную окраску: часто страстью называют любовь, говорят о страсти к победе, о спортивных страстях.
Но “страсть” в христианской антропологии и аскетике имеет совершенно противоположный нравственный смысл, которым мы и будем руководствоваться. В христианском понимании слово “страсть” имеет несколько значений.
Страстью называется всякое страдание, как человеческое, так и богочеловеческое – страдание Иисуса Христа. Когда говорят о непорочных страстях Христовых, добровольно взятых на себя, подразумевают вполне конкретные вещи. Это, прежде всего, страсти естественные, которые следовали из человеческой природы Христа: голод, жажда, усталость, боль, смертные муки, и Его душевные страсти-страдания от избиения, заушения, предательства, распятия.
Второе значение слова – это страдание человека от глубокой неудовлетворенности, сильно переживаемой ненасытимой потребности, страха, паники, отчаяния, ревности – одним словом, “страстности”. Понимание страсти как страдания тоже, как видим, разнообразно.
Третье понимание страсти, которое используется древнехристианской антропологией – это страсти естественные, те, которые в современной психологии называют человеческими потребностями, естественными желаниями, как душевными, так и телесными. Такое понимание страстей естественных мы встречаем и у древних авторов, как например преп. Исаака Сирина: “Всякая страсть, служащая к пользе, дарована от Бога. И страсти телесные вложены в тело на пользу и возрастание ему; таковы же и страсти душевные”[1]. Также пишет и преп. Симеон Новый Богослов: “Страстей два рода: страсти естественные (телесные) и душевные. Естественные страсти непреложны, и человек порабощен ими по естественной необходимости, не самоохотою”[2]. Об этом же пишут Феофан-затворник, епископ Игнатий Брянчанинов, епископа Варнава в его “Искусстве святости”. И это понимание страсти как естественной потребности и желания человеческой души и человеческого тела сохраняется и на сегодняшний день.
Однако ни первое, ни второе, ни третье значение сегодня нас интересовать не будут. Мы переходим к четвертому значению понятия “страсти” как порока, как греховного навыка, как греховного влечения. Здесь следует отличать страсть и грех. Единичный греховный поступок как факт человеческого поведения нас тоже сейчас не интересует, потому что у него есть масса иных психологических причин.
Широта использования этого понятия в разговорной речи, в быту затрудняет его применение в научной лексике, где оно наполнено несколько иным содержанием. В бытовом, или обыденном понимании “страсть” – это сильное переживание, сопровождаемое обычно яркими эмоциональными проявлениями и бурными действиями. Кроме того, в обыденном сознании страсть как состояние человека имеет положительную окраску: часто страстью называют любовь, говорят о страсти к победе, о спортивных страстях.
Но “страсть” в христианской антропологии и аскетике имеет совершенно противоположный нравственный смысл, которым мы и будем руководствоваться. В христианском понимании слово “страсть” имеет несколько значений.
Страстью называется всякое страдание, как человеческое, так и богочеловеческое – страдание Иисуса Христа. Когда говорят о непорочных страстях Христовых, добровольно взятых на себя, подразумевают вполне конкретные вещи. Это, прежде всего, страсти естественные, которые следовали из человеческой природы Христа: голод, жажда, усталость, боль, смертные муки, и Его душевные страсти-страдания от избиения, заушения, предательства, распятия.
Второе значение слова – это страдание человека от глубокой неудовлетворенности, сильно переживаемой ненасытимой потребности, страха, паники, отчаяния, ревности – одним словом, “страстности”. Понимание страсти как страдания тоже, как видим, разнообразно.
Третье понимание страсти, которое используется древнехристианской антропологией – это страсти естественные, те, которые в современной психологии называют человеческими потребностями, естественными желаниями, как душевными, так и телесными. Такое понимание страстей естественных мы встречаем и у древних авторов, как например преп. Исаака Сирина: “Всякая страсть, служащая к пользе, дарована от Бога. И страсти телесные вложены в тело на пользу и возрастание ему; таковы же и страсти душевные”[1]. Также пишет и преп. Симеон Новый Богослов: “Страстей два рода: страсти естественные (телесные) и душевные. Естественные страсти непреложны, и человек порабощен ими по естественной необходимости, не самоохотою”[2]. Об этом же пишут Феофан-затворник, епископ Игнатий Брянчанинов, епископа Варнава в его “Искусстве святости”. И это понимание страсти как естественной потребности и желания человеческой души и человеческого тела сохраняется и на сегодняшний день.
Однако ни первое, ни второе, ни третье значение сегодня нас интересовать не будут. Мы переходим к четвертому значению понятия “страсти” как порока, как греховного навыка, как греховного влечения. Здесь следует отличать страсть и грех. Единичный греховный поступок как факт человеческого поведения нас тоже сейчас не интересует, потому что у него есть масса иных психологических причин.
Сегодня мы говорим о страсти как нравственном пороке, как устойчивом внутреннем человеческом влечении ко греху – страсти к предмету, страсти к человеку, страсти к какому-то особому состоянию. Разнообразие страстей так велико, что мы можем список из восьми главных страстей расширить до десятков и до сотен[3].
Итак, мы будем говорить о страсти как о порочном навыке, как об устойчивом стремлении человека к какому-либо постоянному своему поступку-греху. При этом мы рассматриваем человеческую страсть не только как грех, который он совершает против заповедей, но и как патологическое явление в человеческом поведении и человеческой душе, которое является болезнью души[4].
Одна из главных проблем в христианской антропологии страсти – происхождение страсти в человеке: присуща ли она человеку по природе или привнесёна кем-то или чем-то извне, заражая человека?
С первых веков христианской науки возобладало мнение о том, что человек создан бесстрастным – это учение общепринято. Тот же преп. Исаак Сирин пишет: “Ибо по природе душа бесстрастна”[5].
Точно таким же общепризнанным фактом является представление о том, что страстность присутствует в человеческой душе с самых первых моментов его бытия. Преп. Макарий Египетский писал: “Ибо есть какая-то сокровенная скверна и какая-то преизбыточествующая тьма страстей, чрез преступление Адамово привзошедшая во все человечество вопреки чистой природе человека, и сие-то потемняет и оскверняет вместе – и тело и душу”[6].
Все святые отцы утверждают: “Страстность в человеке происходит от первородного греха и от личных грехов каждого человека, и продолжается поколениями”. Стало быть связь между появлением страсти может быть установлена христианской антропологией только с греховным началом в человеке, а вовсе не с его природой как таковой. Человеческая природа по своему устройству первозданному была бесстрастна. Способность “заражаться” страстями вызвана в человеке его поврежденной природой. Мы все рождаемся со способностью принимать страсти и болеть ими. Неудивительно, что страсти оказываются в человеке еще до того, когда он становится способным осознавать свои грехи и каяться в них.
В таком понимании страсти нет места её одушевлению или одухотворению. Страсть не является существом, которое обладает собственной волей, активностью, силой, чтобы поработить человека. Для большинства православных мистиков и православных богословов ответ отрицательный. Страсти – это не духи, страсти – это духовно-психические явления, которые в душе человека появляются, существуют и исцеляются. Это производные человеческой души, но это не самостоятельные духовные твари, подобно бесам или демонам. Никто из отцов или учителей Церкви не называл страсти духами.
Итак, мы будем говорить о страсти как о порочном навыке, как об устойчивом стремлении человека к какому-либо постоянному своему поступку-греху. При этом мы рассматриваем человеческую страсть не только как грех, который он совершает против заповедей, но и как патологическое явление в человеческом поведении и человеческой душе, которое является болезнью души[4].
Одна из главных проблем в христианской антропологии страсти – происхождение страсти в человеке: присуща ли она человеку по природе или привнесёна кем-то или чем-то извне, заражая человека?
С первых веков христианской науки возобладало мнение о том, что человек создан бесстрастным – это учение общепринято. Тот же преп. Исаак Сирин пишет: “Ибо по природе душа бесстрастна”[5].
Точно таким же общепризнанным фактом является представление о том, что страстность присутствует в человеческой душе с самых первых моментов его бытия. Преп. Макарий Египетский писал: “Ибо есть какая-то сокровенная скверна и какая-то преизбыточествующая тьма страстей, чрез преступление Адамово привзошедшая во все человечество вопреки чистой природе человека, и сие-то потемняет и оскверняет вместе – и тело и душу”[6].
Все святые отцы утверждают: “Страстность в человеке происходит от первородного греха и от личных грехов каждого человека, и продолжается поколениями”. Стало быть связь между появлением страсти может быть установлена христианской антропологией только с греховным началом в человеке, а вовсе не с его природой как таковой. Человеческая природа по своему устройству первозданному была бесстрастна. Способность “заражаться” страстями вызвана в человеке его поврежденной природой. Мы все рождаемся со способностью принимать страсти и болеть ими. Неудивительно, что страсти оказываются в человеке еще до того, когда он становится способным осознавать свои грехи и каяться в них.
В таком понимании страсти нет места её одушевлению или одухотворению. Страсть не является существом, которое обладает собственной волей, активностью, силой, чтобы поработить человека. Для большинства православных мистиков и православных богословов ответ отрицательный. Страсти – это не духи, страсти – это духовно-психические явления, которые в душе человека появляются, существуют и исцеляются. Это производные человеческой души, но это не самостоятельные духовные твари, подобно бесам или демонам. Никто из отцов или учителей Церкви не называл страсти духами.
Теперь, когда мы выяснили, что страсть не есть часть человеческой природы, а страстность является “приобретением” человеческого бытия не от создания, а только после грехопадения человека, возникает естественный вопрос: откуда берутся страсти?
Вся христианская антропология признает, что причиной страстей является грех, и в то же время мы говорим о том, что в природе человеческой нет порочной страстности – нет ли здесь противоречия.
Мы говорили, что есть ещё одно понимание страсти – как природных естественных потребностей и желаний: страсть возникает на основе естественных человеческих потребностей или, по терминологии древних отцов, на естественных страстях. Стало быть, противоестественные страсти возникают на основе естественных страстей. Любое человеческое желание – естественное телесное или душевное, социальное или культурное – сам человек может превратить в страсть. Это очень хорошо известно человеку, вставшему на духовный путь своего совершенствования и своего развития. Владыка Антоний Сурожский говорит, что и само благочестие и саму веру можно довести до страсти. Примером тому является фанатизм, патологическое греховное состояние, основанное на благом, добром, даже на благодатном деле.
Как же происходит, что естественные движения в человеке превращаются в греховный навык? Как получается, что человеческое естество склонно превращаться в свою противоположность, в некое разрушительное и, безусловно, греховное, начало?
Есть несколько представлений о том, как это происходит. Соединяя богословский и психологический подходы, можно сказать, что представление о страсти есть представление об устоявшемся навыке или привычке, которые формируются в течение какого-то времени в результате внутренней работы. Страсть не является перед человеком, как некий демон, чтобы вселиться в него – она начинается с вещей вполне допустимых и естественных, как желание есть, пить. Осторожность и бдительность сначала превращаются в мнительность и страх, а затем в агрессию, сребролюбие и т.д. Таким образом, страсть начинается незаметно в естественных психологических механизмах нашей души. Безусловно, наша жизнь не может быть идеальной и свободной от греха. С детства человек окружен великим разнообразием греховных примеров. В значительной степени заражает нас грехом культура. Мы впитываем греховные навыки в семье – часто родители воспитывают в ребёнке самые извращённые формы осторожности и бдительности, и только приходится удивляться, что у ребёнка не воспиталось этого страха, хотя все было сделано для этого. Некоторые привычки, например, привычку много есть, много пить родители стараются развить до страстного состояния, до какого-то гипертрофированного функционирования, воспитывая детей на избытке питания и формируя в них привычку к изобильному, вкусному. Странно еще, что некоторые дети эту привычку в себе так и не воспитывают.
Таким образом, человек к моменту своей личностной зрелости оказывается наполненным великой массой разных греховных склонностей – еще не страстей, а только склонностей. Эти склонности превращаются в страсть исподволь, постепенно. У одного человека формируются одни страсти, у другого – другие. Один человек оказывается невосприимчивым к развитию этой страсти, а у другого она проявляется даже в отсутствии необходимой для ее возникновения питательной среды.
Здесь сказывается индивидуальность человеческой природы, личностная направленность человека, его свобода выбора. Конечно, мы сейчас не можем подробно рассмотреть этот механизм. Но очевидно, что естественное превращается в противоестественное, потребность превращается в страсть на греховном пути, через цепочку ложных установок, ложных взглядов, ложных правил, в том числе социальных, культурных и даже иногда моральных и нравственных. Я убежден, что наша общественная мораль формирует страстные привычки. Даже поиск правды и справедливости в человеке может быть доведён в человеке до страстного состояния, в том числе и клинического.
Итак, формирование страсти – это сложный механизм, который запускается исподволь, во-первых, на основе греха, во-вторых, на основе естества.
Вся христианская антропология признает, что причиной страстей является грех, и в то же время мы говорим о том, что в природе человеческой нет порочной страстности – нет ли здесь противоречия.
Мы говорили, что есть ещё одно понимание страсти – как природных естественных потребностей и желаний: страсть возникает на основе естественных человеческих потребностей или, по терминологии древних отцов, на естественных страстях. Стало быть, противоестественные страсти возникают на основе естественных страстей. Любое человеческое желание – естественное телесное или душевное, социальное или культурное – сам человек может превратить в страсть. Это очень хорошо известно человеку, вставшему на духовный путь своего совершенствования и своего развития. Владыка Антоний Сурожский говорит, что и само благочестие и саму веру можно довести до страсти. Примером тому является фанатизм, патологическое греховное состояние, основанное на благом, добром, даже на благодатном деле.
Как же происходит, что естественные движения в человеке превращаются в греховный навык? Как получается, что человеческое естество склонно превращаться в свою противоположность, в некое разрушительное и, безусловно, греховное, начало?
Есть несколько представлений о том, как это происходит. Соединяя богословский и психологический подходы, можно сказать, что представление о страсти есть представление об устоявшемся навыке или привычке, которые формируются в течение какого-то времени в результате внутренней работы. Страсть не является перед человеком, как некий демон, чтобы вселиться в него – она начинается с вещей вполне допустимых и естественных, как желание есть, пить. Осторожность и бдительность сначала превращаются в мнительность и страх, а затем в агрессию, сребролюбие и т.д. Таким образом, страсть начинается незаметно в естественных психологических механизмах нашей души. Безусловно, наша жизнь не может быть идеальной и свободной от греха. С детства человек окружен великим разнообразием греховных примеров. В значительной степени заражает нас грехом культура. Мы впитываем греховные навыки в семье – часто родители воспитывают в ребёнке самые извращённые формы осторожности и бдительности, и только приходится удивляться, что у ребёнка не воспиталось этого страха, хотя все было сделано для этого. Некоторые привычки, например, привычку много есть, много пить родители стараются развить до страстного состояния, до какого-то гипертрофированного функционирования, воспитывая детей на избытке питания и формируя в них привычку к изобильному, вкусному. Странно еще, что некоторые дети эту привычку в себе так и не воспитывают.
Таким образом, человек к моменту своей личностной зрелости оказывается наполненным великой массой разных греховных склонностей – еще не страстей, а только склонностей. Эти склонности превращаются в страсть исподволь, постепенно. У одного человека формируются одни страсти, у другого – другие. Один человек оказывается невосприимчивым к развитию этой страсти, а у другого она проявляется даже в отсутствии необходимой для ее возникновения питательной среды.
Здесь сказывается индивидуальность человеческой природы, личностная направленность человека, его свобода выбора. Конечно, мы сейчас не можем подробно рассмотреть этот механизм. Но очевидно, что естественное превращается в противоестественное, потребность превращается в страсть на греховном пути, через цепочку ложных установок, ложных взглядов, ложных правил, в том числе социальных, культурных и даже иногда моральных и нравственных. Я убежден, что наша общественная мораль формирует страстные привычки. Даже поиск правды и справедливости в человеке может быть доведён в человеке до страстного состояния, в том числе и клинического.
Итак, формирование страсти – это сложный механизм, который запускается исподволь, во-первых, на основе греха, во-вторых, на основе естества.
Рассмотрим с точки психологии то, что хорошо известно христианской аскетике. Схема развития страсти, которая была создана одновременно на Востоке Евагрием Понтийским, а на Западе - Иоанном Кассианом Римлянином, так же как и схема восьми страстей включает в себя семь этапов:
1-ый этап – “прилог”. Это ещё не грех, а некое возбуждение человека, которое неосознанно и, может быть, ещё незамечено. Исаак Сирин приводит такую аналогию, когда объясняет, что такое прилог: когда видишь на воде круги от упавшего туда камушка, вот это вот волнение от чего-то. Камушка не видно, каплю дождя не видно, а круги на воде от капли и камушка - видно. Вот таков прилог, или приражение. Это некое чувственное возбуждение, которое не привлекает внимания человека, не видящего причины этого возбуждения, тем не менее, это возбуждение уже начинает “работать” в душе. Здесь нет греха, но есть некоторое повреждение человеческого восприятия – ущербность по сравнению с восприятием святых, потому что святые замечали прилоги ещё до того, как они могли вызвать возбуждение в человеческой душе. Значит, человек позволяет прилогу возникнуть в силу немощи своего восприятия.
2-ой этап называется сочетание, или сосложение. На этом этапе это ощущение принимается человеком, т.е. оно допускается к внутренней психологической работе. Оно начинает действовать. Психологи назвали бы это процессом восприятия. Аскетика рассматривает этот этап как некий переломный момент: в неопытной душе сочетание ещё не получает своей нравственной оценки. Человек уже понял, что это, но ещё не знает, как к этому отнестись, ещё не ответил себе на вопрос: “Греховно ли это?”, если речь идёт об аскезе. Если для человек вопрос об аскетическом делании вообще не стоит, для него этот этап, также как и первый, проходит незаметно, не оставляя никаких следов борьбы.
3-ий этап в этой схеме называется соизволение. Здесь само слово указывает на прибавление волевого действия, здесь, как говорят подвижники, начинается разговор с помыслом. Обсуждение и сравнение – это уже когнитивная работа, в которой ошибка ума, или ошибка установки, или забвение заповеди, или просто духовная неопытность, или вообще отсутствие всяких каких бы то ни было ценностных структур в человеческой душе, естественно, гарантируют поражение человека. На этом этапе как раз включается полная мера ответственности человека за то, что в нём возникло: желание ли это, потребность или просто некое внешнее воздействие. Здесь уже наступает свобода и воля, здесь, естественно, наступает и ответственность. Стало быть, вот на этом этапе разумно говорить о греховном проигрыше или добродетельной победе.
4-й этап – это борьба. Она названа так потому, что именно на этой ступени человек уже точно знает нравственную характеристику помысла, который в нём возник. И здесь начинается, собственно говоря, борьба добра и зла, здесь происходит очень часто раздвоение в человеческом сознании: можно или нет, допустимо или недопустимо, должен или хочу, хочу или могу. Все виды вот этой борьбы, которые возникают на этой ступени, известны человеку с древних времён, являются достоянием его культуры и внутреннего развития.
5-й этап развития страсти – это навык. Навык возникает, когда человек совершает данный поступок уже не в первый раз, когда он не только привыкает к этому поступку, к этому греху. На этом этапе ослабевает борьба и происходит привыкание к совершению этого греха.
6 этап – пленение. Помысел, или уже новообразование в человеческой душе, лишает человека свободы. Человек оказывается под воздействием помысла. Он не свободен. Епископ Феофан Затворник пишет, что страсти – это, в основном, болезнь воли, и поэтому пленение есть пленение воли, ослабление воли, или её несвобода. Это состояние описано подвижниками в подобных терминах.
7 этап – собственно страсть. Что же это такое? Я не буду приводить здесь святоотеческие описания и классификации страстей, а позволю себе предложить некое определение, которое, на мой взгляд, просто констатирует положение вещей, хотя и в нём есть попытка объяснения. Однако это объяснение психологическое, не святоотеческое.
Страсти – это автономные психические комплексы, включающие в себя ментальные, эмоциональные, мотивационные, волевые и предметные структуры, способные доминировать в душе, определяя поведение человека и влияя на различные стороны душевной жизни, психическую структуру поведения человека.
Важно подчеркнуть, что страсть – автономна, и потому она крайне устойчива и долговременна. Человек как раз стремится к устойчивости, автономности. Со страстью трудно бороться, потому что она отделена в душе человека от его воли, от его ума, его желания – страсть как вещь в себе защищена от воздействия воли и ума.
Страсть разрушительна, потому что она замещает собою произвольное и свободное поведение человека. На месте естества возникает страстность, и это можно показать на громадном большинстве примеров, как человек вместо того, чтобы насытить, накормить своё тело, на самом деле угождает страсти, вместо того, чтобы дать ему отдохнуть, он спит гораздо более того, что ему нужно. По поводу сексуальной страсти и говорить не приходится: современная культура эротизирована и сексуализирована.
Таким образом, разрушительность страсти сказывается, прежде всего, в том, что она замещает собою естественные потребности человека и занимает их место. Страсть превращается не только в привычку – она становится чертою личности. Люди, не вставшие ещё на путь аскетической борьбы, глубоко убеждены, что это и есть черта их характера или свойство индивидуальной природы, тогда как на самом деле это, хоть и древнее, но, по отношению к человеческому естеству, – новообразование.
И последняя характеристика страсти. Она всегда вызывает страдания, потому что она либо ненасытна, либо агрессивна по отношению к человеку. Как страх, как неутолимая жажда, она заставляет человека страдать, вызывая тревогу и уныние, поражая эмоциональную сферу, как любая патология человеческой души.
[1] Исаака Сирианина. Слова подвижническия, М.:Правило веры, 1993 С.21.
[2] Симеон Новый Богослов. Творения. В 3-х т. Сергиев Посад: С-ТСЛ, 1993, Т.1, С.59.
[3] Во всяком случае, списки грехов, которые публикуются в православной литературе, могут содержать несколько сотен различных наименований греховных страстных пороков, грехов и грешков. Тетрадки эти не могут получить церковного одобрения, но, тем не менее, расходятся огромными тиражами.
[4] Следует также уточнить, что использование в нашей теме понятия "страсти" неадекватно понятию потребности или эмоции. Мы говорим о страсти как порочном навыке.
[5] Исаака Сирианина. Слова подвижническия, М.:Правило веры, 1993 С.18.
[6] Преподобный Макарий Египетский. Духовные беседы. Сергиев Посад: С-ТСЛ, 1994.Б Слово 4, гл. 9.
1-ый этап – “прилог”. Это ещё не грех, а некое возбуждение человека, которое неосознанно и, может быть, ещё незамечено. Исаак Сирин приводит такую аналогию, когда объясняет, что такое прилог: когда видишь на воде круги от упавшего туда камушка, вот это вот волнение от чего-то. Камушка не видно, каплю дождя не видно, а круги на воде от капли и камушка - видно. Вот таков прилог, или приражение. Это некое чувственное возбуждение, которое не привлекает внимания человека, не видящего причины этого возбуждения, тем не менее, это возбуждение уже начинает “работать” в душе. Здесь нет греха, но есть некоторое повреждение человеческого восприятия – ущербность по сравнению с восприятием святых, потому что святые замечали прилоги ещё до того, как они могли вызвать возбуждение в человеческой душе. Значит, человек позволяет прилогу возникнуть в силу немощи своего восприятия.
2-ой этап называется сочетание, или сосложение. На этом этапе это ощущение принимается человеком, т.е. оно допускается к внутренней психологической работе. Оно начинает действовать. Психологи назвали бы это процессом восприятия. Аскетика рассматривает этот этап как некий переломный момент: в неопытной душе сочетание ещё не получает своей нравственной оценки. Человек уже понял, что это, но ещё не знает, как к этому отнестись, ещё не ответил себе на вопрос: “Греховно ли это?”, если речь идёт об аскезе. Если для человек вопрос об аскетическом делании вообще не стоит, для него этот этап, также как и первый, проходит незаметно, не оставляя никаких следов борьбы.
3-ий этап в этой схеме называется соизволение. Здесь само слово указывает на прибавление волевого действия, здесь, как говорят подвижники, начинается разговор с помыслом. Обсуждение и сравнение – это уже когнитивная работа, в которой ошибка ума, или ошибка установки, или забвение заповеди, или просто духовная неопытность, или вообще отсутствие всяких каких бы то ни было ценностных структур в человеческой душе, естественно, гарантируют поражение человека. На этом этапе как раз включается полная мера ответственности человека за то, что в нём возникло: желание ли это, потребность или просто некое внешнее воздействие. Здесь уже наступает свобода и воля, здесь, естественно, наступает и ответственность. Стало быть, вот на этом этапе разумно говорить о греховном проигрыше или добродетельной победе.
4-й этап – это борьба. Она названа так потому, что именно на этой ступени человек уже точно знает нравственную характеристику помысла, который в нём возник. И здесь начинается, собственно говоря, борьба добра и зла, здесь происходит очень часто раздвоение в человеческом сознании: можно или нет, допустимо или недопустимо, должен или хочу, хочу или могу. Все виды вот этой борьбы, которые возникают на этой ступени, известны человеку с древних времён, являются достоянием его культуры и внутреннего развития.
5-й этап развития страсти – это навык. Навык возникает, когда человек совершает данный поступок уже не в первый раз, когда он не только привыкает к этому поступку, к этому греху. На этом этапе ослабевает борьба и происходит привыкание к совершению этого греха.
6 этап – пленение. Помысел, или уже новообразование в человеческой душе, лишает человека свободы. Человек оказывается под воздействием помысла. Он не свободен. Епископ Феофан Затворник пишет, что страсти – это, в основном, болезнь воли, и поэтому пленение есть пленение воли, ослабление воли, или её несвобода. Это состояние описано подвижниками в подобных терминах.
7 этап – собственно страсть. Что же это такое? Я не буду приводить здесь святоотеческие описания и классификации страстей, а позволю себе предложить некое определение, которое, на мой взгляд, просто констатирует положение вещей, хотя и в нём есть попытка объяснения. Однако это объяснение психологическое, не святоотеческое.
Страсти – это автономные психические комплексы, включающие в себя ментальные, эмоциональные, мотивационные, волевые и предметные структуры, способные доминировать в душе, определяя поведение человека и влияя на различные стороны душевной жизни, психическую структуру поведения человека.
Важно подчеркнуть, что страсть – автономна, и потому она крайне устойчива и долговременна. Человек как раз стремится к устойчивости, автономности. Со страстью трудно бороться, потому что она отделена в душе человека от его воли, от его ума, его желания – страсть как вещь в себе защищена от воздействия воли и ума.
Страсть разрушительна, потому что она замещает собою произвольное и свободное поведение человека. На месте естества возникает страстность, и это можно показать на громадном большинстве примеров, как человек вместо того, чтобы насытить, накормить своё тело, на самом деле угождает страсти, вместо того, чтобы дать ему отдохнуть, он спит гораздо более того, что ему нужно. По поводу сексуальной страсти и говорить не приходится: современная культура эротизирована и сексуализирована.
Таким образом, разрушительность страсти сказывается, прежде всего, в том, что она замещает собою естественные потребности человека и занимает их место. Страсть превращается не только в привычку – она становится чертою личности. Люди, не вставшие ещё на путь аскетической борьбы, глубоко убеждены, что это и есть черта их характера или свойство индивидуальной природы, тогда как на самом деле это, хоть и древнее, но, по отношению к человеческому естеству, – новообразование.
И последняя характеристика страсти. Она всегда вызывает страдания, потому что она либо ненасытна, либо агрессивна по отношению к человеку. Как страх, как неутолимая жажда, она заставляет человека страдать, вызывая тревогу и уныние, поражая эмоциональную сферу, как любая патология человеческой души.
[1] Исаака Сирианина. Слова подвижническия, М.:Правило веры, 1993 С.21.
[2] Симеон Новый Богослов. Творения. В 3-х т. Сергиев Посад: С-ТСЛ, 1993, Т.1, С.59.
[3] Во всяком случае, списки грехов, которые публикуются в православной литературе, могут содержать несколько сотен различных наименований греховных страстных пороков, грехов и грешков. Тетрадки эти не могут получить церковного одобрения, но, тем не менее, расходятся огромными тиражами.
[4] Следует также уточнить, что использование в нашей теме понятия "страсти" неадекватно понятию потребности или эмоции. Мы говорим о страсти как порочном навыке.
[5] Исаака Сирианина. Слова подвижническия, М.:Правило веры, 1993 С.18.
[6] Преподобный Макарий Египетский. Духовные беседы. Сергиев Посад: С-ТСЛ, 1994.Б Слово 4, гл. 9.
Христианство
и психологические проблемы человека.
и психологические проблемы человека.
Недоуменный вопрос, который часто задают христианским психологам – зачем христианину нужна психология? Этот вопрос, возможно, первым встанет перед читателем, а прежде и перед возможным покупателем книги доктора психиатрии, профессора пастырской психологии Владеты Еротича. Это вопрос отражает недоумение и непонимание места и значения психологии вообще, и христианской психологии в частности, в церковной жизни, в духовной жизни христианина, где, казалось бы, все уже устоялось и все известно.
Вносит ли психология нечто новое в православную традицию? Есть ей место, или она может претендовать на чужое место, например, место духовного руководства? Не повредит ли психология строй и ритм православной духовной практики? Не нарушит ли аскетического образа мысли и делания православного христианина?
Все это вопросы найдут в книги В. Еротича свои ответы. Возможно, эти ответы кого-то не удовлетворят, но это ответы профессионала психиатра, психотерапевта и православного богослова.
Впрочем, данная работа сербского психиатра и богослова не первая на книжном православном «прилавке» за последний год. Недавно, в этом, 2008, году, издательство ББИ – повторно выпустило книгу Владеты Еротича «Психологическое и религиозное бытие человека». В этом же году издательство Сретенского монастыря выпустило книгу Жан-Клода Ларше «Исцеление психических болезней». И это не совпадение. Это естественные перемены. Перемены сознания, веры и мысли.
Психология и психиатрия, психотерапия и психоневрология стали востребованными и необходимыми в православии, и вообще, в религиозной практике и в богословском осмыслении. Практика жизни испульзует консультацию и психотерапию все более и более. Психотерапия
Следует подчеркнуть, что наступило время не единичных практических запросов на консультацию врача в особо тяжелых случаях, как это было раньше, а фундаментального осмысления места психологии и психиатрии в религиозной жизни. Осмысления богословского, православного, с позиций современного богословия, в свете новейшей христологии, экклезиологии и антропологии. Наступило время, когда соединились несколько важнейших условий жизни Церкви, когда встречные движения науки и религиозной практики, богословия и специальных дисциплин, стали устойчиво пересекаться в точке, которую можно условно назвать – «проблемы человека».
Весь прошедший век ставил перед пост христианским миром вопрос: сможет ли человечество выжить без живой связи с Богом? История еще не пришла к очевидному, но не видеть и не признавать наступившего антропологического кризиса[1] трудно. Не только медицина и экология, не только психология и философия, но многие другие смежные и фундаментальные науки констатируют, что вокруг понятия человек стягиваются в большие и глубинные проблемы. Их можно условно назвать проблемы человека. Их философско-богословскую суть можно выразить так – человек утратил себя как человека. Утратил в понимании самого себя, в своем бытовании, в природе, в культуре, а отчасти и в религии.
Проблемы человека, по-своему отразились в науках, но общим в начавшихся движениях к их осмыслению, стало стремление к объединению усилий опыта. Опыта науки и практики, христианского богословия и естественно научной парадигмы, гуманистического и экзистенциального мировоззрения. Так возникла точка пересечения. Её пока трудно словесно обозначить, но она интуитивно угадывается. Это точка бережного внимания к нуждам и горестям человека; точка всматривания в его самобытную субъективность[2]; в его духовную высоту, несмотря на все падения, пороки, и болезни. Такая точка пересечения угадывается многими, и она есть духовное преодоление разделений и противостояний. Но это духовное преодоление стало возможно, к сожалению, в ситуации надвигающейся антропологической катастрофы. Как говориться: «Не было счастья, да, несчастье помогло». Но пока это только интуитивное предугадывание, у которого, тем не менее есть очевидные признаки. Одним из них является, на наш взгляд, является внимание к духовно-психологическим проблемам. Это тем более заметно на фоне уходящего неприятия к психологии вообще, и к христианской психологии, в частности. Еще совсем недавно, год – два назад, считалось чуть ли не выражением православности «поношения» психологии, обвинения её в псевдо научности, псевдо духовности. А ныне чуть ли не в каждой епархии действуют психологи, психологические консультации, психологические реабилитационные центры. Положение действительно изменилось, и вот один из признаков этого - выход в свет новых христианско-психологических изданий.
Вносит ли психология нечто новое в православную традицию? Есть ей место, или она может претендовать на чужое место, например, место духовного руководства? Не повредит ли психология строй и ритм православной духовной практики? Не нарушит ли аскетического образа мысли и делания православного христианина?
Все это вопросы найдут в книги В. Еротича свои ответы. Возможно, эти ответы кого-то не удовлетворят, но это ответы профессионала психиатра, психотерапевта и православного богослова.
Впрочем, данная работа сербского психиатра и богослова не первая на книжном православном «прилавке» за последний год. Недавно, в этом, 2008, году, издательство ББИ – повторно выпустило книгу Владеты Еротича «Психологическое и религиозное бытие человека». В этом же году издательство Сретенского монастыря выпустило книгу Жан-Клода Ларше «Исцеление психических болезней». И это не совпадение. Это естественные перемены. Перемены сознания, веры и мысли.
Психология и психиатрия, психотерапия и психоневрология стали востребованными и необходимыми в православии, и вообще, в религиозной практике и в богословском осмыслении. Практика жизни испульзует консультацию и психотерапию все более и более. Психотерапия
Следует подчеркнуть, что наступило время не единичных практических запросов на консультацию врача в особо тяжелых случаях, как это было раньше, а фундаментального осмысления места психологии и психиатрии в религиозной жизни. Осмысления богословского, православного, с позиций современного богословия, в свете новейшей христологии, экклезиологии и антропологии. Наступило время, когда соединились несколько важнейших условий жизни Церкви, когда встречные движения науки и религиозной практики, богословия и специальных дисциплин, стали устойчиво пересекаться в точке, которую можно условно назвать – «проблемы человека».
Весь прошедший век ставил перед пост христианским миром вопрос: сможет ли человечество выжить без живой связи с Богом? История еще не пришла к очевидному, но не видеть и не признавать наступившего антропологического кризиса[1] трудно. Не только медицина и экология, не только психология и философия, но многие другие смежные и фундаментальные науки констатируют, что вокруг понятия человек стягиваются в большие и глубинные проблемы. Их можно условно назвать проблемы человека. Их философско-богословскую суть можно выразить так – человек утратил себя как человека. Утратил в понимании самого себя, в своем бытовании, в природе, в культуре, а отчасти и в религии.
Проблемы человека, по-своему отразились в науках, но общим в начавшихся движениях к их осмыслению, стало стремление к объединению усилий опыта. Опыта науки и практики, христианского богословия и естественно научной парадигмы, гуманистического и экзистенциального мировоззрения. Так возникла точка пересечения. Её пока трудно словесно обозначить, но она интуитивно угадывается. Это точка бережного внимания к нуждам и горестям человека; точка всматривания в его самобытную субъективность[2]; в его духовную высоту, несмотря на все падения, пороки, и болезни. Такая точка пересечения угадывается многими, и она есть духовное преодоление разделений и противостояний. Но это духовное преодоление стало возможно, к сожалению, в ситуации надвигающейся антропологической катастрофы. Как говориться: «Не было счастья, да, несчастье помогло». Но пока это только интуитивное предугадывание, у которого, тем не менее есть очевидные признаки. Одним из них является, на наш взгляд, является внимание к духовно-психологическим проблемам. Это тем более заметно на фоне уходящего неприятия к психологии вообще, и к христианской психологии, в частности. Еще совсем недавно, год – два назад, считалось чуть ли не выражением православности «поношения» психологии, обвинения её в псевдо научности, псевдо духовности. А ныне чуть ли не в каждой епархии действуют психологи, психологические консультации, психологические реабилитационные центры. Положение действительно изменилось, и вот один из признаков этого - выход в свет новых христианско-психологических изданий.
Первое такое издание было в свое время по-настоящему революционным. Изданные в 1995 году «Начала христианской психологии» под редакцией проф. Б.С. Братуся до сих пор, спустя 13 лет, остаются программой развития христианской психологии. Не менее важно, что «Начала…» были изданы как учебное пособие для вузов. «Начала…» Братуся были дерзким и удачным изданием. Все, что было издано после, было более осторожным. «Начала…» вместили в себя и богословские, и онтологические, и психологические проблемы. Только теперь, когда переводятся книги Ларше и Еротича, обсуждение христианской психологии выходит на уровень профессиональной науки.
«Начала…» под редакцией Братуся были академической интуицией и честной христианской позицией.
Незадолго до «Начал…» протоиерей Борис Ничипоров выпустил «Введение в христианскую психологию», однако книга оказалась широким по тематике размышлением обо всем. Скорее она была религиозно-философским дискурсом глубокого и неординарного мыслителя. Протоиерей Борис внезапно скончался 24.12.2003 года. За год до этого он успел еще издать «Времена и сроки. Книга первая. Очерки онтологической психологии». Но и это не внесло в христианскую психологию нового взгляда.
В конце 90-стых (1997) вышли две книжки В.К. Невяровича и Д.Е. Мелехова, которые имели целью представить православный взгляд на психиатрические проблемы. Действительно, медицинский, психиатрический подход нуждался и нуждается по-прежнему в гуманизации отношения к человеку. Советская психиатрия относилась к тем научным теориям, где ведущими были биологизаторский и социально-детерминистский подход. При этом духовные, а подчас и психические факторы заболеваний не только не учитывались, но и сами могли оказаться симптомами. Так например, проявление ревностной веры и религиозности было вполне достаточно, чтобы получить диагноз вяло текущей шизофрении. В этом смысле позиции Невяровича и Мелехова были апологетическим по отношению к православию и духовной жизни. Но открывшейся в 90-е возможности иначе взглянуть на медицину и гуманитарные науки о человеке этого уже было мало Требовался кардинально новый подход с новых методологическим взглядом. Такой, какой в академической психологии предприняли авторы «Начал…» во главе с Б.С. Братусем. Книги Невяровича и Мелехова запоздали. Они составили бы честь психиатрии в 70-е годы. Впрочем, Д.Е. Мелехов написал свою работу «Психиатрия и актуальные проблемы духовной жизни» написал в 70-е годы[3], однако издана она оказалась только в 90-е[4]. Перу В.К. Невяровичу принадлежат и несколько более поздних работ, в том числе: «Похищенная психология»[5], и «Терапия души»[6]. Они посвящены, в основном, полемике с советской психиатрией и атеистической психологией.
Новую страницу в становление христианской психологии вписывает движение социального служения ведомое игуменом Евмением Перистым. Вокруг Макариев-Решемской обители, а теперь и Миссионерского отдела, где продолжает служить о. игумен, развивались многие начинания в области христианско-психологического служения. Сам о. игумен написал и издал несколько книг, не будучи ученым, но являясь пламенным лидером, харизматическим организатором и любящим покровителем молодежи, бывших наркоманов и алкоголиков, обширной православной паствы. Книги о. игумена[7] всегда оказывались очень нужными, актуальными, востребованными. Нам неоднократно удавалось рекомендовать его издания слушателям и студентам, изучающим психологию, практическим психологам ищущим воцерковления своей профессии. Конечно, игумен Евмений не теоретик, не методолог. Его подход в другом, его девиз «Не строить теории, но работать и трудиться», ради того «чтобы помочь хотя бы некоторым» (Ср. 1 Кор 9, 22).
Вокруг имени игумена Евмения Перистого и его деятельности и по ныне бушуют страсти. Что ж, и сам о. игумен не менее страстен. Страстно он движет сообществом деятелей, делающим честь современному социальному служению Церкви. Страстно он включается в современные психотерапевтические новации, страстно отстаивает свое пастырское право духовного и социального руководства тех, кто к нему обращается.
«Начала…» под редакцией Братуся были академической интуицией и честной христианской позицией.
Незадолго до «Начал…» протоиерей Борис Ничипоров выпустил «Введение в христианскую психологию», однако книга оказалась широким по тематике размышлением обо всем. Скорее она была религиозно-философским дискурсом глубокого и неординарного мыслителя. Протоиерей Борис внезапно скончался 24.12.2003 года. За год до этого он успел еще издать «Времена и сроки. Книга первая. Очерки онтологической психологии». Но и это не внесло в христианскую психологию нового взгляда.
В конце 90-стых (1997) вышли две книжки В.К. Невяровича и Д.Е. Мелехова, которые имели целью представить православный взгляд на психиатрические проблемы. Действительно, медицинский, психиатрический подход нуждался и нуждается по-прежнему в гуманизации отношения к человеку. Советская психиатрия относилась к тем научным теориям, где ведущими были биологизаторский и социально-детерминистский подход. При этом духовные, а подчас и психические факторы заболеваний не только не учитывались, но и сами могли оказаться симптомами. Так например, проявление ревностной веры и религиозности было вполне достаточно, чтобы получить диагноз вяло текущей шизофрении. В этом смысле позиции Невяровича и Мелехова были апологетическим по отношению к православию и духовной жизни. Но открывшейся в 90-е возможности иначе взглянуть на медицину и гуманитарные науки о человеке этого уже было мало Требовался кардинально новый подход с новых методологическим взглядом. Такой, какой в академической психологии предприняли авторы «Начал…» во главе с Б.С. Братусем. Книги Невяровича и Мелехова запоздали. Они составили бы честь психиатрии в 70-е годы. Впрочем, Д.Е. Мелехов написал свою работу «Психиатрия и актуальные проблемы духовной жизни» написал в 70-е годы[3], однако издана она оказалась только в 90-е[4]. Перу В.К. Невяровичу принадлежат и несколько более поздних работ, в том числе: «Похищенная психология»[5], и «Терапия души»[6]. Они посвящены, в основном, полемике с советской психиатрией и атеистической психологией.
Новую страницу в становление христианской психологии вписывает движение социального служения ведомое игуменом Евмением Перистым. Вокруг Макариев-Решемской обители, а теперь и Миссионерского отдела, где продолжает служить о. игумен, развивались многие начинания в области христианско-психологического служения. Сам о. игумен написал и издал несколько книг, не будучи ученым, но являясь пламенным лидером, харизматическим организатором и любящим покровителем молодежи, бывших наркоманов и алкоголиков, обширной православной паствы. Книги о. игумена[7] всегда оказывались очень нужными, актуальными, востребованными. Нам неоднократно удавалось рекомендовать его издания слушателям и студентам, изучающим психологию, практическим психологам ищущим воцерковления своей профессии. Конечно, игумен Евмений не теоретик, не методолог. Его подход в другом, его девиз «Не строить теории, но работать и трудиться», ради того «чтобы помочь хотя бы некоторым» (Ср. 1 Кор 9, 22).
Вокруг имени игумена Евмения Перистого и его деятельности и по ныне бушуют страсти. Что ж, и сам о. игумен не менее страстен. Страстно он движет сообществом деятелей, делающим честь современному социальному служению Церкви. Страстно он включается в современные психотерапевтические новации, страстно отстаивает свое пастырское право духовного и социального руководства тех, кто к нему обращается.
Особый импульс развитию христианской психологии был дан вне психологическим событием. В 2001 году состоялась Богословская конференция Русской Православной Церкви «Учение Церкви о человеке». Это была первая богословская соборная попытка сформулировать основные положения православной антропологии. Есть глубокий смысл в том, что на этой конференции шел серьезный разговор о христианской психологии. Действительно, только по печатным изданиям заметен расширяющийся круг текстом по христианской психологии.
В издательстве Свет православия выходят две книги, «Очерки современной церковной психологии» (2003), и «Любовь исцеляющая. Очерки психологии и болезни и выздоровления», (2004). Авторы, А.С. Бочаров и А.В. Чернышев, пробуют аккумулировать разносторонний опыт пастырства и психологии и высказать собственные теоретические воззрения.
В 2004 году выходит первая в России книга Владеты Еротича «Психологическое и религиозное бытие человека»[8]. Книга сразу стало особым знаком. С неё уровень изданий по христианской психологии поднялся на новый для России, междисциплинарный и академический уровень. Однако, эта работа осталась одинокой.
В 2005 году вышла совместная работа профессора Л.Ф. Шеховцовой и Ю.М. Зенько «Элементы православной психологии»[9] из Санкт-Петербурга. Северная столица самостоятельно и оригинально развивает понимание христианской психологии.
Ю.М. Зенько оказал христианской психологии неоценимую услугу, собрав, исследовав и напечатав в различных работах историю психологии и православии, на протяжении 300-х лет, чем опроверг мнение о том, что православие пытается вторгнуться в современную психологию.
В 2007 году Юрий Михайлович Зенько издал свой фундаментальный труд «Основы христианской антропологии и психологии» (СПб, изд.: Речь), который ещё не оценен по достоинству.
К изданиям православного направления в психологии следует отнести книгу К. и С. И Литвиненко, «Откуда возникают внутренние проблемы и как их преодолеть. Взгляд православного психолога» (Свет православия, 2006).
Нельзхя не сказать ещё об одном издании. Это фундаментальный труд архимандрита (ныне митрополит) Иерофея (Влахоса) «Православная психотерапия. Святоотеческий курс врачевания души.». Психотерапия здесь понимается сугубо в святоотеческом смысле. Кн»ига Правлославная психотерапия» по сути краткое изложение Добротолюбия. К психологии и психотерапии в современном и научном смысле эта книга имеет скорее отрицательное значение. Автор не признает «психологических проблем»[10], и видит исцеление души в Таинствах Церкви. Мы отметили здесь эту книгу не потому только, что автор не психолог, и, как бы отрицает её надобность, но потому, за термином «психотерапия» есть еще один, древне-церковный смысл, не имеющий хождения в современной науке. А жаль.
Наряду с развитием христианской психологии мы должны отметить более изобильное развитие православной антропологии. И это оказало и будет продолжать оказывать стимулирующее влияние на христианскую психологию. Из авторов, антропологов, в последние годы хочу указать на митр. Антония (Блума), митр. Амфилохия (Радовича), свящ. Владимира Шмалия, П.Ю. Малкова, и многих других.
Новый период в христианской психологии в России наступает теперь, когда выходят книги Вл. Еротича[11] и Ж-К. Марше. Это период систематического осмысления христианской психологии. Попытки системно изложить начала христианской психологии могут быть разные. Их направленность и методология пока не однозначны, но это не уменьшает их ценности, так как это «подступы» к главному – антропологическому православному фундаменту христианской психологии.
Отрадное явление этого года книга Ларше[12]. Ж.-К. Ларше взял на себя трудную задачу – богословски, в святоотеческой традиции, осмыслить и привести во внутреннее соответствие понимание болезней, причем болезней психических. Автор выполняет более серьезную роль: он дает антропологическое и психологическое понимание психических болезней на основе православного богословия. Кроме того, в книге отводиться особое место теме бесоодержимости. Одной из самых трудных в психологии. Ж.-К. Ларше впервые, для православного читателя, убедительно показывает, что различение бесовского безумия и клинического вполне соответствует святоотеческому пониманию природы человека и традиции духовного исцеления. На богатом святоотеческом материале автор обосновывает современную диагностику и терапию психических заболеваний.
Сегодня христианская психология – академическая наука и разветвленная практика. Существует Институт христианской психологии, который готовит специалистов по христианской психологии. А также есть специальность христианская психология в Православном институте св. Иоанна Богослова (с 2002 г.[13]). Существуют консультации, изданы, как мы видели немало книг. Выходит журнал[14] по христианской психологии. Ежегодно христиански ориентированные психологи собираются на различные симпозиумы и конференции. Из них особо следует сказать о двух.
С 2003 года регулярно проходят Секции по христианской психологии в рамках Рождественских чтений. Особенностью этой конференции является её всероссийский масштаб. Только раз в году в Москву собираются специалисты со всей России и из за рубежа в такой полноте. Рождественские чтения единственное собрание представляющее почти всю Россию. Для христианской психологии – это ежегодная всероссийская научная конференция. Её демократичность и популярность наполняет программу самыми разнообразными докладами и выступлениями. Секция на Рождественских чтениях – наиболее полное представление о том, что происходит в России в христианской психологии.
Вторым регулярным семинаром по христианской психологии был на протяжении четырех последних лет Методологический семинар по христианской психологии, организованный Психологическим институтом Российской Академии образования (директор, профессор Рубцов В.В.) и бывшим факультетом психологии (декан, священник А. Лоргус) Российского Православного института.[15]
Международные конференции по христианской психологии происходят не часто. Однако, в Европе уже почти 10 лет существует Европейское движение за христианскую психологию и антропологию (European Movement for Christian Psychology and Anthropology). Это немногочисленное движение (за исключением Польши) не ставит задачей создания новой психологии. Это ассоциация по христиански мыслящих, и христиански ориентированных психологов разных стран. В 2008 году EMCPA собрала на свою встречу 25 психологов из 10 стран. Участие в этом Движении российских психологов началось в 2002 году. В 2011 году очередной симпозиум планируется в Москве.
Самая большая Ассоциация христианских психологов – в США. Она насчитывает около 150000 специалистов. Бурный рост интереса к христианской психологии в США приходится на 40-е года, когда приток бывших солдат и офицеров, нуждающихся в психологической помощи после военных действий был очень большим, а желающих заниматься их проблемами было не много. Тогда ряд протестантских общин обратился к острой социальной проблеме, и многие психологи-протестанты стали заниматься помощью ветеранам. Психологи и психологические консультации открыли широкий прием для инвалидов, бывших солдат и офицеров с посттравматическим синдромом. Для протестантских психологов подход в этом социальном служении мог быть только христианским. Однако, с нашей точки зрения это было не совсем так. Христианским их подход был только в сфере библейского понимания истории и нравственности человека. По методологической сути протестантская христианская психология осталась и по сей день сциентистской, то есть ориентированной на причинно-следственные объяснения явлений и структур психики. Наиболее принятой в американской христианской психологии оказалась поведенческая (бихевиористская) психология и Роджерианский, гуманистический подход.
В издательстве Свет православия выходят две книги, «Очерки современной церковной психологии» (2003), и «Любовь исцеляющая. Очерки психологии и болезни и выздоровления», (2004). Авторы, А.С. Бочаров и А.В. Чернышев, пробуют аккумулировать разносторонний опыт пастырства и психологии и высказать собственные теоретические воззрения.
В 2004 году выходит первая в России книга Владеты Еротича «Психологическое и религиозное бытие человека»[8]. Книга сразу стало особым знаком. С неё уровень изданий по христианской психологии поднялся на новый для России, междисциплинарный и академический уровень. Однако, эта работа осталась одинокой.
В 2005 году вышла совместная работа профессора Л.Ф. Шеховцовой и Ю.М. Зенько «Элементы православной психологии»[9] из Санкт-Петербурга. Северная столица самостоятельно и оригинально развивает понимание христианской психологии.
Ю.М. Зенько оказал христианской психологии неоценимую услугу, собрав, исследовав и напечатав в различных работах историю психологии и православии, на протяжении 300-х лет, чем опроверг мнение о том, что православие пытается вторгнуться в современную психологию.
В 2007 году Юрий Михайлович Зенько издал свой фундаментальный труд «Основы христианской антропологии и психологии» (СПб, изд.: Речь), который ещё не оценен по достоинству.
К изданиям православного направления в психологии следует отнести книгу К. и С. И Литвиненко, «Откуда возникают внутренние проблемы и как их преодолеть. Взгляд православного психолога» (Свет православия, 2006).
Нельзхя не сказать ещё об одном издании. Это фундаментальный труд архимандрита (ныне митрополит) Иерофея (Влахоса) «Православная психотерапия. Святоотеческий курс врачевания души.». Психотерапия здесь понимается сугубо в святоотеческом смысле. Кн»ига Правлославная психотерапия» по сути краткое изложение Добротолюбия. К психологии и психотерапии в современном и научном смысле эта книга имеет скорее отрицательное значение. Автор не признает «психологических проблем»[10], и видит исцеление души в Таинствах Церкви. Мы отметили здесь эту книгу не потому только, что автор не психолог, и, как бы отрицает её надобность, но потому, за термином «психотерапия» есть еще один, древне-церковный смысл, не имеющий хождения в современной науке. А жаль.
Наряду с развитием христианской психологии мы должны отметить более изобильное развитие православной антропологии. И это оказало и будет продолжать оказывать стимулирующее влияние на христианскую психологию. Из авторов, антропологов, в последние годы хочу указать на митр. Антония (Блума), митр. Амфилохия (Радовича), свящ. Владимира Шмалия, П.Ю. Малкова, и многих других.
Новый период в христианской психологии в России наступает теперь, когда выходят книги Вл. Еротича[11] и Ж-К. Марше. Это период систематического осмысления христианской психологии. Попытки системно изложить начала христианской психологии могут быть разные. Их направленность и методология пока не однозначны, но это не уменьшает их ценности, так как это «подступы» к главному – антропологическому православному фундаменту христианской психологии.
Отрадное явление этого года книга Ларше[12]. Ж.-К. Ларше взял на себя трудную задачу – богословски, в святоотеческой традиции, осмыслить и привести во внутреннее соответствие понимание болезней, причем болезней психических. Автор выполняет более серьезную роль: он дает антропологическое и психологическое понимание психических болезней на основе православного богословия. Кроме того, в книге отводиться особое место теме бесоодержимости. Одной из самых трудных в психологии. Ж.-К. Ларше впервые, для православного читателя, убедительно показывает, что различение бесовского безумия и клинического вполне соответствует святоотеческому пониманию природы человека и традиции духовного исцеления. На богатом святоотеческом материале автор обосновывает современную диагностику и терапию психических заболеваний.
Сегодня христианская психология – академическая наука и разветвленная практика. Существует Институт христианской психологии, который готовит специалистов по христианской психологии. А также есть специальность христианская психология в Православном институте св. Иоанна Богослова (с 2002 г.[13]). Существуют консультации, изданы, как мы видели немало книг. Выходит журнал[14] по христианской психологии. Ежегодно христиански ориентированные психологи собираются на различные симпозиумы и конференции. Из них особо следует сказать о двух.
С 2003 года регулярно проходят Секции по христианской психологии в рамках Рождественских чтений. Особенностью этой конференции является её всероссийский масштаб. Только раз в году в Москву собираются специалисты со всей России и из за рубежа в такой полноте. Рождественские чтения единственное собрание представляющее почти всю Россию. Для христианской психологии – это ежегодная всероссийская научная конференция. Её демократичность и популярность наполняет программу самыми разнообразными докладами и выступлениями. Секция на Рождественских чтениях – наиболее полное представление о том, что происходит в России в христианской психологии.
Вторым регулярным семинаром по христианской психологии был на протяжении четырех последних лет Методологический семинар по христианской психологии, организованный Психологическим институтом Российской Академии образования (директор, профессор Рубцов В.В.) и бывшим факультетом психологии (декан, священник А. Лоргус) Российского Православного института.[15]
Международные конференции по христианской психологии происходят не часто. Однако, в Европе уже почти 10 лет существует Европейское движение за христианскую психологию и антропологию (European Movement for Christian Psychology and Anthropology). Это немногочисленное движение (за исключением Польши) не ставит задачей создания новой психологии. Это ассоциация по христиански мыслящих, и христиански ориентированных психологов разных стран. В 2008 году EMCPA собрала на свою встречу 25 психологов из 10 стран. Участие в этом Движении российских психологов началось в 2002 году. В 2011 году очередной симпозиум планируется в Москве.
Самая большая Ассоциация христианских психологов – в США. Она насчитывает около 150000 специалистов. Бурный рост интереса к христианской психологии в США приходится на 40-е года, когда приток бывших солдат и офицеров, нуждающихся в психологической помощи после военных действий был очень большим, а желающих заниматься их проблемами было не много. Тогда ряд протестантских общин обратился к острой социальной проблеме, и многие психологи-протестанты стали заниматься помощью ветеранам. Психологи и психологические консультации открыли широкий прием для инвалидов, бывших солдат и офицеров с посттравматическим синдромом. Для протестантских психологов подход в этом социальном служении мог быть только христианским. Однако, с нашей точки зрения это было не совсем так. Христианским их подход был только в сфере библейского понимания истории и нравственности человека. По методологической сути протестантская христианская психология осталась и по сей день сциентистской, то есть ориентированной на причинно-следственные объяснения явлений и структур психики. Наиболее принятой в американской христианской психологии оказалась поведенческая (бихевиористская) психология и Роджерианский, гуманистический подход.
Психиатр и богослов Владета Еротич обращается прежде всего к студентам, в которых видит будущее православное поколение специалистов и граждан. Его волнует их вера, традиционная и ново принятая. Вопрос о принятии веры для автора важнее мировоззрения и методологии науки. Для Еротича, развитие ХХ века это прежде всего борьба идеологий, идеологии агностицизма и христианства. Еротич, как богослов и ученый, дает религиозному вопрошанию иную возможность, непротиворечивый путь науки и веры. В России, с её «победившей» марксисткой идеологией, проблема мировоззренческого противостояния видится иначе, чем в Сербии. В русском обществе и по ныне считается что религиозное мировоззрение проиграло. Апологетика Церкви, отельных миссионеров, диакона Кураева и А.И. Осипова, митрополита Кирилла и о. Даниила Сысоева, все исходят из позиции защиты веры, как таковой. В 90-е годы, главной темой было - «Мы верующие – нормальные граждане и нормальные люди, а не больные и убогие». Взглянув на Церковь, без идеологических очков, общество заново открывало для себя православие, как возможную для себя часть своей жизни. В Сербии, как и во всей Европе, процесс соперничества идеологий шел «эволюционным» путем – естественного, не стимулированного государственной идеологией массированного геноцида, а диалога, в котором религиозность шаг за шагом отступала и отступала.
Религиозная вера - православное христианство - как для России и так для Сербии, есть религии традиционная. Потому большинство сербов воспринимают православие как народную и семейную традицию. По мнению д. Еротича, и с ним нельзя не согласится, такая вера часто бывает не укорененной, и потому отступает. Напротив, вера ново принятая, вера неофитов, начинается с сознательного выбора, и потому всегда яснее, тверже, глубже, полнее и целостнее.
Действительно, в современной приходской практике (для автора, приходского священника Москвы вот уже 15 лет, это хорошо известно) свойственно, что костяк прихода, его наиболее действенную часть, составляют христиане принявшие православие в зрелом возрасте. Нельзя их всех именовать неофитами, так как многие из них уже 10, а то и 20 лет в Церкви, но это люди, не имевшие православных традиций в семье с детства. Это – «обратившиеся», избравшие православие свободно и осознанно. Это люди искавшие и нашедшие. Это христиане скорее евангельского типа, по классификации блаженной матери Марии (Скобцовой), нежели традиционалистского.
Для Владеты Еротича путь становления мировоззрения современного молодого человека проходит через примат православной веры, но с принятием и участием научного мировоззрения. Такой синтез автору представляется естественным, а для российского читателя еще редким и оригинальным. Если в России в большей мере пока идет соперничество идеологий, то в Сербии, европейской стране, идет скорее сотрудничество идеологий, хотя и со скрытым неприятием. Здесь сотрудничество подразумевает критическое и честное, хотя и не научное, сравнение подходов, обсуждение критериев, терминологий. Сотрудничество идеологий, именно потому, что это не научный дискурс, позволяет человеку выбирать своё мировоззрение, свою веру. Вот почему оказывается возможным оставаясь традиционно православным можно придерживаться сциентистских позиций.
Религиозная вера - православное христианство - как для России и так для Сербии, есть религии традиционная. Потому большинство сербов воспринимают православие как народную и семейную традицию. По мнению д. Еротича, и с ним нельзя не согласится, такая вера часто бывает не укорененной, и потому отступает. Напротив, вера ново принятая, вера неофитов, начинается с сознательного выбора, и потому всегда яснее, тверже, глубже, полнее и целостнее.
Действительно, в современной приходской практике (для автора, приходского священника Москвы вот уже 15 лет, это хорошо известно) свойственно, что костяк прихода, его наиболее действенную часть, составляют христиане принявшие православие в зрелом возрасте. Нельзя их всех именовать неофитами, так как многие из них уже 10, а то и 20 лет в Церкви, но это люди, не имевшие православных традиций в семье с детства. Это – «обратившиеся», избравшие православие свободно и осознанно. Это люди искавшие и нашедшие. Это христиане скорее евангельского типа, по классификации блаженной матери Марии (Скобцовой), нежели традиционалистского.
Для Владеты Еротича путь становления мировоззрения современного молодого человека проходит через примат православной веры, но с принятием и участием научного мировоззрения. Такой синтез автору представляется естественным, а для российского читателя еще редким и оригинальным. Если в России в большей мере пока идет соперничество идеологий, то в Сербии, европейской стране, идет скорее сотрудничество идеологий, хотя и со скрытым неприятием. Здесь сотрудничество подразумевает критическое и честное, хотя и не научное, сравнение подходов, обсуждение критериев, терминологий. Сотрудничество идеологий, именно потому, что это не научный дискурс, позволяет человеку выбирать своё мировоззрение, свою веру. Вот почему оказывается возможным оставаясь традиционно православным можно придерживаться сциентистских позиций.
Не будучи специалистом-психологом[16] Владета Еротич тем не менее, подробно рассматривает предмет психологии религии, давая несколько определений этой дисциплины. На первый взгляд кажется, что Еротич выступает против того, что рассматривать психологию религии, как науку изучающую религию, предлагающую теоретические концепции религии. Еротич несколько раз подчеркивает: «Психология религии не занимается теориями…» (С – 15). Еротич стоит в этом смысле на пизициях феноменологических (там же), более того, он пишет «психология религии занимается … фактами в области религиозной жизни, а не рассуждениями…» (там же). Однако, неизбежно приходит к выводу что психология религии «старается объяснить … провести исследование, …выстроить по определенным типам бесчисленные индивидеальные форма религиозности» (С-23). Естественно, что серьезный разговор о психологии религии не смог бы удержаться в рамках феноменологического метода. Неизбежно теоретизирование, поиска внутренних смыслов, причин, связей явлений, генезиса форм и проч. и проч. Возможен (а мы думаем и закономерен) «психологический анализ неверия…» (С 23).
Пожалуй самым важным в этом дискурсе является вывод автора о том, что религиозность присуща «самой структуре человеческой экзистенции…» (С-25). Несомненно, разговор о психологических проблемах религиозного человека и религиозных формах человеческой психики не может начаться прежде, чем будет утверждена сама позиция психолога, по отношению к структуре личности и природным свойствам души. Душа человека по природе религиозна, а личность в своем развитии не может миновать религиозную и духовную области. С этого можно начинать разговор о методологических основах христианской психологии. Такой методологической основой может быть только христианская персонология, но не как философская концепция, а как духовно-личностная парадигма в психологии. Иными словами в структуре и ткани самой психологии нельзя дать определения личности, но равным образом, нельзя не принять за основу богословское и методологическое обоснование личности. Таким обоснованием, например, может служить концепция личности С.А. Чурсанова[17].
Позицию Вл. Еротича в психологии можно характеризовать как гуманистическую. Свое понимание психологии религии он понимает как феноменологическое. Однако и сам его расширяет до казуально-детерминистс-кого. Он рассматривает возможность исследования и объяснения феноменов религиозно-психологической жизни человека. В не конца проясненной методологии Еротича можно усмотреть скорее пространство поиска или пересечения различных концептуальных подходов. Но границы этого пространства очевидны – это христианский гуманизм, в котором антропоцентризм превалирует только до границ тварного. За эти границами открывается православный христоцентризм, без которого нет и не может быть ни христианской антропологии, ни христианской психологии.
Пожалуй самым важным в этом дискурсе является вывод автора о том, что религиозность присуща «самой структуре человеческой экзистенции…» (С-25). Несомненно, разговор о психологических проблемах религиозного человека и религиозных формах человеческой психики не может начаться прежде, чем будет утверждена сама позиция психолога, по отношению к структуре личности и природным свойствам души. Душа человека по природе религиозна, а личность в своем развитии не может миновать религиозную и духовную области. С этого можно начинать разговор о методологических основах христианской психологии. Такой методологической основой может быть только христианская персонология, но не как философская концепция, а как духовно-личностная парадигма в психологии. Иными словами в структуре и ткани самой психологии нельзя дать определения личности, но равным образом, нельзя не принять за основу богословское и методологическое обоснование личности. Таким обоснованием, например, может служить концепция личности С.А. Чурсанова[17].
Позицию Вл. Еротича в психологии можно характеризовать как гуманистическую. Свое понимание психологии религии он понимает как феноменологическое. Однако и сам его расширяет до казуально-детерминистс-кого. Он рассматривает возможность исследования и объяснения феноменов религиозно-психологической жизни человека. В не конца проясненной методологии Еротича можно усмотреть скорее пространство поиска или пересечения различных концептуальных подходов. Но границы этого пространства очевидны – это христианский гуманизм, в котором антропоцентризм превалирует только до границ тварного. За эти границами открывается православный христоцентризм, без которого нет и не может быть ни христианской антропологии, ни христианской психологии.
Несомненным успехом и даром для российского читателя, и прежде всего церковного человека, как священника, так и мирянина, является обоснование пастырской психологии. Еротич вводит[18] читателя в предмет дисциплины, которой пока нет ни духовных, ни в светских вузах России, но которая так необходима[19] сегодня. Не только молодые, но и опытные священники, нуждаются в помощи психиатрии и психологии, медицины и других специальных знаниях. Их духовная работа: душепопечение (в широком смысле слова), кризисы и проблемы духовного пути личности, помощь людям в трудные моменты жизни, все это нуждается не в обном только духовно-нравственном опыте, но и психологическом опыте. Психологический опыт пастыря может иметь три главных составляющих: собственный опыт, психологически осмысленный, осознанный, психотерапевтически выверенный; опыт встречи с человеком, который оказался пасомым, клиентом, вопрошающим, с теми же аспектами, что и первый; опыт столкновения с психической патологией, болезнью, болью, травмой, горем, опыт имеющий терапевтическую оснастку, опыт пережитый в сотрудничестве со специалистами. Все эти три категории опыта составляют, или могут составлять «золотой фонд» личного, а стало быть и церковного опыта пастыря. Именно такой опыт делает его носителя источником мудрости Церкви, в соединении с духовно-нравственным и богословско-традиционным опытом православия. Такой опыт делает пастыря пастырем добрым, могущим принести заботу и помощь в самым разных и самых трудных ситуациях.
Действительно, сегодня в пастырской работе, в обычном приходе, священнослужитель встречает «человека со всеми маниями и слабостями, падениями и болезнями, извращениями и страданиями…» (С – 34). Пастырь может не только знать, диагностировать, «психологические и психопатологические причины такого жалкого реального его положения, но, и в согласии с Христовой заповедью, советовать и указывать путь исправления, лечения и обновления…» (там же). Представляется, что в приходской практике ныне пастырь чаще встречает человека с «проблемами» (если не сказать с патологией), чем так называемого «нормального» православного христианина. Алкоголики, или их жены, трудные подростки, или их матери, брошенные женщины и одинокие мужчины, больные и инвалиды, заключенные и сироты – все это наши современные приходы. Кроме них есть и люди не нуждающиеся в дополнительном внимание, но много ли их? Не большинство ли «проблемных»? А если это так (хотя есть шанс, что это только преувеличение), то пастырская подготовка и квалификация остро нуждаются в пастырской психологии.
«Уже «вчера» такая нужда назрела, она очевидна была Церкви. Понятно, также, что осознание и практика идут на некоторой исторической дистанции за нуждой. Представляется, что необходима пастырская психология, как разветвленная дисциплина, включающая как минимум два раздела - психологию пастыря и психология пастырства. Первый раздел, призван исследовать, понимать и готовить практические рекомендации тем, кто только собирается – выбор пути, подготовка, вступление, кризисы и проч.
Действительно, сегодня в пастырской работе, в обычном приходе, священнослужитель встречает «человека со всеми маниями и слабостями, падениями и болезнями, извращениями и страданиями…» (С – 34). Пастырь может не только знать, диагностировать, «психологические и психопатологические причины такого жалкого реального его положения, но, и в согласии с Христовой заповедью, советовать и указывать путь исправления, лечения и обновления…» (там же). Представляется, что в приходской практике ныне пастырь чаще встречает человека с «проблемами» (если не сказать с патологией), чем так называемого «нормального» православного христианина. Алкоголики, или их жены, трудные подростки, или их матери, брошенные женщины и одинокие мужчины, больные и инвалиды, заключенные и сироты – все это наши современные приходы. Кроме них есть и люди не нуждающиеся в дополнительном внимание, но много ли их? Не большинство ли «проблемных»? А если это так (хотя есть шанс, что это только преувеличение), то пастырская подготовка и квалификация остро нуждаются в пастырской психологии.
«Уже «вчера» такая нужда назрела, она очевидна была Церкви. Понятно, также, что осознание и практика идут на некоторой исторической дистанции за нуждой. Представляется, что необходима пастырская психология, как разветвленная дисциплина, включающая как минимум два раздела - психологию пастыря и психология пастырства. Первый раздел, призван исследовать, понимать и готовить практические рекомендации тем, кто только собирается – выбор пути, подготовка, вступление, кризисы и проч.
Второй раздел – понимание проблем пасомого, проблемы духовничества, специальная духовная забота (больные, пограничные состояния, умирающие, заключенные и т.д.). Этот раздел насыщен многообразием служений пастыря и практическими нуждами и проблемами. Однако, многие проблемы пастырской психологии связаны с разрешением проблем первого раздела. Действительно, неудовлетворительное состояние духовничества, пастырской работы связано, по мнению психологов, со слабой подготовкой кандидатов в пастыри (диаконов и священников). Духовная и практическая подготовка кандидатов еще слабо разработана, а в психологическая - находится в зародыше[20]. Традиционный предмет духовных школ – Практическое руководство пастыря, а также Пастырское богословие, недостаточны по глубине и по объему, и далеки еще от практики. Молодому священнику, например, не хватает духовного и психологического совета и рекомендации, когда он начинает служить на приходе.
Психологическая подготовка пастыря может состоять из нескольких ступеней. Первая из них- «выбор». Это консультативная подготовка кандидата к решающему моменту – выбору своего пути, выбору пастырства как призвания. Призвание пастыря – выбор не профессиональный только. Это выбор жизненного пути, выбор призвания, выбор образа жизни, коренным образом отличающегося от образа жизни своих соплеменников и сверстников. Выбор этот характеризуется такой ответственностью, которую адекватно понести молодой человек не может. Тут необходима помощь, духовника, учителя, пастыря и … психолога. Психолог может оказать неоценимую помощь, как тому кто выбирает, так и тому кто принимает кандидата. В современной практике подготовки кандидатов принято долго присматриваться к нравственным качествам, человеческим и другим; долгое время кандидата выдерживают; много «проверок» он проходит, прежде чем его «принимают». Время и многоступенчатость проверок выявляют уровень сомнения в качественности «отбора», в сомнительных критериях, в недостаточной профессиональности отбирающих. Психология, а подчас и психиатрия, могли оказать здесь действенную помощь. Но это – в будущем.
Вторая ступень – собственно психологическая подготовка: знакомство с собственными психологическими проблемами, с собственной мотивацией, с возможными кризисными моментами в становлении пастырской личности, с вызовами, искушениями и трудностями пастырства.
Третьей ступенью, может стать знакомство, понимание и приобретение психологических навыков общения, разрешения трудностей и конфликтов своих будущих прихожан и пасомых. Кроме этого, немаловажную роль может играть психологическое сопровождение пастыря, предупреждение выгорания, конфликтов, многих видов традиционных ошибок, и т.д..
Психологическая подготовка пастыря может состоять из нескольких ступеней. Первая из них- «выбор». Это консультативная подготовка кандидата к решающему моменту – выбору своего пути, выбору пастырства как призвания. Призвание пастыря – выбор не профессиональный только. Это выбор жизненного пути, выбор призвания, выбор образа жизни, коренным образом отличающегося от образа жизни своих соплеменников и сверстников. Выбор этот характеризуется такой ответственностью, которую адекватно понести молодой человек не может. Тут необходима помощь, духовника, учителя, пастыря и … психолога. Психолог может оказать неоценимую помощь, как тому кто выбирает, так и тому кто принимает кандидата. В современной практике подготовки кандидатов принято долго присматриваться к нравственным качествам, человеческим и другим; долгое время кандидата выдерживают; много «проверок» он проходит, прежде чем его «принимают». Время и многоступенчатость проверок выявляют уровень сомнения в качественности «отбора», в сомнительных критериях, в недостаточной профессиональности отбирающих. Психология, а подчас и психиатрия, могли оказать здесь действенную помощь. Но это – в будущем.
Вторая ступень – собственно психологическая подготовка: знакомство с собственными психологическими проблемами, с собственной мотивацией, с возможными кризисными моментами в становлении пастырской личности, с вызовами, искушениями и трудностями пастырства.
Третьей ступенью, может стать знакомство, понимание и приобретение психологических навыков общения, разрешения трудностей и конфликтов своих будущих прихожан и пасомых. Кроме этого, немаловажную роль может играть психологическое сопровождение пастыря, предупреждение выгорания, конфликтов, многих видов традиционных ошибок, и т.д..
Психология пастырства, или собственно пастырская психология, может иметь более сложную структуру. Она может быть условно разделена на «нормальную» психологию и патопсихологию религиозной жизни. Так называемая «нормальная» психология содержит знакомство с психологическим проблемами вообще, и с проблемами религиозной жизни: обращением, аффектами, кризисами, духовным ростом, свойствами и факторами общения. Особый раздел психологии религиозной жизни может быть назван психологией культа. Основы такой дисциплины можно найти в «Философии культа» священника Павла Флоренского. Второй частью Пастырской психологии должна стать патопсихология религиозной жизни[21] содержит знакомство и понимание таких явлений как фанатизм, манипуляции сознанием, религиозность психических больных, личностные изменения больных, умирающих, сектантство и другие явления.
Др. Владета Еротич пишет (с.-28): «Общее стремление в мире к мультисистемному подходу к жизненно важным проблемам человека… совершило переворот в отношениях психологии и теологии (богословия – А.Л.). Такая мировая тенденция позволила и у нас утвердить пастырскую психологию на серьезной основе и ввести в качестве учебной дисциплины на православном Богословском факультете в Белграде». Увы, «у них» в Белграде, это уже, в 1984 году, произошло. У нас, даже и спустя 20 лет, этого нет. Вот срок российского отставания от Европы, ведь Сербия, славянская и православная, все же Европа, а Россия – нет. Это «отставание» - естественная задержка развития в связи с «замораживанием» наук, особенно гуманитарных и тем более богословских при советской власти. Но это еще и русский православный иммунитет изоляционизма и опасения всего западного, гуманистического и научного.
Нет сомнения, что подобный «поворот» произойдет, и уже происходит, в российской богословской и психологической научной среде. Все условия для этого уже на лицо. И выход в свет новой книги др. Владеты Еротича тому доказательство.
Др. Владета Еротич пишет (с.-28): «Общее стремление в мире к мультисистемному подходу к жизненно важным проблемам человека… совершило переворот в отношениях психологии и теологии (богословия – А.Л.). Такая мировая тенденция позволила и у нас утвердить пастырскую психологию на серьезной основе и ввести в качестве учебной дисциплины на православном Богословском факультете в Белграде». Увы, «у них» в Белграде, это уже, в 1984 году, произошло. У нас, даже и спустя 20 лет, этого нет. Вот срок российского отставания от Европы, ведь Сербия, славянская и православная, все же Европа, а Россия – нет. Это «отставание» - естественная задержка развития в связи с «замораживанием» наук, особенно гуманитарных и тем более богословских при советской власти. Но это еще и русский православный иммунитет изоляционизма и опасения всего западного, гуманистического и научного.
Нет сомнения, что подобный «поворот» произойдет, и уже происходит, в российской богословской и психологической научной среде. Все условия для этого уже на лицо. И выход в свет новой книги др. Владеты Еротича тому доказательство.
Как бы многообразны не были проблемы развивающейся психологии и христианской антропологии, а также междисциплинарные связи между ними, все же главной проблемой есть и остается методологическое основание христианской психологии и духовное понимание человека во всех науках о человеке. Сможет ли христианское богословие обосновать приоритет духовного понимания человека, или найдет компромисс между сциентистским, детерминистическим и духовно-религиозным подходом? Есть специфически христианское основание и понимание психологии? Имеет ли универсальное значение для наук о человеке христианская антропология? Иными словами, можем ли мы развивать науки о человеке в христианском ключе, понимая и принимая знание через призму духа и души? От фундаментального ответа на этот вопрос зависит будущее науки, в её сопричастности к христианству, и в частности, к психологии.
Не следует думать, что это зависит от автора или научной школы. Психоанализ Г. Юнга не далее от христианства, чем культурно-исторический подход С. Выготского. Дело скорее в том, насколько глубоко (и высоко, одновременно, скажем мы) может проникать мысль ученого в душу и дух человека. Какими путями и какими кризисами идет развитие науки и современного богословия. Поэтому, ответить на поставленный нами вопрос, можно только в категориях возможного, а не в категориях мировоззрений и идеологий. Позиция современных православных психологов, психотерапевтов, психиатров, пастырей может рассматриваться как большее научное приближение, нежели прежде, к природе души и духа, к пониманию личности в человеке. Современная психология, вся целиком, во всем видимом многообразии и многоцветии, вырвалась гораздо далее, в понимании внутренних механизмом психики и личности, чем богословское понимание личности. Нужно было дождаться учения В.Н. Лосского, Х. Янараса, вл. Каллиста (Уэра), чтобы осмыслить путь, пройденный психологией в ХХ веке. Да, психология забежала вперед, как когда то астрономия, в лице Джордано Бруно и Галлилео Галилея. Многие открытия науки вызывали сомнения в их здравомыслии с точки зрения христианства. Иногда два, три столетия проходили, прежде чем христианство и Церковь смогли сформулировать свое понимание открытия и найти место такому открытию в своей космологии.
В психологии, возможно, произошло тоже самое. Представление о механизмах формирования личности и душевного мира, психики, мышления, продвинулись так далеко, что о первых гипотезах уже никто и не вспоминает. Но «метафизика» психического, по-прежнему скрыта была мраком. Теперь же мы только отчасти начинаем понимать, какие подходы возможны в христианской антропологии, чтобы «навести мосты» на «берега» научной психологии. Только теперь мы можем вступить в диалог со сциентистским подходом, чтобы ассимилировать знания и опыт психологии в аскетике, пастырстве и социальном служении, а в психологию внести ценности богословия, аскетики, и духовного опыта. Но для этого нужны были гуманистическая и экзистенциальная школа, феноменологический и синергийный методы в психологической науке. Всего этого не было прежде. Возможно, в области наук о человеке мы переживаем время синтеза, антропологического синтеза. Если это так, то возможность и плодотворность богословского и научного, с одной стороны, практического и опытного синтеза, с другой, возможны. С позиций самобытных и выверенных методологических дисциплин открывается перспектива выхода, «размыкания» (С.С. Хоружий) дисциплинарных планов. Методология и категориальный аппарат указанных дисциплин достаточно расширился и в многочисленных пересечениях оказался общим. Это означает, что в антропоцентричных дисциплинах опознаны пограничные междисциплинарные связи. Особенно это стало заметно в философии, богословии, истории, психологии, языкознании, и других, например, в проблеме «имяславия», или библиистике.
Не следует думать, что это зависит от автора или научной школы. Психоанализ Г. Юнга не далее от христианства, чем культурно-исторический подход С. Выготского. Дело скорее в том, насколько глубоко (и высоко, одновременно, скажем мы) может проникать мысль ученого в душу и дух человека. Какими путями и какими кризисами идет развитие науки и современного богословия. Поэтому, ответить на поставленный нами вопрос, можно только в категориях возможного, а не в категориях мировоззрений и идеологий. Позиция современных православных психологов, психотерапевтов, психиатров, пастырей может рассматриваться как большее научное приближение, нежели прежде, к природе души и духа, к пониманию личности в человеке. Современная психология, вся целиком, во всем видимом многообразии и многоцветии, вырвалась гораздо далее, в понимании внутренних механизмом психики и личности, чем богословское понимание личности. Нужно было дождаться учения В.Н. Лосского, Х. Янараса, вл. Каллиста (Уэра), чтобы осмыслить путь, пройденный психологией в ХХ веке. Да, психология забежала вперед, как когда то астрономия, в лице Джордано Бруно и Галлилео Галилея. Многие открытия науки вызывали сомнения в их здравомыслии с точки зрения христианства. Иногда два, три столетия проходили, прежде чем христианство и Церковь смогли сформулировать свое понимание открытия и найти место такому открытию в своей космологии.
В психологии, возможно, произошло тоже самое. Представление о механизмах формирования личности и душевного мира, психики, мышления, продвинулись так далеко, что о первых гипотезах уже никто и не вспоминает. Но «метафизика» психического, по-прежнему скрыта была мраком. Теперь же мы только отчасти начинаем понимать, какие подходы возможны в христианской антропологии, чтобы «навести мосты» на «берега» научной психологии. Только теперь мы можем вступить в диалог со сциентистским подходом, чтобы ассимилировать знания и опыт психологии в аскетике, пастырстве и социальном служении, а в психологию внести ценности богословия, аскетики, и духовного опыта. Но для этого нужны были гуманистическая и экзистенциальная школа, феноменологический и синергийный методы в психологической науке. Всего этого не было прежде. Возможно, в области наук о человеке мы переживаем время синтеза, антропологического синтеза. Если это так, то возможность и плодотворность богословского и научного, с одной стороны, практического и опытного синтеза, с другой, возможны. С позиций самобытных и выверенных методологических дисциплин открывается перспектива выхода, «размыкания» (С.С. Хоружий) дисциплинарных планов. Методология и категориальный аппарат указанных дисциплин достаточно расширился и в многочисленных пересечениях оказался общим. Это означает, что в антропоцентричных дисциплинах опознаны пограничные междисциплинарные связи. Особенно это стало заметно в философии, богословии, истории, психологии, языкознании, и других, например, в проблеме «имяславия», или библиистике.
В психологии особенно заметны междисциплинарные связи в проблеме личности. Философии принадлежит введение этой категории в обиход в Новое время. Но понятие личности уходит своими корнями далеко в древность, и связано с доникейской эпохой. В ХIX и XX веках проблема личности была проблемой и философии, и психологии, и медицины, и филологии, и многих других. Но именно психология претендует на исключительность среди наук о человеке. Именно психология в состоянии разработать объяснительный аппарат для становления, развития, и духовного развития в том числе, кризисов и совершенства личности. Именно психология в состоянии показать и распознать динамические механизмы личности и аномалии, понять смысл проблем, которые испытывает человек, и помочь ему найти выход. Несомненно, что психология не может этого в одиночку, что психология лишь одна из наук о человеке, и что только в «синергии» с другими науками можно говорить об удаче в её развитии. А для нас ясно и еще одно – без духовно-религиозного подхода психологии эту задачу не решить.
Проблема личности, как наиболее целостная в психологии и антропологии, наглядно показывает, что онтологический уровень в понимании личности непостижим в психологии. Это междисциплинарная категория. Европейское сознание сумело сформулировать эту категорию лишь к концу двадцатого века усилиями богословия, философии и психологии. Причем психологии удалось неоднозначно сформулировать внутренние проблемы становления и кризисного развития личности. Но на онтологический уровень понимания личности психология претендовать не может, как бы не протестовали против этого психологи. В психологии, и на основе психологических категорий, обосновать категорию личности не удается. Более того, в классической психологии, на основании базовых категорий: ощущение, восприятие, мышление, внимание, память, сознание и т.п., категория личности не выводима. Личность – философско-богословская категория. Однако, эта категория заняла в психологи столь прочное место, что необходимость обоснования не только остается, но и возрастает. Если собственными средствами категория личности не выводима, значит, может иметь место междисциплинарная методологическая возможность.
Для психологии категория личности разворачивается в предвходящих явлениях и динамике. Психология имеет дело с личностью так, как если бы эта категория уже введена и определена. А это, мягко говоря, не совсем так. В строгой методологической перспективе (В.И. Слободчиков) это совсем не так, а именно: психология не имеет права работать с категорией личности, как с чуждой по своему философскому происхождению. Имеет ли право психология, с точки зрения научной методологии, так поступать? Не риторический ли это вопрос? Так оно уже есть, так исторически сложилось.
Иными словами психология не может и не должна отвечать на вопрос «откуда личность в человеке» или «почему человек личность». Психология способна и должна отвечать на вопрос «как». Как человек становится личностью, зачем это ему, почему он отказывается от того, чтобы быть личностью, и что это ему дает – вот возможные вопросы, на которые психология может ответить. И успех здесь зависит, в том числе, от перцепции богословских и философских знаний. Ценность богословского понимания личности заключается в том, по нашему мнению, что само понятие личности было введено в оборот христианством, в нем зарождалось, в нем выкристализовалось и определилось. Только в Новое время, после всех «мук» Вселенских соборов, понятие личности вошло в философский обиход Европы.[22]
Нечувствительность к богословскому определению личности, ведет психологию к блужданию в многозначности и релятивизму, в котором она сейчас и пребывает. Теорий личности в психологии – десятки. Их принято разделять на четыре - пять групп. Но ни одна их этих групп не связана гносеологически с философскими или богословскими обоснованиями. И в этом их слабость. Для нас является очевидным, что выход из этого есть, и он в соединении знаний и усилий. Усилий философии, богословия и психологии.
Проблема личности, как наиболее целостная в психологии и антропологии, наглядно показывает, что онтологический уровень в понимании личности непостижим в психологии. Это междисциплинарная категория. Европейское сознание сумело сформулировать эту категорию лишь к концу двадцатого века усилиями богословия, философии и психологии. Причем психологии удалось неоднозначно сформулировать внутренние проблемы становления и кризисного развития личности. Но на онтологический уровень понимания личности психология претендовать не может, как бы не протестовали против этого психологи. В психологии, и на основе психологических категорий, обосновать категорию личности не удается. Более того, в классической психологии, на основании базовых категорий: ощущение, восприятие, мышление, внимание, память, сознание и т.п., категория личности не выводима. Личность – философско-богословская категория. Однако, эта категория заняла в психологи столь прочное место, что необходимость обоснования не только остается, но и возрастает. Если собственными средствами категория личности не выводима, значит, может иметь место междисциплинарная методологическая возможность.
Для психологии категория личности разворачивается в предвходящих явлениях и динамике. Психология имеет дело с личностью так, как если бы эта категория уже введена и определена. А это, мягко говоря, не совсем так. В строгой методологической перспективе (В.И. Слободчиков) это совсем не так, а именно: психология не имеет права работать с категорией личности, как с чуждой по своему философскому происхождению. Имеет ли право психология, с точки зрения научной методологии, так поступать? Не риторический ли это вопрос? Так оно уже есть, так исторически сложилось.
Иными словами психология не может и не должна отвечать на вопрос «откуда личность в человеке» или «почему человек личность». Психология способна и должна отвечать на вопрос «как». Как человек становится личностью, зачем это ему, почему он отказывается от того, чтобы быть личностью, и что это ему дает – вот возможные вопросы, на которые психология может ответить. И успех здесь зависит, в том числе, от перцепции богословских и философских знаний. Ценность богословского понимания личности заключается в том, по нашему мнению, что само понятие личности было введено в оборот христианством, в нем зарождалось, в нем выкристализовалось и определилось. Только в Новое время, после всех «мук» Вселенских соборов, понятие личности вошло в философский обиход Европы.[22]
Нечувствительность к богословскому определению личности, ведет психологию к блужданию в многозначности и релятивизму, в котором она сейчас и пребывает. Теорий личности в психологии – десятки. Их принято разделять на четыре - пять групп. Но ни одна их этих групп не связана гносеологически с философскими или богословскими обоснованиями. И в этом их слабость. Для нас является очевидным, что выход из этого есть, и он в соединении знаний и усилий. Усилий философии, богословия и психологии.
Психологическая категория личности может опираться на философскую и богословскую онтологию, хотя они не являются общими. Богословская онтология личности раскрывается как творение и дар Божий, философская - как само-бытие человека, как социальное или историческое бытие. При всей бездне различий в подходах философия и богословие легче находят общий язык, чем психология с богословием.
Причина такого явления, как нам представляется, заключается в том, что в психологии заметное влияние имеет биологизаторский подход. Проблема здесь в том, что биологически человек как человек не существует. Вывести специфически человеческие аспекты существования человека невозможно. В этом подходе вся культурно-историческая перспектива исчезает. На её место встает эволюционно-организмическая реконструкция, в которой человек оказывается артефактом. Личность в этом контексте оказывается либо адаптационным механизмом, либо формой социальной перцепции.
Напротив, в культурно-исторической парадигме (Выготский, Леонтьев) личность лишенная своей онтологии оказывается продуктом[23] социальных отношений или культурных форм. Внутреннее бытие личности не находит ни своего источника, или вновь сводится к адаптационным задачам.
Однако беда не в том только, что было описано здесь выше, но в том, что так называемая, научная психология этого не отрефлексировала.[24]
Для христианской психологии личность в богословии – … есть несводимая к природе, свободная, открытая, творческая, уникальная, целостная в смысле как неделимости, так и нерушимой идентичности, непознаваемая аналитическими объективирующими методами онтологическая основа человека, определяющая образ бытия его индивидуализированной природы. (Чурсанов С.А., 2005)[25] Так в богословии, а в психологии…?
Психологическое понятие личности в христианской психологии может начинаться с признания и констатации онтологического характера категории личности, в которой психическое выступает способом отношения к себе, к другому, к «ты», к миру. Психологически, личность есть человек, относящийся к себе, к миру, к другому; человек имеющий себя и изменяющий себя. Личность, как суверен своего бытия, своего тела, своей жизни, своего развития и смерти, в том числе своего космоса и вечности (Бога) – и есть образ Божий. Психологическое понимание личности начинается с обнаружения, эмпирического и теоретического, личностного бытия человека. Не с формирования личности, не «сложения» её из элементов, не провозглашения, а с обнаружения: «Я есть!». Психологически, личность обнаруживает себя как самобытие, в отличие от понятия «отражения», или поведения. Последние существуют только потому, что существует порождающее их бытие, то есть жизнь, как акт бытия, желание быть и жить, и решение «быть»[26]. Между личностью и психикой, как категориями, может разверзнуться такая же бездна, как между – «человек» и его «поведение». Причем генетически, «личность» и «психика» не связаны между собой. Бытие личности психологически не выводимо, а психика не часть личности.
Причина такого явления, как нам представляется, заключается в том, что в психологии заметное влияние имеет биологизаторский подход. Проблема здесь в том, что биологически человек как человек не существует. Вывести специфически человеческие аспекты существования человека невозможно. В этом подходе вся культурно-историческая перспектива исчезает. На её место встает эволюционно-организмическая реконструкция, в которой человек оказывается артефактом. Личность в этом контексте оказывается либо адаптационным механизмом, либо формой социальной перцепции.
Напротив, в культурно-исторической парадигме (Выготский, Леонтьев) личность лишенная своей онтологии оказывается продуктом[23] социальных отношений или культурных форм. Внутреннее бытие личности не находит ни своего источника, или вновь сводится к адаптационным задачам.
Однако беда не в том только, что было описано здесь выше, но в том, что так называемая, научная психология этого не отрефлексировала.[24]
Для христианской психологии личность в богословии – … есть несводимая к природе, свободная, открытая, творческая, уникальная, целостная в смысле как неделимости, так и нерушимой идентичности, непознаваемая аналитическими объективирующими методами онтологическая основа человека, определяющая образ бытия его индивидуализированной природы. (Чурсанов С.А., 2005)[25] Так в богословии, а в психологии…?
Психологическое понятие личности в христианской психологии может начинаться с признания и констатации онтологического характера категории личности, в которой психическое выступает способом отношения к себе, к другому, к «ты», к миру. Психологически, личность есть человек, относящийся к себе, к миру, к другому; человек имеющий себя и изменяющий себя. Личность, как суверен своего бытия, своего тела, своей жизни, своего развития и смерти, в том числе своего космоса и вечности (Бога) – и есть образ Божий. Психологическое понимание личности начинается с обнаружения, эмпирического и теоретического, личностного бытия человека. Не с формирования личности, не «сложения» её из элементов, не провозглашения, а с обнаружения: «Я есть!». Психологически, личность обнаруживает себя как самобытие, в отличие от понятия «отражения», или поведения. Последние существуют только потому, что существует порождающее их бытие, то есть жизнь, как акт бытия, желание быть и жить, и решение «быть»[26]. Между личностью и психикой, как категориями, может разверзнуться такая же бездна, как между – «человек» и его «поведение». Причем генетически, «личность» и «психика» не связаны между собой. Бытие личности психологически не выводимо, а психика не часть личности.
Но именно психология, в отличие от других наук о человеке, наиболее адекватно и наиболее объемно, «видит», обнаруживает личность. Психология - есть наиболее целостное и ясное видение личности. Ни одна другая наука, ни философия (с антропологией), ни богословие (с антропологией христианской), ни социология, не могут так ясно «видеть» личность в человеке. Именно психология[27] может иметь предметом личность, но только как психологическую (категорию) личности. Психология, может, не осознавая этого в полной мере, стала той наукой, в которой наиболее выпукло и явно личность человека можно познать. Психология, в то же время, есть одна из практик, в которой человек может найти помощь быть личностью. Наряду с психологией, такую помощь человек находит в аскетике христианства, а также в философии.
Итак, психология есть наука и практика личности человека. Но это её призвание не «эксклюзивно». Эту же гуманитарную службу несет религия, и конкретно Церковь.[28] Вот почему христианская психология не только возможна, как традиционная аскетика и практика, но и как научная, основанная на богословии. Христианская психология может быть столь же адекватной и комплементарной для личности, как медицина для «здоровья». Личности человека, как образа и подобия Божия, в христианской психологии наиболее «уютно». Это её среда. Среда её дискурса и смысла.
Итак, психология есть наука и практика личности человека. Но это её призвание не «эксклюзивно». Эту же гуманитарную службу несет религия, и конкретно Церковь.[28] Вот почему христианская психология не только возможна, как традиционная аскетика и практика, но и как научная, основанная на богословии. Христианская психология может быть столь же адекватной и комплементарной для личности, как медицина для «здоровья». Личности человека, как образа и подобия Божия, в христианской психологии наиболее «уютно». Это её среда. Среда её дискурса и смысла.
Можем ли мы ответить теперь на вопрос, поставленный в начале статьи? Возможно, ответ будет таким:
Для тех, кто считает, что христианская аскетика и современная церковная практика является такой универсалией, которая охватывает все стороны жизни христианина, его семьи, профессионального бытия и человеческих отношений, и в которой есть не только целостное учение, но и исчерпывающая практика; для них эта книга может оказаться лишней.
Ценность этой книги очевидна будет для тех, кто не нашел ещё ответы в православной аскетике и церковной практике, на многие насущные вопросы. Действительно, учение о молитве (например) разработано в православии так глубоко и достоверно, что едва ли кто будет искать иного, однако оно чаще всего касается высот духа. Начальная же практика удержания внимания, смысла внутренней речи, условий внутренней тишины, значения смысла и работы сознания в молитве – святоотеческие тексты практически не касались. И это не удивительно: сама практика умного делания на начальных этапах передавалась живой, непрекращающейся традицией, и не осознавалась её носителями. Другой пример, устойчивой доминантой в православии является значение покаяния, прощения и смирения. Однако, самые глубины человеческой психики, в которых скрываются обиды, раздражение, зависть, гнев – в аскетике не поднимались. И опять, греховной значение этих страстей известно с древности, но механизм их формирования в душе и механизм их преодоления – остается «загадкой» (да, «постом и молитвой», но ведь не вслепую, а через самопознание). Ещё пример: цели, ценность и пути становления христианской личности намечены с исчерпывающей цельностью христианским учением, но на многочисленные вопросы «как» - ответов, как правило, мало, или их нет вовсе. Да, часто (но не всегда) психология своей практикой отвечает на вопрос «как». И если христианин уверен в том, что он знает к какой цели он идет духовным путем, то далеко не всегда знает «как» им идти. Как часто пастырь, признавая своё незнание (не гласно), дает совет «поститься и молиться», в надежде на то, что Господь Сам вразумит, наставит и научит. Притом, что и сам и пасомый, знает к чему нужно стремиться, но «как» это осуществить, часто не знают даже самые опытные пастыри. Автору неоднократно приходилось слышать от очень уважаемых священников, что они не знают, как помочь простить, когда прощение, несмотря на все усилия, не приходит; как не обижаться, когда обидчивость никак не проходит (ни на первом году усиленной церковной жизни, ни на пятом); как пережить кризис веры, время сомнений и искушений.
Значит ли это, что смысл христианской психологии в том, чтобы добавить в аскетику и пастырскую практику церкви недостающие звенья? Не все так просто. Христианская психология может оказаться весьма полезной как в аскетике, так и в церковной практике душепопечения и пастырства, но не заменяет и не подменяет ни того, ни другого. У неё своя задача. Христианская психология может оказаться весьма полезной своей практической стороной, но сама, как наука, она не часть богословия, не инструмент пастырства.
Книга Владеты Еротича выходит в нужное время! Это время настойчивого и творческого поиска современного места и значения православия в мире: в культуре, в науке, в обществе. Включившись в решение социальных, духовных, культурных задач во всех сферах современной жизни, Церковь осмысляет свой многовековой опыт и практику в перспективе современных наук. Одновременно, и науки укрепляются и открывают для себя иные горизонты, соприкасаясь с немеркнущим светом Истины.
Для тех, кто считает, что христианская аскетика и современная церковная практика является такой универсалией, которая охватывает все стороны жизни христианина, его семьи, профессионального бытия и человеческих отношений, и в которой есть не только целостное учение, но и исчерпывающая практика; для них эта книга может оказаться лишней.
Ценность этой книги очевидна будет для тех, кто не нашел ещё ответы в православной аскетике и церковной практике, на многие насущные вопросы. Действительно, учение о молитве (например) разработано в православии так глубоко и достоверно, что едва ли кто будет искать иного, однако оно чаще всего касается высот духа. Начальная же практика удержания внимания, смысла внутренней речи, условий внутренней тишины, значения смысла и работы сознания в молитве – святоотеческие тексты практически не касались. И это не удивительно: сама практика умного делания на начальных этапах передавалась живой, непрекращающейся традицией, и не осознавалась её носителями. Другой пример, устойчивой доминантой в православии является значение покаяния, прощения и смирения. Однако, самые глубины человеческой психики, в которых скрываются обиды, раздражение, зависть, гнев – в аскетике не поднимались. И опять, греховной значение этих страстей известно с древности, но механизм их формирования в душе и механизм их преодоления – остается «загадкой» (да, «постом и молитвой», но ведь не вслепую, а через самопознание). Ещё пример: цели, ценность и пути становления христианской личности намечены с исчерпывающей цельностью христианским учением, но на многочисленные вопросы «как» - ответов, как правило, мало, или их нет вовсе. Да, часто (но не всегда) психология своей практикой отвечает на вопрос «как». И если христианин уверен в том, что он знает к какой цели он идет духовным путем, то далеко не всегда знает «как» им идти. Как часто пастырь, признавая своё незнание (не гласно), дает совет «поститься и молиться», в надежде на то, что Господь Сам вразумит, наставит и научит. Притом, что и сам и пасомый, знает к чему нужно стремиться, но «как» это осуществить, часто не знают даже самые опытные пастыри. Автору неоднократно приходилось слышать от очень уважаемых священников, что они не знают, как помочь простить, когда прощение, несмотря на все усилия, не приходит; как не обижаться, когда обидчивость никак не проходит (ни на первом году усиленной церковной жизни, ни на пятом); как пережить кризис веры, время сомнений и искушений.
Значит ли это, что смысл христианской психологии в том, чтобы добавить в аскетику и пастырскую практику церкви недостающие звенья? Не все так просто. Христианская психология может оказаться весьма полезной как в аскетике, так и в церковной практике душепопечения и пастырства, но не заменяет и не подменяет ни того, ни другого. У неё своя задача. Христианская психология может оказаться весьма полезной своей практической стороной, но сама, как наука, она не часть богословия, не инструмент пастырства.
Книга Владеты Еротича выходит в нужное время! Это время настойчивого и творческого поиска современного места и значения православия в мире: в культуре, в науке, в обществе. Включившись в решение социальных, духовных, культурных задач во всех сферах современной жизни, Церковь осмысляет свой многовековой опыт и практику в перспективе современных наук. Одновременно, и науки укрепляются и открывают для себя иные горизонты, соприкасаясь с немеркнущим светом Истины.
[1] Лоргус А. священник. Антропологический кризис российского общества. // Значение христианской антропологии перед лицом современных общественных задач и проблем. Материалы Российско-Австрийской богословской конференции по христианской антропологии. Сост. А Лоргус. - М.: Индрик, 2003.
[2] Весь ХХ век стремился к обратному, а именно, утвердить такой взгляд на человека, при котором первенствующее значение имела детерминированная объективность.
[3] Автору впервые довелось читать рукопись работ Мелехова в начале 90-х из рук его сына. Эти рукопись хранится в библиотеке Факультета психологии РПИ св. Иоанна Богослова. Написана она была именно в 70-е годы.
[4] Эта работа перихдавалас в 2005, «Душа моя – храм разоренный», изд.: Русский хронограф.
[5] http://www.pravoslavie.ru/cgi-bin/autors.cgi?item=030913174845
[6] http://www.libbox.info/book_reading_107458.html
[7] «Пастырская помощь душевнобольным», (1999); «Аномалии родительской любви» 2002; Духовность как ответственность, 2006, и др.,
[8] Изд.: ББИ св. ап. Андрея Первозванного. СПб, 2005.
[10] См. Митр. Иерофей (Влахос). Православная психотерапия. С-ТС Лавра, 2004, С-15.
[11] Вл. Еротич. Корабль спасения. 40 вопросов к православному психотерапевту. М.: Сибирская благозвонница, 2007.
[12] Ларше Ж.-К. Исцеление психических болезней: Опыт христианского Востока первых веков / Пер. с франц. – М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2008.
[13] Ранее - Российский Православный институт св. Иоанна Богослова, Москва.
[14] Московский Психотерапевтический журнал. Специальные выпуски по христианской психологии. Эти выпуски превратились в самостоятельный печатный орган. Этот журнал, а вернее постоянные выпуски по христианской психологии, являются пока единственным периодическим изданием по нашей науке.
[15] Материалы семинара можно посмотреть на нашем сайте.
[16] Еротич подчеркивает в предисловии что он не психолог.
[17] См. например: Вестник ПСТГУ, IV:2, М.:Изд. ПСТГУ, 2006. С – 71; а также материалы Методологических семинаров.
[18] Гл. «Введение в пастырскую психологию и медицину», с.- (27).
[19] Справедливости ради, следует заметить, что римо-католических странах этот предмет, пастырская психология, давно и прочно обосновался как в психологии, так и в духовном образовании, и практике.
[20] Не так много примеров преподавания психологии в духовных школах, еще реже – преподавание основ психиатрии будущим пастырям.
[21] Этот курс уже неоднократно читался, как в Российском Православном институте св. Иоанна Богослова, на факультете психологии (2006-2007 гг.), А также в Институте христианской психологии, Москва,так и публично, в Культурном центре Покровские ворота, (2008).
[22] Первенство, вероятно, принадлежит Фоме Аквинскому и его современникам, Виктору Сен-Ришарскому и Петру Ломбардскому, но это предмет полемики и исторического дискурса.
[23] Само понятие «продукта» напоминает процесс в пищевой промышленности.
[24] Это, конечно, не совсем так. Гуманитарная парадигма (Братусь Б.С., Слободчиков В.И., Кричевец А.Н.) в психологии, принявшая на себя эту задачу, вводит в научный оборот такое осмысление своих задач. Но для академической «толщи» психологической науки – это еще дело будущего.
[25] См. напр. Чурсанов С.А. Богословское понятие личности (prÒswpon) в структуре методологической парадигмы православной психологии и педагогики. Доклад на 16-ом заседании Методологического семинара по христианской психологии.
[26] Вспомним гамлетовское: «Быть или не быть? Вот в чем вопрос!»
[27] И, кажется, только психология!
[28] Христианство, в наиболее концентрированном виде, как Церковь Божья, есть служение «спасения» личности человека.
[2] Весь ХХ век стремился к обратному, а именно, утвердить такой взгляд на человека, при котором первенствующее значение имела детерминированная объективность.
[3] Автору впервые довелось читать рукопись работ Мелехова в начале 90-х из рук его сына. Эти рукопись хранится в библиотеке Факультета психологии РПИ св. Иоанна Богослова. Написана она была именно в 70-е годы.
[4] Эта работа перихдавалас в 2005, «Душа моя – храм разоренный», изд.: Русский хронограф.
[5] http://www.pravoslavie.ru/cgi-bin/autors.cgi?item=030913174845
[6] http://www.libbox.info/book_reading_107458.html
[7] «Пастырская помощь душевнобольным», (1999); «Аномалии родительской любви» 2002; Духовность как ответственность, 2006, и др.,
[8] Изд.: ББИ св. ап. Андрея Первозванного. СПб, 2005.
[10] См. Митр. Иерофей (Влахос). Православная психотерапия. С-ТС Лавра, 2004, С-15.
[11] Вл. Еротич. Корабль спасения. 40 вопросов к православному психотерапевту. М.: Сибирская благозвонница, 2007.
[12] Ларше Ж.-К. Исцеление психических болезней: Опыт христианского Востока первых веков / Пер. с франц. – М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2008.
[13] Ранее - Российский Православный институт св. Иоанна Богослова, Москва.
[14] Московский Психотерапевтический журнал. Специальные выпуски по христианской психологии. Эти выпуски превратились в самостоятельный печатный орган. Этот журнал, а вернее постоянные выпуски по христианской психологии, являются пока единственным периодическим изданием по нашей науке.
[15] Материалы семинара можно посмотреть на нашем сайте.
[16] Еротич подчеркивает в предисловии что он не психолог.
[17] См. например: Вестник ПСТГУ, IV:2, М.:Изд. ПСТГУ, 2006. С – 71; а также материалы Методологических семинаров.
[18] Гл. «Введение в пастырскую психологию и медицину», с.- (27).
[19] Справедливости ради, следует заметить, что римо-католических странах этот предмет, пастырская психология, давно и прочно обосновался как в психологии, так и в духовном образовании, и практике.
[20] Не так много примеров преподавания психологии в духовных школах, еще реже – преподавание основ психиатрии будущим пастырям.
[21] Этот курс уже неоднократно читался, как в Российском Православном институте св. Иоанна Богослова, на факультете психологии (2006-2007 гг.), А также в Институте христианской психологии, Москва,так и публично, в Культурном центре Покровские ворота, (2008).
[22] Первенство, вероятно, принадлежит Фоме Аквинскому и его современникам, Виктору Сен-Ришарскому и Петру Ломбардскому, но это предмет полемики и исторического дискурса.
[23] Само понятие «продукта» напоминает процесс в пищевой промышленности.
[24] Это, конечно, не совсем так. Гуманитарная парадигма (Братусь Б.С., Слободчиков В.И., Кричевец А.Н.) в психологии, принявшая на себя эту задачу, вводит в научный оборот такое осмысление своих задач. Но для академической «толщи» психологической науки – это еще дело будущего.
[25] См. напр. Чурсанов С.А. Богословское понятие личности (prÒswpon) в структуре методологической парадигмы православной психологии и педагогики. Доклад на 16-ом заседании Методологического семинара по христианской психологии.
[26] Вспомним гамлетовское: «Быть или не быть? Вот в чем вопрос!»
[27] И, кажется, только психология!
[28] Христианство, в наиболее концентрированном виде, как Церковь Божья, есть служение «спасения» личности человека.
Свобода как пастырская задача.
«Познайте истину, и истина сделает Вас свободными». Такая заповедь устремляет человека к познанию, как способу освобождения, освобождения от греха, страстей, болезней и страданий, от смерти. Но может ли познание принести человеку свободу? Как истина из гносеологического уровня бытия может прорваться в экзистенциальный и преобразить бытие человека? Значит ли это, что бытие может быть определено сознательными формами знания? Или познание истины есть интуитивный опыт?
Все эти вопросы, по нашему представлению, остаются без ответа вне религиозного сознания. Для верующего христианина познание истины во Христе Иисусе, как Истине Личностного Бытия, является очевидным. Истина и есть Бог, и Сын Божий, Иисус Христос. Потому познание Истины, для христианина есть познание Бога, при чем познание разумное и сверхразумное (мистическое).
Открытие бытия Бога не снимает мучительных вопросов бытия, таких как смысл жизни, смысл страданий, истины, добра и зла, и других. Христианское познание не дает готовых экзистенциальных ответов. Для каждого человека, для каждой личности эти ответы могут звучать индивидуально и уникально, хотя по существу истина одна, ибо Истина есть Кто, а не что – Иисус Христос.
Богопознание, вот что делает человека сувереном истины. Только в Боге познание приобретает черты истинности, но это не значит, что познание в христианстве носит априорный и бездоказательный характер. Напротив, для отцов и учителей Церкви эпохи Вселенских Соборов разум был одним из путей познания Бога, и потому был путем к свободе. Преподобный Исаак Сирин считал, что «Разум есть причина свободы, и плод обоих есть склонность. Без первого вторая невозможна; и где нет второй, там третья как бы сдерживается уздою.» (Слова подвижнические», М.: Правило веры, 1993, С.2)
Подлинная свобода – есть свобода раскрепощения ума от уз формальных правил, от формальной логики, от уз противоречий, от стереотипов и штампов. Ум освобождающийся от любых форм и законов, ум свободно входящий в «божественный мрак» (преп. Максим Исповедник), ум, способный к абсурдным движениям и догматическому апофатизму, есть истинная свобода. Для этого ум должен обрести свободу действий. Ученик мыслит скованно, в рамках правил, боясь выйти за пределы учения; мудрец свободно подчиняет свой ум наитию духа, далеко выходя за границы общепринятого. Мудрец, в отличии от ученика имеет свободную волю ума. Так писал преп. Иоанн Дамаскин: «это стремление (ума к истине – А.Л.) самовластно: ибо [ум] мыслит <...> и судит, стремясь свободною волею» (volunt.15(M.95.144C)). Чтобы познать абсурдное (Тертуллиан), нужна смелость, свобода и воля. Обретение веры есть всегда дело воли. Безвольному вера не открывается. Вера есть плод усилия. «Царство Божие берется усилием».
Обретение истины – есть истинная вера. Вера религиозная, вера в истинного Бога. Только такая вера может дать свободу, потому всякое сомнение в вере, в истинности, лишает человека свободы, свободы мысли и свободы воли, так как сомневающийся «утопает» в рассудительности: сравнения, доказательства, ассоциации, эксперименты, чувственный опыт – все становится против него. Свобода – есть свобода познания, преодолевшего рассуждение, которое осталось наследием веры, а не причиной её.
Верующий не «строит мост через пропасть» антиномии, он обретает силу преодолеть пропасть с помощью веры. Вера не удаляет противоречие, не превращает антиномию в тождество, вера возвышает человека над пространством так, что пропасть не мешает движению ума к истине. Таким образом, истина, основанная на вере, освобождает личность от противоречий, плена закона, уз природы, и делает человека свободным.
И еще в одном смысле, смысле более евангельском, чем философском, религиозная вера и познание Истины делает человека свободным – освобождение от смерти, а Верне страха смерти. Ведь, страх смерти обессмысливает все, все жизненные цели, смыслы, ценности. Если я смертен, и с этим никто и ничто не может поделать, значит я пленник смерти, её раб. А если это так, то о какой свободе человека может идти речь? Обретение веры, веры дающей бессмертие в воскресении Христа, делает, наоборот, человека свободным.
Однако, понятный нам с высоты богословия и религиозной философии смысл истины и веры, как условия личностной свободы, оказывается часто недоступным вступающим в христианство, в Церковь людям. Происходит это и в силу непросвещенности, и в силу традиционности и бытового обряда. Только особые пастырские усилия позволяют донести эту истину христианства до умов и мировоззрения. Причем важнее, на наш взгляд, те усилия, которые прикладываются в катехизации до Таинства Крещения, а не в течении церковной жизни.
Обыденная жизнь не ставит вопроса о свободе перед личностью человека, скорее религиозный и нравственный выбор толкает к таким проблемам. Как священник, я знаю, что весьма не просто поставить перед прихожанами вопросы экзистенциального уровня: о смысле жизни, о смерти, о свободе и проч. Считается, что Евангелие и труды отцов Церкви имеют ответы на все вопросы. Достаточно только читать их. Однако, практика катехизических бесед, как постоянной приходской деятельности, убеждает, что это не так. Беседа проблематизирует жизнь и заставляет иначе смотреть на себя.
Оказывается, что при ближайшем рассмотрении, христианин не только открывает в себе свободу духа обретенную через Крещение, через Евангелие, но и обнаруживает в себе оковы греха, порока, страсти, как крайней степени не свободы. Как рабства греху, по слову апостола (Гал. 5). Ибо свобода обличает водимого духом, для которого нет «закона» (Гал.5, 18). Но если человек в рабстве греху, рабстве «вожделений плоти» (Гал. 5, 16), то под законом. Освобождение в этом смысле, освобождение от пороков требует вхождение в практику духовной жизни, практику культа, практику аскезы. Так проблема свободы становится проблемой духовной жизни, проблемой преодолением себя, преодолением и преображением личности.
Пастырская проблема здесь оказывается в том, чтобы открыть перед верующим, что христианство это пространство свободы, а не узость правил и норм. Разумеется правила и норма нужны, и их значение на первом этапе вхождения в христианство, в культ, в Церковь, трудно переоценить. Но если неофит видит в христианстве только запреты, то не знает ни истины, ни свободы.
Все эти вопросы, по нашему представлению, остаются без ответа вне религиозного сознания. Для верующего христианина познание истины во Христе Иисусе, как Истине Личностного Бытия, является очевидным. Истина и есть Бог, и Сын Божий, Иисус Христос. Потому познание Истины, для христианина есть познание Бога, при чем познание разумное и сверхразумное (мистическое).
Открытие бытия Бога не снимает мучительных вопросов бытия, таких как смысл жизни, смысл страданий, истины, добра и зла, и других. Христианское познание не дает готовых экзистенциальных ответов. Для каждого человека, для каждой личности эти ответы могут звучать индивидуально и уникально, хотя по существу истина одна, ибо Истина есть Кто, а не что – Иисус Христос.
Богопознание, вот что делает человека сувереном истины. Только в Боге познание приобретает черты истинности, но это не значит, что познание в христианстве носит априорный и бездоказательный характер. Напротив, для отцов и учителей Церкви эпохи Вселенских Соборов разум был одним из путей познания Бога, и потому был путем к свободе. Преподобный Исаак Сирин считал, что «Разум есть причина свободы, и плод обоих есть склонность. Без первого вторая невозможна; и где нет второй, там третья как бы сдерживается уздою.» (Слова подвижнические», М.: Правило веры, 1993, С.2)
Подлинная свобода – есть свобода раскрепощения ума от уз формальных правил, от формальной логики, от уз противоречий, от стереотипов и штампов. Ум освобождающийся от любых форм и законов, ум свободно входящий в «божественный мрак» (преп. Максим Исповедник), ум, способный к абсурдным движениям и догматическому апофатизму, есть истинная свобода. Для этого ум должен обрести свободу действий. Ученик мыслит скованно, в рамках правил, боясь выйти за пределы учения; мудрец свободно подчиняет свой ум наитию духа, далеко выходя за границы общепринятого. Мудрец, в отличии от ученика имеет свободную волю ума. Так писал преп. Иоанн Дамаскин: «это стремление (ума к истине – А.Л.) самовластно: ибо [ум] мыслит <...> и судит, стремясь свободною волею» (volunt.15(M.95.144C)). Чтобы познать абсурдное (Тертуллиан), нужна смелость, свобода и воля. Обретение веры есть всегда дело воли. Безвольному вера не открывается. Вера есть плод усилия. «Царство Божие берется усилием».
Обретение истины – есть истинная вера. Вера религиозная, вера в истинного Бога. Только такая вера может дать свободу, потому всякое сомнение в вере, в истинности, лишает человека свободы, свободы мысли и свободы воли, так как сомневающийся «утопает» в рассудительности: сравнения, доказательства, ассоциации, эксперименты, чувственный опыт – все становится против него. Свобода – есть свобода познания, преодолевшего рассуждение, которое осталось наследием веры, а не причиной её.
Верующий не «строит мост через пропасть» антиномии, он обретает силу преодолеть пропасть с помощью веры. Вера не удаляет противоречие, не превращает антиномию в тождество, вера возвышает человека над пространством так, что пропасть не мешает движению ума к истине. Таким образом, истина, основанная на вере, освобождает личность от противоречий, плена закона, уз природы, и делает человека свободным.
И еще в одном смысле, смысле более евангельском, чем философском, религиозная вера и познание Истины делает человека свободным – освобождение от смерти, а Верне страха смерти. Ведь, страх смерти обессмысливает все, все жизненные цели, смыслы, ценности. Если я смертен, и с этим никто и ничто не может поделать, значит я пленник смерти, её раб. А если это так, то о какой свободе человека может идти речь? Обретение веры, веры дающей бессмертие в воскресении Христа, делает, наоборот, человека свободным.
Однако, понятный нам с высоты богословия и религиозной философии смысл истины и веры, как условия личностной свободы, оказывается часто недоступным вступающим в христианство, в Церковь людям. Происходит это и в силу непросвещенности, и в силу традиционности и бытового обряда. Только особые пастырские усилия позволяют донести эту истину христианства до умов и мировоззрения. Причем важнее, на наш взгляд, те усилия, которые прикладываются в катехизации до Таинства Крещения, а не в течении церковной жизни.
Обыденная жизнь не ставит вопроса о свободе перед личностью человека, скорее религиозный и нравственный выбор толкает к таким проблемам. Как священник, я знаю, что весьма не просто поставить перед прихожанами вопросы экзистенциального уровня: о смысле жизни, о смерти, о свободе и проч. Считается, что Евангелие и труды отцов Церкви имеют ответы на все вопросы. Достаточно только читать их. Однако, практика катехизических бесед, как постоянной приходской деятельности, убеждает, что это не так. Беседа проблематизирует жизнь и заставляет иначе смотреть на себя.
Оказывается, что при ближайшем рассмотрении, христианин не только открывает в себе свободу духа обретенную через Крещение, через Евангелие, но и обнаруживает в себе оковы греха, порока, страсти, как крайней степени не свободы. Как рабства греху, по слову апостола (Гал. 5). Ибо свобода обличает водимого духом, для которого нет «закона» (Гал.5, 18). Но если человек в рабстве греху, рабстве «вожделений плоти» (Гал. 5, 16), то под законом. Освобождение в этом смысле, освобождение от пороков требует вхождение в практику духовной жизни, практику культа, практику аскезы. Так проблема свободы становится проблемой духовной жизни, проблемой преодолением себя, преодолением и преображением личности.
Пастырская проблема здесь оказывается в том, чтобы открыть перед верующим, что христианство это пространство свободы, а не узость правил и норм. Разумеется правила и норма нужны, и их значение на первом этапе вхождения в христианство, в культ, в Церковь, трудно переоценить. Но если неофит видит в христианстве только запреты, то не знает ни истины, ни свободы.
Свобода сквозь ограничения – вот путь по которому идет новоначальный христианин. Как ему помочь увидеть, что он идет к свободе? Пугать его ужасом наказания, чтобы он боялся грехов и страстей? Или посеять в сердце его сладость богообщения? Второе труднее, но выше. Подлинное пастырство нам видится в том, чтобы вместе возлюбить свободу от грехов и страстей, чтобы вместе начать путь к свободе от смерти, чтобы вместе пробираться сквозь заросли и колючки (терния и волчцы – Быт 3, 18) к свету богообщения! Но как это сделать?
В этом смысле, борьба со страстями понимается как освобождение от страстей, освобождение от греха. Освобождение есть не только праведная жизнь. Жизнь без греха, когда грехи не совершаются по силе воли. Подлинное освобождение от страсти нечто большее. Это освобождение и от помыслов страсти и от внутренней, душевной и психологической зависимости от того или иного греховного навыка. Такое состояние святые отцы, учители аскезы называли бесстрастием, чистотою ума и сердца. Чистота не смысли праведности, но в смысле свободы от побуждений, свободы от самих наклонностей. Здесь нужно сказать, что в понятие бесстрастие входило и освобождение от природных, непогрешительных наклонностей, то, что современным языком можно назвать – естественные потребности.
Действительно, свободен ли человек от жажды или голода? Конечно нет. Свободен ли от потребности тепла, воздуха, общения? Конечно нет. Все это не только естественные потребности, но обязательные условия жизни. Так вот для христианских аскетов было желательно освободится и от таких не греховных потребностей. Тем более от греховных. Победа над страстями означает полное освобождение от их власти над человеком. Но какова власть страстей?
Исследования проводимые в нашем университете позволяют говорить о страстях, как о психологических комплексах, со своей мотивацией, своей волей, своими когнитивными и эмоциональными структурами. Бытие таких комплексов известно с древнейших времен. Преподобный Макарий Египетский называл их «другой душой в душе человека». Великий аскет понимал и знал на опыте, что страсти это такое состояние психики, когда человек оказывается подчинен непроизвольным (не своим) мотивам, чувствам, действиям, и поступает несознательно и несвободно. Страсть оказывается психологическим насильником человека. Но вне аскетизма этого и понять нельзя, и даже заметить нельзя. Если птица сидящая в клетке не пытается улететь, знает ли она что она несвободна? Нужно приблизится к краю своей свободы, чтобы познать, что ты несвободен.
Так и в аскезе. Только начав борьбу со страстями и грехами, можно понять насколько ими порабощен. Вот почему борьба со страстями открывает человеку путь к духовной свободе. Вот почему древние подвижники ставили свободу от страстей в центр свободы вообще: «победа над ними [т.е. страстями] - это единственная свобода»; «свобода достигается не иначе <...> как в неусыпном <...> противоборстве … нашим страстям», Климент Александрийский (Str.2.23 и 20 (GCS 2(1906))
Борьба со страстями, конечно не единственная духовная перспектива свободы.
В центре православного пастырства и православной психотерапии - свобода от страха смерти. Этот страх делает человека рабом страха. Страх смерти – один из самых сильных факторов развития депрессий, неврозов и психозов, аутизма и шизофрении, маниакально депрессивных психозов. Алкоголизм и наркомания, суицид – самые яркие, но и самые коварные и свирепые последствия страха смерти.
Напротив, победа страха смерти один из самых сильных факторов терапевтического воздействия. Можно было бы сказать так: кто поможет человеку преодолеть страх смерти, тот сможет завладеть душой человека. И если это будет Победитель смерти, Господь, Иисус Христос, то человека обретает истинную свободу от смерти. Этой свободой горели мученики за Христа времен гонений. Эту свободу проповедовал великий русский святой, преп. Серафим Саровский, который каждого человека, великого и алого, молодого и старого: «Христос Воскресе! Радость моя!» Вот это свет пасхальной радости и есть жизнеутверждающий пастырский призыв к свободе, к свободе от страха смерти. Не от самой смерти, как биологического конца жизни, но от страха смерти, который есть смерть духовная. Смерть прежде смерти.
В этом смысле, борьба со страстями понимается как освобождение от страстей, освобождение от греха. Освобождение есть не только праведная жизнь. Жизнь без греха, когда грехи не совершаются по силе воли. Подлинное освобождение от страсти нечто большее. Это освобождение и от помыслов страсти и от внутренней, душевной и психологической зависимости от того или иного греховного навыка. Такое состояние святые отцы, учители аскезы называли бесстрастием, чистотою ума и сердца. Чистота не смысли праведности, но в смысле свободы от побуждений, свободы от самих наклонностей. Здесь нужно сказать, что в понятие бесстрастие входило и освобождение от природных, непогрешительных наклонностей, то, что современным языком можно назвать – естественные потребности.
Действительно, свободен ли человек от жажды или голода? Конечно нет. Свободен ли от потребности тепла, воздуха, общения? Конечно нет. Все это не только естественные потребности, но обязательные условия жизни. Так вот для христианских аскетов было желательно освободится и от таких не греховных потребностей. Тем более от греховных. Победа над страстями означает полное освобождение от их власти над человеком. Но какова власть страстей?
Исследования проводимые в нашем университете позволяют говорить о страстях, как о психологических комплексах, со своей мотивацией, своей волей, своими когнитивными и эмоциональными структурами. Бытие таких комплексов известно с древнейших времен. Преподобный Макарий Египетский называл их «другой душой в душе человека». Великий аскет понимал и знал на опыте, что страсти это такое состояние психики, когда человек оказывается подчинен непроизвольным (не своим) мотивам, чувствам, действиям, и поступает несознательно и несвободно. Страсть оказывается психологическим насильником человека. Но вне аскетизма этого и понять нельзя, и даже заметить нельзя. Если птица сидящая в клетке не пытается улететь, знает ли она что она несвободна? Нужно приблизится к краю своей свободы, чтобы познать, что ты несвободен.
Так и в аскезе. Только начав борьбу со страстями и грехами, можно понять насколько ими порабощен. Вот почему борьба со страстями открывает человеку путь к духовной свободе. Вот почему древние подвижники ставили свободу от страстей в центр свободы вообще: «победа над ними [т.е. страстями] - это единственная свобода»; «свобода достигается не иначе <...> как в неусыпном <...> противоборстве … нашим страстям», Климент Александрийский (Str.2.23 и 20 (GCS 2(1906))
Борьба со страстями, конечно не единственная духовная перспектива свободы.
В центре православного пастырства и православной психотерапии - свобода от страха смерти. Этот страх делает человека рабом страха. Страх смерти – один из самых сильных факторов развития депрессий, неврозов и психозов, аутизма и шизофрении, маниакально депрессивных психозов. Алкоголизм и наркомания, суицид – самые яркие, но и самые коварные и свирепые последствия страха смерти.
Напротив, победа страха смерти один из самых сильных факторов терапевтического воздействия. Можно было бы сказать так: кто поможет человеку преодолеть страх смерти, тот сможет завладеть душой человека. И если это будет Победитель смерти, Господь, Иисус Христос, то человека обретает истинную свободу от смерти. Этой свободой горели мученики за Христа времен гонений. Эту свободу проповедовал великий русский святой, преп. Серафим Саровский, который каждого человека, великого и алого, молодого и старого: «Христос Воскресе! Радость моя!» Вот это свет пасхальной радости и есть жизнеутверждающий пастырский призыв к свободе, к свободе от страха смерти. Не от самой смерти, как биологического конца жизни, но от страха смерти, который есть смерть духовная. Смерть прежде смерти.
Как можно привести человека к свободе? Как можно прийти самому к свободе – понятно. Но отдавая власть вести себя по духовному пути, христианин утрачивает свободу. Хотя бы временно и частично. свобода должна наступить тогда, когда человек добровольно приходит к Богу, Ему Одному повинуясь. Как пишет Климент Александрийский: «он [т. е. ап. Павел, 1Кор.13.11] называет младенцами тех, кто подчиняется Закону, а мужами - добровольно повинующихся Слову» (paed.1.6(GCS 2).
Но является ли подчинение Богу свободой? Или же это новое, хотя бы и более высокое рабство?
Если свободу понимать, как полное и неограниченное владение собой, своими целями, причинами и следствиями, прошлым и будущим, то такая свобода поистине принадлежит только Богу. Человек же, как существо ограниченное, имеет свободу как дар. Причем важно, что дар этот дан Существом имеющим свободу в полноте. Свободу можно принять только от владеющего свободой. Человек может принять свободу по благодати только от Бога, как совершенно свободного по существу или по природе.
Именно это, по нашему мнению, добровольное подчинение Богу не отнимает свободы, но приближает её. Приближение к Богу приближает к свободе. Обожение есть освоение свободы.
Возвращаясь к пастырскому руководству, что же мы должны сказать о свободе в руководстве? Пастырь тогда лишь уподобляется Пастырю Доброму, когда свободу чада своего не ограничивает, но наоборот подталкивает человека к свободе.
Тут то и встречаемся мы с проблемами. Первая из них заключается в сопротивлении христианина осваивать свою свободу. Вторая, наоборот, в борьбе за свободу духовного пути, в борьбе против духовного руководства, мнимых и реальных ущемлений и малейших ограничений свободы.
Первая проблема, может быть названы известным заголовком Фрома «Бегство от свободы». Это психологическая действительность. Свобода может быть невыносима для человека, слишком тяжела. Следует признать, что религии, с её четко регламентированным уставом, обрядово-знаковой структурой жизни, привлекает людей возможность предаться высшей воле, освободив себя и от поиска смысла жизни, и от выбора и от ответственности. Как легко таким людям говорить о смирении и послушании, действительных христианских добродетелях. Но часто за этим стоит «бегство от свободы». Нежелание принимать свободные и ответственные решения. Это может доходить до абсурда. Как писал Достоевский «Спокойствие и даже смерть человеку дороже свободного выбора в познании добра и зла».
Сталкиваясь с этой проблемой, пастырь может испытать искушение перед идеей управлением и манипулированием такими христианами. Ведь управлять такими людьми гораздо проще, чем направлять их к свободе. Множество социальных и политических технологий используют эту, так часто встречающуюся страсть – бегство от свободы. Использовалась она и в Церкви. Известный монолог Великого инквизитора, из романа Братья Карамазовы Достоевского, содержит именно такое, псевдо религиозное отношение к свободе: «...они (миллионы слабых людей- А.Л.) тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся». Психологически понятно, что делает подчинение чужой, пусть и неправедной, воле более выгодным, чем самостояние в смысле и целях: свобода требует мужества и зрелости. Инфантилизм, одно и наследий современной цивилизации, не имеет ни того, ни другого.
Перед пастырем встает непростая задача воспитание свободы. При этом добродетелями первого ряда объявляются послушание и смирение, прямо следующие из Евангелия. Однако при этом акценте духовной жизни совсем не понятными остается мученичество, которое основывалось на иных личностных ценностях. На мужестве, на ответственности, на самостоянии за истину! Быть христианином как в века гонений римской империи, так и в век гонений советской империи, значило быть свободным свидетелем Истины. Иначе дух мужества не дается душе, как через свое единоличное предстояние перед Господом, предстояние в свободе. Именно здесь, как никогда Истина и свобода соединяются наиболее тесно в нашей земной «юдоли».
Точно также, как нельзя свидетельствовать о соей вере перед гонителями, нельзя обрести веру в среде обыденности сознания века сего. В недавние времена, да и теперь тоже, стать верующим, стоило немалого социального мужества. Даже в семьях, большинство из которых до сих пор остаются атеистическими, на почве обращения в христианство одного из членом, возникают конфликты. Это ставит верующего в ситуацию сложного выбора и ответственного отстаивания своей веры, своего свободного вероисповедания. И если здесь свобода и мужество так необходимы, то не более ли необходимы эти качества в духовной жизни в пределах Церкви, в научении культу?
На наш взгляд, свобода еще более необходима в церковной жизни для ответственного и сознательного движения к Богу. Человек сам идет по духовному пути, а не его ведут. Здесь уместнее говорить о пастыре, чем о педагоге, хотя Сам Христос назван Педагогом известных александрийцем Климентом.
Согласно христианской антропологии, человек создан самовластным, свободным. Об этом уже подробно было написано[1]. В результате грехопадения образ Божий был поврежден. Человек утратил многие «божественные» черты, в том числе и самовластие. Духовное руководство, направленное на восстановление прежде утраченных черт образа Божия, должно быть приоритетным. Таким образом обретение свободы может рассматриваться как стремление к первозданному, приобретаемое однако, благодатно, не по природе, через Христа. Не так об этом пишет святитель Григорий Нисский: «свобода есть подобие безначалия и самовластия <...>, всякая свобода есть нечто единственное по природе и имеет тяготение к себе самой».
Вторая проблема свободы в пастырстве, о которой говорилось выше, жаркая борьба за свою свободу. Многим молодым христианам (молодым не по возрасту) христианство представляется крайним ограничителем свободы человека. Как пастырь может в таких условиях вести христиан к обретению высшей свободы в духе? Как сочетать свободу и благодатность общения с Богом? Не противоречит ли благодать, и стяжание благодати, свободе?
Но можно поставить вопрос еще шире: если признать свободу, как неотъемлемое качество личности человека, то не должны ли мы признать право человека на зло? Да, предельное, хотя и греховное пользование свободой, предполагает свободу совершить зло. Но можно ли позволить, с пастырской точки зрения, человеку грех, как злой поступок? Можно ли по пастырски спокойно взирать, как пасомый идет по пути зла? Как пишет Лотман «Возможность делать зло - первый шаг к способности сознательно его не делать» (166, Лотман Ю.С. Семиосфера. Спб.: Искусство, 2000. С 36). Освоение свободы, для падшего человека, увы, означает свобода зла. Делая зло, и убеждаясь в этом, человек оказывается способным принять ответственность за свой поступок. Способен отвечать, каяться и просить прощения за свой поступок, сознавать его зло. Если я выбрал тот или иной поступок свой свободно, то и ответственность за него может быть только моя. Мой свободный поступок имеет неизмеримо большую цену для моего опыта, даже если он поступок злой. Так может ли пастырь позволить христианину свободно выбирать зло? Да может! Как позволил отец блудному сыну уйти, как позволяет наш Господь Вседержитель грешить нам, так пастырь не может воспрепятствовать свободной воле человека, хотя бы и стоило это ему утраты Царства Небесного. Насиль в Царство Христово никого не загонишь.
Но является ли подчинение Богу свободой? Или же это новое, хотя бы и более высокое рабство?
Если свободу понимать, как полное и неограниченное владение собой, своими целями, причинами и следствиями, прошлым и будущим, то такая свобода поистине принадлежит только Богу. Человек же, как существо ограниченное, имеет свободу как дар. Причем важно, что дар этот дан Существом имеющим свободу в полноте. Свободу можно принять только от владеющего свободой. Человек может принять свободу по благодати только от Бога, как совершенно свободного по существу или по природе.
Именно это, по нашему мнению, добровольное подчинение Богу не отнимает свободы, но приближает её. Приближение к Богу приближает к свободе. Обожение есть освоение свободы.
Возвращаясь к пастырскому руководству, что же мы должны сказать о свободе в руководстве? Пастырь тогда лишь уподобляется Пастырю Доброму, когда свободу чада своего не ограничивает, но наоборот подталкивает человека к свободе.
Тут то и встречаемся мы с проблемами. Первая из них заключается в сопротивлении христианина осваивать свою свободу. Вторая, наоборот, в борьбе за свободу духовного пути, в борьбе против духовного руководства, мнимых и реальных ущемлений и малейших ограничений свободы.
Первая проблема, может быть названы известным заголовком Фрома «Бегство от свободы». Это психологическая действительность. Свобода может быть невыносима для человека, слишком тяжела. Следует признать, что религии, с её четко регламентированным уставом, обрядово-знаковой структурой жизни, привлекает людей возможность предаться высшей воле, освободив себя и от поиска смысла жизни, и от выбора и от ответственности. Как легко таким людям говорить о смирении и послушании, действительных христианских добродетелях. Но часто за этим стоит «бегство от свободы». Нежелание принимать свободные и ответственные решения. Это может доходить до абсурда. Как писал Достоевский «Спокойствие и даже смерть человеку дороже свободного выбора в познании добра и зла».
Сталкиваясь с этой проблемой, пастырь может испытать искушение перед идеей управлением и манипулированием такими христианами. Ведь управлять такими людьми гораздо проще, чем направлять их к свободе. Множество социальных и политических технологий используют эту, так часто встречающуюся страсть – бегство от свободы. Использовалась она и в Церкви. Известный монолог Великого инквизитора, из романа Братья Карамазовы Достоевского, содержит именно такое, псевдо религиозное отношение к свободе: «...они (миллионы слабых людей- А.Л.) тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся». Психологически понятно, что делает подчинение чужой, пусть и неправедной, воле более выгодным, чем самостояние в смысле и целях: свобода требует мужества и зрелости. Инфантилизм, одно и наследий современной цивилизации, не имеет ни того, ни другого.
Перед пастырем встает непростая задача воспитание свободы. При этом добродетелями первого ряда объявляются послушание и смирение, прямо следующие из Евангелия. Однако при этом акценте духовной жизни совсем не понятными остается мученичество, которое основывалось на иных личностных ценностях. На мужестве, на ответственности, на самостоянии за истину! Быть христианином как в века гонений римской империи, так и в век гонений советской империи, значило быть свободным свидетелем Истины. Иначе дух мужества не дается душе, как через свое единоличное предстояние перед Господом, предстояние в свободе. Именно здесь, как никогда Истина и свобода соединяются наиболее тесно в нашей земной «юдоли».
Точно также, как нельзя свидетельствовать о соей вере перед гонителями, нельзя обрести веру в среде обыденности сознания века сего. В недавние времена, да и теперь тоже, стать верующим, стоило немалого социального мужества. Даже в семьях, большинство из которых до сих пор остаются атеистическими, на почве обращения в христианство одного из членом, возникают конфликты. Это ставит верующего в ситуацию сложного выбора и ответственного отстаивания своей веры, своего свободного вероисповедания. И если здесь свобода и мужество так необходимы, то не более ли необходимы эти качества в духовной жизни в пределах Церкви, в научении культу?
На наш взгляд, свобода еще более необходима в церковной жизни для ответственного и сознательного движения к Богу. Человек сам идет по духовному пути, а не его ведут. Здесь уместнее говорить о пастыре, чем о педагоге, хотя Сам Христос назван Педагогом известных александрийцем Климентом.
Согласно христианской антропологии, человек создан самовластным, свободным. Об этом уже подробно было написано[1]. В результате грехопадения образ Божий был поврежден. Человек утратил многие «божественные» черты, в том числе и самовластие. Духовное руководство, направленное на восстановление прежде утраченных черт образа Божия, должно быть приоритетным. Таким образом обретение свободы может рассматриваться как стремление к первозданному, приобретаемое однако, благодатно, не по природе, через Христа. Не так об этом пишет святитель Григорий Нисский: «свобода есть подобие безначалия и самовластия <...>, всякая свобода есть нечто единственное по природе и имеет тяготение к себе самой».
Вторая проблема свободы в пастырстве, о которой говорилось выше, жаркая борьба за свою свободу. Многим молодым христианам (молодым не по возрасту) христианство представляется крайним ограничителем свободы человека. Как пастырь может в таких условиях вести христиан к обретению высшей свободы в духе? Как сочетать свободу и благодатность общения с Богом? Не противоречит ли благодать, и стяжание благодати, свободе?
Но можно поставить вопрос еще шире: если признать свободу, как неотъемлемое качество личности человека, то не должны ли мы признать право человека на зло? Да, предельное, хотя и греховное пользование свободой, предполагает свободу совершить зло. Но можно ли позволить, с пастырской точки зрения, человеку грех, как злой поступок? Можно ли по пастырски спокойно взирать, как пасомый идет по пути зла? Как пишет Лотман «Возможность делать зло - первый шаг к способности сознательно его не делать» (166, Лотман Ю.С. Семиосфера. Спб.: Искусство, 2000. С 36). Освоение свободы, для падшего человека, увы, означает свобода зла. Делая зло, и убеждаясь в этом, человек оказывается способным принять ответственность за свой поступок. Способен отвечать, каяться и просить прощения за свой поступок, сознавать его зло. Если я выбрал тот или иной поступок свой свободно, то и ответственность за него может быть только моя. Мой свободный поступок имеет неизмеримо большую цену для моего опыта, даже если он поступок злой. Так может ли пастырь позволить христианину свободно выбирать зло? Да может! Как позволил отец блудному сыну уйти, как позволяет наш Господь Вседержитель грешить нам, так пастырь не может воспрепятствовать свободной воле человека, хотя бы и стоило это ему утраты Царства Небесного. Насиль в Царство Христово никого не загонишь.
В какой степени человек свободен при том, что Господь содействует ему благодатью «немощнейшая врачующе и недостаточная восполняюще»? Диадох Фотикийский пишет, что «наша свободная воля не связана навсегда узами благодати». То есть Господь способствуя человеческой воле, не ограничивает её. Это на первый взгляд представляется парадоксом. Ведь если действие совершается не самим человеком, а Господней силой, то где же здесь человеческое усилие, где его свободная воля? Но святые подвижники, почти пишут, что Господь содействуя человеку, оставляет решаюшую волю самому человеку. Иными словами, Господь содействует не принятию свободного решения, но исполнению его. «[Бог] не предупреждает наши намерения, чтобы не ущемлялась наша свободная воля» говорил Златоуст (hom.12.3 in). Более того, некоторые подвижники утверждали, что человек способен своею волей победить и самого диавола: «Есть вещи, которые человеку возможно совершать самому по себе и самому заключать в узы диавола.
Но главное достояние человека все таки в том, что он сподобляется от Господа великой помощи, когда направляет свою свободу, и значит волю, к добру. Тогда Господь содействует человеку. тогда Дух Господень с человеком. Тогда, с помощью Божьей, человек становится сильнее, и стало быть свободнее. «Господь есть Дух; а где Дух Господень, там свобода (2 Кор. 3, 17)... Посему ты уже не раб, но сын; а если сын, то и наследник Божий через Иисуса Христа. ( Гал 4,7).
Мы вновь возвращаемся к теме рабства и свободы. Свобода – свобода от страстей и греха. Потому освобождение от греха – путь к свободе.
Однако что здесь значит пастырский труд? Нам представляется, что пастырь путеводитель в борьбе против греха. Но пастырь есть та личность, опыт которого, живое соприсутствие и пример, создают атмосферу единой жизни во Христе. Пастырство в этом смысле единство во Христе, если только и сам пастырь является подвижником во Христе.
Важно также и то, чтобы пастырь не «закрывал собою Христа». Харизматичность личности пастыря, его личные заслуги, его уподобление Христу, наконец его святость и верность идеалам Христа, если таковые имеют место, не могут ни при каких обстоятельствах «заслонять Личность Христа». Тяжкий недуг современного пастырства не заметить, что своими добродетелями, мнимыми или настоящими, пастырь подменяет собою образ Христа Спасителя. В конце концов, пастырство не есть приведение к себе, но ко Христу! К общению с Господом.
Но главное достояние человека все таки в том, что он сподобляется от Господа великой помощи, когда направляет свою свободу, и значит волю, к добру. Тогда Господь содействует человеку. тогда Дух Господень с человеком. Тогда, с помощью Божьей, человек становится сильнее, и стало быть свободнее. «Господь есть Дух; а где Дух Господень, там свобода (2 Кор. 3, 17)... Посему ты уже не раб, но сын; а если сын, то и наследник Божий через Иисуса Христа. ( Гал 4,7).
Мы вновь возвращаемся к теме рабства и свободы. Свобода – свобода от страстей и греха. Потому освобождение от греха – путь к свободе.
Однако что здесь значит пастырский труд? Нам представляется, что пастырь путеводитель в борьбе против греха. Но пастырь есть та личность, опыт которого, живое соприсутствие и пример, создают атмосферу единой жизни во Христе. Пастырство в этом смысле единство во Христе, если только и сам пастырь является подвижником во Христе.
Важно также и то, чтобы пастырь не «закрывал собою Христа». Харизматичность личности пастыря, его личные заслуги, его уподобление Христу, наконец его святость и верность идеалам Христа, если таковые имеют место, не могут ни при каких обстоятельствах «заслонять Личность Христа». Тяжкий недуг современного пастырства не заметить, что своими добродетелями, мнимыми или настоящими, пастырь подменяет собою образ Христа Спасителя. В конце концов, пастырство не есть приведение к себе, но ко Христу! К общению с Господом.
Всякое духовное достижение дается человеку великим трудом. Преподобный Макрий Египетский говорил: «Ты делаешь человека несвободным (если утверждаешь, что Царство дается без труда - А.Л.), непреклонным ни на добро, ни на зло; потому что закон дан тому, кто может преклоняться на ту и на другую сторону, … А природе свободной закон не полагается…» ( Духовные беседы. Б 27, 21 ; с. 219).
Путь к свободе всегда труден, потому что вбирает в себя личностный и духовный рост. Это не единичный прорыв, основанный на напряжении всех сил, а последовательная ежедневная работа, духовный труд над самим собой: «Свобода человека - труженица, но она и божество» (Эмманюэль Мунье, Манифест персонализма, М.: Республика, 1999, С 503). Причем труд ежедневный. Свобода не пьедестал, взобравшись на который можно «почить на лаврах». Свободу можно потерять, её можно лишиться, как лишаются ясности мысли, спокойствия. Главным врагом свободы, с духовной точки зрения, являются страсти. Они разрушают строй мысли и целей, они повергают человека в шум аффективного состояния, страхов, вожделений, мешая осознанию причин и смыслов.
Другим врагом свободы являются страх ответственности. Ответственность пугает, и неокрепшая личность может не справится со свободным быбором. Тогда христианин может искать того, за кого он может спрятаться, того, кто за него сможет принять решение.
В моей практике был такой случай. Мне написал молодой человек, только начинающий свой духовный путь. Он спрашивал меня, с чего он должен начинать. «Что мне конкретно делать, чтобы начать искать истину? Куда мне идти? С чего мне начать? За кем я должен следовать?.. Помогите, пожалуйста. Мне сложно разрешить этот вопрос, т.к. я не решителен и поддержка словом может вселить в меня хоть какую-нибудь решительность,…». Я ответил ему, что только он сам может познать себя, и понять что ему делать. Он расстроился: «Я просто хотел, чтобы какой-нибудь «волшебник», «дядя», который видит человека насквозь и очень много знает о душе человека, просто сказал мне: иди туда-то и туда-то и делай то-то и то-то. Я просто хотел, чтоб за меня решили этот вопрос, я просто хотел спихнуть тяжесть решения на другого человека,». Стремление найти того, кто решит за него, как ему двигаться дальше, вполне понятно, молодого христианина давит высокая ответственность своих поступков. Ведь ошибиться – это значит согрешить. А этого допустить нельзя (так принято считать в православной среде). Ценность праведности столь высока, что свобода осознается, как что-то второстепенное.
В такой ситуации, пастырь может принять на себя всю тяжесть ответственности за молодую душу, предложив традиционные духовные пути: святоотеческие наставления, молитву, пост и т.д. Гораздо труднее принять на себя ответственность не решать за него, но терпеливо ждать собственных решений. Это отдается в пастырском сердце неусыпной тревогой, которая может воплотиться в молитву, а может раздражать священника. Но ценность такой пастырской позиции в том, что она позволяет приобрести самому христианину свой, духовный опыт, который нельзя передать ни общением, ни наставлением. Кроме того, если христианин сам, свободно и вольно, находит свой путь, свое решение, то это становиться и его личностным ростом, ценность которого нельзя сравнить ни с чем. Любая праведность е имеет такой ценности, как самостоятельно найденное решение жизни души.
Можно сказать, что подлинная свобода обретается в мучительных поисках себя, своего пути и своего опыта. Где же место пастыря при этом? Он должен быть всегда рядом, не в буквальном смысле, а в смысле присутствия, осведомленности, принятия (эмпатии) мучительных состояний своего духовного сына. Истинное пастырство – есть еще труд присутствия пастыря в мучительных поисках пасомого.
Но труд вознаграждается, свобода поистине божественный дар. Дар богоподобия!
Путь к свободе всегда труден, потому что вбирает в себя личностный и духовный рост. Это не единичный прорыв, основанный на напряжении всех сил, а последовательная ежедневная работа, духовный труд над самим собой: «Свобода человека - труженица, но она и божество» (Эмманюэль Мунье, Манифест персонализма, М.: Республика, 1999, С 503). Причем труд ежедневный. Свобода не пьедестал, взобравшись на который можно «почить на лаврах». Свободу можно потерять, её можно лишиться, как лишаются ясности мысли, спокойствия. Главным врагом свободы, с духовной точки зрения, являются страсти. Они разрушают строй мысли и целей, они повергают человека в шум аффективного состояния, страхов, вожделений, мешая осознанию причин и смыслов.
Другим врагом свободы являются страх ответственности. Ответственность пугает, и неокрепшая личность может не справится со свободным быбором. Тогда христианин может искать того, за кого он может спрятаться, того, кто за него сможет принять решение.
В моей практике был такой случай. Мне написал молодой человек, только начинающий свой духовный путь. Он спрашивал меня, с чего он должен начинать. «Что мне конкретно делать, чтобы начать искать истину? Куда мне идти? С чего мне начать? За кем я должен следовать?.. Помогите, пожалуйста. Мне сложно разрешить этот вопрос, т.к. я не решителен и поддержка словом может вселить в меня хоть какую-нибудь решительность,…». Я ответил ему, что только он сам может познать себя, и понять что ему делать. Он расстроился: «Я просто хотел, чтобы какой-нибудь «волшебник», «дядя», который видит человека насквозь и очень много знает о душе человека, просто сказал мне: иди туда-то и туда-то и делай то-то и то-то. Я просто хотел, чтоб за меня решили этот вопрос, я просто хотел спихнуть тяжесть решения на другого человека,». Стремление найти того, кто решит за него, как ему двигаться дальше, вполне понятно, молодого христианина давит высокая ответственность своих поступков. Ведь ошибиться – это значит согрешить. А этого допустить нельзя (так принято считать в православной среде). Ценность праведности столь высока, что свобода осознается, как что-то второстепенное.
В такой ситуации, пастырь может принять на себя всю тяжесть ответственности за молодую душу, предложив традиционные духовные пути: святоотеческие наставления, молитву, пост и т.д. Гораздо труднее принять на себя ответственность не решать за него, но терпеливо ждать собственных решений. Это отдается в пастырском сердце неусыпной тревогой, которая может воплотиться в молитву, а может раздражать священника. Но ценность такой пастырской позиции в том, что она позволяет приобрести самому христианину свой, духовный опыт, который нельзя передать ни общением, ни наставлением. Кроме того, если христианин сам, свободно и вольно, находит свой путь, свое решение, то это становиться и его личностным ростом, ценность которого нельзя сравнить ни с чем. Любая праведность е имеет такой ценности, как самостоятельно найденное решение жизни души.
Можно сказать, что подлинная свобода обретается в мучительных поисках себя, своего пути и своего опыта. Где же место пастыря при этом? Он должен быть всегда рядом, не в буквальном смысле, а в смысле присутствия, осведомленности, принятия (эмпатии) мучительных состояний своего духовного сына. Истинное пастырство – есть еще труд присутствия пастыря в мучительных поисках пасомого.
Но труд вознаграждается, свобода поистине божественный дар. Дар богоподобия!
Совершенство представляется на первый взгляд фантазией. Разве в нашей жизни возможно совершенство? Но для христианства это насущный вопрос. Если бы в Церкви не было совершенных, то на чей пример и опыт опирался бы простой человек? Чьим примеров бы был воодушевлен?
Совершенство преподано нам Господом – Иисусом Христом! Но и святые все – есть многочисленные примеры совершенства во Христе. Так и апостол трактует совершенство Христово: «Но кто вникнет в закон совершенный, закон свободы, и пребудет в нем, тот, будучи не слушателем забывчивым, но исполнителем дела, блажен будет в своем действии» (Иакова 1, 25). Свобода, ста быть, один из признаков совершенства, и потому, одна из важнейших пастырских задач. При этом следует признать, что научение свободе задача одна из труднейших.
Как пишет Павел Евдокимов «Человек свободен, потому что он есть образ Божественной свободы; поэтому он имеет возможность выбирать. Однако преп. Максим Исповедник видит несовершенство именно в необходимости выбора, свобода воли является неизбежным следствием падения. Воля перестает быть интуитивной и становится дискурсивной; в противоположность этому совершенный человек следует добру немедленно, он — выше
выбора. (Евдокимов П. Женщина и спасение мира. Минск, Лучи Софии, 1999, С.48). Выбор по Максиму есть признак несовершенства, а свобода без выбора, свобода, основанная на совершенстве, на обоженной природе, есть признак богоподобия.
Итак выбор или произволение? Что же может быть поставлено нами как совершенная свобода? Как пишет преподобный Макарий Египетский: «и в совершенных христианах, которые пленены упоены добрым, есть произвол (т. е. произволение к доброму- А.Л.) (Духовные беседы, Б 27,10; с.212). Значит ли это, что выбор, как дихотомия воли, это признак не совершенства. А произволение в добром
В конце концов стремление к свободе самого человека и направляющее Божие покровительство к свободе, приводит на край человеческих возможностей. Далее человек рискует потерять себя самого. И бог подтверждает это. Но в Боге человек может обрести подлинную и не человеческую свободу – свободу сверхчеловеческую, благодатную. И это можение слишком страшно для человека, но и слишком вожделенно. Вожделенно, потому что это есть подлинный выход за пределы ограниченности человеческого существа.
Тут важно оговориться, такое препровождение человека к свободе уже не дело пастыря, но дело Божие. Здесь кончается собственно пастырство, и начинается мистическое восхождение ко Христу – обожение. Здесь и мы должны поставить предел своему пониманию и завершить свой доклад.
Совершенство преподано нам Господом – Иисусом Христом! Но и святые все – есть многочисленные примеры совершенства во Христе. Так и апостол трактует совершенство Христово: «Но кто вникнет в закон совершенный, закон свободы, и пребудет в нем, тот, будучи не слушателем забывчивым, но исполнителем дела, блажен будет в своем действии» (Иакова 1, 25). Свобода, ста быть, один из признаков совершенства, и потому, одна из важнейших пастырских задач. При этом следует признать, что научение свободе задача одна из труднейших.
Как пишет Павел Евдокимов «Человек свободен, потому что он есть образ Божественной свободы; поэтому он имеет возможность выбирать. Однако преп. Максим Исповедник видит несовершенство именно в необходимости выбора, свобода воли является неизбежным следствием падения. Воля перестает быть интуитивной и становится дискурсивной; в противоположность этому совершенный человек следует добру немедленно, он — выше
выбора. (Евдокимов П. Женщина и спасение мира. Минск, Лучи Софии, 1999, С.48). Выбор по Максиму есть признак несовершенства, а свобода без выбора, свобода, основанная на совершенстве, на обоженной природе, есть признак богоподобия.
Итак выбор или произволение? Что же может быть поставлено нами как совершенная свобода? Как пишет преподобный Макарий Египетский: «и в совершенных христианах, которые пленены упоены добрым, есть произвол (т. е. произволение к доброму- А.Л.) (Духовные беседы, Б 27,10; с.212). Значит ли это, что выбор, как дихотомия воли, это признак не совершенства. А произволение в добром
В конце концов стремление к свободе самого человека и направляющее Божие покровительство к свободе, приводит на край человеческих возможностей. Далее человек рискует потерять себя самого. И бог подтверждает это. Но в Боге человек может обрести подлинную и не человеческую свободу – свободу сверхчеловеческую, благодатную. И это можение слишком страшно для человека, но и слишком вожделенно. Вожделенно, потому что это есть подлинный выход за пределы ограниченности человеческого существа.
Тут важно оговориться, такое препровождение человека к свободе уже не дело пастыря, но дело Божие. Здесь кончается собственно пастырство, и начинается мистическое восхождение ко Христу – обожение. Здесь и мы должны поставить предел своему пониманию и завершить свой доклад.
Пастырские и психотерапевтические аспекты консультирования больных шизофренией.
Доклад прочитанный на XIII Симпозиуме Европейского Движения Христианской антропологии, психологии и психотерапии в Риме,
2-5 октября 2014 г.
2-5 октября 2014 г.
Мой опыт работы с психически больными людьми, больными шизофренией, достаточно ограничен. Я могу вести речь о нескольких основных случаях. И поэтому я предлагаю свои наблюдения не как некоторое обобщение, а как размышление, основанное на сравнительно небольшом опыте. Я заранее хочу предупредить, что это размышление не психиатра, не клинического психолога, а, прежде всего, психолога и священника. Передо мной стояли две задачи: пастырская задача и психологическая задача, а также задача общения с родителями, как правило, с родителями или с семьей психически больного человека.
В предупреждение также важно отметить, что целью моей работы не являлось исцеление или решение собственно психологических задач, обслуживающих саму болезнь, и поэтому мои размышления носят характер человеческий, пастырский и психологический в двух следующих аспектах.
Первый аспект моей психологической работы заключается в том, чтобы наладить и установить контакт с той частью личности, которую можно считать в этой болезни «сохранной», пользуясь термином психиатрии, и в этом смысле продолжить эту работу в аспекте контакта личности больного со своей здоровой частью, со своей сохранной частью личности.
Второй аспект моей работы заключался в том, чтобы наладить работу сохранной части личности с «самой болезнью» как объектом самоотношения. Представляется важным и необходимым выстроить терапевтическое отношение к болезни — как духовное, так и психологическое, найти возможности самонаблюдения и его оптимальные способы, коррекции этого отношения, а также сформировать адекватное отношение к врачу, к терапии, к своим лекарствам и к результатам лечения.
Примеры
В моем выступлении объединен опыт нескольких случаев.
1. Молодой мужчина 30 лет, которого зовут Марк. Он живет с матерью, периодически ищет работу — то работает волонтером, то работает на низкооплачиваемой работе. Сменил много мест работы, у него достаточно обширная трудовая биография. Нигде он не задерживается надолго. У него есть трудности в общении. У него есть трудности с социализацией. Ему очень трудно принять то, что он не всегда адекватен, и то, что он не находит своего места в этой жизни. Он хочет самостоятельно зарабатывать. У него чувство вины перед матерью, что он живет на ее деньги.
Диагноз поставлен достаточно рано. Из анамнеза, который я знаю со слов Марка, он уже с 14 лет знаком с различными вариантами диагнозов, которые ему озвучили. Он знает, что он болен. Он знает, что у него ограниченные возможности, хотя сам термин «шизофрения» и термин «шизофреник» он к себе не применяет никогда.
Он обратился ко мне по настоянию матери, запрос которой был не очевиден, с которой я не встречался, и прояснить до конца не мог. Запрос самого Марка выяснить было невозможно. Это станет понятно из рассказа о самом случае. Вывод о том, что он болен шизофренией, я сделал на основании рассказа его о своих клинических злоключениях, о госпитализациях, которые были в отрочестве, но их не было уже в зрелом возрасте, и на основе собственных клинических наблюдений. Насколько они верны, я критически не оцениваю, оставляю это на суд читателей и слушателей.
Главная трудность в общении с Марком заключается в том, что Марк постоянно переводит речь с себя на консультанта, никогда не отвечая прямо на вопрос. Самая главная особенность общения с Марком — это бесконечный перенос речи с себя на другого, постоянное увиливание, постоянная маскировка и постоянная манипуляция.
2. Молодой человек по имени Алик, которого на консультацию прислал отец, и отец оплачивал его консультацию. И, по видимости, отец предлагал мне разобраться с тем, насколько Алик болен, и болен ли вообще, и если не болен, то поставить его на путь истинный. Отец верующий, ходит в храм и настойчиво убеждал своего сына в том, что если Алик будет постоянно ходить в храм, держать себя в руках, придерживаться назначенной отцом дисциплины и прилагать достаточные усилия к своей душе, то болезни у него не будет.
В течение всего нашего общения с Аликом не удалось понять, насколько отец изменил свое отношение к болезни Алика, и насколько вообще изменилось отношение к личности Алика, насколько отец стал смягченным. Алик, по моей рекомендации, обращался к психиатрам в знакомом мне психологическом центре, получал оттуда помощь, получал оттуда назначения на медикаменты. Диагноз «шизофрения» был мне подтвержден коллегами, и этот диагноз мы обсуждали с Аликом. Тем не менее, особенно критического отношения к болезни выработать так и не удалось. Даже в конце всего срока консультирования Алик отказался от лечения и высказал свое убеждение в том, что он не болен, и ему психиатр больше не нужен, тем не менее, продолжал приходить ко мне на консультации.
Алик учился. Закончив один институт, он поступил в другой. Немного работал, но второе образование (юридическое) завершить не смог. Алик достаточно интеллектуально развит, как и многие страдающие шизофренией, очень склонен к работе с компьютером. Алик активно занимается работой в интернете, практически весь день проводит дома, очень редко встречается с одним-единственным своим приятелем. Достаточно успешно общается в интернете, хотя там нет у него друзей и близких, но в силу его работы у него есть партнеры, с которыми он переписывается. Многих знает. Эрудирован. Занимается творческой работой. И, в отличие от Марка, конечно, более сохранен, готов к критическому отношению к своей болезни, к себе. Однако признание себя больным колеблется от признания до полного отрицания своей болезни в разные периоды нашего с ним общения.
Добавлю, что общение с Марком продолжалось на протяжении двух лет, а с Аликом немного менее — полтора года.
3. Третий случай — это молодой человек, Егор, которому 31 год, бывший музыкант, был вынужден уйти с работы в силу своего заболевания. Обострение заболевания наступило тогда, когда умерла его мать, а ему было 18 лет. Они остались вдвоем с отцом, и у Егора началась сначала депрессия, потом возникли панические атаки, затем возникли навязчивости и бредовые идеи, возникли мощные, сильные страхи, из-за чего Егор ушел со своей работы музыканта и практически оказался на руках отца.
Но еще более обострилось его состояние, когда умер отец, и Егор, уже получивший к тому времени инвалидность, остался один. Тут у него возникли острые психозы, которые привели его в клинику, привели его к постановке на учет как больного. Ему, видимо, поставлен был диагноз «шизофрения», однако в наших беседах Егор этого ни разу не произнес. Тем не менее, когда я направил его к психиатру, он охотно пошел. К психиатру ходил, однако, результаты со мной не обсуждал. Принимает лекарства, но критически не относится к своим состояниям, что составляло большую трудность.
У Егора заметен регресс его интеллектуальных способностей и, прежде всего, способностей к критическому мышлению, регресс в его навыках самообслуживания и огромный страх того, что он не справится со своей социальной жизнью, не справится с самообслуживанием, огромный страх за собственное будущее как беспомощного одинокого инвалида. Несмотря на то, что здоровье у Егора физическое достаточное для того, чтобы хоть как-то работать, но психическое заболевание работать не дает.
4. Случай Светланы, женщины 40 лет, имеющей очень много соматических заболеваний, имеющей с детства достаточно пестрый неврологический анамнез — травмы головы, инфекционные заболевания, которые оставили психический след, но главное — это некритическое отношение к своему собственному психическому здоровью, непризнание того, что Светлана больна шизофренией, несмотря на то, что она стоит на учете в психоневрологическом районном диспансере и неоднократно лежала в клиниках. Тем не менее, заболевания своего не признает, не называет, и себя психически больной не считает.
У Светланы усложнение заключается в том, что и ее отец, и ее муж, и ее дочь — все в семье являются инвалидами. По моим наблюдениям, отец и муж являются психическими инвалидами, в том числе, хотя с ними контакта установить не удалось. Дочь видеть не пришлось, ограничиваюсь только тем, что знаю со слов Светланы о своей дочери.
Трудность в общении со Светланой заключается в том, что общение с ней может быть только по тем сугубо предъявленным ею запросам, с которыми она приходит на консультации. Общение со Светланой было достаточно краткое — на протяжении трех месяцев, поэтому здесь материал, можно сказать, не очень достаточный.
5. Еще один случай работы с психическим больным, которого я наблюдаю на протяжении уже десяти лет — Игорь. Физически очень развитый мужчина, великан, высокого роста, огромной комплекции. Молод достаточно и силен — ему порядка 35 лет. Живет с семьей — с родителями и братом. Активно социализирован, много встречается и общается со своими друзьями и с людьми. Фотограф. Много ездит. Паломничает в различные монастыри. Ездит на различные выставки, выставляет свои работы, дарит свои фотоработы. Присутствует на многих разных мероприятиях. Любит общаться с молодежью в различных кафе, барах и даже ночных клубах. Общается также и с проститутками, с массажистками.
Игорь знает о своем диагнозе. Консультировался у нескольких психологов и продолжает консультироваться. У него есть два врача-психиатра, один из которых районный врач-психиатр в диспансере, другой, частный. Он принимает таблетки. Неоднократно лежал в стационаре. Активно посещает храм, и в основном наше общение с ним проходит в рамках пастырского руководства. Однако Игорь часто обращается по телефону, часто обращается с вопросами ко мне как к психологу, таким образом, мы с ним не раз обсуждали и его болезнь, и его потенциальные запросы к своей личной и социальной жизни.
Трудности в работе.
Теперь я хочу обсудить те трудности, с которыми мне приходится сталкиваться в работе с этими больными, у каждого из которых либо я знаю, либо предполагаю диагноз «шизофрения».
Первая трудность заключается в том, что психологическое консультирование в полном смысле слово, представляется невозможным. Как священник и консультант, я не могу обсуждать с этими клиентами их психическое состояние в силу их сопротивления, в силу их не критичности к себе и в силу возможной вторичной травматизации в случае прямого убеждения их в их заболевании и невозможности адекватного отношения к себе. Напротив, я считаю такую двойственную, полу - скрытную позицию необходимым терапевтическим условием. Кроме того, я считаю необходимым и отношение к их недостаточно критическому отношению к себе возможной перспективной целью психотерапевтического процесса. Однако такая цель может достигаться только по мере готовности больного к восприятию и обсуждению своего состояния в таком ключе.
Вторая трудность заключается в том, что больные, как правило, предъявляют различные запутанные мифологические объяснения своего заболевания, а также своего социального и семейного положения. Практически в каждом случае, приходится работать с определенной мифологией. В некоторых случаях эту мифологию приходится разоблачать, иногда на каждой консультации по несколько раз, а иногда не трогать ее и работать как бы параллельно с этим мифом. Эти мифы нужно иметь в виду, и нужно понимать, что эта мифологизация — это защитный способ, который помогает больному сохранять свое собственное достоинство, свою самоценность. Поэтому следует признать ценность, ограниченную и субъективную, этой мифологизации, однако при этом всегда помнить ее ситуативную опасность, помнить о том, что играть с этой мифологизацией невозможно.
Третья трудность заключается в том, что здесь невозможна и глубинная духовная работа. Здесь можно говорить, как правило, о ситуативных и поверхностных духовных задачах, а именно: адекватное отношение к своему чувству вины, адекватное отношение к своим страхам, адекватное отношение к своим родственникам и своим близким и знакомым, адекватное отношение к своим религиозным чувствам и взаимоотношениям с Богом. Разумеется, во всех этих духовных планах не может быть поставлена задача глубинного прояснения и некоторого «истинного» понимания положения вещей. Тем не менее, здесь можно поставить целью наметить основные ориентиры и помочь больным в этих ориентирах держаться и всякий раз в этом духовном направлении поддерживать некоторую активность. Ну, например, когда речь заходит о взаимоотношениях с Богом, поддерживать в большей степени не страх перед Богом, а поддерживать надежду на любовь Божию, чаще развиваем эту тему. Или, например, чувство вины перед родителями или перед матерью за финансовую несамостоятельность можно поддерживать тем, что отношение больного к самому себе, к его здоровью, к его целостности является вкладом в семейное благополучие, вкладом в мамино благополучие и в отношения. А кроме того, поддержание некоторой иллюзии того, что в случае улучшения самочувствия и надлежащей терапии больной может получить возможность трудиться и хотя бы отчасти финансовую задачу решать самостоятельно.
Четвертая трудность заключается в том, что невозможно использовать проективные методики, психодрамму и методики изобразительные, т. е., например, рисунок. Хотя попытки такие мною были сделаны, однако результаты пришлось полностью признать непригодными и отказаться от них.
В случае с Марком, например, у меня было предложение создать определенные рисованные схемы для гуманитарной специализации. Вместо этого я получил цветную компьютерную схему, как выполнение домашнего задания, и схему совершенно рациональную и особенно не решавшую тех задач, о которых мы договаривались. Попытки предложить рисунок Марку не увенчались успехом. И практически все больные из тех случаев, о которых я рассказываю, от рисунков отказывались или выполняли их совершенно формально, без всякого интереса.
Между тем, почти все больные охотно рассказывали о своих работах в компьютере, о своих достижениях, особенно Алик, который работал и создал несколько достаточно обширных статей в Википедии и добился признания своих коллег и экспертов.
Цели.
Теперь несколько слов о целях консультирования. Разумеется, не могло быть речи об активном влиянии на процесс лечения болезни. Несмотря на то, что в психологии и в психотерапии существуют единичные примеры исцеления от шизофрении, тем не менее, следует придерживаться общей установки, о том, что шизофрения — неизлечимая болезнь. Поэтому в цели консультирования излечение или какое-то облегчение болезни не ставилось.
Одной из целей, которую я действительно ставил себе, было поддержание адекватного и оптимального отношения к процессу взаимоотношений с медициной, с конкретным врачом (районным или частным), и отношения к процессу медикаментозного лечения. В некоторых случаях я настаивал на том, как на условии психологической работы, чтобы больной обязательно посещал врача, обязательно проходил у него консультации и принимал лекарства. Но в процессе общения я снижал эти категорические требования и в некоторых случаях соглашался продолжать работу с больным в том случае, если он отказывался от лечения, но продолжал общаться со мной достаточно адекватно.
Положительной целью консультирования, как я уже сказал, я ставил формирование и поддержание критического, по возможности, ситуативного отношение к себе и к своей болезни. Одной из конкретных целей консультирования я ставил признание себя больным, а вернее — признание наличия у себя болезни как части своей личности, как условия своего бытия, как индивидуальной особенности. Второй, смежной с этой, важной целью консультирования я ставил выстраивание отношений со своей здоровой, способной к критике части личности. Эта здоровая часть личности, которую мы, конечно же, называли «я», которую мы, конечно же, называли как основное ядро личности, — мы все время вели общение с этой позиции. Для меня было важно, прежде всего, общаться с этой личностью, а не с той, которая больна. В некоторых случаях это удавалось достаточно стабильно, в других случаях это не всегда удавалось. Были случаи, когда практически мы эту связь теряли, что представляло собой особую трудность консультирования, в почти полном отсутствии этой возможности контакта.
Кроме того, конечно же, целью консультирования у меня было поддержание духовного, осмысленного отношения к себе и к своим трудностям, поддержание духовного контакта с Церковью и со своими религиозными потребностями контакта с Богом. Это удавалось как раз легче всего. Следует признать, что во всех случаях, мною описанных, больные обращались ко мне именно как к священнику-психологу, приходили в церковь или приходили в институт, но так или иначе наше общение включало в себя, как необходимую часть, религиозные вопросы и религиозную практику. Мы обсуждали и подготовку к исповеди, мы обсуждали также и молитву, тексты молитвы, размеры молитвы, условия молитвы и домашний обиход.
Таким образом, цели консультирования, конечно же, с психотерапевтической точки зрения были весьма ограниченными, но для меня они были очень ценными как такие, которые могли бы помочь больному адаптироваться в семейной и социальной среде, адаптироваться к своей болезни и повысить возможность самообслуживания и социализации. А кроме того, конечно же, цели консультирования для меня представлялись духовной жизнью человека в условиях болезни с не очень, может быть, продвинутыми целями, но вполне конкретными, носящими очевидный динамический характер, который можно называть духовная религиозная жизнь.
Некоторые наблюдения и психологические проблемы:
Первая проблема, заключаются в том, что в процессе работы с больными шизофренией наблюдается наличие нескольких ролей личности больного человека. С одной стороны, в беседах и разговорах, в отношениях с больным удается выстроить контакты и отношения с той здравой социализированной ролью, которую, несомненно, сохраняет личность больного человека в отношениях с психологом, со священником. Признаки этой роли заключаются в обращенности к терапевту, в установлении контакта (словесного, зрительного, смыслового), а также в адекватном соответствии вопросов, ответов, смыслов, которые обсуждаются и выстраиваются в процессе работы.
Иная роль — роль «больного ребенка», роль болезни, из которой больному очень трудно вести самонаблюдение и ответственность за свое положение. Трудно быть ответственным за процессы, которые происходят с ним, очень трудно установить рефлективное к себе отношение. Часто клиенты ведут себя регрессивно и инфантильно, жалуясь, прося помощи, настаивая на своей неадекватной правде, выставляя вперед некоторое бредовое понимание действительности, себя самого и даже отношений с психологом.
В работе все время ощущается неадекватности психологического контакта. Приходится сталкивается все время с двумя ролями —ролью здоровой личности и ролью больной части личности. И нет уверенности, из какой в следующую минуту больной ответит. Это постоянное чередование ролей, неожиданное, необъяснимое, иррациональное, ведет к большему напряжению в беседе с больным, нежели это происходит в беседе с обычным клиентом. Это очень сложная позиция, которая заставляет психолога все время быть в дополнительном напряжении, и все время рефлектировать - «с кем сейчас я имею дело». «Чей ответ я сейчас получил? Ответ болезни или ответ здоровой части личности?» Не всегда на этот вопрос можно ответить. Требуется иметь некоторую осторожность и внимательность, а также, самоограничение в средствах и в методических приемах.
Вторая проблема, о которой следует сказать в связи с этим, это регресс в болезнь. Как меняются две роли — роль здоровой части личности и больной? Один из механизмов можно назвать как облегчение, соскальзывание в болезнь, регресс личности от здоровой части к больной. И этот регресс — механизм облегчения, механизм снижения напряжения. Т. е. как только выстраиваются напряженные отношения «психолог — здоровая часть личности больного», тотчас возникает напряжение, больной очень быстро устает, или от проблемы, от своего напряжения он «уходит в болезнь». Регресс, оказывается одим из механизмов облегчения. Облегчение — это, прежде всего, снижение дискомфорта и возможно даже уход от эндогенной боли. Вполне возможно, что взаимодействие психолога со здоровой частью личности вызывает боль, вплоть до физической боли, от которой больной уходит — соскальзывает в болезнь.
Регресс личности, т. е. обращение здоровой части личности к болезненной, в которой наблюдается заметная инфантильность. Инфантильность — становится дополнительным облегчением. Регресс от взрослой личности к детской освобождает больного от напряжения, т. е. регресс и инфантилизация ведет к облегчению и относительному успокоению больного. Видимо, эти механизмы и обеспечивает сохранность и иллюзорную целостность личности больного, который ими пользуется.. Конечно, это гипотеза, но на уровне собственных ощущений психолога и священника она выглядит достаточно правдоподобной.
Третья проблема — проблема, собственно говоря, понимания картины восприятия мира и самого себя. Создается впечатление, что больной создает две картины: одна из них принадлежит адекватному восприятию здоровой части личности, а другая — болезненной части личности. В этой другой наблюдаются самые разные ирреальные (иногда бредовые) идеи. Это искаженное, патологическое, восприятие, дающее, однако, такую картину мира, которая имеет отчетливый смысловой и целостный характер. Вот в этой части, в картине мира клиента, наблюдаются самые серьезные сдвиги. Это как раз не иллюзии восприятия, а это иллюзии смысла, фантастическое и бредовое осмысление картины мира. Например, больной говорит о том, что люди, которых он встречает, обращают на него особое внимание, высказывая агрессивное отношение к больному. Т. е. в этой картине мира явно прослеживается некая эгоцентрическая картинка, в которой окружающие, совершенно случайные прохожие, свидетели, наделяются особым отношением к больному, чего конечно в реальности нет. Или, например, в картине мира семьи больного, «обнаруживаются» злобные замыслы по отношению к больному, например, желание убить, отравить, пожелание зла и т. д. Возникает подозрительность, мнительность и т. д.
Эти бредовые картинки мира — возникают не по воле органов чувств, не по воле нарушенных функций восприятия, они возникают по воле нарушенной смысловой части, по видимости смысловой. Однако тут следует признать, что в этой части у больного наблюдаются ложные идеи, которые ложатся в основу объяснения. Но идеи эти, хотя они и ложны по отношению к реальности, но они осмысленны с точки зрения эмоционального восприятия больного, а именно, так называемая мания преследования может возникнуть из обостренной эмоции, которую испытывает больной по отношению к другим людям. Эта обостренная эмоцию, гипертрофированная эмоция есть не что иное, как страх перед другим, т. е. страх боли от нелюбви и равнодушия другого человека. То, что мы воспринимаем как нормы поведения, отчужденные нормы отношений, отстраненность (дистанция) друг от друга, то больной воспринимает как враждебность, пожелание зла. Это можно рассматривать, как крайний эмоциональный сдвиг. Аффективный сдвиг из нейтрального до гипертрофированного агрессивного, воспринимается как реальность. Больной ощущает как враждебность. Возможно то, что в реальности мы расцениваем как защитные механизмы отстраненности и равнодушие к другому человеку, то больной воспринимает как злонамеренность, злобу и коварные замыслы против него.
Возможно, два восприятия совмещаются друг с другом — здравое и больное. Совмещаются, как накладывающиеся образы, давая причудливый сплав. Однако, возможно и другое объяснение.
Каждое восприятие, нормальное и патологическое, есть просто два личностных механизма, используемые «я» в различных состояниях.
Определить, диагностировать, тот или иной механизм, или восприятие, с которым ты имеешь дело, с какой картиной мира ты имеешь дело, очень трудно.
В сознании больного, по видимости, два этих плана восприятия между собой пересекаются, они как бы накладываются друг на друга, из чего складывается достаточно пестрая, нелогичная и малообъяснимая картина мира, которую воспринимает больной. И для того чтобы разобраться в этой картине, психологу потребовалось бы, тщательно распутывая этот клубок, вместе с больным разбирать причинно-следственные связи. Однако имеет ли смысл это распутывание клубка, которое может занять очень много времени и очень много совместно проведенных усилий? Потому что в основе всего лежат обостренное эмоциональное восприятие, обостренные страхи, обостренное чувство нелюбви и т. д.
Четвертая проблема — эмоциональная проблема, о которой мы чуть-чуть говорили выше. Поскольку многие эмоции, прежде всего, негативного характера, такие как страх, гнев, печаль, напряжение, переживаются больным в крайне гипертрофированном смысле, в крайне гипертрофированной форме, то больной воспринимает саму свою эмоциональную жизнь как чрезвычайное перенапряжение своих сил. И это перенапряжение рождает у него, прежде всего, усталость, толкает его в апатию и в депрессию, как защитные механизмы, и в конечном итоге помогает выработать механизмы подавления своей эмоциональной жизни, вплоть до ее отказа. Так возникает шизофреническая эмоциональная скудость и обеднение. Более того, больной почти намеренно избегает своих эмоциональных реакций. Так, в моих случаях больной Марк постоянно повторял за одну консультацию по 3–4–5 и более раз о том, что чувств у него нет, эмоций он не испытывает. Причем, он постоянно на этом настаивал и очень внимательно оберегал пространство своего сознания от любой попытки психолога заговорить о чувствах, пусть даже в символическом плане, тотчас реагирую на это тем, что эмоций у него нет, и чувств он никаких не переживает.
Вот эта эмоциональная скудость, известная по клиническим наблюдениям, на наш взгляд, является следствием также защитных механизмов, которые больной развивает. И чем дольше больной пребывает в своей болезни, тем более основательная защита от эмоций у него вырабатывается, вплоть до такой эмоциональной скудости как следствия эмоциональной защиты.
Пятая проблема, которая могла бы быть поставленной для здорового человека как духовная задача, для больного как раз и является самым трудным с точки зрения личностного развития, — это трезвение. Трезвение больного — это, прежде всего, некоторый простой, но эффективный метод самонаблюдения за проявлением в себе болезненных черт и качеств. Это очень трудная задача, и больной плохо с ней справляется. И, конечно же, эта задача чем обостреннее болезнь, тем хуже им выполняется, но тем эффективнее она бывает, чем больной ближе продвигается к своему адекватному сохраненному состоянию сознания. Очень трудно поддерживать на сессии контакт вместе с больным по поводу самонаблюдения и трезвения. Наблюдение за симптомами своей болезни, за внутренней картиной симптомов своей болезни затруднено. Но, тем не менее, это вполне возможная цель работы, и в процессе работы с больными, особенно с такими, как описываемыми в моих случаях Светланы и Алика, это было возможно в силу большей сохранности некоторых личностных структур, которыми явно мы могли воспользоваться. Так вот, трезвение, как самонаблюдение за своим внутренним миром, за своей симптоматикой.
И я бы сказал как пастырь, что это духовная задача. Для больного это задача, прежде всего, сохранения своего напряженного самонаблюдения. Задача, по-видимому, не очень сложная для здорового человека, но чрезвычайно трудная для больного человека, навыки адекватности которого, конечно же, не сформированы, либо совсем разрушены. Так вот, эта неадекватность восприятия и мышления больного человека — она делает задачу адекватного самонаблюдения настолько героической, что я бы назвал ее духовной задачей, потому что это задача соблюдения своего лица, своей личности, своей осознанности и ясности сознания.
Шестая проблема, которую я хотел бы выделить, проблема социальности. Это, наверное, для болезни шизофренией проблема № 1. А именно: больному шизофренией очень трудно вступать в контакт с малознакомыми или незнакомыми людьми. И если для нас, здоровых людей, поездка на метро или в поезде не представляется особо трудной задачей, или прогулка по улице среди сотен незнакомых людей может быть даже приятна и полезна, то для больного шизофренией это, по сути дела, пытка. Это такое трудное испытание, которое воспринимается больным как боль, как наказание, потому что именно социализация, как открытость миру, как готовность вступления в краткосрочные контакты на уровне глаз, на уровне телесного сближения, прикосновений, функциональных контактов на улице, в транспорте, в магазине или в больнице и, конечно же, в семье (речь идет, прежде всего, о незнакомых людях), для больного представляет большую сложность, трудность в силу того, что каждый контакт с незнакомым или малознакомым человеком — это контакт отстраненности и нелюбви, то, что больными воспринимается как агрессия и следующая за ней боль — боль и мнительность. Таким образом, социализация для больного —самая проблема по нашему мнению. Социализация — это задача, которую больной шизофренией решает неохотно или вообще избегает ее решения. Поэтому для больного шизофренией характера и его аутичность, и избегание контактов, уединение и погружение в себя самого или в свое семейное пространство, обеспечивающее ему безусловную независимость, или избегание даже родственников, которые могут восприниматься временно больным как угрожающие его здоровью и жизни. И вот поддержание этой социализации для больного является сверхусилием и так же может быть названо духовной задачей.
Предварительные выводы:
Представляется возможным достижение, хотя бы частичное, тех целей, которые могут быть поставлены в терапии клиентов с шизофренией. Однако, терапевту необходимо всегда иметь в виду, самоограничения диктуемые специфическими условиями болезни.
Работа с больными требует особой подготовки, в которой терапевт должен подготовиться к ограничениям в своей работе. Очень важно, чтобы терапевт не ставил себе задач достижения результатов. В такой работе результат, в известном и привычном смысле, невозможен!
Успешной может быть названа такая работа, в которой клиент и терапевт смогут обсуждать здоровье и болезнь, как реальные составляющие жизни.
Весьма успешной будет работа, в которой появляется особые навыки и установки по отношению к болезни и к «работе» с ней. Например, один мой знакомый, клиент моего коллеги, в случаях обострения болезни сам обращается к своему психиатру за дополнительным «уколом». Так он рефлектирует и реагирует на стрессы в своей жизни. Это означает, что здоровая часть личности клиента, способна сохранить трезвое отношение к себе.
Духовное здоровье не всегда коррелирует с психическим, тем не менее, для исповеди, например, требуется реализм и психическая трезвость. Этого подчас не достает больным шизофренией. Если нам удается в предварительной перед исповедью беседе установить границы реальности, отделив реальные поступки от бредовых идей или навязчивых мыслей, то духовная составляющая работы может считаться удачной. Но следует помнить, что это только ситуативная успешность, которая может продержаться только один день.
Первый аспект моей психологической работы заключается в том, чтобы наладить и установить контакт с той частью личности, которую можно считать в этой болезни «сохранной», пользуясь термином психиатрии, и в этом смысле продолжить эту работу в аспекте контакта личности больного со своей здоровой частью, со своей сохранной частью личности.
Второй аспект моей работы заключался в том, чтобы наладить работу сохранной части личности с «самой болезнью» как объектом самоотношения. Представляется важным и необходимым выстроить терапевтическое отношение к болезни — как духовное, так и психологическое, найти возможности самонаблюдения и его оптимальные способы, коррекции этого отношения, а также сформировать адекватное отношение к врачу, к терапии, к своим лекарствам и к результатам лечения.
Примеры
В моем выступлении объединен опыт нескольких случаев.
1. Молодой мужчина 30 лет, которого зовут Марк. Он живет с матерью, периодически ищет работу — то работает волонтером, то работает на низкооплачиваемой работе. Сменил много мест работы, у него достаточно обширная трудовая биография. Нигде он не задерживается надолго. У него есть трудности в общении. У него есть трудности с социализацией. Ему очень трудно принять то, что он не всегда адекватен, и то, что он не находит своего места в этой жизни. Он хочет самостоятельно зарабатывать. У него чувство вины перед матерью, что он живет на ее деньги.
Диагноз поставлен достаточно рано. Из анамнеза, который я знаю со слов Марка, он уже с 14 лет знаком с различными вариантами диагнозов, которые ему озвучили. Он знает, что он болен. Он знает, что у него ограниченные возможности, хотя сам термин «шизофрения» и термин «шизофреник» он к себе не применяет никогда.
Он обратился ко мне по настоянию матери, запрос которой был не очевиден, с которой я не встречался, и прояснить до конца не мог. Запрос самого Марка выяснить было невозможно. Это станет понятно из рассказа о самом случае. Вывод о том, что он болен шизофренией, я сделал на основании рассказа его о своих клинических злоключениях, о госпитализациях, которые были в отрочестве, но их не было уже в зрелом возрасте, и на основе собственных клинических наблюдений. Насколько они верны, я критически не оцениваю, оставляю это на суд читателей и слушателей.
Главная трудность в общении с Марком заключается в том, что Марк постоянно переводит речь с себя на консультанта, никогда не отвечая прямо на вопрос. Самая главная особенность общения с Марком — это бесконечный перенос речи с себя на другого, постоянное увиливание, постоянная маскировка и постоянная манипуляция.
2. Молодой человек по имени Алик, которого на консультацию прислал отец, и отец оплачивал его консультацию. И, по видимости, отец предлагал мне разобраться с тем, насколько Алик болен, и болен ли вообще, и если не болен, то поставить его на путь истинный. Отец верующий, ходит в храм и настойчиво убеждал своего сына в том, что если Алик будет постоянно ходить в храм, держать себя в руках, придерживаться назначенной отцом дисциплины и прилагать достаточные усилия к своей душе, то болезни у него не будет.
В течение всего нашего общения с Аликом не удалось понять, насколько отец изменил свое отношение к болезни Алика, и насколько вообще изменилось отношение к личности Алика, насколько отец стал смягченным. Алик, по моей рекомендации, обращался к психиатрам в знакомом мне психологическом центре, получал оттуда помощь, получал оттуда назначения на медикаменты. Диагноз «шизофрения» был мне подтвержден коллегами, и этот диагноз мы обсуждали с Аликом. Тем не менее, особенно критического отношения к болезни выработать так и не удалось. Даже в конце всего срока консультирования Алик отказался от лечения и высказал свое убеждение в том, что он не болен, и ему психиатр больше не нужен, тем не менее, продолжал приходить ко мне на консультации.
Алик учился. Закончив один институт, он поступил в другой. Немного работал, но второе образование (юридическое) завершить не смог. Алик достаточно интеллектуально развит, как и многие страдающие шизофренией, очень склонен к работе с компьютером. Алик активно занимается работой в интернете, практически весь день проводит дома, очень редко встречается с одним-единственным своим приятелем. Достаточно успешно общается в интернете, хотя там нет у него друзей и близких, но в силу его работы у него есть партнеры, с которыми он переписывается. Многих знает. Эрудирован. Занимается творческой работой. И, в отличие от Марка, конечно, более сохранен, готов к критическому отношению к своей болезни, к себе. Однако признание себя больным колеблется от признания до полного отрицания своей болезни в разные периоды нашего с ним общения.
Добавлю, что общение с Марком продолжалось на протяжении двух лет, а с Аликом немного менее — полтора года.
3. Третий случай — это молодой человек, Егор, которому 31 год, бывший музыкант, был вынужден уйти с работы в силу своего заболевания. Обострение заболевания наступило тогда, когда умерла его мать, а ему было 18 лет. Они остались вдвоем с отцом, и у Егора началась сначала депрессия, потом возникли панические атаки, затем возникли навязчивости и бредовые идеи, возникли мощные, сильные страхи, из-за чего Егор ушел со своей работы музыканта и практически оказался на руках отца.
Но еще более обострилось его состояние, когда умер отец, и Егор, уже получивший к тому времени инвалидность, остался один. Тут у него возникли острые психозы, которые привели его в клинику, привели его к постановке на учет как больного. Ему, видимо, поставлен был диагноз «шизофрения», однако в наших беседах Егор этого ни разу не произнес. Тем не менее, когда я направил его к психиатру, он охотно пошел. К психиатру ходил, однако, результаты со мной не обсуждал. Принимает лекарства, но критически не относится к своим состояниям, что составляло большую трудность.
У Егора заметен регресс его интеллектуальных способностей и, прежде всего, способностей к критическому мышлению, регресс в его навыках самообслуживания и огромный страх того, что он не справится со своей социальной жизнью, не справится с самообслуживанием, огромный страх за собственное будущее как беспомощного одинокого инвалида. Несмотря на то, что здоровье у Егора физическое достаточное для того, чтобы хоть как-то работать, но психическое заболевание работать не дает.
4. Случай Светланы, женщины 40 лет, имеющей очень много соматических заболеваний, имеющей с детства достаточно пестрый неврологический анамнез — травмы головы, инфекционные заболевания, которые оставили психический след, но главное — это некритическое отношение к своему собственному психическому здоровью, непризнание того, что Светлана больна шизофренией, несмотря на то, что она стоит на учете в психоневрологическом районном диспансере и неоднократно лежала в клиниках. Тем не менее, заболевания своего не признает, не называет, и себя психически больной не считает.
У Светланы усложнение заключается в том, что и ее отец, и ее муж, и ее дочь — все в семье являются инвалидами. По моим наблюдениям, отец и муж являются психическими инвалидами, в том числе, хотя с ними контакта установить не удалось. Дочь видеть не пришлось, ограничиваюсь только тем, что знаю со слов Светланы о своей дочери.
Трудность в общении со Светланой заключается в том, что общение с ней может быть только по тем сугубо предъявленным ею запросам, с которыми она приходит на консультации. Общение со Светланой было достаточно краткое — на протяжении трех месяцев, поэтому здесь материал, можно сказать, не очень достаточный.
5. Еще один случай работы с психическим больным, которого я наблюдаю на протяжении уже десяти лет — Игорь. Физически очень развитый мужчина, великан, высокого роста, огромной комплекции. Молод достаточно и силен — ему порядка 35 лет. Живет с семьей — с родителями и братом. Активно социализирован, много встречается и общается со своими друзьями и с людьми. Фотограф. Много ездит. Паломничает в различные монастыри. Ездит на различные выставки, выставляет свои работы, дарит свои фотоработы. Присутствует на многих разных мероприятиях. Любит общаться с молодежью в различных кафе, барах и даже ночных клубах. Общается также и с проститутками, с массажистками.
Игорь знает о своем диагнозе. Консультировался у нескольких психологов и продолжает консультироваться. У него есть два врача-психиатра, один из которых районный врач-психиатр в диспансере, другой, частный. Он принимает таблетки. Неоднократно лежал в стационаре. Активно посещает храм, и в основном наше общение с ним проходит в рамках пастырского руководства. Однако Игорь часто обращается по телефону, часто обращается с вопросами ко мне как к психологу, таким образом, мы с ним не раз обсуждали и его болезнь, и его потенциальные запросы к своей личной и социальной жизни.
Трудности в работе.
Теперь я хочу обсудить те трудности, с которыми мне приходится сталкиваться в работе с этими больными, у каждого из которых либо я знаю, либо предполагаю диагноз «шизофрения».
Первая трудность заключается в том, что психологическое консультирование в полном смысле слово, представляется невозможным. Как священник и консультант, я не могу обсуждать с этими клиентами их психическое состояние в силу их сопротивления, в силу их не критичности к себе и в силу возможной вторичной травматизации в случае прямого убеждения их в их заболевании и невозможности адекватного отношения к себе. Напротив, я считаю такую двойственную, полу - скрытную позицию необходимым терапевтическим условием. Кроме того, я считаю необходимым и отношение к их недостаточно критическому отношению к себе возможной перспективной целью психотерапевтического процесса. Однако такая цель может достигаться только по мере готовности больного к восприятию и обсуждению своего состояния в таком ключе.
Вторая трудность заключается в том, что больные, как правило, предъявляют различные запутанные мифологические объяснения своего заболевания, а также своего социального и семейного положения. Практически в каждом случае, приходится работать с определенной мифологией. В некоторых случаях эту мифологию приходится разоблачать, иногда на каждой консультации по несколько раз, а иногда не трогать ее и работать как бы параллельно с этим мифом. Эти мифы нужно иметь в виду, и нужно понимать, что эта мифологизация — это защитный способ, который помогает больному сохранять свое собственное достоинство, свою самоценность. Поэтому следует признать ценность, ограниченную и субъективную, этой мифологизации, однако при этом всегда помнить ее ситуативную опасность, помнить о том, что играть с этой мифологизацией невозможно.
Третья трудность заключается в том, что здесь невозможна и глубинная духовная работа. Здесь можно говорить, как правило, о ситуативных и поверхностных духовных задачах, а именно: адекватное отношение к своему чувству вины, адекватное отношение к своим страхам, адекватное отношение к своим родственникам и своим близким и знакомым, адекватное отношение к своим религиозным чувствам и взаимоотношениям с Богом. Разумеется, во всех этих духовных планах не может быть поставлена задача глубинного прояснения и некоторого «истинного» понимания положения вещей. Тем не менее, здесь можно поставить целью наметить основные ориентиры и помочь больным в этих ориентирах держаться и всякий раз в этом духовном направлении поддерживать некоторую активность. Ну, например, когда речь заходит о взаимоотношениях с Богом, поддерживать в большей степени не страх перед Богом, а поддерживать надежду на любовь Божию, чаще развиваем эту тему. Или, например, чувство вины перед родителями или перед матерью за финансовую несамостоятельность можно поддерживать тем, что отношение больного к самому себе, к его здоровью, к его целостности является вкладом в семейное благополучие, вкладом в мамино благополучие и в отношения. А кроме того, поддержание некоторой иллюзии того, что в случае улучшения самочувствия и надлежащей терапии больной может получить возможность трудиться и хотя бы отчасти финансовую задачу решать самостоятельно.
Четвертая трудность заключается в том, что невозможно использовать проективные методики, психодрамму и методики изобразительные, т. е., например, рисунок. Хотя попытки такие мною были сделаны, однако результаты пришлось полностью признать непригодными и отказаться от них.
В случае с Марком, например, у меня было предложение создать определенные рисованные схемы для гуманитарной специализации. Вместо этого я получил цветную компьютерную схему, как выполнение домашнего задания, и схему совершенно рациональную и особенно не решавшую тех задач, о которых мы договаривались. Попытки предложить рисунок Марку не увенчались успехом. И практически все больные из тех случаев, о которых я рассказываю, от рисунков отказывались или выполняли их совершенно формально, без всякого интереса.
Между тем, почти все больные охотно рассказывали о своих работах в компьютере, о своих достижениях, особенно Алик, который работал и создал несколько достаточно обширных статей в Википедии и добился признания своих коллег и экспертов.
Цели.
Теперь несколько слов о целях консультирования. Разумеется, не могло быть речи об активном влиянии на процесс лечения болезни. Несмотря на то, что в психологии и в психотерапии существуют единичные примеры исцеления от шизофрении, тем не менее, следует придерживаться общей установки, о том, что шизофрения — неизлечимая болезнь. Поэтому в цели консультирования излечение или какое-то облегчение болезни не ставилось.
Одной из целей, которую я действительно ставил себе, было поддержание адекватного и оптимального отношения к процессу взаимоотношений с медициной, с конкретным врачом (районным или частным), и отношения к процессу медикаментозного лечения. В некоторых случаях я настаивал на том, как на условии психологической работы, чтобы больной обязательно посещал врача, обязательно проходил у него консультации и принимал лекарства. Но в процессе общения я снижал эти категорические требования и в некоторых случаях соглашался продолжать работу с больным в том случае, если он отказывался от лечения, но продолжал общаться со мной достаточно адекватно.
Положительной целью консультирования, как я уже сказал, я ставил формирование и поддержание критического, по возможности, ситуативного отношение к себе и к своей болезни. Одной из конкретных целей консультирования я ставил признание себя больным, а вернее — признание наличия у себя болезни как части своей личности, как условия своего бытия, как индивидуальной особенности. Второй, смежной с этой, важной целью консультирования я ставил выстраивание отношений со своей здоровой, способной к критике части личности. Эта здоровая часть личности, которую мы, конечно же, называли «я», которую мы, конечно же, называли как основное ядро личности, — мы все время вели общение с этой позиции. Для меня было важно, прежде всего, общаться с этой личностью, а не с той, которая больна. В некоторых случаях это удавалось достаточно стабильно, в других случаях это не всегда удавалось. Были случаи, когда практически мы эту связь теряли, что представляло собой особую трудность консультирования, в почти полном отсутствии этой возможности контакта.
Кроме того, конечно же, целью консультирования у меня было поддержание духовного, осмысленного отношения к себе и к своим трудностям, поддержание духовного контакта с Церковью и со своими религиозными потребностями контакта с Богом. Это удавалось как раз легче всего. Следует признать, что во всех случаях, мною описанных, больные обращались ко мне именно как к священнику-психологу, приходили в церковь или приходили в институт, но так или иначе наше общение включало в себя, как необходимую часть, религиозные вопросы и религиозную практику. Мы обсуждали и подготовку к исповеди, мы обсуждали также и молитву, тексты молитвы, размеры молитвы, условия молитвы и домашний обиход.
Таким образом, цели консультирования, конечно же, с психотерапевтической точки зрения были весьма ограниченными, но для меня они были очень ценными как такие, которые могли бы помочь больному адаптироваться в семейной и социальной среде, адаптироваться к своей болезни и повысить возможность самообслуживания и социализации. А кроме того, конечно же, цели консультирования для меня представлялись духовной жизнью человека в условиях болезни с не очень, может быть, продвинутыми целями, но вполне конкретными, носящими очевидный динамический характер, который можно называть духовная религиозная жизнь.
Некоторые наблюдения и психологические проблемы:
Первая проблема, заключаются в том, что в процессе работы с больными шизофренией наблюдается наличие нескольких ролей личности больного человека. С одной стороны, в беседах и разговорах, в отношениях с больным удается выстроить контакты и отношения с той здравой социализированной ролью, которую, несомненно, сохраняет личность больного человека в отношениях с психологом, со священником. Признаки этой роли заключаются в обращенности к терапевту, в установлении контакта (словесного, зрительного, смыслового), а также в адекватном соответствии вопросов, ответов, смыслов, которые обсуждаются и выстраиваются в процессе работы.
Иная роль — роль «больного ребенка», роль болезни, из которой больному очень трудно вести самонаблюдение и ответственность за свое положение. Трудно быть ответственным за процессы, которые происходят с ним, очень трудно установить рефлективное к себе отношение. Часто клиенты ведут себя регрессивно и инфантильно, жалуясь, прося помощи, настаивая на своей неадекватной правде, выставляя вперед некоторое бредовое понимание действительности, себя самого и даже отношений с психологом.
В работе все время ощущается неадекватности психологического контакта. Приходится сталкивается все время с двумя ролями —ролью здоровой личности и ролью больной части личности. И нет уверенности, из какой в следующую минуту больной ответит. Это постоянное чередование ролей, неожиданное, необъяснимое, иррациональное, ведет к большему напряжению в беседе с больным, нежели это происходит в беседе с обычным клиентом. Это очень сложная позиция, которая заставляет психолога все время быть в дополнительном напряжении, и все время рефлектировать - «с кем сейчас я имею дело». «Чей ответ я сейчас получил? Ответ болезни или ответ здоровой части личности?» Не всегда на этот вопрос можно ответить. Требуется иметь некоторую осторожность и внимательность, а также, самоограничение в средствах и в методических приемах.
Вторая проблема, о которой следует сказать в связи с этим, это регресс в болезнь. Как меняются две роли — роль здоровой части личности и больной? Один из механизмов можно назвать как облегчение, соскальзывание в болезнь, регресс личности от здоровой части к больной. И этот регресс — механизм облегчения, механизм снижения напряжения. Т. е. как только выстраиваются напряженные отношения «психолог — здоровая часть личности больного», тотчас возникает напряжение, больной очень быстро устает, или от проблемы, от своего напряжения он «уходит в болезнь». Регресс, оказывается одим из механизмов облегчения. Облегчение — это, прежде всего, снижение дискомфорта и возможно даже уход от эндогенной боли. Вполне возможно, что взаимодействие психолога со здоровой частью личности вызывает боль, вплоть до физической боли, от которой больной уходит — соскальзывает в болезнь.
Регресс личности, т. е. обращение здоровой части личности к болезненной, в которой наблюдается заметная инфантильность. Инфантильность — становится дополнительным облегчением. Регресс от взрослой личности к детской освобождает больного от напряжения, т. е. регресс и инфантилизация ведет к облегчению и относительному успокоению больного. Видимо, эти механизмы и обеспечивает сохранность и иллюзорную целостность личности больного, который ими пользуется.. Конечно, это гипотеза, но на уровне собственных ощущений психолога и священника она выглядит достаточно правдоподобной.
Третья проблема — проблема, собственно говоря, понимания картины восприятия мира и самого себя. Создается впечатление, что больной создает две картины: одна из них принадлежит адекватному восприятию здоровой части личности, а другая — болезненной части личности. В этой другой наблюдаются самые разные ирреальные (иногда бредовые) идеи. Это искаженное, патологическое, восприятие, дающее, однако, такую картину мира, которая имеет отчетливый смысловой и целостный характер. Вот в этой части, в картине мира клиента, наблюдаются самые серьезные сдвиги. Это как раз не иллюзии восприятия, а это иллюзии смысла, фантастическое и бредовое осмысление картины мира. Например, больной говорит о том, что люди, которых он встречает, обращают на него особое внимание, высказывая агрессивное отношение к больному. Т. е. в этой картине мира явно прослеживается некая эгоцентрическая картинка, в которой окружающие, совершенно случайные прохожие, свидетели, наделяются особым отношением к больному, чего конечно в реальности нет. Или, например, в картине мира семьи больного, «обнаруживаются» злобные замыслы по отношению к больному, например, желание убить, отравить, пожелание зла и т. д. Возникает подозрительность, мнительность и т. д.
Эти бредовые картинки мира — возникают не по воле органов чувств, не по воле нарушенных функций восприятия, они возникают по воле нарушенной смысловой части, по видимости смысловой. Однако тут следует признать, что в этой части у больного наблюдаются ложные идеи, которые ложатся в основу объяснения. Но идеи эти, хотя они и ложны по отношению к реальности, но они осмысленны с точки зрения эмоционального восприятия больного, а именно, так называемая мания преследования может возникнуть из обостренной эмоции, которую испытывает больной по отношению к другим людям. Эта обостренная эмоцию, гипертрофированная эмоция есть не что иное, как страх перед другим, т. е. страх боли от нелюбви и равнодушия другого человека. То, что мы воспринимаем как нормы поведения, отчужденные нормы отношений, отстраненность (дистанция) друг от друга, то больной воспринимает как враждебность, пожелание зла. Это можно рассматривать, как крайний эмоциональный сдвиг. Аффективный сдвиг из нейтрального до гипертрофированного агрессивного, воспринимается как реальность. Больной ощущает как враждебность. Возможно то, что в реальности мы расцениваем как защитные механизмы отстраненности и равнодушие к другому человеку, то больной воспринимает как злонамеренность, злобу и коварные замыслы против него.
Возможно, два восприятия совмещаются друг с другом — здравое и больное. Совмещаются, как накладывающиеся образы, давая причудливый сплав. Однако, возможно и другое объяснение.
Каждое восприятие, нормальное и патологическое, есть просто два личностных механизма, используемые «я» в различных состояниях.
Определить, диагностировать, тот или иной механизм, или восприятие, с которым ты имеешь дело, с какой картиной мира ты имеешь дело, очень трудно.
В сознании больного, по видимости, два этих плана восприятия между собой пересекаются, они как бы накладываются друг на друга, из чего складывается достаточно пестрая, нелогичная и малообъяснимая картина мира, которую воспринимает больной. И для того чтобы разобраться в этой картине, психологу потребовалось бы, тщательно распутывая этот клубок, вместе с больным разбирать причинно-следственные связи. Однако имеет ли смысл это распутывание клубка, которое может занять очень много времени и очень много совместно проведенных усилий? Потому что в основе всего лежат обостренное эмоциональное восприятие, обостренные страхи, обостренное чувство нелюбви и т. д.
Четвертая проблема — эмоциональная проблема, о которой мы чуть-чуть говорили выше. Поскольку многие эмоции, прежде всего, негативного характера, такие как страх, гнев, печаль, напряжение, переживаются больным в крайне гипертрофированном смысле, в крайне гипертрофированной форме, то больной воспринимает саму свою эмоциональную жизнь как чрезвычайное перенапряжение своих сил. И это перенапряжение рождает у него, прежде всего, усталость, толкает его в апатию и в депрессию, как защитные механизмы, и в конечном итоге помогает выработать механизмы подавления своей эмоциональной жизни, вплоть до ее отказа. Так возникает шизофреническая эмоциональная скудость и обеднение. Более того, больной почти намеренно избегает своих эмоциональных реакций. Так, в моих случаях больной Марк постоянно повторял за одну консультацию по 3–4–5 и более раз о том, что чувств у него нет, эмоций он не испытывает. Причем, он постоянно на этом настаивал и очень внимательно оберегал пространство своего сознания от любой попытки психолога заговорить о чувствах, пусть даже в символическом плане, тотчас реагирую на это тем, что эмоций у него нет, и чувств он никаких не переживает.
Вот эта эмоциональная скудость, известная по клиническим наблюдениям, на наш взгляд, является следствием также защитных механизмов, которые больной развивает. И чем дольше больной пребывает в своей болезни, тем более основательная защита от эмоций у него вырабатывается, вплоть до такой эмоциональной скудости как следствия эмоциональной защиты.
Пятая проблема, которая могла бы быть поставленной для здорового человека как духовная задача, для больного как раз и является самым трудным с точки зрения личностного развития, — это трезвение. Трезвение больного — это, прежде всего, некоторый простой, но эффективный метод самонаблюдения за проявлением в себе болезненных черт и качеств. Это очень трудная задача, и больной плохо с ней справляется. И, конечно же, эта задача чем обостреннее болезнь, тем хуже им выполняется, но тем эффективнее она бывает, чем больной ближе продвигается к своему адекватному сохраненному состоянию сознания. Очень трудно поддерживать на сессии контакт вместе с больным по поводу самонаблюдения и трезвения. Наблюдение за симптомами своей болезни, за внутренней картиной симптомов своей болезни затруднено. Но, тем не менее, это вполне возможная цель работы, и в процессе работы с больными, особенно с такими, как описываемыми в моих случаях Светланы и Алика, это было возможно в силу большей сохранности некоторых личностных структур, которыми явно мы могли воспользоваться. Так вот, трезвение, как самонаблюдение за своим внутренним миром, за своей симптоматикой.
И я бы сказал как пастырь, что это духовная задача. Для больного это задача, прежде всего, сохранения своего напряженного самонаблюдения. Задача, по-видимому, не очень сложная для здорового человека, но чрезвычайно трудная для больного человека, навыки адекватности которого, конечно же, не сформированы, либо совсем разрушены. Так вот, эта неадекватность восприятия и мышления больного человека — она делает задачу адекватного самонаблюдения настолько героической, что я бы назвал ее духовной задачей, потому что это задача соблюдения своего лица, своей личности, своей осознанности и ясности сознания.
Шестая проблема, которую я хотел бы выделить, проблема социальности. Это, наверное, для болезни шизофренией проблема № 1. А именно: больному шизофренией очень трудно вступать в контакт с малознакомыми или незнакомыми людьми. И если для нас, здоровых людей, поездка на метро или в поезде не представляется особо трудной задачей, или прогулка по улице среди сотен незнакомых людей может быть даже приятна и полезна, то для больного шизофренией это, по сути дела, пытка. Это такое трудное испытание, которое воспринимается больным как боль, как наказание, потому что именно социализация, как открытость миру, как готовность вступления в краткосрочные контакты на уровне глаз, на уровне телесного сближения, прикосновений, функциональных контактов на улице, в транспорте, в магазине или в больнице и, конечно же, в семье (речь идет, прежде всего, о незнакомых людях), для больного представляет большую сложность, трудность в силу того, что каждый контакт с незнакомым или малознакомым человеком — это контакт отстраненности и нелюбви, то, что больными воспринимается как агрессия и следующая за ней боль — боль и мнительность. Таким образом, социализация для больного —самая проблема по нашему мнению. Социализация — это задача, которую больной шизофренией решает неохотно или вообще избегает ее решения. Поэтому для больного шизофренией характера и его аутичность, и избегание контактов, уединение и погружение в себя самого или в свое семейное пространство, обеспечивающее ему безусловную независимость, или избегание даже родственников, которые могут восприниматься временно больным как угрожающие его здоровью и жизни. И вот поддержание этой социализации для больного является сверхусилием и так же может быть названо духовной задачей.
Предварительные выводы:
Представляется возможным достижение, хотя бы частичное, тех целей, которые могут быть поставлены в терапии клиентов с шизофренией. Однако, терапевту необходимо всегда иметь в виду, самоограничения диктуемые специфическими условиями болезни.
Работа с больными требует особой подготовки, в которой терапевт должен подготовиться к ограничениям в своей работе. Очень важно, чтобы терапевт не ставил себе задач достижения результатов. В такой работе результат, в известном и привычном смысле, невозможен!
Успешной может быть названа такая работа, в которой клиент и терапевт смогут обсуждать здоровье и болезнь, как реальные составляющие жизни.
Весьма успешной будет работа, в которой появляется особые навыки и установки по отношению к болезни и к «работе» с ней. Например, один мой знакомый, клиент моего коллеги, в случаях обострения болезни сам обращается к своему психиатру за дополнительным «уколом». Так он рефлектирует и реагирует на стрессы в своей жизни. Это означает, что здоровая часть личности клиента, способна сохранить трезвое отношение к себе.
Духовное здоровье не всегда коррелирует с психическим, тем не менее, для исповеди, например, требуется реализм и психическая трезвость. Этого подчас не достает больным шизофренией. Если нам удается в предварительной перед исповедью беседе установить границы реальности, отделив реальные поступки от бредовых идей или навязчивых мыслей, то духовная составляющая работы может считаться удачной. Но следует помнить, что это только ситуативная успешность, которая может продержаться только один день.
Формирование и коррекция образа Бога в сознании христианина
Психотерапевтическая работа психолога по интерпретации переноса и сопротивления, которые имеются у пациента, едва ли может критически рассматриваться с точки зрения христианской антропологии и пастырской практики. Это работа психолога, и если последний стремится помочь клиенту в освобождении его религиозной совести от душевных наслоений и помочь оптимизировать и высветлить отношение к Богу, то это только можно приветствовать. Однако, область практического применения метода, описанного в статье Дженис Стренгс в отечественной психопрактике, среди церковной паствы, вероятно, не будет велика.
Однако раскрываемые в данной работе теории формирования образа Бога представляют интерес не только как таковые, но и как практические установки, реализующиеся в религиозном опыте. Именно в проблеме образа Бога и его преломлениях важно критически оценить предлагаемые техники интерпретации. Важно отметить, что смысл интерпретаций, который зависит от христианско-антропологического учения, серьезно влияет и на успех, и на направление психотерапевтической работы с клиентом.
Однако раскрываемые в данной работе теории формирования образа Бога представляют интерес не только как таковые, но и как практические установки, реализующиеся в религиозном опыте. Именно в проблеме образа Бога и его преломлениях важно критически оценить предлагаемые техники интерпретации. Важно отметить, что смысл интерпретаций, который зависит от христианско-антропологического учения, серьезно влияет и на успех, и на направление психотерапевтической работы с клиентом.
В статье Дженис Стренгс ставится закономерный вопрос: надо ли формулировать интерпретации, связанные с образом Бога? Не является ли образ Бога неосознаваемой реальностью, и потому не подлежащей сознательной коррекции? Или, наоборот, этот образ плод фантазий и ложных представлений, которые не имеют онтологической реальности?
Вообще вопрос об интерпретациях должен быть с самого начала поставлен с нашей точки зрения совсем иначе. Прежде всего, нужно задать себе вопрос: а о каком образе Бога идет речь? Если мы становимся на почву православной антропологии, то здесь принято говорить об образе Бога в следующем ракурсе: образ Бога - это, прежде всего онтологическая реальность в душе человека, ибо Бог сотворил человека по Своему Образу. Это значит, что сущность человека несет в себе, в своих таинственных глубинах образ Божий. Это не тот образ Божий, о котором говорится в статье, это онтологический образ Божий. Не сознательный, не психологический, а онтологический образ Бога, то есть лежащий в глубине сущности человека. Разумеется, что православная антропология говорит именно об этом онтологическом образе Божием и его рассматривает.
Образ Божий непознаваем. Ничто не может открыть нам подлинный образ Бога. "Ибо невозможно, чтоб среди твари был найден образ, во всем сходно показывающий в себе самом свойства Святой Троицы. Ибо сотворенное и сложное, и скоротечное, и изменчивое, и описуемое, и имеющее внешний вид (форму), и тленное каким образом ясно покажет свободную от всего этого ПРЕСУЩЕСТВЕННУЮ божественную сущность"1 (Преп. Иоанн Дамаскин).
В тоже время, образ Божий раскрывается как в духовных чертах человека, так и в его психологических свойствах: человек как Бог, духовен, разумен, свободен, одарен творчеством и красотой. "В человеке ясно познаются признаки образа Божия - не в чертах тленного тела, но в благоразумии духа, в справедливости, умеренности, в мужестве, мудрости, учении и во всей сумме добродетелей, которые Богу присущи субстанционально, а в человеке могут существовать через труд и подражание Богу"2 (Ориген).
В отличие от онтологического образа Божьего, следует говорить и об образе Бога в сознании человека. Этот образ раскрывается как откровение, даруемое Богом человеку, так и как плод работы ума и сердца самого человека.
Как и вся православная догматика, христианская антропология настаивает на принципе непостижимости подлинного образа Божия человеком. Между Богом и человеком лежит сущностная, онтологическая пропасть. Бог в Своей природе, по Своему существу не может быть познан тварью; Творец не познается тварью. Все, что сотворено, в том числе и человеческая душа и разум, не могут постичь природу своего Творца. Таким образом, если мы говорим о подлинном образе Божием, о Его Личном образе, не нашем, психологически-мыслимом образе, а подлинном, то, конечно, человек постичь и открыть для себя, его не может.
В то же время, несмотря на эту, вышеназванную, невозможность постижения Бога в Его подлинном Первообразе, Бог, тем не менее, постижим. Но лишь только постольку, поскольку Он Сам открывает Себя человеку. Бог открывает Себя человеку - это утверждает все христианство, но открывает Себя в той степени, в какой это промыслительно и любовно Ему угодно.
Это, во-первых, откровение избранному человеку, которого Бог Сам избрал. Иными словами, Бог открывает Себя тому только, которому Он Себя, Свой образ препоручает, (то есть) святому, пророку, подвижнику. Во-вторых, Бог открывает Себя, естественно, не в полноте Своей Сущности, а приоткрывает только через Свои энергии. То есть, познание человеком образа Бога есть благодатное познание, Богом дарованное человеку. Человек постигает образ Бога в тех энергиях, в которых открыл Себя Господь. Так Моисею Господь открывает Себя в огненном видении некоторого "последействия" Своего - ("задняя моя", - слав.) - говорит Господь Моисею; иным образом Бог предстает апостолам и ученикам и жителям Палестины, которые видят Иисуса Христа Воплотившегося. Иным образом Бог предстает Аврааму, иным образом на горе Фавор, иным образом - праведникам, которые могли видеть образ Бога в своем молитвенном созерцании.
Итак, образ Бога, который постигается человеком, человеком избранным и благодатно - это не весь образ Самого личного Бога, но избранный Богом способ раскрытия Себя, который угоден Его промыслу и любви.
Третье, что мы должны заметить: образ Божий открывается человеку в сверхсознательных формах, в формах экстаза и исступления, в формах молчания, отступления разума и рассудка, прекращения мыслительной деятельности. Таким образом, если мы говорим о постижении истинного образа Божия (истинного с человеческой точки зрения) человеком, то мы должны говорить об обязательном Его экстатическом познании, а это означает не сознательную работу, не рефлексивную работу, не мыслительную только, а сверхсознательную и мистическую. Так, когда мы говорим о познании человеком образа Божия, то мы не имеем в виду психологическую реальность и не имеем в виду сознательную реальность.
Так обстоит дело, в общем, самом приблизительном очерке о понятии истинного образа Божия у человека в православной антропологии. Теперь обратимся к тому, о каком же образе Божием можно говорить, имея в виду религиозный опыт и религиозную практику человека.
Здесь мы имеем дело с другим понятием, мы имеем дело с тем сознательным психологическим или бессознательным образом Бога или образом Божества, который формируется у человека на основании его религиозного опыта, опыта обыденного или литургического, опыта церковной практики или собственного опыта прочтения Священного Писания, или собственных человеческих мыслей, даже фантазий. Здесь мы вступаем в область совершенно другого понятия. Поэтому, когда мы говорим о религиозном образе Бога у человека, будем говорить прежде об этом втором, связывая образ Бога, как богословское понятие с психологическим человеческим, по мере необходимости всякий раз это оговаривая.
Итак, образ Бога у человека, в его религиозной реальности, практике, формируется, конечно, весьма причудливо. Поэтому когда мы говорим о том образе Божием, о котором пишет Дженис и который предстоит перед психологом в качестве раскрываемого ему клиентом своего представления о Боге, мы должны подразумевать обязательно, что это образ Бога есть следствие взаимоотношений человека с Богом, лишь косвенно определяющие подлинные религиозному понятия. Это два взаимосвязанных понятия, две реальности.
Если человек представляет себе взаимодействие свое с высшей реальностью, с Богом, с Божеством как взаимоотношение между рабом и тираном, судьей, то для него образ Бога формируется как образ строгого, жестокого существа, может быть, и справедливого, но, безусловно, наказующего. Тогда его образ Бога несет в себе черты полуязыческие - полухристианские, такие черты, которые, например, характеризуют, православные иконы "Спас Ярое око" или греческий "Пантократор" в некоторых достаточно жестких образах иконописных фресок. Это образ всемогущего Вседержителя, сурово смотрящего на человека, человек ощущает, прежде всего, справедливость, суд, угрозу наказания. Но можно сказать также и наоборот. Если у человека формируется образ Бога как Судии, тогда отношение человека к Богу будет отношением раба к тирану.
Другая принципиальная возможность, которая может иметь место в формировании у человека образа Бога - это образ Любящего Отца. И здесь весьма верно замечание, на которое ссылались уже многие психологи, суть его в том, что образ Бога зачастую формируется у человека по аналогии с его отношением к собственным родителям или, лучше сказать, что отношение к своим родителям и анализ черт родительского образа человек переносит и на Бога. И действительно, есть глубочайшая онтологическая взаимосвязь между взаимоотношениями человека и Бога и отношением его к родителям.
Следует заметить, исходя из собственной пастырской практики, что люди, у которых в детстве сформировалось очень устойчивое, позитивное и положительное отношение к родителям, имеют более априорно-верное и устойчивое отношение к Богу. Иными словами, положительное отношение к родителям положительным образом формирует и религиозный опыт. И я думаю, что это глубоко верно. И психолог не только должен подразумевать, что эта связь, безусловно, существует, но также должен учитывать эту положительную роль, которую играет положительное восприятие человеком родителей по отношению к религиозному опыту, и наоборот.
Особенно это важно в подростковом возрасте. Для подростка открытие для себя религиозной реальности, то есть своего отношения, личного отношения к Богу в значительной степени будет подкреплять и положительное отношение к родителям. И наоборот - положительное отношение к родителям будет способствовать формированию у подростка позитивного отношения к Богу в период его самоидентификации и самоутверждения. Но в этом отношении важно заметить одну существенную деталь: неодинакова роль матери и отца. В формировании образа Божия первенствующее значение имеет, прежде всего, образ отца; едва ли в сознании ребенка в христианской семье черты матери передаются образу Бога. И если это и происходит, хотя на практике это редко можно заметить, черты образа Бога у человека, когда они оказываются в зависимости от материнских черт, в значительной степени искажаются.
Напротив, если у человека с детства и в отрочестве сформирован устойчивый положительный образ отца, в независимости от его конкретных черт, то и у него формируется положительное и устойчивое и достаточно верное отношение к Богу. Именно отцовство и отношение к Богу является той верной стезей развития, как человеческой личности, так и истинной религиозности. Таким образом, если мы будем говорить о формирующемся у человека под влиянием взаимоотношений с родителями образе Бога в человеке, то мы должны заметить, безусловно, важную и положительную роль при формировании этого образа через призму отношений к родителям.
Но существенно также и то, что образ Бога у человека формируется и помимо взаимоотношений с родителями. И здесь как раз выстраиваются те самые отношения, о которых мы говорили выше: если человек относится к Богу как к тирану, то его отношение к образу Божию, будет как к строгому Судье, и даже иногда палачу. Для многих людей Бог, прежде всего наказующая сущность, то есть палач, который отправляет человека на адские муки; по справедливости, но отправляет. Гораздо реже встречающийся, но гораздо более ценный образ Бога - образ Любящего Отца. И даже не Любящего Отца, но Любящего Жениха, что очень близко православному христианскому символизму: Христос есть жених. Христос есть царь будущего века.
Очень многие жизненные ситуации, как показывает практика, влияют на образ Бога у человека. Конечно, очень часто именно критические и катастрофические психологические ситуации формируют образ Карающей Десницы строгого тирана, или судии и палача. К сожалению, человек обыденного, не религиозного сознания, очень редко прибегает к религиозной практике и вспоминает о Боге, когда происходит какое-нибудь несчастье, как в случае со Светланой, описанном в статье Дженис.
Действительно, очень у многих людей, особенно у женщин, формируется устойчивый религиозный образ в результате пережитого ими стресса или какой-то жизненной катастрофы. И образ судии и жестокого карателя чрезвычайно устойчив, особенно в менталитете российского верующего. Это свойственно российскому христианскому сознанию, основанному на традиции, на основании семейного предания, в какой-то степени еще архаичного, патриархального, воспитания, в результате той общественной, государственной реальности, в которой складывался характер и личность русского христианина. Но, тем не менее, это факт, который нельзя не заметить: наиболее распространенный в русском христианском сознании образ Бога - это, прежде всего образ Судии, праведного, то есть справедливого, но все же Судии. Это тем более удивительно, что Восточному православию свойственна как раз иная, часто встречающаяся интерпретация образа Бога как образа Любящего Отца. Именно эту часть христианской религии, религии Любви раскрывает православное вероучение.
В пастырской практике священнику иногда удается повлиять на сформированный образ Бога и в значительной степени реконструировать его в сознании верующего человека в пользу Божией Любви, раскрыть эту часть в образе Бога, которая может весьма положительно повлиять на психологический климат в душе человека в той или иной духовной или психологической ситуации.
Есть очень много примеров из пастырской практики, когда именно реконструкция, собственная рефлективная реконструкция человеком своего отношения к Богу, своего образа Бога положительным образом влияла как на его психологическое состояние, так и на его религиозную перспективу.
Приведу пример из пастырской практики. Женщина, средних лет, назовем ее условно Натальей, пережила достаточно тяжелое потрясение, хотя и не катастрофическое: у нее тяжело заболел муж и оказался при смерти. До этой болезни она редко приходила в Церковь, и уж тем более, никогда не обращалась к священнику. Потеряв устойчивое состояние своей души, испытав стресс из-за боязни потерять мужа и оказаться вдовой, она впервые пришла к священнику и обратилась с просьбой помолиться о выздоровлении мужа. Мне нужно было объяснить ей, что хотя Церковь и молится за болящих, молится всем своим духовным Телом, и что хотя священнические и литургические молитвы имеют величайшую силу, тем не менее, ситуация, в которой она оказалась, должна быть ею осознана не только в отношении получения желаемого, но и в аспекте определения своих отношений с Богом, как ее, так и мужа. Иными словами, мне нужно было дать ей понять, что она должна молиться не только о выздоровлении мужа, но и о том, чтобы и она, и муж познали Истинного Бога, и нашли свое место перед Его Лицом; чтобы это стало для них постоянным, реальным и обязательным, даже важным.
Но переживаемое женщиной состояние оказалось блокированным страхом и горем, так, что она почти не смогла преодолеть свое состояние, и почти не слышала того, что ей говорил священник. Всё же, она приходила вновь и вновь, и стала часто участвовать в богослужениях. Приходя в храм по вечерам, она часто попадала на праздничное всенощное бдение; постепенно ее отношение смягчилось и постепенно, она оказалась способной рефлексивно оценивать свое состояние. Постепенно реальность в ее взаимоотношениях с Богом стала для нее более значимой, даже чем ее результат. Она научилась понимать, что богослужение есть ее общение с Богом, она вдруг увидела, что Бог открылся ей чем-то более значимым, чем просто некоторая инстанция, от которой зависит ее судьба. И в зависимости от этого стало меняться отношение ее к Богу; она уже не стала ожидать от Него помощи, исцеления, но стала радоваться Его присутствию. Теперь она приходила в Церковь не только для того, чтобы просить о здравии мужа, но приходила сюда как на праздник, как в место, где возможно общение с Богом, что приносило ей реальную радость, отдохновение и покой. И постепенно ее представление о Боге и божестве стало приобретать сущностные черты. Для нее Бог становился Личностью, и, в конце концов, она с радостью, а не с трудом, как это было вначале, стала произносить Божье Имя, она стала обращаться к Нему как к персоне, носящей то Имя, которое традиционно является Именем Божиим, То есть - "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий".
Этот пример очень типичен, и в практике Русской Православной Церкви он встречается весьма часто. Многие женщины, потерявшие мать, отца, мужа, сына навсегда пришли в Церковь, начав от достаточно примитивного и искаженного образа Бога, а закончив глубоким осмыслением своего религиозного отношения к Богу.
В практике приходского служения, можно выделить несколько ступеней, через которые проходит личное сознание христианина при формировании образа Бога. Первоначальное отношение может быть таким, которое было описано нами выше, то есть Бог либо Любящий Отец, либо Любящий Жених (что редко), но чаще всего - Праведный Судия. Однако это первоначальное представление может потом меняться. И в этом отношении первенствующее значение имеют два богослужебных аспекта.
Первый аспект - это исповедь, в котором, прежде всего, раскрывается образ Божий как Судии. Сама практика исповеди, сама подготовка к исповеди предполагает складывающийся у человека образ Божий как образ Праведного Судии. Потому что на исповеди человек предстает перед судом не только своей совести - и не столько своей совести, но и перед лицом Божиим, но это Лицо Божие представляется человеку весьма по-разному, и в связи с этим отношением к исповеди можно встретить несколько типов образа Божия.
Прежде всего, самый широко распространенный иудео-ветхозаветный образ Божий как образ праведного судии, который справедлив в своем суде, то есть, безусловно, карает грешника и награждает праведника. Именно такое отношение чаще всего встречается среди верующих, но не глубоко знающих православное богословие и православное вероучение. Другой тип исповедальной практики и образа Бога - это образ Любящего Отца, который все прощает и, безусловно, все простит вслед за совершением Таинства исповеди. Этот характер взаимоотношений человека с Богом также присущ мало просвещенной публике, но более светского, секулярного и характерного сознанию нового и новейшего времени.
Другой тип взаимоотношений человека с Богом основывается на достаточно размытом образе некоего божества. Которое не имеет или почти не имеет какого-то реального личного образа, но который, тем не менее, интуитивно угадывается верующим за чинопоследованием Таинства, за персоной священника. Такие люди, как правило, ориентируются, прежде всего, на фигуру священника, на его личность, что представляет серьезную трудность пастырской практики, а также представляет чрезвычайно серьезную трудность для самого человека, который так искаженно представляет себе Бога. Это как раз тот случай, о котором писал митрополит Антоний (Сурожский), "когда священник заслоняет собою фигуру Христа"; но это очень часто происходит не по вине священника. А вследствие того неверного, ошибочного образа Бога, который формируется у человека.
Принципиально иначе складывается типология взаимоотношений человека с Богом в литургической практике в отличие от исповедальной. В литургии Бог открывается, прежде всего, как Любящий Жених. Вся символика литургического богословия открывает Христа, Стоящего с распростертыми объятиями: "Приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененные, и Аз упокою вы", то есть "Я вас приведу в покой, Я вас обрадую". Символом этого литургического общения является Христос, Призывающий людей, Приглашающий каждого. Практика православного богослужения и Православной Церкви такова, что литургическое общение и приготовление к нему является самым напряженным периодом молитвенной жизни человека, и потому образ Бога, который формируется в этом литургическом общении - это, прежде всего образ Домовладыки, Гостеприимного Хозяина, который приглашает человека в Свое Царство. Приглашает его на пир, "пир Веры", как сказал святитель Иоанн Златоуст. И это раскрывает перед человеком совершенно иной образ Божий, нежели в исповедальной практике. Это образ радостной Любви, это образ творческой Любви; образ, который вызывает у человека не сразу, но постепенно взаимную ответную радость, чувство благодарения, умиления. И этот образ Бога имеет гораздо больше мягких, любовных и благожелательных черт, нежели суровых, справедливых и карающих.
Так, кратко, можно представить себе формирование образа Бога у человека в церковной практике.
Что же касается рефлексии этого образа, то для большого числа верующих образ Бога не подлежит, критическому анализу. Критический анализ возникает лишь только тогда, когда у человека возникает необходимость обсудить нечто со священником или со своими друзьями. Здесь как раз возникает первая рефлективная работа, которая приводит сознание человека к необходимости критического взгляда, на свое собственное отношение к Богу. И происходит это далеко не всегда. Поэтому когда мы говорим об использовании этого образа в психотерапевтической практике, всякому психологу, равно как и священнику, нужно иметь в виду, что для многих людей требуется определенное время для того, что бы осознать, что у него, во-первых, есть определенное отношение к Богу и что, во-вторых, это отношение к Богу поддается коррекции и что, в-третьих, человек сам его формирует.
Но этого мало. Главное, на чем следует настаивать священнику, это на том, что образ Божий формируется не только самим человеком, он формируется Самим Богом. Ибо как уже было сказано в самом начале, в учении Православной Церкви значительное место занимает именно благодатное формирование образа Бога. Человек не одинок, когда он выстраивает свое отношение к Богу. Религиозный опыт - это взаимоотношения двоих. И Бог участвует в том, как строится Его образ в сознании человека, хотя Бог не может открыть человеку в его психологическом и ментальном опыте Свой подлинный образ. Бог не может и навязать определенный мистический опыт человеку, если человек к этому не готов. Но, несомненно, то, что в религиозном опыте человека Сам Бог есть помощник.
Как только человек начинает идти по духовному пути, задолго до того, как он приходит в Церковь или помимо Церкви, Бог посещает его и Дух Святой приносит человеку, если можно сказать обобщенно, духовный опыт, духовную реальность. Человек познает Бога. Познает помимо своих усилий, помимо своего сознания и своей рефлексии. Нет такого религиозного человека, у которого не было бы совсем опыта познания Бога, к которому Бог не приходил бы и не открывал бы Себя в той или иной степени. И здесь есть несколько очень важных аспектов, которые нужно понимать.
Прежде всего, Бог в обыденном сознании, как и в мистическом сверхсознании, открывает Себя по-разному: и Любящим отцом, И праведным Судией и во множестве других образов. И это всегда связано с конкретной реальностью человеческой души. Судья является грешнику, который не привык смотреть на себя критически. Любящий Отец является человеку, который впадает в уныние, отчаяние и который остро нуждается в божественной любви, в любви даже к самому себе, которую он утратил в результате своего грехопадения. Поэтому та реальность, с которой сталкивается человек как с явлением божественной благодати, должна быть нами оценена, прежде всего, как реальность, которая глубоко лично и сугубо полезна человеку. Это та не подлежащая сомнению положительная благодатная роль божественного явления человеку.
Другое дело - и это второй аспект, который нам нужно иметь в виду - как человек может воспринять такое откровение, как человек может воспринять явление благодати.
Человек остается свободным, благодать не делает его рабом. В этом отличие явления благодати от нашествия злого духа. Итак, Бог посещает человека, но человек может не открыть для себя Бога. Человек может отказаться, отмахнуться от такого явления, что очень часто и происходит. Человек, даже если он и не отмахнулся, может быстро забыть то явление, которое он пережил; наконец, человек может неправильно интерпретировать это явление, понять его либо согласно своему испорченному сознанию, либо понять его согласно своим представлениям о религиозности или о безрелигиозности, но так или иначе это может быть ложным представлением. И последний случай, когда человек адекватно воспринимает явление Божие, явление божественной благодати и адекватно, максимально полно использует его в своем религиозном опыте. Это вполне соответствует притче о сеятеле:
(Евангелие от Луки, гл. 8, 5-15) вышел сеятель сеять семя свое, и когда он сеял, иное упало при дороге и было потоптано, и птицы небесные поклевали его; а иное упало на камень и, взойдя, засохло, потому что не имело влаги; а иное упало между тернием, и выросло терние и заглушило его; а иное упало на добрую землю и, взойдя, принесло плод сторичный. Сказав сие, возгласил: кто имеет уши слышать, да слышит! Ученики же Его спросили у Него: что бы значила притча сия? Он сказал: вам дано знать тайны Царствия Божия, а прочим в притчах, так что они видя не видят и слыша не разумеют. Вот что значит притча сия: семя есть слово Божие; а упавшее при пути, это суть слушающие, к которым потом приходит диавол и уносит слово из сердца их, чтобы они не уверовали и не спаслись; а упавшее на камень, это те, которые, когда услышат слово, с радостью принимают, но которые не имеют корня, и временем веруют, а во время искушения отпадают; а упавшее в терние, это те, которые слушают слово, но, отходя, заботами, богатством и наслаждениями житейскими подавляются и не приносят плода; а упавшее на добрую землю, это те, которые, услышав слово, хранят его в добром и чистом сердце и приносят плод в терпении. Сказав это, Он возгласил: кто имеет уши слышать, да слышит!
Но в любом случае мы должны учитывать, что образ Бога формируется у человека не только самим человеком, но формируется и самим Богом.
Следует также добавить, что исходя из всего сказанного, образ Бога воспринимается нами как некоторая подвижная реальность человеческой души. Образ Бога меняется в зависимости от духовного опыта человека, от его реальных духовных усилий, то есть от той интенсивности духовной жизни, которую ведет человек, от его познания, от его образования - с одной стороны, и с другой стороны меняется от того реального опыта богообщения, которое переживает человек, от того активного вмешательства божественной благодати в жизнь каждого человека. Нельзя говорить о том, что образ Бога есть нечто статическое. Это подвижная и очень живая реальность человеческой души у верующего христианина; и даже у неверующего человека эта реальность, хотя и занимает минимальное место в душе человека, тем не менее, тоже претерпевает определенные изменения.
Чтобы завершить этот краткий очерк, следует подвести некоторый итог. Во-первых, когда мы говорим об интерпретации образа Бога и возможной его коррекции, мы должны иметь в виду два этих процесса, о которых мы говорили выше.
Первый - это критическое рефлективное сознание своего образа Бога человеком и, второй, благодатное, божественное влияние на этот образ у человека. Когда речь идет о пастырской практике, здесь имеет место, прежде всего беседа священника, раскрывающего в конкретных личных, лично адресованных словах церковное христианское учение о Боге, которое может корректировать образ Бога у человека. Во-вторых, - литургическая практика, включаясь в которую, человек постигает для себя более адекватным и истинным образ Бога Церкви. И, наконец, прямое воздействие Бога на человека через благодатное явление, через благодатное переживание религиозного опыта, через Божественную литургию и другие Таинства.
Когда же мы говорим о том, как человек формирует образ Бога, мы должны признать правоту того акцента, который ставит Дженис в своей статье, говоря о том, что очень часто на этот образ Бога, сформированный у человека, оказывает влияние негативный опыт самого человека, критический или катастрофический. И в этом смысле психолог, конечно, может помочь человеку, если человек обращается к нему с этой проблемой. Помочь, очистить и скорректировать этот образ, освободив его от того сопротивления и переносов, которые могут происходить в душе человека. Надо сказать, что всякое усилие, направленное к подлинному формированию истинного образа Бога у человека, безусловно, имеет место в нашей жизни и должно приветствоваться. Другой вопрос состоит в том, в какой степени применима эта практика в Русском Православии, в отличие от того, какое хождение имеет эта практика в Америке и в Старом свете, то есть в Европе; однако это выходит за рамки как статьи Дженис, так и нашего комментария.
1. Точное изложение Православной Веры, с. 93.
2. Цит. по: Антропология святителя Григория Паламы, с. 213.
© Священник Андрей Лоргус
Вообще вопрос об интерпретациях должен быть с самого начала поставлен с нашей точки зрения совсем иначе. Прежде всего, нужно задать себе вопрос: а о каком образе Бога идет речь? Если мы становимся на почву православной антропологии, то здесь принято говорить об образе Бога в следующем ракурсе: образ Бога - это, прежде всего онтологическая реальность в душе человека, ибо Бог сотворил человека по Своему Образу. Это значит, что сущность человека несет в себе, в своих таинственных глубинах образ Божий. Это не тот образ Божий, о котором говорится в статье, это онтологический образ Божий. Не сознательный, не психологический, а онтологический образ Бога, то есть лежащий в глубине сущности человека. Разумеется, что православная антропология говорит именно об этом онтологическом образе Божием и его рассматривает.
Образ Божий непознаваем. Ничто не может открыть нам подлинный образ Бога. "Ибо невозможно, чтоб среди твари был найден образ, во всем сходно показывающий в себе самом свойства Святой Троицы. Ибо сотворенное и сложное, и скоротечное, и изменчивое, и описуемое, и имеющее внешний вид (форму), и тленное каким образом ясно покажет свободную от всего этого ПРЕСУЩЕСТВЕННУЮ божественную сущность"1 (Преп. Иоанн Дамаскин).
В тоже время, образ Божий раскрывается как в духовных чертах человека, так и в его психологических свойствах: человек как Бог, духовен, разумен, свободен, одарен творчеством и красотой. "В человеке ясно познаются признаки образа Божия - не в чертах тленного тела, но в благоразумии духа, в справедливости, умеренности, в мужестве, мудрости, учении и во всей сумме добродетелей, которые Богу присущи субстанционально, а в человеке могут существовать через труд и подражание Богу"2 (Ориген).
В отличие от онтологического образа Божьего, следует говорить и об образе Бога в сознании человека. Этот образ раскрывается как откровение, даруемое Богом человеку, так и как плод работы ума и сердца самого человека.
Как и вся православная догматика, христианская антропология настаивает на принципе непостижимости подлинного образа Божия человеком. Между Богом и человеком лежит сущностная, онтологическая пропасть. Бог в Своей природе, по Своему существу не может быть познан тварью; Творец не познается тварью. Все, что сотворено, в том числе и человеческая душа и разум, не могут постичь природу своего Творца. Таким образом, если мы говорим о подлинном образе Божием, о Его Личном образе, не нашем, психологически-мыслимом образе, а подлинном, то, конечно, человек постичь и открыть для себя, его не может.
В то же время, несмотря на эту, вышеназванную, невозможность постижения Бога в Его подлинном Первообразе, Бог, тем не менее, постижим. Но лишь только постольку, поскольку Он Сам открывает Себя человеку. Бог открывает Себя человеку - это утверждает все христианство, но открывает Себя в той степени, в какой это промыслительно и любовно Ему угодно.
Это, во-первых, откровение избранному человеку, которого Бог Сам избрал. Иными словами, Бог открывает Себя тому только, которому Он Себя, Свой образ препоручает, (то есть) святому, пророку, подвижнику. Во-вторых, Бог открывает Себя, естественно, не в полноте Своей Сущности, а приоткрывает только через Свои энергии. То есть, познание человеком образа Бога есть благодатное познание, Богом дарованное человеку. Человек постигает образ Бога в тех энергиях, в которых открыл Себя Господь. Так Моисею Господь открывает Себя в огненном видении некоторого "последействия" Своего - ("задняя моя", - слав.) - говорит Господь Моисею; иным образом Бог предстает апостолам и ученикам и жителям Палестины, которые видят Иисуса Христа Воплотившегося. Иным образом Бог предстает Аврааму, иным образом на горе Фавор, иным образом - праведникам, которые могли видеть образ Бога в своем молитвенном созерцании.
Итак, образ Бога, который постигается человеком, человеком избранным и благодатно - это не весь образ Самого личного Бога, но избранный Богом способ раскрытия Себя, который угоден Его промыслу и любви.
Третье, что мы должны заметить: образ Божий открывается человеку в сверхсознательных формах, в формах экстаза и исступления, в формах молчания, отступления разума и рассудка, прекращения мыслительной деятельности. Таким образом, если мы говорим о постижении истинного образа Божия (истинного с человеческой точки зрения) человеком, то мы должны говорить об обязательном Его экстатическом познании, а это означает не сознательную работу, не рефлексивную работу, не мыслительную только, а сверхсознательную и мистическую. Так, когда мы говорим о познании человеком образа Божия, то мы не имеем в виду психологическую реальность и не имеем в виду сознательную реальность.
Так обстоит дело, в общем, самом приблизительном очерке о понятии истинного образа Божия у человека в православной антропологии. Теперь обратимся к тому, о каком же образе Божием можно говорить, имея в виду религиозный опыт и религиозную практику человека.
Здесь мы имеем дело с другим понятием, мы имеем дело с тем сознательным психологическим или бессознательным образом Бога или образом Божества, который формируется у человека на основании его религиозного опыта, опыта обыденного или литургического, опыта церковной практики или собственного опыта прочтения Священного Писания, или собственных человеческих мыслей, даже фантазий. Здесь мы вступаем в область совершенно другого понятия. Поэтому, когда мы говорим о религиозном образе Бога у человека, будем говорить прежде об этом втором, связывая образ Бога, как богословское понятие с психологическим человеческим, по мере необходимости всякий раз это оговаривая.
Итак, образ Бога у человека, в его религиозной реальности, практике, формируется, конечно, весьма причудливо. Поэтому когда мы говорим о том образе Божием, о котором пишет Дженис и который предстоит перед психологом в качестве раскрываемого ему клиентом своего представления о Боге, мы должны подразумевать обязательно, что это образ Бога есть следствие взаимоотношений человека с Богом, лишь косвенно определяющие подлинные религиозному понятия. Это два взаимосвязанных понятия, две реальности.
Если человек представляет себе взаимодействие свое с высшей реальностью, с Богом, с Божеством как взаимоотношение между рабом и тираном, судьей, то для него образ Бога формируется как образ строгого, жестокого существа, может быть, и справедливого, но, безусловно, наказующего. Тогда его образ Бога несет в себе черты полуязыческие - полухристианские, такие черты, которые, например, характеризуют, православные иконы "Спас Ярое око" или греческий "Пантократор" в некоторых достаточно жестких образах иконописных фресок. Это образ всемогущего Вседержителя, сурово смотрящего на человека, человек ощущает, прежде всего, справедливость, суд, угрозу наказания. Но можно сказать также и наоборот. Если у человека формируется образ Бога как Судии, тогда отношение человека к Богу будет отношением раба к тирану.
Другая принципиальная возможность, которая может иметь место в формировании у человека образа Бога - это образ Любящего Отца. И здесь весьма верно замечание, на которое ссылались уже многие психологи, суть его в том, что образ Бога зачастую формируется у человека по аналогии с его отношением к собственным родителям или, лучше сказать, что отношение к своим родителям и анализ черт родительского образа человек переносит и на Бога. И действительно, есть глубочайшая онтологическая взаимосвязь между взаимоотношениями человека и Бога и отношением его к родителям.
Следует заметить, исходя из собственной пастырской практики, что люди, у которых в детстве сформировалось очень устойчивое, позитивное и положительное отношение к родителям, имеют более априорно-верное и устойчивое отношение к Богу. Иными словами, положительное отношение к родителям положительным образом формирует и религиозный опыт. И я думаю, что это глубоко верно. И психолог не только должен подразумевать, что эта связь, безусловно, существует, но также должен учитывать эту положительную роль, которую играет положительное восприятие человеком родителей по отношению к религиозному опыту, и наоборот.
Особенно это важно в подростковом возрасте. Для подростка открытие для себя религиозной реальности, то есть своего отношения, личного отношения к Богу в значительной степени будет подкреплять и положительное отношение к родителям. И наоборот - положительное отношение к родителям будет способствовать формированию у подростка позитивного отношения к Богу в период его самоидентификации и самоутверждения. Но в этом отношении важно заметить одну существенную деталь: неодинакова роль матери и отца. В формировании образа Божия первенствующее значение имеет, прежде всего, образ отца; едва ли в сознании ребенка в христианской семье черты матери передаются образу Бога. И если это и происходит, хотя на практике это редко можно заметить, черты образа Бога у человека, когда они оказываются в зависимости от материнских черт, в значительной степени искажаются.
Напротив, если у человека с детства и в отрочестве сформирован устойчивый положительный образ отца, в независимости от его конкретных черт, то и у него формируется положительное и устойчивое и достаточно верное отношение к Богу. Именно отцовство и отношение к Богу является той верной стезей развития, как человеческой личности, так и истинной религиозности. Таким образом, если мы будем говорить о формирующемся у человека под влиянием взаимоотношений с родителями образе Бога в человеке, то мы должны заметить, безусловно, важную и положительную роль при формировании этого образа через призму отношений к родителям.
Но существенно также и то, что образ Бога у человека формируется и помимо взаимоотношений с родителями. И здесь как раз выстраиваются те самые отношения, о которых мы говорили выше: если человек относится к Богу как к тирану, то его отношение к образу Божию, будет как к строгому Судье, и даже иногда палачу. Для многих людей Бог, прежде всего наказующая сущность, то есть палач, который отправляет человека на адские муки; по справедливости, но отправляет. Гораздо реже встречающийся, но гораздо более ценный образ Бога - образ Любящего Отца. И даже не Любящего Отца, но Любящего Жениха, что очень близко православному христианскому символизму: Христос есть жених. Христос есть царь будущего века.
Очень многие жизненные ситуации, как показывает практика, влияют на образ Бога у человека. Конечно, очень часто именно критические и катастрофические психологические ситуации формируют образ Карающей Десницы строгого тирана, или судии и палача. К сожалению, человек обыденного, не религиозного сознания, очень редко прибегает к религиозной практике и вспоминает о Боге, когда происходит какое-нибудь несчастье, как в случае со Светланой, описанном в статье Дженис.
Действительно, очень у многих людей, особенно у женщин, формируется устойчивый религиозный образ в результате пережитого ими стресса или какой-то жизненной катастрофы. И образ судии и жестокого карателя чрезвычайно устойчив, особенно в менталитете российского верующего. Это свойственно российскому христианскому сознанию, основанному на традиции, на основании семейного предания, в какой-то степени еще архаичного, патриархального, воспитания, в результате той общественной, государственной реальности, в которой складывался характер и личность русского христианина. Но, тем не менее, это факт, который нельзя не заметить: наиболее распространенный в русском христианском сознании образ Бога - это, прежде всего образ Судии, праведного, то есть справедливого, но все же Судии. Это тем более удивительно, что Восточному православию свойственна как раз иная, часто встречающаяся интерпретация образа Бога как образа Любящего Отца. Именно эту часть христианской религии, религии Любви раскрывает православное вероучение.
В пастырской практике священнику иногда удается повлиять на сформированный образ Бога и в значительной степени реконструировать его в сознании верующего человека в пользу Божией Любви, раскрыть эту часть в образе Бога, которая может весьма положительно повлиять на психологический климат в душе человека в той или иной духовной или психологической ситуации.
Есть очень много примеров из пастырской практики, когда именно реконструкция, собственная рефлективная реконструкция человеком своего отношения к Богу, своего образа Бога положительным образом влияла как на его психологическое состояние, так и на его религиозную перспективу.
Приведу пример из пастырской практики. Женщина, средних лет, назовем ее условно Натальей, пережила достаточно тяжелое потрясение, хотя и не катастрофическое: у нее тяжело заболел муж и оказался при смерти. До этой болезни она редко приходила в Церковь, и уж тем более, никогда не обращалась к священнику. Потеряв устойчивое состояние своей души, испытав стресс из-за боязни потерять мужа и оказаться вдовой, она впервые пришла к священнику и обратилась с просьбой помолиться о выздоровлении мужа. Мне нужно было объяснить ей, что хотя Церковь и молится за болящих, молится всем своим духовным Телом, и что хотя священнические и литургические молитвы имеют величайшую силу, тем не менее, ситуация, в которой она оказалась, должна быть ею осознана не только в отношении получения желаемого, но и в аспекте определения своих отношений с Богом, как ее, так и мужа. Иными словами, мне нужно было дать ей понять, что она должна молиться не только о выздоровлении мужа, но и о том, чтобы и она, и муж познали Истинного Бога, и нашли свое место перед Его Лицом; чтобы это стало для них постоянным, реальным и обязательным, даже важным.
Но переживаемое женщиной состояние оказалось блокированным страхом и горем, так, что она почти не смогла преодолеть свое состояние, и почти не слышала того, что ей говорил священник. Всё же, она приходила вновь и вновь, и стала часто участвовать в богослужениях. Приходя в храм по вечерам, она часто попадала на праздничное всенощное бдение; постепенно ее отношение смягчилось и постепенно, она оказалась способной рефлексивно оценивать свое состояние. Постепенно реальность в ее взаимоотношениях с Богом стала для нее более значимой, даже чем ее результат. Она научилась понимать, что богослужение есть ее общение с Богом, она вдруг увидела, что Бог открылся ей чем-то более значимым, чем просто некоторая инстанция, от которой зависит ее судьба. И в зависимости от этого стало меняться отношение ее к Богу; она уже не стала ожидать от Него помощи, исцеления, но стала радоваться Его присутствию. Теперь она приходила в Церковь не только для того, чтобы просить о здравии мужа, но приходила сюда как на праздник, как в место, где возможно общение с Богом, что приносило ей реальную радость, отдохновение и покой. И постепенно ее представление о Боге и божестве стало приобретать сущностные черты. Для нее Бог становился Личностью, и, в конце концов, она с радостью, а не с трудом, как это было вначале, стала произносить Божье Имя, она стала обращаться к Нему как к персоне, носящей то Имя, которое традиционно является Именем Божиим, То есть - "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий".
Этот пример очень типичен, и в практике Русской Православной Церкви он встречается весьма часто. Многие женщины, потерявшие мать, отца, мужа, сына навсегда пришли в Церковь, начав от достаточно примитивного и искаженного образа Бога, а закончив глубоким осмыслением своего религиозного отношения к Богу.
В практике приходского служения, можно выделить несколько ступеней, через которые проходит личное сознание христианина при формировании образа Бога. Первоначальное отношение может быть таким, которое было описано нами выше, то есть Бог либо Любящий Отец, либо Любящий Жених (что редко), но чаще всего - Праведный Судия. Однако это первоначальное представление может потом меняться. И в этом отношении первенствующее значение имеют два богослужебных аспекта.
Первый аспект - это исповедь, в котором, прежде всего, раскрывается образ Божий как Судии. Сама практика исповеди, сама подготовка к исповеди предполагает складывающийся у человека образ Божий как образ Праведного Судии. Потому что на исповеди человек предстает перед судом не только своей совести - и не столько своей совести, но и перед лицом Божиим, но это Лицо Божие представляется человеку весьма по-разному, и в связи с этим отношением к исповеди можно встретить несколько типов образа Божия.
Прежде всего, самый широко распространенный иудео-ветхозаветный образ Божий как образ праведного судии, который справедлив в своем суде, то есть, безусловно, карает грешника и награждает праведника. Именно такое отношение чаще всего встречается среди верующих, но не глубоко знающих православное богословие и православное вероучение. Другой тип исповедальной практики и образа Бога - это образ Любящего Отца, который все прощает и, безусловно, все простит вслед за совершением Таинства исповеди. Этот характер взаимоотношений человека с Богом также присущ мало просвещенной публике, но более светского, секулярного и характерного сознанию нового и новейшего времени.
Другой тип взаимоотношений человека с Богом основывается на достаточно размытом образе некоего божества. Которое не имеет или почти не имеет какого-то реального личного образа, но который, тем не менее, интуитивно угадывается верующим за чинопоследованием Таинства, за персоной священника. Такие люди, как правило, ориентируются, прежде всего, на фигуру священника, на его личность, что представляет серьезную трудность пастырской практики, а также представляет чрезвычайно серьезную трудность для самого человека, который так искаженно представляет себе Бога. Это как раз тот случай, о котором писал митрополит Антоний (Сурожский), "когда священник заслоняет собою фигуру Христа"; но это очень часто происходит не по вине священника. А вследствие того неверного, ошибочного образа Бога, который формируется у человека.
Принципиально иначе складывается типология взаимоотношений человека с Богом в литургической практике в отличие от исповедальной. В литургии Бог открывается, прежде всего, как Любящий Жених. Вся символика литургического богословия открывает Христа, Стоящего с распростертыми объятиями: "Приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененные, и Аз упокою вы", то есть "Я вас приведу в покой, Я вас обрадую". Символом этого литургического общения является Христос, Призывающий людей, Приглашающий каждого. Практика православного богослужения и Православной Церкви такова, что литургическое общение и приготовление к нему является самым напряженным периодом молитвенной жизни человека, и потому образ Бога, который формируется в этом литургическом общении - это, прежде всего образ Домовладыки, Гостеприимного Хозяина, который приглашает человека в Свое Царство. Приглашает его на пир, "пир Веры", как сказал святитель Иоанн Златоуст. И это раскрывает перед человеком совершенно иной образ Божий, нежели в исповедальной практике. Это образ радостной Любви, это образ творческой Любви; образ, который вызывает у человека не сразу, но постепенно взаимную ответную радость, чувство благодарения, умиления. И этот образ Бога имеет гораздо больше мягких, любовных и благожелательных черт, нежели суровых, справедливых и карающих.
Так, кратко, можно представить себе формирование образа Бога у человека в церковной практике.
Что же касается рефлексии этого образа, то для большого числа верующих образ Бога не подлежит, критическому анализу. Критический анализ возникает лишь только тогда, когда у человека возникает необходимость обсудить нечто со священником или со своими друзьями. Здесь как раз возникает первая рефлективная работа, которая приводит сознание человека к необходимости критического взгляда, на свое собственное отношение к Богу. И происходит это далеко не всегда. Поэтому когда мы говорим об использовании этого образа в психотерапевтической практике, всякому психологу, равно как и священнику, нужно иметь в виду, что для многих людей требуется определенное время для того, что бы осознать, что у него, во-первых, есть определенное отношение к Богу и что, во-вторых, это отношение к Богу поддается коррекции и что, в-третьих, человек сам его формирует.
Но этого мало. Главное, на чем следует настаивать священнику, это на том, что образ Божий формируется не только самим человеком, он формируется Самим Богом. Ибо как уже было сказано в самом начале, в учении Православной Церкви значительное место занимает именно благодатное формирование образа Бога. Человек не одинок, когда он выстраивает свое отношение к Богу. Религиозный опыт - это взаимоотношения двоих. И Бог участвует в том, как строится Его образ в сознании человека, хотя Бог не может открыть человеку в его психологическом и ментальном опыте Свой подлинный образ. Бог не может и навязать определенный мистический опыт человеку, если человек к этому не готов. Но, несомненно, то, что в религиозном опыте человека Сам Бог есть помощник.
Как только человек начинает идти по духовному пути, задолго до того, как он приходит в Церковь или помимо Церкви, Бог посещает его и Дух Святой приносит человеку, если можно сказать обобщенно, духовный опыт, духовную реальность. Человек познает Бога. Познает помимо своих усилий, помимо своего сознания и своей рефлексии. Нет такого религиозного человека, у которого не было бы совсем опыта познания Бога, к которому Бог не приходил бы и не открывал бы Себя в той или иной степени. И здесь есть несколько очень важных аспектов, которые нужно понимать.
Прежде всего, Бог в обыденном сознании, как и в мистическом сверхсознании, открывает Себя по-разному: и Любящим отцом, И праведным Судией и во множестве других образов. И это всегда связано с конкретной реальностью человеческой души. Судья является грешнику, который не привык смотреть на себя критически. Любящий Отец является человеку, который впадает в уныние, отчаяние и который остро нуждается в божественной любви, в любви даже к самому себе, которую он утратил в результате своего грехопадения. Поэтому та реальность, с которой сталкивается человек как с явлением божественной благодати, должна быть нами оценена, прежде всего, как реальность, которая глубоко лично и сугубо полезна человеку. Это та не подлежащая сомнению положительная благодатная роль божественного явления человеку.
Другое дело - и это второй аспект, который нам нужно иметь в виду - как человек может воспринять такое откровение, как человек может воспринять явление благодати.
Человек остается свободным, благодать не делает его рабом. В этом отличие явления благодати от нашествия злого духа. Итак, Бог посещает человека, но человек может не открыть для себя Бога. Человек может отказаться, отмахнуться от такого явления, что очень часто и происходит. Человек, даже если он и не отмахнулся, может быстро забыть то явление, которое он пережил; наконец, человек может неправильно интерпретировать это явление, понять его либо согласно своему испорченному сознанию, либо понять его согласно своим представлениям о религиозности или о безрелигиозности, но так или иначе это может быть ложным представлением. И последний случай, когда человек адекватно воспринимает явление Божие, явление божественной благодати и адекватно, максимально полно использует его в своем религиозном опыте. Это вполне соответствует притче о сеятеле:
(Евангелие от Луки, гл. 8, 5-15) вышел сеятель сеять семя свое, и когда он сеял, иное упало при дороге и было потоптано, и птицы небесные поклевали его; а иное упало на камень и, взойдя, засохло, потому что не имело влаги; а иное упало между тернием, и выросло терние и заглушило его; а иное упало на добрую землю и, взойдя, принесло плод сторичный. Сказав сие, возгласил: кто имеет уши слышать, да слышит! Ученики же Его спросили у Него: что бы значила притча сия? Он сказал: вам дано знать тайны Царствия Божия, а прочим в притчах, так что они видя не видят и слыша не разумеют. Вот что значит притча сия: семя есть слово Божие; а упавшее при пути, это суть слушающие, к которым потом приходит диавол и уносит слово из сердца их, чтобы они не уверовали и не спаслись; а упавшее на камень, это те, которые, когда услышат слово, с радостью принимают, но которые не имеют корня, и временем веруют, а во время искушения отпадают; а упавшее в терние, это те, которые слушают слово, но, отходя, заботами, богатством и наслаждениями житейскими подавляются и не приносят плода; а упавшее на добрую землю, это те, которые, услышав слово, хранят его в добром и чистом сердце и приносят плод в терпении. Сказав это, Он возгласил: кто имеет уши слышать, да слышит!
Но в любом случае мы должны учитывать, что образ Бога формируется у человека не только самим человеком, но формируется и самим Богом.
Следует также добавить, что исходя из всего сказанного, образ Бога воспринимается нами как некоторая подвижная реальность человеческой души. Образ Бога меняется в зависимости от духовного опыта человека, от его реальных духовных усилий, то есть от той интенсивности духовной жизни, которую ведет человек, от его познания, от его образования - с одной стороны, и с другой стороны меняется от того реального опыта богообщения, которое переживает человек, от того активного вмешательства божественной благодати в жизнь каждого человека. Нельзя говорить о том, что образ Бога есть нечто статическое. Это подвижная и очень живая реальность человеческой души у верующего христианина; и даже у неверующего человека эта реальность, хотя и занимает минимальное место в душе человека, тем не менее, тоже претерпевает определенные изменения.
Чтобы завершить этот краткий очерк, следует подвести некоторый итог. Во-первых, когда мы говорим об интерпретации образа Бога и возможной его коррекции, мы должны иметь в виду два этих процесса, о которых мы говорили выше.
Первый - это критическое рефлективное сознание своего образа Бога человеком и, второй, благодатное, божественное влияние на этот образ у человека. Когда речь идет о пастырской практике, здесь имеет место, прежде всего беседа священника, раскрывающего в конкретных личных, лично адресованных словах церковное христианское учение о Боге, которое может корректировать образ Бога у человека. Во-вторых, - литургическая практика, включаясь в которую, человек постигает для себя более адекватным и истинным образ Бога Церкви. И, наконец, прямое воздействие Бога на человека через благодатное явление, через благодатное переживание религиозного опыта, через Божественную литургию и другие Таинства.
Когда же мы говорим о том, как человек формирует образ Бога, мы должны признать правоту того акцента, который ставит Дженис в своей статье, говоря о том, что очень часто на этот образ Бога, сформированный у человека, оказывает влияние негативный опыт самого человека, критический или катастрофический. И в этом смысле психолог, конечно, может помочь человеку, если человек обращается к нему с этой проблемой. Помочь, очистить и скорректировать этот образ, освободив его от того сопротивления и переносов, которые могут происходить в душе человека. Надо сказать, что всякое усилие, направленное к подлинному формированию истинного образа Бога у человека, безусловно, имеет место в нашей жизни и должно приветствоваться. Другой вопрос состоит в том, в какой степени применима эта практика в Русском Православии, в отличие от того, какое хождение имеет эта практика в Америке и в Старом свете, то есть в Европе; однако это выходит за рамки как статьи Дженис, так и нашего комментария.
1. Точное изложение Православной Веры, с. 93.
2. Цит. по: Антропология святителя Григория Паламы, с. 213.
© Священник Андрей Лоргус
О христианской (православной) психотерапии.
Общие представления:
Область христианской практики может быть разграничена на следующие разделы:
- церковные Таинства и требы,
- духовническая помощь (духовное руководство),
- аскеза – «практика себя»,
- катехизация, миссионерство,
- пастырская помощь (консультации, беседы),
- христианское консультирование,
- христианская психотерапия,
- психологический патронаж (сопровождение).
Область христианской практики может быть разграничена на следующие разделы:
- церковные Таинства и требы,
- духовническая помощь (духовное руководство),
- аскеза – «практика себя»,
- катехизация, миссионерство,
- пастырская помощь (консультации, беседы),
- христианское консультирование,
- христианская психотерапия,
- психологический патронаж (сопровождение).
Христианское консультирование – как правило, не осуществляет серьезной интервенции; оно нацелено на выявление проблем клиента и на ориентацию в области различных специальностей (психиатрии, психотерапии, социальной и юридической помощи, реабилитации и патронажа).
Цели консультирования – информирование, помощь в осознании проблем, текущего состояния и имеющихся возможностей, прояснение запроса, определение направления работы, постановка целей. Консультирование подводит клиента к следующему шагу – выбору специалиста для дальнейшей помощи. Консультирование не направлено на терапию, на решение проблемы. В некоторых случаях консультирование показывает, что психологической проблемы нет, а есть лишь объективно сложная ситуация или временное состояние. Консультирование может сориентировать в возможности получения конкретной помощи - социальной, материальной, врачебной.
Пастырское консультирование касается духовных вопросов, как личных, так и семейных, религиозных конфликтов, кризисов веры, трудностей христианской практики (воцерковления), подготовки к Таинствам. ПК может включать и элементы психологического консультирования.
Христианский патронаж. Патронаж необходим в тех случаях, когда проблемы в целом решены, но реализовать решения человеку трудно. Это случаи адаптации и интеграции после болезни, развода, переезда, освобождения из мест лишения свободы и проч., и проч. Патронаж требует профессионализма, однако это не психотерапия. Ожидаемые профессиональные навыки: психологические знания на уровне курса переквалификации, социального служения, сестринского ухода.
Христианская психотерапия – область профессиональной практики оказания помощи человеку с психологическими, социальными и личностными проблемами, духовными проблемами. Такая терапия предполагает наличие психотерапевтического контракта (между терапевтом и клиентом), обозначающего ответственность сторон, мотивированность, ограничения, предупреждения, договор о соблюдении определенных условий. Терапия может быть направлена на решение конкретной проблемы (запрос), а также иметь неопределённую направленность, предполагающую уточнение запроса в ходе работы.
Христианская психотерапия рассматривается как практика себя (С.С. Хоружий), являющаяся всегда изменением, развитием, а не получением услуги от специалиста. Терапия направлена на получение человеком нового опыта себя, восприятия мира, познания своего внутреннего мира, расширения осознанности своих стратегий, целей и задач, своих представлений и моделей. Терапия в частности направлена на максимальную информированность о себе, реализм и осознанность личностных устремлений и выборов. Терапия может быть направлена на глубокие изменения личных установок, стратегий, навыков и способов решения своих проблем. Терапия – есть пространство и условие обретения нового опыта; «опытная площадка» по изучению и изменению себя. Создание такого пространства и условий и есть задача психотерапевта.
Христианская психотерапия это -
- профессиональная психологическая деятельность, базирующаяся на христианской антропологии, которая включает следующие положения:
· Сотворенность человека Богом по Образу и подобию Своему с высочайшим замыслом и призванием человека быть сыном Бога; это означает, что сам человек всё его бытие осмысленно и всё происходящее с человеком имеет для него личное значение;
· Личностность человека, как сотворенного Богом по Своему подобию; человек никогда несводим к своим природам: духовной и телесной; человек всегда суверен своего бытия;
· Духовность человека, как приоритетную природную характеристику человека; человек более дух, нежели плоть; человек есть и дух, и плоть; человек одухотворяет всё вокруг себя, что осмысливает и творит;
· Человек обладает реальной духовной, личностной свободой, что определяет: образ его ответственности за себя, нравственные ценности и выборы;
· Человек духовно и личностно бессмертен, что раздвигает горизонты его бытия, определяет границы ответственности за свои поступки и выборы, расширяет область его стратегий.
· Человек включен в семейно-родовую систему, это означает, что он должен осмыслить себя в богатстве взаимоотношений и семейно-ролевых связей.
15 марта 2012 г.
© Священник Андрей Лоргус
Цели консультирования – информирование, помощь в осознании проблем, текущего состояния и имеющихся возможностей, прояснение запроса, определение направления работы, постановка целей. Консультирование подводит клиента к следующему шагу – выбору специалиста для дальнейшей помощи. Консультирование не направлено на терапию, на решение проблемы. В некоторых случаях консультирование показывает, что психологической проблемы нет, а есть лишь объективно сложная ситуация или временное состояние. Консультирование может сориентировать в возможности получения конкретной помощи - социальной, материальной, врачебной.
Пастырское консультирование касается духовных вопросов, как личных, так и семейных, религиозных конфликтов, кризисов веры, трудностей христианской практики (воцерковления), подготовки к Таинствам. ПК может включать и элементы психологического консультирования.
Христианский патронаж. Патронаж необходим в тех случаях, когда проблемы в целом решены, но реализовать решения человеку трудно. Это случаи адаптации и интеграции после болезни, развода, переезда, освобождения из мест лишения свободы и проч., и проч. Патронаж требует профессионализма, однако это не психотерапия. Ожидаемые профессиональные навыки: психологические знания на уровне курса переквалификации, социального служения, сестринского ухода.
Христианская психотерапия – область профессиональной практики оказания помощи человеку с психологическими, социальными и личностными проблемами, духовными проблемами. Такая терапия предполагает наличие психотерапевтического контракта (между терапевтом и клиентом), обозначающего ответственность сторон, мотивированность, ограничения, предупреждения, договор о соблюдении определенных условий. Терапия может быть направлена на решение конкретной проблемы (запрос), а также иметь неопределённую направленность, предполагающую уточнение запроса в ходе работы.
Христианская психотерапия рассматривается как практика себя (С.С. Хоружий), являющаяся всегда изменением, развитием, а не получением услуги от специалиста. Терапия направлена на получение человеком нового опыта себя, восприятия мира, познания своего внутреннего мира, расширения осознанности своих стратегий, целей и задач, своих представлений и моделей. Терапия в частности направлена на максимальную информированность о себе, реализм и осознанность личностных устремлений и выборов. Терапия может быть направлена на глубокие изменения личных установок, стратегий, навыков и способов решения своих проблем. Терапия – есть пространство и условие обретения нового опыта; «опытная площадка» по изучению и изменению себя. Создание такого пространства и условий и есть задача психотерапевта.
Христианская психотерапия это -
- профессиональная психологическая деятельность, базирующаяся на христианской антропологии, которая включает следующие положения:
· Сотворенность человека Богом по Образу и подобию Своему с высочайшим замыслом и призванием человека быть сыном Бога; это означает, что сам человек всё его бытие осмысленно и всё происходящее с человеком имеет для него личное значение;
· Личностность человека, как сотворенного Богом по Своему подобию; человек никогда несводим к своим природам: духовной и телесной; человек всегда суверен своего бытия;
· Духовность человека, как приоритетную природную характеристику человека; человек более дух, нежели плоть; человек есть и дух, и плоть; человек одухотворяет всё вокруг себя, что осмысливает и творит;
· Человек обладает реальной духовной, личностной свободой, что определяет: образ его ответственности за себя, нравственные ценности и выборы;
· Человек духовно и личностно бессмертен, что раздвигает горизонты его бытия, определяет границы ответственности за свои поступки и выборы, расширяет область его стратегий.
· Человек включен в семейно-родовую систему, это означает, что он должен осмыслить себя в богатстве взаимоотношений и семейно-ролевых связей.
15 марта 2012 г.
© Священник Андрей Лоргус
Высшая добродетель. Протоиерей Андрей Лоргус
и психолог Ольга Красникова.
и психолог Ольга Красникова.
«Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь». Эта строчка из Апостольского послания стала эпиграфом к книге, написанной Андреем Лоргусом — православным священником, практикующим психологом, ректором Института христианской психологии — и его коллегой Ольгой Красниковой. Но делает ли человека сколько-нибудь возвышеннее любовь мужчины к женщине и женщины к мужчине? Да, она может быть одухотворена и возвышена. Авторы рассказывают нам о том, в чем заключаются тайны внутренних «врагов» любви, в чем их слабые места; можно ли научить свое сердце любить?
«Вера-надежда-любовь» — три добродетели, которые имеют огромное значение для христиан.
История святых в лике мучениц
Вера, Надежда, Любовь и матерь их София – это и имена раннехристианских мучениц, живших во 2 веке нашей эры в Римской империи. Известно, что София была родом из Милана. Она рано овдовела, после чего перебралась в Рим. Назвав своих дочерей именами трех христианских добродетелей, София воспитывала их в любви ко Господу Иисусу Христу.
Святая София и дочери ее не скрывали своей веры во Христа и открыто исповедовали ее перед всеми. Наместник Антиох донес об этом императору Адриану (117 — 138), и тот велел привести их в Рим. Понимая, зачем их ведут к императору, святые девы горячо молились Господу Иисусу Христу, прося, чтобы Он послал им силы не устрашиться предстоящих мук и смерти. Когда же святые девы с матерью предстали перед императором, все присутствовавшие изумились их спокойствию: казалось, что они были званы на светлое торжество, а не на истязания. Призывая по очереди сестер, Адриан убеждал их принести жертву богине Артемиде. Юные девы (Вере было 12, Надежде — 10 и Любови — 9 лет) оставались непреклонны.
Тогда император приказал жестоко истязать их: святых девиц жгли на железной решетке, бросали в раскаленную печь и в котел с кипящей смолой, но Господь Своей Невидимой Силой хранил их. Младшую, Любовь, привязали к колесу и били палками, пока тело ее не превратилось в сплошную кровавую рану. Перенося невиданные муки, святые девы прославляли своего Небесного Жениха и оставались непоколебимыми в вере. Святую Софию подвергли иной, тяжелейшей, пытке: мать была вынуждена смотреть на страдания своих дочерей. Но она проявила необыкновенное мужество и все время убеждала девиц вытерпеть мучения во Имя Небесного Жениха.
Все три девицы с радостью встречали свою мученическую кончину. Они были обезглавлены.
Чтобы продлить душевные страдания святой Софии, император разрешил ей взять тела дочерей. София положила останки их в ковчег и отвезла с почестями на колеснице за город и похоронила на высоком месте. Три дня святая София, не отходя, сидела у могилы дочерей и, наконец, предала там свою душу Господу. Верующие погребли тело ее на том же месте. Мощи святых мучениц с 777 года покоятся в Эльзасе, в церкви Эшо.
Христианское толкование
Надежда – это успокоение сердца в Боге с уверенностью, что Он непрестанно заботится о нашем спасении и дарует нам обещанное блаженство. Надежда выражает идею препоручения себя Богу, а также эмоциональное переживание того, что вы в руках Божьих и убеждены в его справедливости и милосердии.
Вера – это обоснованное ожидание того, на что надеются. Это уверенность в духовных способностях человека, в добре и силе Божиих, это – разумное согласие и доверие к обещаниям и дарам Божьим.
Вера определяется как соединение человека с Богом, как уверенность в «воссиянии благодати» и благости личной судьбы, перепорученной промыслу Божьему.
Любовь в христианском понимании – любовь без основания, причины, корысти, которая способна покрыть любые недостатки, проступки и преступления. Все идет от любви, и она идет первой из добродетелей. Христианин, прежде всего, любит Бога, затем ближних своих «как самого себя» и себя как творение Божье и Его образ.
Надо научиться так любить Бога, чтобы это чувство наполнило и преобразило все наше существо.
Считается, что самые возвышенные строки о любви в Библии принадлежат святому апостолу Павлу. Его Первое послание к Коринфянам (главу 13) часто называют «гимном любви», поскольку этот текст раскрывает 16 свойств любви, и каждое из них достойного отдельного анализа:
«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.
Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится.
Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познАю, подобно как я познан. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».
Подумаем о них с точки зрения психологии, насколько это позволительно в отношении святого апостола Павла.
Любовь долготерпит
Значит ли это, что любовь дает особую силу терпения, и все ли терпит любовь? Терпит ли измену, предательство, унижения и прочее? И да, и нет. Любовь, действительно, порой заставляет человека, сверх всякого ожидания, продолжать отношения с любимым даже после его тяжких грехов (это бывает и в браках созависимых, в том числе, в супружествах с алкоголиками. Чего только ни терпят их жены! Но это не значит, что любовь должна терпеть насилие, унижения, оскорбления и ложь! Однако здесь любовь явным образом смешана с зависимостью. Зависимость удушает любовь, если терпение становится терпением-соглашением с грехом).
Долготерпит — значит умеет ждать покаяния и исцеления. Долготерпит — значит «ожидает совершенного», «умеет ждать, когда созреет, когда дорастет», «относится так, как будто уже наступило долгожданное».
Не об этом ли писал апостол Павел? Примером такой долготерпящей любви является любовь праотца-патриарха Иакова к своей жене Рахили, которую он полюбил сразу, но брака с ней ждал два раза по семь лет, работая на дядю своего Лавана (см. Быт. 29: 27).
Любовь милосердствует
Милует, сострадает, сочувствует, сожалеет, открывается беде, не осуждает, не обвиняет. Милосердие исходит из самой сути любви — «любви к другому, как к самому себе» (Мк. 12:31). В другом месте (Еф. 5:28–29) апостол Павел замечает: «Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя. Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как и Господь Церковь».
Любовь к жене, другой личности, апостол рассматривает как любовь к себе, не разделяя «я» и «ты». При этом подчеркивает, что это подобно отношению к плоти своей, то есть своему телу и его жизни, что любовь своей внутренней силой преодолевает межиндивидуальную пропасть (Ср.: Быт. 2, 24, Мф 19, 5, Мк 10, 71, Кор. 6, 16 — «единая плоть» — не симбиоз, не слияние личностей, но самый тесный, самый интимный союз двух людей — мужчины и женщины).
Таково милосердие, свойственное любящему человеку, он как бы включает любимую (любимого) в «свое тело». Так и милосердие к ближним основано на любви, подобно отношению к своему телу. Ближний включен в сферу моего бытия, моего космоса, потому он и «ближний», то есть как родственник, родня (телесное родство). Возможно, апостол понимает милосердие как уподобление ближних своим родным? Такова милосердная любовь великой княгини Елизаветы Федоровны, «святого доктора» Гааза, матери Терезы Калькуттской и нашей современницы доктора Лизы Глинки, как нам кажется.
Любовь не завидует
Как правило, в любви человек испытывает такое насыщение чувствами, что он не может сдерживать себя, чтобы не поделиться с любимым, ему хочется говорить о своих чувствах, ласкать, заботиться и прочее (особенно ярко это проявляется во влюбленности). Любовь стремится себя выразить. Это происходит от полноты и избытка. И зависти здесь нет места, потому что от полноты не возникает потребности желать большего и сравнивать себя с другими. Нет сравнений — нет и зависти! Любовь наполняет до краев, не оставляя места для чего-то еще.
Любовь не превозносится
Любовь — сила соединения с другим, которая мысленно и чувственно «переносит» личность к другой личности, подчас забывая себя. Любовь возвышает в глазах любящего другого, не унижая при этом себя, и счастлива этим. Здесь возвышение любимого — не плод соревнования (кто кого больше, умнее, образованнее, правее), а радость за него, желание ему большего. Нередко приходящие на консультацию пары продолжают начатые дома споры о первенстве и правоте. В анализе ситуации обнаруживается, что причиной семейных нестроений является не любовь, а ее недостаток.
Когда пара связана глубокой любовью, духа соревновательности нет. А если в какой-то степени и есть, то соперничество быстро покрывается снисходительностью и уступчивостью. Близость дороже самоутверждения. Собственное возвышение над другим разрушает любовь.
Любовь не гордится
С психологической точки зрения гордость — сильная внутренняя установка личности, имеющая компенсаторный и защитный смысл. Гордость возникает от многолетних и страстных усилий самоутверждения за счет отказа от события, она создает иллюзию защищенности и само достаточности, видя в другом опасного врага, который может разрушить уединенный мир. Любящий же смиренно знает свою меру и свою потребность в другом, свою включенность в событие. А потому любовь не строит крепостных стен между собой и другими, она не может быть изолированной. Любовь не ведет к замкнутости гордыни и потому не гордится.
Любовь не бесчинствует
Любящий не только ласков с любимой, но и предупредителен, заботлив, внимателен. И до тех пор, пока любовь властвует в отношениях, любящий избегает упреков, претензий, ссор, скандалов. Когда любви не хватает, возникает напряжение и агрессия, которая только и ждет повода для нападения. Любовь примиряет людей, исключает агрессию и насилие.
Любовь не ищет своего
«Искать своего» — значит искать свою выгоду, думать только о себе. Любовь сверхбогата, она преизобилует дарами, а потому не ищет еще чего-то «своего», но готова щедро делиться с любимым и со всем миром!
Именно в силу своей полноты любовь жертвенна. Если человек пуст, делиться ему нечем, а жертвенность его будет носить невротический характер (как правило, так проявляет себя зависимость).
Любовь не раздражается
Раздражение — признак накапливающегося напряжения, прежде всего — эмоционального. Раздражение появляется, когда чувство любви не соответствует, не резонирует с деятельностью любви (уважение, внимание, забота, познание, ответственность). Тогда любовь не реализуется, а остается «томлением духа». В любви деятельной раздражение не нуждается в агрессивной разрядке, так как энергии любви (действования) из напряжения переходят в динамику. Томящийся любовью человек, как только откроется ему возможность сделать для любимой что-либо, тотчас веселеет и бросается исполнять. Исполненная любовь умиротворенна.
Любовь не мыслит зла
«Мыслит зло» тот, у кого осуждение отравляет ростки любви, кто находится во власти страха, малодушия, зависти, стыда и обиды. Любовь великодушна, она не знает этих чувств. Она не «мыслит» завистливым осуждением, обидчивым злопамятством. Любящий всегда может «мыслить» добром: в его сердце есть силы, время, подходящие слова, нежность и благожелание. В любви есть близость, а близость дает сопричастность с тем, что происходит с любимым. И если себе зла не желаешь, то и тому, кого любишь как себя, не помыслишь зла (Вспомним евангельские слова:
«Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22:39). Если любишь другого, как себя, значит и другому зла не помыслишь. Здесь уместно вспомнить и еще одно место в Библии: «Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя (Еф. 5:28).
Любовь не радуется неправде
Ложь, обман, интрига, клевета играют, увы, большую роль в нашей жизни. Эти страсти, питаемые страхом, нередко разгораются в неукрепившейся любви, но любовь изгоняет страх. Поэтому любовь может стать пространством правды, прямоты и простоты, пространством, не допускающим извне неправду мира. Любовь требует близости и доверия, открытости и искренности, а потому не верит в обман, надеясь на лучшее, даже если имеет опыт встречи с вероломством. Здесь уместно вспомнить библейский рассказ о Самсоне и Давиде:
«Далида, видя, что он открыл ей все сердце свое, послала и звала владельцев Филистимских, сказав им: идите теперь; он открыл мне все сердце свое» (Судьи 16:18).
Обычно это воспринимают как историю о предательстве. Но можно посмотреть на нее и с другой стороны: Самсон любил и открывал сердце, а Далида не любила и лгала. Самсон «не радовался», то есть не принимал неправду Далиды. Понимал ли он, что она его обманывает? Видимо, да. Иначе, зачем бы дважды он скрывал от нее подлинный секрет своей силы? Любовь долготерпит: Самсон догадывался, что Далида может его предать вновь, но ее неправде он противопоставил великодушие, обернувшееся, увы, погибелью. Можно расценить его поведение как зависимость страсти; а можно — как великодушие любви. Другой пример любви, которая «не радуется неправде» (их немало в литературе) — героиня «Преступления и наказания» Соня Мармеладова. Ее любовь к Раскольникову не меркнет, даже когда она узнает, что он — убийца двух беззащитных женщин. Соня не оправдывает, не успокаивает его, но только побуждает к покаянию.
Любовь все покрывает
Любовь своей силой и светом может, как покрывает птица своих птенцов, «покрыть» слабость, низость, недостойное поведение. Любовь — это защита, маскировка таких поступков и слабых сторон личности, которые в такой защите нуждаются. Покрыть — это сделать как бы невидимым, как бы не бывшим. Но это не значит оправдать или выгородить, а также не значит скрыть грех, ошибку или преступление. Покрыть — значит с щедростью лекаря исцелить рану, накормить голодного, согреть замерзающего.
Покрыть любовью — значит восполнить недостачу, дефицит милосердия, благочестия, праведности, правды и добра. И делает это любовь добровольно, хотя иногда неосознанно, по своей природе, от избытка милосердия, от щедрости. Там, где добро убывает, где царствует грех, там любовь может восполнить недостающее.
Любовь всему верит
Здесь вновь приходит на память история Самсона — он любил Далиду и продолжал ей верить. Такая вера в любви — риск, потому что она ничем не гарантирована, она может привести к сокрушительным последствиям. И все равно — любовь верит, чтобы недоверием не потерять доверие и близость. Неверие отдаляет и лишает силы — вера в любви придает сил, хранит близость и любовь. Однако вера не дает гарантий в отношениях. Здесь человек оказывается как бы на тонком льду, когда еще шаг — и можно провалиться в ложь, слепоту, зависимость. В этом риск! Как же остаться в любви, продолжать верить, но не впасть в губительную страсть? Это зависит от зрелости личности. Инфантильная любовь, например, как у детей к родителям, слепа, она не умеет еще различать чувств, мотивов, намерений, не имеет еще опыта. Зрелая любовь верит как бы поверх опыта, допуская обман или измену. Зрелая личность может сказать себе: «Я знаю, он может обмануть меня, но я вновь ему поверю, как если бы он был верен. Я поверю, потому что вижу в нем возможную верность. Я люблю его таким, какой он есть. Допуская грех и ошибку любимого, не перестаю любить и верить в лучшее».
Зависимый прячется от правды, любящий же правду видит, понимает и верит в возможное. Вот в чем разница! Самый главный выбор здесь — свободное решение верить, несмотря ни на что. Но без любви принять такое решение крайне трудно.
Любовь всего надеется
Надежда — это скрепа, связь веры и любви. Любовь выбирает лучшее в партнере, его возможную стойкость, верность, ответственность и стремится к этим качествам, то есть надеется. Надеется — значит не просто допускает, а ожидает и готовится к ним. Так, жена, после долгой отлучки мужа, узнав, что уже близко он, скоро приедет, готовится принять его в дом. Она не просто предполагает возможное, не просто ждет, но уже готовится.
Надежда — это активное ожидание, это энергия приготовления, исполненности. «Блажен раб, его же обрящет бдяща» (из тропаря утрени Великого понедельника).
Любовь все переносит
Терпению любви нет предела, это известно хорошо. Но «все переносит» не значит «не разумея, ЧТО переносит», не значит покорности и безрассудности. Что терпеть? Предательства, измены, насилие? Ответственность и опыт говорят, что иногда более терпеть нельзя. Если в отношениях терпеливость потакает греху и распаду, любовь разрушается. Тогда она может избрать исцеляющее «нет» — как разрыв, и отказ, и ответственность. Любовь зрелая может все перенести, сил у нее много, но кроме сил, у нее есть ответственность.
Любовь никогда не перестает
Два одинаково ценных для нас смысла можем мы усмотреть в этих словах апостола Павла: с точки зрения времени и с точки зрения деятельности. Первый смысл в том, что любовь — та самая добродетель, которая сохранится не только здесь, на земле, но и за гробом, в жизни небесной. Для любящих это великое счастье — знать и верить, что их любовь имеет непреходящий смысл; что любовь — не «гормоны», не плоть, но дух; что любовь имеет высшую ценность, и любящий прикасается вечности. Владыка Сурожский Антоний любил приводить слова одного французского писателя:
«Сказать человеку: „Я тебя люблю“ — то же самое, что сказать ему: „Ты будешь жить вечно, ты никогда не умрешь…“» (Антоний, митр. Сурожский. Таинство любви: Беседа о христианском браке).
Второй смысл — в непрекращающемся действии любви. Она всегда творит, действует неусыпно, непрестанно и не устает. Любовь продолжает действовать и тогда, когда сил нет, и кажется, что выхода не видно. Но выход находится, потому что в действенной любви более всего проявляется подобие человека Творцу, и Господь не оставляет любящих.
Эти «определения», данные апостолом Павлом, помогают отличить любовь от зависимости. Например, «любовь все покрывает и всему верит» — разве может вынести это зависимость? Напротив, ей часто сопутствуют мнительность и недоверие, зависимость нуждается в контролировании другого, потому что она не доверяет. В отличие от влюбленности, в любви, другой человек виден без помех и без прикрас. У любящего достаточно сил, чтобы выдержать всю правду о любимом; честно глядя на его несовершенство и все о нем зная, покрывать своей любовью.
Всем людям дана любовь, но не все ее познали. Любовь как открытие и познание другого не довольствуется внешним, маской, она терпеливо входит в дом души другого, знакомясь со всеми «обитателями» этого дома.
В Библии мы не раз встречаем слово «познал» (яйада – древнеевр.) (Быт. 4:1), которое имеет значение «слияние, узнавание, открытие и т.п.», то есть это познание-встреча. Познание любви открывается всему человеку, доходит до его глубин. Но взгляд через призму любви имеет и еще одну важную особенность: он видит в любимом то непроявленное, возможное, о чем сам человек может и не догадываться, что никто, кроме любящего не может увидеть.
Любовь смотрит как бы поверх головы, сознательно выше в духовном и нравственном смысле, чем любимый есть на самом деле. Так и Господь видит человека в идеальном, пока несуществующем образе, в образе личного возможного, то есть того, что человек может совершить, хотя еще не совершил.
Это совсем не то, что идеализация, которая есть образ своего желаемого. В любви воплощается духовный реализм – реалистичная, от знания другого, а не выдуманная вера в любимого.
В любви же рождается доверие, и вместе с ним — свобода. Ведь любовь налагает ответственность, взаимные обязательства, которые могут перерасти в несвободу. Очень важно не связать любимого, но «дать свободу», и уважать свободу, данную Богом.
Отрывок из книги «Влюбленность, любовь, зависимость»
История святых в лике мучениц
Вера, Надежда, Любовь и матерь их София – это и имена раннехристианских мучениц, живших во 2 веке нашей эры в Римской империи. Известно, что София была родом из Милана. Она рано овдовела, после чего перебралась в Рим. Назвав своих дочерей именами трех христианских добродетелей, София воспитывала их в любви ко Господу Иисусу Христу.
Святая София и дочери ее не скрывали своей веры во Христа и открыто исповедовали ее перед всеми. Наместник Антиох донес об этом императору Адриану (117 — 138), и тот велел привести их в Рим. Понимая, зачем их ведут к императору, святые девы горячо молились Господу Иисусу Христу, прося, чтобы Он послал им силы не устрашиться предстоящих мук и смерти. Когда же святые девы с матерью предстали перед императором, все присутствовавшие изумились их спокойствию: казалось, что они были званы на светлое торжество, а не на истязания. Призывая по очереди сестер, Адриан убеждал их принести жертву богине Артемиде. Юные девы (Вере было 12, Надежде — 10 и Любови — 9 лет) оставались непреклонны.
Тогда император приказал жестоко истязать их: святых девиц жгли на железной решетке, бросали в раскаленную печь и в котел с кипящей смолой, но Господь Своей Невидимой Силой хранил их. Младшую, Любовь, привязали к колесу и били палками, пока тело ее не превратилось в сплошную кровавую рану. Перенося невиданные муки, святые девы прославляли своего Небесного Жениха и оставались непоколебимыми в вере. Святую Софию подвергли иной, тяжелейшей, пытке: мать была вынуждена смотреть на страдания своих дочерей. Но она проявила необыкновенное мужество и все время убеждала девиц вытерпеть мучения во Имя Небесного Жениха.
Все три девицы с радостью встречали свою мученическую кончину. Они были обезглавлены.
Чтобы продлить душевные страдания святой Софии, император разрешил ей взять тела дочерей. София положила останки их в ковчег и отвезла с почестями на колеснице за город и похоронила на высоком месте. Три дня святая София, не отходя, сидела у могилы дочерей и, наконец, предала там свою душу Господу. Верующие погребли тело ее на том же месте. Мощи святых мучениц с 777 года покоятся в Эльзасе, в церкви Эшо.
Христианское толкование
Надежда – это успокоение сердца в Боге с уверенностью, что Он непрестанно заботится о нашем спасении и дарует нам обещанное блаженство. Надежда выражает идею препоручения себя Богу, а также эмоциональное переживание того, что вы в руках Божьих и убеждены в его справедливости и милосердии.
Вера – это обоснованное ожидание того, на что надеются. Это уверенность в духовных способностях человека, в добре и силе Божиих, это – разумное согласие и доверие к обещаниям и дарам Божьим.
Вера определяется как соединение человека с Богом, как уверенность в «воссиянии благодати» и благости личной судьбы, перепорученной промыслу Божьему.
Любовь в христианском понимании – любовь без основания, причины, корысти, которая способна покрыть любые недостатки, проступки и преступления. Все идет от любви, и она идет первой из добродетелей. Христианин, прежде всего, любит Бога, затем ближних своих «как самого себя» и себя как творение Божье и Его образ.
Надо научиться так любить Бога, чтобы это чувство наполнило и преобразило все наше существо.
Считается, что самые возвышенные строки о любви в Библии принадлежат святому апостолу Павлу. Его Первое послание к Коринфянам (главу 13) часто называют «гимном любви», поскольку этот текст раскрывает 16 свойств любви, и каждое из них достойного отдельного анализа:
«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.
Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится.
Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познАю, подобно как я познан. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».
Подумаем о них с точки зрения психологии, насколько это позволительно в отношении святого апостола Павла.
Любовь долготерпит
Значит ли это, что любовь дает особую силу терпения, и все ли терпит любовь? Терпит ли измену, предательство, унижения и прочее? И да, и нет. Любовь, действительно, порой заставляет человека, сверх всякого ожидания, продолжать отношения с любимым даже после его тяжких грехов (это бывает и в браках созависимых, в том числе, в супружествах с алкоголиками. Чего только ни терпят их жены! Но это не значит, что любовь должна терпеть насилие, унижения, оскорбления и ложь! Однако здесь любовь явным образом смешана с зависимостью. Зависимость удушает любовь, если терпение становится терпением-соглашением с грехом).
Долготерпит — значит умеет ждать покаяния и исцеления. Долготерпит — значит «ожидает совершенного», «умеет ждать, когда созреет, когда дорастет», «относится так, как будто уже наступило долгожданное».
Не об этом ли писал апостол Павел? Примером такой долготерпящей любви является любовь праотца-патриарха Иакова к своей жене Рахили, которую он полюбил сразу, но брака с ней ждал два раза по семь лет, работая на дядю своего Лавана (см. Быт. 29: 27).
Любовь милосердствует
Милует, сострадает, сочувствует, сожалеет, открывается беде, не осуждает, не обвиняет. Милосердие исходит из самой сути любви — «любви к другому, как к самому себе» (Мк. 12:31). В другом месте (Еф. 5:28–29) апостол Павел замечает: «Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя. Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как и Господь Церковь».
Любовь к жене, другой личности, апостол рассматривает как любовь к себе, не разделяя «я» и «ты». При этом подчеркивает, что это подобно отношению к плоти своей, то есть своему телу и его жизни, что любовь своей внутренней силой преодолевает межиндивидуальную пропасть (Ср.: Быт. 2, 24, Мф 19, 5, Мк 10, 71, Кор. 6, 16 — «единая плоть» — не симбиоз, не слияние личностей, но самый тесный, самый интимный союз двух людей — мужчины и женщины).
Таково милосердие, свойственное любящему человеку, он как бы включает любимую (любимого) в «свое тело». Так и милосердие к ближним основано на любви, подобно отношению к своему телу. Ближний включен в сферу моего бытия, моего космоса, потому он и «ближний», то есть как родственник, родня (телесное родство). Возможно, апостол понимает милосердие как уподобление ближних своим родным? Такова милосердная любовь великой княгини Елизаветы Федоровны, «святого доктора» Гааза, матери Терезы Калькуттской и нашей современницы доктора Лизы Глинки, как нам кажется.
Любовь не завидует
Как правило, в любви человек испытывает такое насыщение чувствами, что он не может сдерживать себя, чтобы не поделиться с любимым, ему хочется говорить о своих чувствах, ласкать, заботиться и прочее (особенно ярко это проявляется во влюбленности). Любовь стремится себя выразить. Это происходит от полноты и избытка. И зависти здесь нет места, потому что от полноты не возникает потребности желать большего и сравнивать себя с другими. Нет сравнений — нет и зависти! Любовь наполняет до краев, не оставляя места для чего-то еще.
Любовь не превозносится
Любовь — сила соединения с другим, которая мысленно и чувственно «переносит» личность к другой личности, подчас забывая себя. Любовь возвышает в глазах любящего другого, не унижая при этом себя, и счастлива этим. Здесь возвышение любимого — не плод соревнования (кто кого больше, умнее, образованнее, правее), а радость за него, желание ему большего. Нередко приходящие на консультацию пары продолжают начатые дома споры о первенстве и правоте. В анализе ситуации обнаруживается, что причиной семейных нестроений является не любовь, а ее недостаток.
Когда пара связана глубокой любовью, духа соревновательности нет. А если в какой-то степени и есть, то соперничество быстро покрывается снисходительностью и уступчивостью. Близость дороже самоутверждения. Собственное возвышение над другим разрушает любовь.
Любовь не гордится
С психологической точки зрения гордость — сильная внутренняя установка личности, имеющая компенсаторный и защитный смысл. Гордость возникает от многолетних и страстных усилий самоутверждения за счет отказа от события, она создает иллюзию защищенности и само достаточности, видя в другом опасного врага, который может разрушить уединенный мир. Любящий же смиренно знает свою меру и свою потребность в другом, свою включенность в событие. А потому любовь не строит крепостных стен между собой и другими, она не может быть изолированной. Любовь не ведет к замкнутости гордыни и потому не гордится.
Любовь не бесчинствует
Любящий не только ласков с любимой, но и предупредителен, заботлив, внимателен. И до тех пор, пока любовь властвует в отношениях, любящий избегает упреков, претензий, ссор, скандалов. Когда любви не хватает, возникает напряжение и агрессия, которая только и ждет повода для нападения. Любовь примиряет людей, исключает агрессию и насилие.
Любовь не ищет своего
«Искать своего» — значит искать свою выгоду, думать только о себе. Любовь сверхбогата, она преизобилует дарами, а потому не ищет еще чего-то «своего», но готова щедро делиться с любимым и со всем миром!
Именно в силу своей полноты любовь жертвенна. Если человек пуст, делиться ему нечем, а жертвенность его будет носить невротический характер (как правило, так проявляет себя зависимость).
Любовь не раздражается
Раздражение — признак накапливающегося напряжения, прежде всего — эмоционального. Раздражение появляется, когда чувство любви не соответствует, не резонирует с деятельностью любви (уважение, внимание, забота, познание, ответственность). Тогда любовь не реализуется, а остается «томлением духа». В любви деятельной раздражение не нуждается в агрессивной разрядке, так как энергии любви (действования) из напряжения переходят в динамику. Томящийся любовью человек, как только откроется ему возможность сделать для любимой что-либо, тотчас веселеет и бросается исполнять. Исполненная любовь умиротворенна.
Любовь не мыслит зла
«Мыслит зло» тот, у кого осуждение отравляет ростки любви, кто находится во власти страха, малодушия, зависти, стыда и обиды. Любовь великодушна, она не знает этих чувств. Она не «мыслит» завистливым осуждением, обидчивым злопамятством. Любящий всегда может «мыслить» добром: в его сердце есть силы, время, подходящие слова, нежность и благожелание. В любви есть близость, а близость дает сопричастность с тем, что происходит с любимым. И если себе зла не желаешь, то и тому, кого любишь как себя, не помыслишь зла (Вспомним евангельские слова:
«Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22:39). Если любишь другого, как себя, значит и другому зла не помыслишь. Здесь уместно вспомнить и еще одно место в Библии: «Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя (Еф. 5:28).
Любовь не радуется неправде
Ложь, обман, интрига, клевета играют, увы, большую роль в нашей жизни. Эти страсти, питаемые страхом, нередко разгораются в неукрепившейся любви, но любовь изгоняет страх. Поэтому любовь может стать пространством правды, прямоты и простоты, пространством, не допускающим извне неправду мира. Любовь требует близости и доверия, открытости и искренности, а потому не верит в обман, надеясь на лучшее, даже если имеет опыт встречи с вероломством. Здесь уместно вспомнить библейский рассказ о Самсоне и Давиде:
«Далида, видя, что он открыл ей все сердце свое, послала и звала владельцев Филистимских, сказав им: идите теперь; он открыл мне все сердце свое» (Судьи 16:18).
Обычно это воспринимают как историю о предательстве. Но можно посмотреть на нее и с другой стороны: Самсон любил и открывал сердце, а Далида не любила и лгала. Самсон «не радовался», то есть не принимал неправду Далиды. Понимал ли он, что она его обманывает? Видимо, да. Иначе, зачем бы дважды он скрывал от нее подлинный секрет своей силы? Любовь долготерпит: Самсон догадывался, что Далида может его предать вновь, но ее неправде он противопоставил великодушие, обернувшееся, увы, погибелью. Можно расценить его поведение как зависимость страсти; а можно — как великодушие любви. Другой пример любви, которая «не радуется неправде» (их немало в литературе) — героиня «Преступления и наказания» Соня Мармеладова. Ее любовь к Раскольникову не меркнет, даже когда она узнает, что он — убийца двух беззащитных женщин. Соня не оправдывает, не успокаивает его, но только побуждает к покаянию.
Любовь все покрывает
Любовь своей силой и светом может, как покрывает птица своих птенцов, «покрыть» слабость, низость, недостойное поведение. Любовь — это защита, маскировка таких поступков и слабых сторон личности, которые в такой защите нуждаются. Покрыть — это сделать как бы невидимым, как бы не бывшим. Но это не значит оправдать или выгородить, а также не значит скрыть грех, ошибку или преступление. Покрыть — значит с щедростью лекаря исцелить рану, накормить голодного, согреть замерзающего.
Покрыть любовью — значит восполнить недостачу, дефицит милосердия, благочестия, праведности, правды и добра. И делает это любовь добровольно, хотя иногда неосознанно, по своей природе, от избытка милосердия, от щедрости. Там, где добро убывает, где царствует грех, там любовь может восполнить недостающее.
Любовь всему верит
Здесь вновь приходит на память история Самсона — он любил Далиду и продолжал ей верить. Такая вера в любви — риск, потому что она ничем не гарантирована, она может привести к сокрушительным последствиям. И все равно — любовь верит, чтобы недоверием не потерять доверие и близость. Неверие отдаляет и лишает силы — вера в любви придает сил, хранит близость и любовь. Однако вера не дает гарантий в отношениях. Здесь человек оказывается как бы на тонком льду, когда еще шаг — и можно провалиться в ложь, слепоту, зависимость. В этом риск! Как же остаться в любви, продолжать верить, но не впасть в губительную страсть? Это зависит от зрелости личности. Инфантильная любовь, например, как у детей к родителям, слепа, она не умеет еще различать чувств, мотивов, намерений, не имеет еще опыта. Зрелая любовь верит как бы поверх опыта, допуская обман или измену. Зрелая личность может сказать себе: «Я знаю, он может обмануть меня, но я вновь ему поверю, как если бы он был верен. Я поверю, потому что вижу в нем возможную верность. Я люблю его таким, какой он есть. Допуская грех и ошибку любимого, не перестаю любить и верить в лучшее».
Зависимый прячется от правды, любящий же правду видит, понимает и верит в возможное. Вот в чем разница! Самый главный выбор здесь — свободное решение верить, несмотря ни на что. Но без любви принять такое решение крайне трудно.
Любовь всего надеется
Надежда — это скрепа, связь веры и любви. Любовь выбирает лучшее в партнере, его возможную стойкость, верность, ответственность и стремится к этим качествам, то есть надеется. Надеется — значит не просто допускает, а ожидает и готовится к ним. Так, жена, после долгой отлучки мужа, узнав, что уже близко он, скоро приедет, готовится принять его в дом. Она не просто предполагает возможное, не просто ждет, но уже готовится.
Надежда — это активное ожидание, это энергия приготовления, исполненности. «Блажен раб, его же обрящет бдяща» (из тропаря утрени Великого понедельника).
Любовь все переносит
Терпению любви нет предела, это известно хорошо. Но «все переносит» не значит «не разумея, ЧТО переносит», не значит покорности и безрассудности. Что терпеть? Предательства, измены, насилие? Ответственность и опыт говорят, что иногда более терпеть нельзя. Если в отношениях терпеливость потакает греху и распаду, любовь разрушается. Тогда она может избрать исцеляющее «нет» — как разрыв, и отказ, и ответственность. Любовь зрелая может все перенести, сил у нее много, но кроме сил, у нее есть ответственность.
Любовь никогда не перестает
Два одинаково ценных для нас смысла можем мы усмотреть в этих словах апостола Павла: с точки зрения времени и с точки зрения деятельности. Первый смысл в том, что любовь — та самая добродетель, которая сохранится не только здесь, на земле, но и за гробом, в жизни небесной. Для любящих это великое счастье — знать и верить, что их любовь имеет непреходящий смысл; что любовь — не «гормоны», не плоть, но дух; что любовь имеет высшую ценность, и любящий прикасается вечности. Владыка Сурожский Антоний любил приводить слова одного французского писателя:
«Сказать человеку: „Я тебя люблю“ — то же самое, что сказать ему: „Ты будешь жить вечно, ты никогда не умрешь…“» (Антоний, митр. Сурожский. Таинство любви: Беседа о христианском браке).
Второй смысл — в непрекращающемся действии любви. Она всегда творит, действует неусыпно, непрестанно и не устает. Любовь продолжает действовать и тогда, когда сил нет, и кажется, что выхода не видно. Но выход находится, потому что в действенной любви более всего проявляется подобие человека Творцу, и Господь не оставляет любящих.
Эти «определения», данные апостолом Павлом, помогают отличить любовь от зависимости. Например, «любовь все покрывает и всему верит» — разве может вынести это зависимость? Напротив, ей часто сопутствуют мнительность и недоверие, зависимость нуждается в контролировании другого, потому что она не доверяет. В отличие от влюбленности, в любви, другой человек виден без помех и без прикрас. У любящего достаточно сил, чтобы выдержать всю правду о любимом; честно глядя на его несовершенство и все о нем зная, покрывать своей любовью.
Всем людям дана любовь, но не все ее познали. Любовь как открытие и познание другого не довольствуется внешним, маской, она терпеливо входит в дом души другого, знакомясь со всеми «обитателями» этого дома.
В Библии мы не раз встречаем слово «познал» (яйада – древнеевр.) (Быт. 4:1), которое имеет значение «слияние, узнавание, открытие и т.п.», то есть это познание-встреча. Познание любви открывается всему человеку, доходит до его глубин. Но взгляд через призму любви имеет и еще одну важную особенность: он видит в любимом то непроявленное, возможное, о чем сам человек может и не догадываться, что никто, кроме любящего не может увидеть.
Любовь смотрит как бы поверх головы, сознательно выше в духовном и нравственном смысле, чем любимый есть на самом деле. Так и Господь видит человека в идеальном, пока несуществующем образе, в образе личного возможного, то есть того, что человек может совершить, хотя еще не совершил.
Это совсем не то, что идеализация, которая есть образ своего желаемого. В любви воплощается духовный реализм – реалистичная, от знания другого, а не выдуманная вера в любимого.
В любви же рождается доверие, и вместе с ним — свобода. Ведь любовь налагает ответственность, взаимные обязательства, которые могут перерасти в несвободу. Очень важно не связать любимого, но «дать свободу», и уважать свободу, данную Богом.
Отрывок из книги «Влюбленность, любовь, зависимость»
Высшая добродетель. Протоиерей Андрей Лоргус
и психолог Ольга Красникова.
и психолог Ольга Красникова.
«Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь». Эта строчка из Апостольского послания стала эпиграфом к книге, написанной Андреем Лоргусом — православным священником, практикующим психологом, ректором Института христианской психологии — и его коллегой Ольгой Красниковой. Но делает ли человека сколько-нибудь возвышеннее любовь мужчины к женщине и женщины к мужчине? Да, она может быть одухотворена и возвышена. Авторы рассказывают нам о том, в чем заключаются тайны внутренних «врагов» любви, в чем их слабые места; можно ли научить свое сердце любить?
«Вера-надежда-любовь» — три добродетели, которые имеют огромное значение для христиан.
История святых в лике мучениц
Вера, Надежда, Любовь и матерь их София – это и имена раннехристианских мучениц, живших во 2 веке нашей эры в Римской империи. Известно, что София была родом из Милана. Она рано овдовела, после чего перебралась в Рим. Назвав своих дочерей именами трех христианских добродетелей, София воспитывала их в любви ко Господу Иисусу Христу.
Святая София и дочери ее не скрывали своей веры во Христа и открыто исповедовали ее перед всеми. Наместник Антиох донес об этом императору Адриану (117 — 138), и тот велел привести их в Рим. Понимая, зачем их ведут к императору, святые девы горячо молились Господу Иисусу Христу, прося, чтобы Он послал им силы не устрашиться предстоящих мук и смерти. Когда же святые девы с матерью предстали перед императором, все присутствовавшие изумились их спокойствию: казалось, что они были званы на светлое торжество, а не на истязания. Призывая по очереди сестер, Адриан убеждал их принести жертву богине Артемиде. Юные девы (Вере было 12, Надежде — 10 и Любови — 9 лет) оставались непреклонны.
Тогда император приказал жестоко истязать их: святых девиц жгли на железной решетке, бросали в раскаленную печь и в котел с кипящей смолой, но Господь Своей Невидимой Силой хранил их. Младшую, Любовь, привязали к колесу и били палками, пока тело ее не превратилось в сплошную кровавую рану. Перенося невиданные муки, святые девы прославляли своего Небесного Жениха и оставались непоколебимыми в вере. Святую Софию подвергли иной, тяжелейшей, пытке: мать была вынуждена смотреть на страдания своих дочерей. Но она проявила необыкновенное мужество и все время убеждала девиц вытерпеть мучения во Имя Небесного Жениха.
Все три девицы с радостью встречали свою мученическую кончину. Они были обезглавлены.
Чтобы продлить душевные страдания святой Софии, император разрешил ей взять тела дочерей. София положила останки их в ковчег и отвезла с почестями на колеснице за город и похоронила на высоком месте. Три дня святая София, не отходя, сидела у могилы дочерей и, наконец, предала там свою душу Господу. Верующие погребли тело ее на том же месте. Мощи святых мучениц с 777 года покоятся в Эльзасе, в церкви Эшо.
Христианское толкование
Надежда – это успокоение сердца в Боге с уверенностью, что Он непрестанно заботится о нашем спасении и дарует нам обещанное блаженство. Надежда выражает идею препоручения себя Богу, а также эмоциональное переживание того, что вы в руках Божьих и убеждены в его справедливости и милосердии.
Вера – это обоснованное ожидание того, на что надеются. Это уверенность в духовных способностях человека, в добре и силе Божиих, это – разумное согласие и доверие к обещаниям и дарам Божьим.
Вера определяется как соединение человека с Богом, как уверенность в «воссиянии благодати» и благости личной судьбы, перепорученной промыслу Божьему.
Любовь в христианском понимании – любовь без основания, причины, корысти, которая способна покрыть любые недостатки, проступки и преступления. Все идет от любви, и она идет первой из добродетелей. Христианин, прежде всего, любит Бога, затем ближних своих «как самого себя» и себя как творение Божье и Его образ.
Надо научиться так любить Бога, чтобы это чувство наполнило и преобразило все наше существо.
Считается, что самые возвышенные строки о любви в Библии принадлежат святому апостолу Павлу. Его Первое послание к Коринфянам (главу 13) часто называют «гимном любви», поскольку этот текст раскрывает 16 свойств любви, и каждое из них достойного отдельного анализа:
«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.
Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится.
Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познАю, подобно как я познан. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».
Подумаем о них с точки зрения психологии, насколько это позволительно в отношении святого апостола Павла.
Любовь долготерпит
Значит ли это, что любовь дает особую силу терпения, и все ли терпит любовь? Терпит ли измену, предательство, унижения и прочее? И да, и нет. Любовь, действительно, порой заставляет человека, сверх всякого ожидания, продолжать отношения с любимым даже после его тяжких грехов (это бывает и в браках созависимых, в том числе, в супружествах с алкоголиками. Чего только ни терпят их жены! Но это не значит, что любовь должна терпеть насилие, унижения, оскорбления и ложь! Однако здесь любовь явным образом смешана с зависимостью. Зависимость удушает любовь, если терпение становится терпением-соглашением с грехом).
Долготерпит — значит умеет ждать покаяния и исцеления. Долготерпит — значит «ожидает совершенного», «умеет ждать, когда созреет, когда дорастет», «относится так, как будто уже наступило долгожданное».
Не об этом ли писал апостол Павел? Примером такой долготерпящей любви является любовь праотца-патриарха Иакова к своей жене Рахили, которую он полюбил сразу, но брака с ней ждал два раза по семь лет, работая на дядю своего Лавана (см. Быт. 29: 27).
Любовь милосердствует
Милует, сострадает, сочувствует, сожалеет, открывается беде, не осуждает, не обвиняет. Милосердие исходит из самой сути любви — «любви к другому, как к самому себе» (Мк. 12:31). В другом месте (Еф. 5:28–29) апостол Павел замечает: «Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя. Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как и Господь Церковь».
Любовь к жене, другой личности, апостол рассматривает как любовь к себе, не разделяя «я» и «ты». При этом подчеркивает, что это подобно отношению к плоти своей, то есть своему телу и его жизни, что любовь своей внутренней силой преодолевает межиндивидуальную пропасть (Ср.: Быт. 2, 24, Мф 19, 5, Мк 10, 71, Кор. 6, 16 — «единая плоть» — не симбиоз, не слияние личностей, но самый тесный, самый интимный союз двух людей — мужчины и женщины).
Таково милосердие, свойственное любящему человеку, он как бы включает любимую (любимого) в «свое тело». Так и милосердие к ближним основано на любви, подобно отношению к своему телу. Ближний включен в сферу моего бытия, моего космоса, потому он и «ближний», то есть как родственник, родня (телесное родство). Возможно, апостол понимает милосердие как уподобление ближних своим родным? Такова милосердная любовь великой княгини Елизаветы Федоровны, «святого доктора» Гааза, матери Терезы Калькуттской и нашей современницы доктора Лизы Глинки, как нам кажется.
Любовь не завидует
Как правило, в любви человек испытывает такое насыщение чувствами, что он не может сдерживать себя, чтобы не поделиться с любимым, ему хочется говорить о своих чувствах, ласкать, заботиться и прочее (особенно ярко это проявляется во влюбленности). Любовь стремится себя выразить. Это происходит от полноты и избытка. И зависти здесь нет места, потому что от полноты не возникает потребности желать большего и сравнивать себя с другими. Нет сравнений — нет и зависти! Любовь наполняет до краев, не оставляя места для чего-то еще.
Любовь не превозносится
Любовь — сила соединения с другим, которая мысленно и чувственно «переносит» личность к другой личности, подчас забывая себя. Любовь возвышает в глазах любящего другого, не унижая при этом себя, и счастлива этим. Здесь возвышение любимого — не плод соревнования (кто кого больше, умнее, образованнее, правее), а радость за него, желание ему большего. Нередко приходящие на консультацию пары продолжают начатые дома споры о первенстве и правоте. В анализе ситуации обнаруживается, что причиной семейных нестроений является не любовь, а ее недостаток.
Когда пара связана глубокой любовью, духа соревновательности нет. А если в какой-то степени и есть, то соперничество быстро покрывается снисходительностью и уступчивостью. Близость дороже самоутверждения. Собственное возвышение над другим разрушает любовь.
Любовь не гордится
С психологической точки зрения гордость — сильная внутренняя установка личности, имеющая компенсаторный и защитный смысл. Гордость возникает от многолетних и страстных усилий самоутверждения за счет отказа от события, она создает иллюзию защищенности и само достаточности, видя в другом опасного врага, который может разрушить уединенный мир. Любящий же смиренно знает свою меру и свою потребность в другом, свою включенность в событие. А потому любовь не строит крепостных стен между собой и другими, она не может быть изолированной. Любовь не ведет к замкнутости гордыни и потому не гордится.
Любовь не бесчинствует
Любящий не только ласков с любимой, но и предупредителен, заботлив, внимателен. И до тех пор, пока любовь властвует в отношениях, любящий избегает упреков, претензий, ссор, скандалов. Когда любви не хватает, возникает напряжение и агрессия, которая только и ждет повода для нападения. Любовь примиряет людей, исключает агрессию и насилие.
Любовь не ищет своего
«Искать своего» — значит искать свою выгоду, думать только о себе. Любовь сверхбогата, она преизобилует дарами, а потому не ищет еще чего-то «своего», но готова щедро делиться с любимым и со всем миром!
Именно в силу своей полноты любовь жертвенна. Если человек пуст, делиться ему нечем, а жертвенность его будет носить невротический характер (как правило, так проявляет себя зависимость).
Любовь не раздражается
Раздражение — признак накапливающегося напряжения, прежде всего — эмоционального. Раздражение появляется, когда чувство любви не соответствует, не резонирует с деятельностью любви (уважение, внимание, забота, познание, ответственность). Тогда любовь не реализуется, а остается «томлением духа». В любви деятельной раздражение не нуждается в агрессивной разрядке, так как энергии любви (действования) из напряжения переходят в динамику. Томящийся любовью человек, как только откроется ему возможность сделать для любимой что-либо, тотчас веселеет и бросается исполнять. Исполненная любовь умиротворенна.
Любовь не мыслит зла
«Мыслит зло» тот, у кого осуждение отравляет ростки любви, кто находится во власти страха, малодушия, зависти, стыда и обиды. Любовь великодушна, она не знает этих чувств. Она не «мыслит» завистливым осуждением, обидчивым злопамятством. Любящий всегда может «мыслить» добром: в его сердце есть силы, время, подходящие слова, нежность и благожелание. В любви есть близость, а близость дает сопричастность с тем, что происходит с любимым. И если себе зла не желаешь, то и тому, кого любишь как себя, не помыслишь зла (Вспомним евангельские слова:
«Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22:39). Если любишь другого, как себя, значит и другому зла не помыслишь. Здесь уместно вспомнить и еще одно место в Библии: «Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя (Еф. 5:28).
Любовь не радуется неправде
Ложь, обман, интрига, клевета играют, увы, большую роль в нашей жизни. Эти страсти, питаемые страхом, нередко разгораются в неукрепившейся любви, но любовь изгоняет страх. Поэтому любовь может стать пространством правды, прямоты и простоты, пространством, не допускающим извне неправду мира. Любовь требует близости и доверия, открытости и искренности, а потому не верит в обман, надеясь на лучшее, даже если имеет опыт встречи с вероломством. Здесь уместно вспомнить библейский рассказ о Самсоне и Давиде:
«Далида, видя, что он открыл ей все сердце свое, послала и звала владельцев Филистимских, сказав им: идите теперь; он открыл мне все сердце свое» (Судьи 16:18).
Обычно это воспринимают как историю о предательстве. Но можно посмотреть на нее и с другой стороны: Самсон любил и открывал сердце, а Далида не любила и лгала. Самсон «не радовался», то есть не принимал неправду Далиды. Понимал ли он, что она его обманывает? Видимо, да. Иначе, зачем бы дважды он скрывал от нее подлинный секрет своей силы? Любовь долготерпит: Самсон догадывался, что Далида может его предать вновь, но ее неправде он противопоставил великодушие, обернувшееся, увы, погибелью. Можно расценить его поведение как зависимость страсти; а можно — как великодушие любви. Другой пример любви, которая «не радуется неправде» (их немало в литературе) — героиня «Преступления и наказания» Соня Мармеладова. Ее любовь к Раскольникову не меркнет, даже когда она узнает, что он — убийца двух беззащитных женщин. Соня не оправдывает, не успокаивает его, но только побуждает к покаянию.
Любовь все покрывает
Любовь своей силой и светом может, как покрывает птица своих птенцов, «покрыть» слабость, низость, недостойное поведение. Любовь — это защита, маскировка таких поступков и слабых сторон личности, которые в такой защите нуждаются. Покрыть — это сделать как бы невидимым, как бы не бывшим. Но это не значит оправдать или выгородить, а также не значит скрыть грех, ошибку или преступление. Покрыть — значит с щедростью лекаря исцелить рану, накормить голодного, согреть замерзающего.
Покрыть любовью — значит восполнить недостачу, дефицит милосердия, благочестия, праведности, правды и добра. И делает это любовь добровольно, хотя иногда неосознанно, по своей природе, от избытка милосердия, от щедрости. Там, где добро убывает, где царствует грех, там любовь может восполнить недостающее.
Любовь всему верит
Здесь вновь приходит на память история Самсона — он любил Далиду и продолжал ей верить. Такая вера в любви — риск, потому что она ничем не гарантирована, она может привести к сокрушительным последствиям. И все равно — любовь верит, чтобы недоверием не потерять доверие и близость. Неверие отдаляет и лишает силы — вера в любви придает сил, хранит близость и любовь. Однако вера не дает гарантий в отношениях. Здесь человек оказывается как бы на тонком льду, когда еще шаг — и можно провалиться в ложь, слепоту, зависимость. В этом риск! Как же остаться в любви, продолжать верить, но не впасть в губительную страсть? Это зависит от зрелости личности. Инфантильная любовь, например, как у детей к родителям, слепа, она не умеет еще различать чувств, мотивов, намерений, не имеет еще опыта. Зрелая любовь верит как бы поверх опыта, допуская обман или измену. Зрелая личность может сказать себе: «Я знаю, он может обмануть меня, но я вновь ему поверю, как если бы он был верен. Я поверю, потому что вижу в нем возможную верность. Я люблю его таким, какой он есть. Допуская грех и ошибку любимого, не перестаю любить и верить в лучшее».
Зависимый прячется от правды, любящий же правду видит, понимает и верит в возможное. Вот в чем разница! Самый главный выбор здесь — свободное решение верить, несмотря ни на что. Но без любви принять такое решение крайне трудно.
Любовь всего надеется
Надежда — это скрепа, связь веры и любви. Любовь выбирает лучшее в партнере, его возможную стойкость, верность, ответственность и стремится к этим качествам, то есть надеется. Надеется — значит не просто допускает, а ожидает и готовится к ним. Так, жена, после долгой отлучки мужа, узнав, что уже близко он, скоро приедет, готовится принять его в дом. Она не просто предполагает возможное, не просто ждет, но уже готовится.
Надежда — это активное ожидание, это энергия приготовления, исполненности. «Блажен раб, его же обрящет бдяща» (из тропаря утрени Великого понедельника).
Любовь все переносит
Терпению любви нет предела, это известно хорошо. Но «все переносит» не значит «не разумея, ЧТО переносит», не значит покорности и безрассудности. Что терпеть? Предательства, измены, насилие? Ответственность и опыт говорят, что иногда более терпеть нельзя. Если в отношениях терпеливость потакает греху и распаду, любовь разрушается. Тогда она может избрать исцеляющее «нет» — как разрыв, и отказ, и ответственность. Любовь зрелая может все перенести, сил у нее много, но кроме сил, у нее есть ответственность.
Любовь никогда не перестает
Два одинаково ценных для нас смысла можем мы усмотреть в этих словах апостола Павла: с точки зрения времени и с точки зрения деятельности. Первый смысл в том, что любовь — та самая добродетель, которая сохранится не только здесь, на земле, но и за гробом, в жизни небесной. Для любящих это великое счастье — знать и верить, что их любовь имеет непреходящий смысл; что любовь — не «гормоны», не плоть, но дух; что любовь имеет высшую ценность, и любящий прикасается вечности. Владыка Сурожский Антоний любил приводить слова одного французского писателя:
«Сказать человеку: „Я тебя люблю“ — то же самое, что сказать ему: „Ты будешь жить вечно, ты никогда не умрешь…“» (Антоний, митр. Сурожский. Таинство любви: Беседа о христианском браке).
Второй смысл — в непрекращающемся действии любви. Она всегда творит, действует неусыпно, непрестанно и не устает. Любовь продолжает действовать и тогда, когда сил нет, и кажется, что выхода не видно. Но выход находится, потому что в действенной любви более всего проявляется подобие человека Творцу, и Господь не оставляет любящих.
Эти «определения», данные апостолом Павлом, помогают отличить любовь от зависимости. Например, «любовь все покрывает и всему верит» — разве может вынести это зависимость? Напротив, ей часто сопутствуют мнительность и недоверие, зависимость нуждается в контролировании другого, потому что она не доверяет. В отличие от влюбленности, в любви, другой человек виден без помех и без прикрас. У любящего достаточно сил, чтобы выдержать всю правду о любимом; честно глядя на его несовершенство и все о нем зная, покрывать своей любовью.
Всем людям дана любовь, но не все ее познали. Любовь как открытие и познание другого не довольствуется внешним, маской, она терпеливо входит в дом души другого, знакомясь со всеми «обитателями» этого дома.
В Библии мы не раз встречаем слово «познал» (яйада – древнеевр.) (Быт. 4:1), которое имеет значение «слияние, узнавание, открытие и т.п.», то есть это познание-встреча. Познание любви открывается всему человеку, доходит до его глубин. Но взгляд через призму любви имеет и еще одну важную особенность: он видит в любимом то непроявленное, возможное, о чем сам человек может и не догадываться, что никто, кроме любящего не может увидеть.
Любовь смотрит как бы поверх головы, сознательно выше в духовном и нравственном смысле, чем любимый есть на самом деле. Так и Господь видит человека в идеальном, пока несуществующем образе, в образе личного возможного, то есть того, что человек может совершить, хотя еще не совершил.
Это совсем не то, что идеализация, которая есть образ своего желаемого. В любви воплощается духовный реализм – реалистичная, от знания другого, а не выдуманная вера в любимого.
В любви же рождается доверие, и вместе с ним — свобода. Ведь любовь налагает ответственность, взаимные обязательства, которые могут перерасти в несвободу. Очень важно не связать любимого, но «дать свободу», и уважать свободу, данную Богом.
Отрывок из книги «Влюбленность, любовь, зависимость»
История святых в лике мучениц
Вера, Надежда, Любовь и матерь их София – это и имена раннехристианских мучениц, живших во 2 веке нашей эры в Римской империи. Известно, что София была родом из Милана. Она рано овдовела, после чего перебралась в Рим. Назвав своих дочерей именами трех христианских добродетелей, София воспитывала их в любви ко Господу Иисусу Христу.
Святая София и дочери ее не скрывали своей веры во Христа и открыто исповедовали ее перед всеми. Наместник Антиох донес об этом императору Адриану (117 — 138), и тот велел привести их в Рим. Понимая, зачем их ведут к императору, святые девы горячо молились Господу Иисусу Христу, прося, чтобы Он послал им силы не устрашиться предстоящих мук и смерти. Когда же святые девы с матерью предстали перед императором, все присутствовавшие изумились их спокойствию: казалось, что они были званы на светлое торжество, а не на истязания. Призывая по очереди сестер, Адриан убеждал их принести жертву богине Артемиде. Юные девы (Вере было 12, Надежде — 10 и Любови — 9 лет) оставались непреклонны.
Тогда император приказал жестоко истязать их: святых девиц жгли на железной решетке, бросали в раскаленную печь и в котел с кипящей смолой, но Господь Своей Невидимой Силой хранил их. Младшую, Любовь, привязали к колесу и били палками, пока тело ее не превратилось в сплошную кровавую рану. Перенося невиданные муки, святые девы прославляли своего Небесного Жениха и оставались непоколебимыми в вере. Святую Софию подвергли иной, тяжелейшей, пытке: мать была вынуждена смотреть на страдания своих дочерей. Но она проявила необыкновенное мужество и все время убеждала девиц вытерпеть мучения во Имя Небесного Жениха.
Все три девицы с радостью встречали свою мученическую кончину. Они были обезглавлены.
Чтобы продлить душевные страдания святой Софии, император разрешил ей взять тела дочерей. София положила останки их в ковчег и отвезла с почестями на колеснице за город и похоронила на высоком месте. Три дня святая София, не отходя, сидела у могилы дочерей и, наконец, предала там свою душу Господу. Верующие погребли тело ее на том же месте. Мощи святых мучениц с 777 года покоятся в Эльзасе, в церкви Эшо.
Христианское толкование
Надежда – это успокоение сердца в Боге с уверенностью, что Он непрестанно заботится о нашем спасении и дарует нам обещанное блаженство. Надежда выражает идею препоручения себя Богу, а также эмоциональное переживание того, что вы в руках Божьих и убеждены в его справедливости и милосердии.
Вера – это обоснованное ожидание того, на что надеются. Это уверенность в духовных способностях человека, в добре и силе Божиих, это – разумное согласие и доверие к обещаниям и дарам Божьим.
Вера определяется как соединение человека с Богом, как уверенность в «воссиянии благодати» и благости личной судьбы, перепорученной промыслу Божьему.
Любовь в христианском понимании – любовь без основания, причины, корысти, которая способна покрыть любые недостатки, проступки и преступления. Все идет от любви, и она идет первой из добродетелей. Христианин, прежде всего, любит Бога, затем ближних своих «как самого себя» и себя как творение Божье и Его образ.
Надо научиться так любить Бога, чтобы это чувство наполнило и преобразило все наше существо.
Считается, что самые возвышенные строки о любви в Библии принадлежат святому апостолу Павлу. Его Первое послание к Коринфянам (главу 13) часто называют «гимном любви», поскольку этот текст раскрывает 16 свойств любви, и каждое из них достойного отдельного анализа:
«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.
Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится.
Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познАю, подобно как я познан. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».
Подумаем о них с точки зрения психологии, насколько это позволительно в отношении святого апостола Павла.
Любовь долготерпит
Значит ли это, что любовь дает особую силу терпения, и все ли терпит любовь? Терпит ли измену, предательство, унижения и прочее? И да, и нет. Любовь, действительно, порой заставляет человека, сверх всякого ожидания, продолжать отношения с любимым даже после его тяжких грехов (это бывает и в браках созависимых, в том числе, в супружествах с алкоголиками. Чего только ни терпят их жены! Но это не значит, что любовь должна терпеть насилие, унижения, оскорбления и ложь! Однако здесь любовь явным образом смешана с зависимостью. Зависимость удушает любовь, если терпение становится терпением-соглашением с грехом).
Долготерпит — значит умеет ждать покаяния и исцеления. Долготерпит — значит «ожидает совершенного», «умеет ждать, когда созреет, когда дорастет», «относится так, как будто уже наступило долгожданное».
Не об этом ли писал апостол Павел? Примером такой долготерпящей любви является любовь праотца-патриарха Иакова к своей жене Рахили, которую он полюбил сразу, но брака с ней ждал два раза по семь лет, работая на дядю своего Лавана (см. Быт. 29: 27).
Любовь милосердствует
Милует, сострадает, сочувствует, сожалеет, открывается беде, не осуждает, не обвиняет. Милосердие исходит из самой сути любви — «любви к другому, как к самому себе» (Мк. 12:31). В другом месте (Еф. 5:28–29) апостол Павел замечает: «Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя. Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как и Господь Церковь».
Любовь к жене, другой личности, апостол рассматривает как любовь к себе, не разделяя «я» и «ты». При этом подчеркивает, что это подобно отношению к плоти своей, то есть своему телу и его жизни, что любовь своей внутренней силой преодолевает межиндивидуальную пропасть (Ср.: Быт. 2, 24, Мф 19, 5, Мк 10, 71, Кор. 6, 16 — «единая плоть» — не симбиоз, не слияние личностей, но самый тесный, самый интимный союз двух людей — мужчины и женщины).
Таково милосердие, свойственное любящему человеку, он как бы включает любимую (любимого) в «свое тело». Так и милосердие к ближним основано на любви, подобно отношению к своему телу. Ближний включен в сферу моего бытия, моего космоса, потому он и «ближний», то есть как родственник, родня (телесное родство). Возможно, апостол понимает милосердие как уподобление ближних своим родным? Такова милосердная любовь великой княгини Елизаветы Федоровны, «святого доктора» Гааза, матери Терезы Калькуттской и нашей современницы доктора Лизы Глинки, как нам кажется.
Любовь не завидует
Как правило, в любви человек испытывает такое насыщение чувствами, что он не может сдерживать себя, чтобы не поделиться с любимым, ему хочется говорить о своих чувствах, ласкать, заботиться и прочее (особенно ярко это проявляется во влюбленности). Любовь стремится себя выразить. Это происходит от полноты и избытка. И зависти здесь нет места, потому что от полноты не возникает потребности желать большего и сравнивать себя с другими. Нет сравнений — нет и зависти! Любовь наполняет до краев, не оставляя места для чего-то еще.
Любовь не превозносится
Любовь — сила соединения с другим, которая мысленно и чувственно «переносит» личность к другой личности, подчас забывая себя. Любовь возвышает в глазах любящего другого, не унижая при этом себя, и счастлива этим. Здесь возвышение любимого — не плод соревнования (кто кого больше, умнее, образованнее, правее), а радость за него, желание ему большего. Нередко приходящие на консультацию пары продолжают начатые дома споры о первенстве и правоте. В анализе ситуации обнаруживается, что причиной семейных нестроений является не любовь, а ее недостаток.
Когда пара связана глубокой любовью, духа соревновательности нет. А если в какой-то степени и есть, то соперничество быстро покрывается снисходительностью и уступчивостью. Близость дороже самоутверждения. Собственное возвышение над другим разрушает любовь.
Любовь не гордится
С психологической точки зрения гордость — сильная внутренняя установка личности, имеющая компенсаторный и защитный смысл. Гордость возникает от многолетних и страстных усилий самоутверждения за счет отказа от события, она создает иллюзию защищенности и само достаточности, видя в другом опасного врага, который может разрушить уединенный мир. Любящий же смиренно знает свою меру и свою потребность в другом, свою включенность в событие. А потому любовь не строит крепостных стен между собой и другими, она не может быть изолированной. Любовь не ведет к замкнутости гордыни и потому не гордится.
Любовь не бесчинствует
Любящий не только ласков с любимой, но и предупредителен, заботлив, внимателен. И до тех пор, пока любовь властвует в отношениях, любящий избегает упреков, претензий, ссор, скандалов. Когда любви не хватает, возникает напряжение и агрессия, которая только и ждет повода для нападения. Любовь примиряет людей, исключает агрессию и насилие.
Любовь не ищет своего
«Искать своего» — значит искать свою выгоду, думать только о себе. Любовь сверхбогата, она преизобилует дарами, а потому не ищет еще чего-то «своего», но готова щедро делиться с любимым и со всем миром!
Именно в силу своей полноты любовь жертвенна. Если человек пуст, делиться ему нечем, а жертвенность его будет носить невротический характер (как правило, так проявляет себя зависимость).
Любовь не раздражается
Раздражение — признак накапливающегося напряжения, прежде всего — эмоционального. Раздражение появляется, когда чувство любви не соответствует, не резонирует с деятельностью любви (уважение, внимание, забота, познание, ответственность). Тогда любовь не реализуется, а остается «томлением духа». В любви деятельной раздражение не нуждается в агрессивной разрядке, так как энергии любви (действования) из напряжения переходят в динамику. Томящийся любовью человек, как только откроется ему возможность сделать для любимой что-либо, тотчас веселеет и бросается исполнять. Исполненная любовь умиротворенна.
Любовь не мыслит зла
«Мыслит зло» тот, у кого осуждение отравляет ростки любви, кто находится во власти страха, малодушия, зависти, стыда и обиды. Любовь великодушна, она не знает этих чувств. Она не «мыслит» завистливым осуждением, обидчивым злопамятством. Любящий всегда может «мыслить» добром: в его сердце есть силы, время, подходящие слова, нежность и благожелание. В любви есть близость, а близость дает сопричастность с тем, что происходит с любимым. И если себе зла не желаешь, то и тому, кого любишь как себя, не помыслишь зла (Вспомним евангельские слова:
«Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22:39). Если любишь другого, как себя, значит и другому зла не помыслишь. Здесь уместно вспомнить и еще одно место в Библии: «Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя (Еф. 5:28).
Любовь не радуется неправде
Ложь, обман, интрига, клевета играют, увы, большую роль в нашей жизни. Эти страсти, питаемые страхом, нередко разгораются в неукрепившейся любви, но любовь изгоняет страх. Поэтому любовь может стать пространством правды, прямоты и простоты, пространством, не допускающим извне неправду мира. Любовь требует близости и доверия, открытости и искренности, а потому не верит в обман, надеясь на лучшее, даже если имеет опыт встречи с вероломством. Здесь уместно вспомнить библейский рассказ о Самсоне и Давиде:
«Далида, видя, что он открыл ей все сердце свое, послала и звала владельцев Филистимских, сказав им: идите теперь; он открыл мне все сердце свое» (Судьи 16:18).
Обычно это воспринимают как историю о предательстве. Но можно посмотреть на нее и с другой стороны: Самсон любил и открывал сердце, а Далида не любила и лгала. Самсон «не радовался», то есть не принимал неправду Далиды. Понимал ли он, что она его обманывает? Видимо, да. Иначе, зачем бы дважды он скрывал от нее подлинный секрет своей силы? Любовь долготерпит: Самсон догадывался, что Далида может его предать вновь, но ее неправде он противопоставил великодушие, обернувшееся, увы, погибелью. Можно расценить его поведение как зависимость страсти; а можно — как великодушие любви. Другой пример любви, которая «не радуется неправде» (их немало в литературе) — героиня «Преступления и наказания» Соня Мармеладова. Ее любовь к Раскольникову не меркнет, даже когда она узнает, что он — убийца двух беззащитных женщин. Соня не оправдывает, не успокаивает его, но только побуждает к покаянию.
Любовь все покрывает
Любовь своей силой и светом может, как покрывает птица своих птенцов, «покрыть» слабость, низость, недостойное поведение. Любовь — это защита, маскировка таких поступков и слабых сторон личности, которые в такой защите нуждаются. Покрыть — это сделать как бы невидимым, как бы не бывшим. Но это не значит оправдать или выгородить, а также не значит скрыть грех, ошибку или преступление. Покрыть — значит с щедростью лекаря исцелить рану, накормить голодного, согреть замерзающего.
Покрыть любовью — значит восполнить недостачу, дефицит милосердия, благочестия, праведности, правды и добра. И делает это любовь добровольно, хотя иногда неосознанно, по своей природе, от избытка милосердия, от щедрости. Там, где добро убывает, где царствует грех, там любовь может восполнить недостающее.
Любовь всему верит
Здесь вновь приходит на память история Самсона — он любил Далиду и продолжал ей верить. Такая вера в любви — риск, потому что она ничем не гарантирована, она может привести к сокрушительным последствиям. И все равно — любовь верит, чтобы недоверием не потерять доверие и близость. Неверие отдаляет и лишает силы — вера в любви придает сил, хранит близость и любовь. Однако вера не дает гарантий в отношениях. Здесь человек оказывается как бы на тонком льду, когда еще шаг — и можно провалиться в ложь, слепоту, зависимость. В этом риск! Как же остаться в любви, продолжать верить, но не впасть в губительную страсть? Это зависит от зрелости личности. Инфантильная любовь, например, как у детей к родителям, слепа, она не умеет еще различать чувств, мотивов, намерений, не имеет еще опыта. Зрелая любовь верит как бы поверх опыта, допуская обман или измену. Зрелая личность может сказать себе: «Я знаю, он может обмануть меня, но я вновь ему поверю, как если бы он был верен. Я поверю, потому что вижу в нем возможную верность. Я люблю его таким, какой он есть. Допуская грех и ошибку любимого, не перестаю любить и верить в лучшее».
Зависимый прячется от правды, любящий же правду видит, понимает и верит в возможное. Вот в чем разница! Самый главный выбор здесь — свободное решение верить, несмотря ни на что. Но без любви принять такое решение крайне трудно.
Любовь всего надеется
Надежда — это скрепа, связь веры и любви. Любовь выбирает лучшее в партнере, его возможную стойкость, верность, ответственность и стремится к этим качествам, то есть надеется. Надеется — значит не просто допускает, а ожидает и готовится к ним. Так, жена, после долгой отлучки мужа, узнав, что уже близко он, скоро приедет, готовится принять его в дом. Она не просто предполагает возможное, не просто ждет, но уже готовится.
Надежда — это активное ожидание, это энергия приготовления, исполненности. «Блажен раб, его же обрящет бдяща» (из тропаря утрени Великого понедельника).
Любовь все переносит
Терпению любви нет предела, это известно хорошо. Но «все переносит» не значит «не разумея, ЧТО переносит», не значит покорности и безрассудности. Что терпеть? Предательства, измены, насилие? Ответственность и опыт говорят, что иногда более терпеть нельзя. Если в отношениях терпеливость потакает греху и распаду, любовь разрушается. Тогда она может избрать исцеляющее «нет» — как разрыв, и отказ, и ответственность. Любовь зрелая может все перенести, сил у нее много, но кроме сил, у нее есть ответственность.
Любовь никогда не перестает
Два одинаково ценных для нас смысла можем мы усмотреть в этих словах апостола Павла: с точки зрения времени и с точки зрения деятельности. Первый смысл в том, что любовь — та самая добродетель, которая сохранится не только здесь, на земле, но и за гробом, в жизни небесной. Для любящих это великое счастье — знать и верить, что их любовь имеет непреходящий смысл; что любовь — не «гормоны», не плоть, но дух; что любовь имеет высшую ценность, и любящий прикасается вечности. Владыка Сурожский Антоний любил приводить слова одного французского писателя:
«Сказать человеку: „Я тебя люблю“ — то же самое, что сказать ему: „Ты будешь жить вечно, ты никогда не умрешь…“» (Антоний, митр. Сурожский. Таинство любви: Беседа о христианском браке).
Второй смысл — в непрекращающемся действии любви. Она всегда творит, действует неусыпно, непрестанно и не устает. Любовь продолжает действовать и тогда, когда сил нет, и кажется, что выхода не видно. Но выход находится, потому что в действенной любви более всего проявляется подобие человека Творцу, и Господь не оставляет любящих.
Эти «определения», данные апостолом Павлом, помогают отличить любовь от зависимости. Например, «любовь все покрывает и всему верит» — разве может вынести это зависимость? Напротив, ей часто сопутствуют мнительность и недоверие, зависимость нуждается в контролировании другого, потому что она не доверяет. В отличие от влюбленности, в любви, другой человек виден без помех и без прикрас. У любящего достаточно сил, чтобы выдержать всю правду о любимом; честно глядя на его несовершенство и все о нем зная, покрывать своей любовью.
Всем людям дана любовь, но не все ее познали. Любовь как открытие и познание другого не довольствуется внешним, маской, она терпеливо входит в дом души другого, знакомясь со всеми «обитателями» этого дома.
В Библии мы не раз встречаем слово «познал» (яйада – древнеевр.) (Быт. 4:1), которое имеет значение «слияние, узнавание, открытие и т.п.», то есть это познание-встреча. Познание любви открывается всему человеку, доходит до его глубин. Но взгляд через призму любви имеет и еще одну важную особенность: он видит в любимом то непроявленное, возможное, о чем сам человек может и не догадываться, что никто, кроме любящего не может увидеть.
Любовь смотрит как бы поверх головы, сознательно выше в духовном и нравственном смысле, чем любимый есть на самом деле. Так и Господь видит человека в идеальном, пока несуществующем образе, в образе личного возможного, то есть того, что человек может совершить, хотя еще не совершил.
Это совсем не то, что идеализация, которая есть образ своего желаемого. В любви воплощается духовный реализм – реалистичная, от знания другого, а не выдуманная вера в любимого.
В любви же рождается доверие, и вместе с ним — свобода. Ведь любовь налагает ответственность, взаимные обязательства, которые могут перерасти в несвободу. Очень важно не связать любимого, но «дать свободу», и уважать свободу, данную Богом.
Отрывок из книги «Влюбленность, любовь, зависимость»
Деньги или достаток.
Странно спорить о значении денег. Являются ли деньги знаками или они реальные ценности - не столь важно. Важно другое: при всем мифологическом внимании к деньгам, большинство людей, особенно в нашем отечестве, в целом неуважительно относится к своему материальному достатку. Последний - не денежное понятие.
Материальный достаток - сложное и многомерное явление, и не родственно деньгам. В некоторых случаях даже противоположное. Это, например, то, что нельзя продать или заложить.
Материальный достаток - совокупность всех ресурсов человека, семьи или рода, определяющий уровень жизни. Сюда входят, помимо денег и ценных бумаг, социальные выплаты и льготы, выигрыши и находки, потенциальные (но реальные) доходы и запасы семьи, наследство, земли, коллекции, архивы, а также связи, знакомства, родство и многое другое.
Люди часто готовы не замечать свой реальный достаток, стремясь во что бы то ни стало увеличивать доход в денежном выражении.
Часто знакомых спрашивают: «А ты сколько получаешь?». Подразумевается, что именно размер зарплаты определяет уровень жизни семьи. Но если исходить из этого, то больше половины россиян выжить не могут. А ведь жизнь семьи в большей степени зависит от материального достатка в целом, нежели от суммы денежного дохода.
Парадокс в том, что денежные числа поражают (или успокаивают) наши умы более чем реальный достаток. То ли учитывать достаток труднее, чем деньги, то ли управлять достатком сложнее, чем тратить деньги.
Материальный достаток – реальнее, чем денежные величины. Однако деньги прельщают более, чем достаток. Деньги можно вывезти, проиграть, взять взаймы. С материальным достатком это сделать трудно, или вообще нельзя. Деньги могут поссорить друзей, развести супругов. Материальный достаток не сводит с ума, зато утверждает жизнь.
Материальный достаток - совокупность всех ресурсов человека, семьи или рода, определяющий уровень жизни. Сюда входят, помимо денег и ценных бумаг, социальные выплаты и льготы, выигрыши и находки, потенциальные (но реальные) доходы и запасы семьи, наследство, земли, коллекции, архивы, а также связи, знакомства, родство и многое другое.
Люди часто готовы не замечать свой реальный достаток, стремясь во что бы то ни стало увеличивать доход в денежном выражении.
Часто знакомых спрашивают: «А ты сколько получаешь?». Подразумевается, что именно размер зарплаты определяет уровень жизни семьи. Но если исходить из этого, то больше половины россиян выжить не могут. А ведь жизнь семьи в большей степени зависит от материального достатка в целом, нежели от суммы денежного дохода.
Парадокс в том, что денежные числа поражают (или успокаивают) наши умы более чем реальный достаток. То ли учитывать достаток труднее, чем деньги, то ли управлять достатком сложнее, чем тратить деньги.
Материальный достаток – реальнее, чем денежные величины. Однако деньги прельщают более, чем достаток. Деньги можно вывезти, проиграть, взять взаймы. С материальным достатком это сделать трудно, или вообще нельзя. Деньги могут поссорить друзей, развести супругов. Материальный достаток не сводит с ума, зато утверждает жизнь.
Статьи на болгарском языке
Posted на 09/12/2016 in Духовност, Семейство, Съвременност
За да започнем борбата със завистта е достатъчно просто да анализираме своите стереотипи на сравнение на себе си с другите. За психологическите механизми, по които този грях възниква и се развива, а също и за това как да се удържи победа над него, говори протойерей Андрей Лоргус, ректор на Института по християнска психология:
Завистта е сложно и разнолико чувство
прот. Андрей Лоргус
Трябва да кажем преди всичко, че човек не се ражда със завистта. Както и чувството за собствено достойнство, завистта се възпитава. Това е цял букет от т.нар. социални навици, към които приучаваме детето от най-ранна възраст.
Веднага след като научим детето да сравнява себе си с другите деца, с другите хора, вече възниква фундаментът за завистта, защото завистта се основава на сравнението – не без основание то бива наричанo социална концепция.
Но въпреки това аз бих казал, че завистта е личностен навик, който има социална природа, по-скоро дори семейно-социална. На първо място бих поставил семейният аспект, защото именно в семейството се учим да сравняваме.
Още по-важно е да се каже, че т.нар. детска педагогика също формира завист, защото тя изцяло е построена върху сравненията. Т.нар. педагози, предучилищните възпитатели постоянно манипулират чрез сравнението между децата.
Освен това съществува огромна културна практика за възпитание на децата в съревнователен контекст: кой е първи, кой е най-силен, кой е най-добър, първа награда, втора награда и т.н. Разбира се, всичко това спомага за развиването на завистта.
Още от ранно детство
Например майката казва на дъщеря си: „Погледни Анечка. Виждаш ли колко ѝ е чиста роклята? А твоята е изцапана.“ Или : „Виж сестра си, тя си е изяла всичката каша, а ти? Ако си изядеш кашата, ще обичам също и теб, както и Анечка, която си изяде кашата“. Тази псевдопедагогика приучава детето към разбирането, че отношението към него и неговото отношение към себе си зависи от сравнението: до каква степен то е по-добро или до каква степен то е по-лошо, от другите деца или другите хора.
Това не са просто някакви външни, културни, светогледни неща, а това е дълбоко личностно сравнение, които представляват за детето един буквално жизнено важен фон, защото любовта на мама – това за него е въздухът, небето, храната.
„Ако мама не ме обича, тогава мене въобще ме няма“ – детето възприема нелюбовта на мама край на живота, то е зависимо от най-силните емоционални връзки. Детето от най-ранно детство става зависимо от това, доколко то е по-добро или по-лошо от другите.
При това всяко сравнение, безусловно, е съвършено субективно, то няма никакво субективно измерение. Ако малкият е изял кашата си толкова бързо, както другото дете в детската градина, това съвсем не означава, че то може да претендира за точно същата любов на лелките или възпитателките, както другото дете. Затова лелката и възпитателката се отнася към всяко дете от тях субективно – едно обича повече, друго по-малко, някое отличава, друго пък обратно – въобще не го забелязва.
И тогава само по себе си съревнованието става почти непостижимо, защото независимо от това, колко бързо детето си изяжда кашата, колко чисто и без да цапа пише в тетрадката, на него му е безразлично – защото по някаква причина то не може да бъде обичано.
И за детето е много страшно, че любовта към него става обусловена от неговите успехи, неговата социализация, интелектуалното му развитие. Но ако то няма такива способности?
Ако поради някаква причина то не може толкова бързо да си изяжда кашата или да си завързва връзките на обувките, ако то не може толкова прилежно и чисто да пише в тетрадката и толкова добре да помни таблицата за умножение както някое друго дете от неговия клас или група, нима то няма други способности? И тогава това другото дете завинаги се превръща за него в човек, който е по-достоен за любов, уважение и оценяване, отколкото него.
Обърнете внимание, че завистта се основава върху самоунижението. При все това основанието за това може да бъде всичко – дори и съвършено неосъзнати неща, както често се случва. А другият човек, макар и да ме е унизил с думи, постъпките, с поглед, отношение, то това може да предизвика в мен единствено злоба, досада, ревност, ненавист. Но завистта в сърцето си мога да произведа единствено аз.
В кои случаи се поражда завист?
Завистта се ражда в онези случаи, когато в дълбочината на съвестта, в душата на човека няма достатъчно твърди основания за осъзнаване ценността на собствената личност като образ Божий.
Възможно е да има моменти, когато човек губи усещане за собствената си ценност или забравя за тази ценност, съмнява се в нея – такива моменти може да има всеки човек, например когато той греши, когато е виновен, когато се кае, когато е болен. В тези моменти, когато човек се сравнява с другите, се поражда завист.
Но навикът да се завижда на другите, т.е. да унизяваш себе си пред другите, не се развива просто ей-така. Той се развива именно тогава, когато към усещането за собствената си малоценност се добавя и навикът да се сравняваш с другите. „Мене не ме обичат, а него го обичат. И ето, аз не съм много важен, а той е важен. Аз не се уча много добре, а другият се учи много по-добре“. Това са две от най-важните причини за завистта – загубата на усещане за ценността на собствения живот и сравнението с другите.
Друг е въпросът, че наистина съществува добродетелното чувство на радост за другия. Когато другият е по-умен от мен, когато на другия нещата му се получават по-добре, когато мога да се радвам с другия и заради другия, тогава не възниква никаква завист.
Завистта възниква тогава, когато аз претендирам за мястото, което заема другият човек – в сърцето на майка ми, може би, или в преценките на учителя, или в усмивките на жените, които не са отправени към мен и т.н. Тоест ако аз претендирам за нещо, което нямам. И ако това е така, аз чувствам своето унижение, че нямам каквото другият има.
Социалната завист
Две наистина дяволски идеи – равенството и справедливостта – пораждат у хората завист, която вече се възпитава върху чисто социално корени. Трябва да си признаем, че в света не съществува справедливост, равенство. В света не съществува моето лично понятие за справедливост, в него имам твърде много свои лични неуспехи, светът не е устроен както аз си мечтая.
Цялата съвременна култура, между другото, и културата на всички цивилизации по света, до голяма степен е построена върху завистта – постоянно се прокламира идеята за възвеличаване на този, който е по-успешен, по-богат, по-красив, по-способен.
Представете си например, когато жители на селата гледа по телевизията как живеят гражданите. Или например народът на някоя слабо развита държава гледа как живеят богатите хората от другите държави, които са по-развити, по-благополучни. Културата на постиженията, културата на наградите и успеха, разбира се, поражда една мощна социална завист.
Социалната завист е своеобразен източник на непримирима вражда, войни и множество съвременни военни стълкновения. В самата си същност, глобалната, фундаменталната ненавист между цивилизациите, например между т.нар. християнска цивилизация или западна цивилизация и мюсюлманската цивилизация, която в основата си е построена върху селския или номадския начин на живот, в значителна степен се подхранва от завистта. Това е разбираемо и очевидно. Следователно, завистта е страшно чувство, което може да доведе и води до огромни загуби и тежки злодеяния.
Защо хората не си признават, че завиждат?
Хората не си признават, че завиждат, защото завистта се отнася към онези страсти и пороци, които биват порицавани от външния морал. Това са социални стереотипи. В същото време именно тази култура възпитава завистта в хората.
Получава се сблъсък между две неща: от една страна стимулира, поощрява завистта, а от друга страна тя признава завистта за порок. И ето защо хората не си я признават. Какво чудно има тук?
Може ли завистта да спомогне за постигане на нещо по-голямо?
Завистта никога не спомага за постигането на нещо по-голямо. Завистта парализира и унищожава в човека неговата самобитност поради една проста причина – всички творчески способности на човека са основани върху неговия индивидуален характер, защото на всеки човек са дадени уникални таланти, които са единствено негово притежание.
Като се добави и личното му възпитание, неговата лична история създава онзи неповторим личностен тип, който се явява и като част от нашето учение за човека. А когато човек се фокусира върху другия, той винаги се отказва от себе си.
В стремежа си да постигне онова, което има другият, човек сам губи връзка със собствени възможности, той ги подценява. И в стремежа си към постиженията на другите, които не са за него, които не са му полезни и не са му удобни, той се отказва от себе си. Затова най-големите творчески успехи може да очаква само човекът, който е на пътя за овладяване на своята личностна уникалност. А завистта го отклонява от този негов път и, следователно, не може да му допринесе с нищо.
Как да се борим със завистта?
За да започнем борбата със завистта е достатъчно просто да анализираме своите стереотипи за сравнение с другите и ще стане ясно откъде произлиза всичко.
Тук, разбира се, е необходима вътрешна духовна работа, в т.ч. и психотерапевтична работа. До голяма степен психотерапията е насочена към работа с такива комплекси и страсти като завистта. Защото завистта е една много тежка и деструктивна страст, която разяжда личността и не носи никаква полза.
За да започнем борбата със завистта е достатъчно просто да анализираме своите стереотипи на сравнение на себе си с другите. За психологическите механизми, по които този грях възниква и се развива, а също и за това как да се удържи победа над него, говори протойерей Андрей Лоргус, ректор на Института по християнска психология:
Завистта е сложно и разнолико чувство
прот. Андрей Лоргус
Трябва да кажем преди всичко, че човек не се ражда със завистта. Както и чувството за собствено достойнство, завистта се възпитава. Това е цял букет от т.нар. социални навици, към които приучаваме детето от най-ранна възраст.
Веднага след като научим детето да сравнява себе си с другите деца, с другите хора, вече възниква фундаментът за завистта, защото завистта се основава на сравнението – не без основание то бива наричанo социална концепция.
Но въпреки това аз бих казал, че завистта е личностен навик, който има социална природа, по-скоро дори семейно-социална. На първо място бих поставил семейният аспект, защото именно в семейството се учим да сравняваме.
Още по-важно е да се каже, че т.нар. детска педагогика също формира завист, защото тя изцяло е построена върху сравненията. Т.нар. педагози, предучилищните възпитатели постоянно манипулират чрез сравнението между децата.
Освен това съществува огромна културна практика за възпитание на децата в съревнователен контекст: кой е първи, кой е най-силен, кой е най-добър, първа награда, втора награда и т.н. Разбира се, всичко това спомага за развиването на завистта.
Още от ранно детство
Например майката казва на дъщеря си: „Погледни Анечка. Виждаш ли колко ѝ е чиста роклята? А твоята е изцапана.“ Или : „Виж сестра си, тя си е изяла всичката каша, а ти? Ако си изядеш кашата, ще обичам също и теб, както и Анечка, която си изяде кашата“. Тази псевдопедагогика приучава детето към разбирането, че отношението към него и неговото отношение към себе си зависи от сравнението: до каква степен то е по-добро или до каква степен то е по-лошо, от другите деца или другите хора.
Това не са просто някакви външни, културни, светогледни неща, а това е дълбоко личностно сравнение, които представляват за детето един буквално жизнено важен фон, защото любовта на мама – това за него е въздухът, небето, храната.
„Ако мама не ме обича, тогава мене въобще ме няма“ – детето възприема нелюбовта на мама край на живота, то е зависимо от най-силните емоционални връзки. Детето от най-ранно детство става зависимо от това, доколко то е по-добро или по-лошо от другите.
При това всяко сравнение, безусловно, е съвършено субективно, то няма никакво субективно измерение. Ако малкият е изял кашата си толкова бързо, както другото дете в детската градина, това съвсем не означава, че то може да претендира за точно същата любов на лелките или възпитателките, както другото дете. Затова лелката и възпитателката се отнася към всяко дете от тях субективно – едно обича повече, друго по-малко, някое отличава, друго пък обратно – въобще не го забелязва.
И тогава само по себе си съревнованието става почти непостижимо, защото независимо от това, колко бързо детето си изяжда кашата, колко чисто и без да цапа пише в тетрадката, на него му е безразлично – защото по някаква причина то не може да бъде обичано.
И за детето е много страшно, че любовта към него става обусловена от неговите успехи, неговата социализация, интелектуалното му развитие. Но ако то няма такива способности?
Ако поради някаква причина то не може толкова бързо да си изяжда кашата или да си завързва връзките на обувките, ако то не може толкова прилежно и чисто да пише в тетрадката и толкова добре да помни таблицата за умножение както някое друго дете от неговия клас или група, нима то няма други способности? И тогава това другото дете завинаги се превръща за него в човек, който е по-достоен за любов, уважение и оценяване, отколкото него.
Обърнете внимание, че завистта се основава върху самоунижението. При все това основанието за това може да бъде всичко – дори и съвършено неосъзнати неща, както често се случва. А другият човек, макар и да ме е унизил с думи, постъпките, с поглед, отношение, то това може да предизвика в мен единствено злоба, досада, ревност, ненавист. Но завистта в сърцето си мога да произведа единствено аз.
В кои случаи се поражда завист?
Завистта се ражда в онези случаи, когато в дълбочината на съвестта, в душата на човека няма достатъчно твърди основания за осъзнаване ценността на собствената личност като образ Божий.
Възможно е да има моменти, когато човек губи усещане за собствената си ценност или забравя за тази ценност, съмнява се в нея – такива моменти може да има всеки човек, например когато той греши, когато е виновен, когато се кае, когато е болен. В тези моменти, когато човек се сравнява с другите, се поражда завист.
Но навикът да се завижда на другите, т.е. да унизяваш себе си пред другите, не се развива просто ей-така. Той се развива именно тогава, когато към усещането за собствената си малоценност се добавя и навикът да се сравняваш с другите. „Мене не ме обичат, а него го обичат. И ето, аз не съм много важен, а той е важен. Аз не се уча много добре, а другият се учи много по-добре“. Това са две от най-важните причини за завистта – загубата на усещане за ценността на собствения живот и сравнението с другите.
Друг е въпросът, че наистина съществува добродетелното чувство на радост за другия. Когато другият е по-умен от мен, когато на другия нещата му се получават по-добре, когато мога да се радвам с другия и заради другия, тогава не възниква никаква завист.
Завистта възниква тогава, когато аз претендирам за мястото, което заема другият човек – в сърцето на майка ми, може би, или в преценките на учителя, или в усмивките на жените, които не са отправени към мен и т.н. Тоест ако аз претендирам за нещо, което нямам. И ако това е така, аз чувствам своето унижение, че нямам каквото другият има.
Социалната завист
Две наистина дяволски идеи – равенството и справедливостта – пораждат у хората завист, която вече се възпитава върху чисто социално корени. Трябва да си признаем, че в света не съществува справедливост, равенство. В света не съществува моето лично понятие за справедливост, в него имам твърде много свои лични неуспехи, светът не е устроен както аз си мечтая.
Цялата съвременна култура, между другото, и културата на всички цивилизации по света, до голяма степен е построена върху завистта – постоянно се прокламира идеята за възвеличаване на този, който е по-успешен, по-богат, по-красив, по-способен.
Представете си например, когато жители на селата гледа по телевизията как живеят гражданите. Или например народът на някоя слабо развита държава гледа как живеят богатите хората от другите държави, които са по-развити, по-благополучни. Културата на постиженията, културата на наградите и успеха, разбира се, поражда една мощна социална завист.
Социалната завист е своеобразен източник на непримирима вражда, войни и множество съвременни военни стълкновения. В самата си същност, глобалната, фундаменталната ненавист между цивилизациите, например между т.нар. християнска цивилизация или западна цивилизация и мюсюлманската цивилизация, която в основата си е построена върху селския или номадския начин на живот, в значителна степен се подхранва от завистта. Това е разбираемо и очевидно. Следователно, завистта е страшно чувство, което може да доведе и води до огромни загуби и тежки злодеяния.
Защо хората не си признават, че завиждат?
Хората не си признават, че завиждат, защото завистта се отнася към онези страсти и пороци, които биват порицавани от външния морал. Това са социални стереотипи. В същото време именно тази култура възпитава завистта в хората.
Получава се сблъсък между две неща: от една страна стимулира, поощрява завистта, а от друга страна тя признава завистта за порок. И ето защо хората не си я признават. Какво чудно има тук?
Може ли завистта да спомогне за постигане на нещо по-голямо?
Завистта никога не спомага за постигането на нещо по-голямо. Завистта парализира и унищожава в човека неговата самобитност поради една проста причина – всички творчески способности на човека са основани върху неговия индивидуален характер, защото на всеки човек са дадени уникални таланти, които са единствено негово притежание.
Като се добави и личното му възпитание, неговата лична история създава онзи неповторим личностен тип, който се явява и като част от нашето учение за човека. А когато човек се фокусира върху другия, той винаги се отказва от себе си.
В стремежа си да постигне онова, което има другият, човек сам губи връзка със собствени възможности, той ги подценява. И в стремежа си към постиженията на другите, които не са за него, които не са му полезни и не са му удобни, той се отказва от себе си. Затова най-големите творчески успехи може да очаква само човекът, който е на пътя за овладяване на своята личностна уникалност. А завистта го отклонява от този негов път и, следователно, не може да му допринесе с нищо.
Как да се борим със завистта?
За да започнем борбата със завистта е достатъчно просто да анализираме своите стереотипи за сравнение с другите и ще стане ясно откъде произлиза всичко.
Тук, разбира се, е необходима вътрешна духовна работа, в т.ч. и психотерапевтична работа. До голяма степен психотерапията е насочена към работа с такива комплекси и страсти като завистта. Защото завистта е една много тежка и деструктивна страст, която разяжда личността и не носи никаква полза.
17.12.2014 г. Автор: Александра Карамихалева. (опубл. "Духовно-просветен център")
Интервю с проф. протойерей Анрей Лоргус
Протойерей Андрей Лоргус е един от най-изявените антрополози и християнски психолози на нашето време. Роден е на 25 март 1956 година. През 1982 г. се дипломира във Факултета по психология на Московския държавен университет. Завършва Московската духовна семинария през 1992 г. През 1996 г. постъпва като преподавател по Православна антропология в руския Православен университет „Св. Йоан Богослов”. От 2003 г. е член на Съвета на Европейското движение по християнска психология и антропология, като на годишните симпозиуми редовно представя свои доклади. Автор е на над 30 научни публикации. Пред 2009 г. той основава първия руски Институт по християнска психология и е избран за негов ректор.
Отец Андрей, каква е причината все по-малко хора да са способни да създават семейства за цял живот?
Мисля, че причините за това са вечни, те винаги са били, са и ще бъдат, защото хората са склонни да допускат грешки, особено в млада възраст. Но за това има и съвременни, актуални причини. Мисля, една от тях е, че нашата съвременна, европейска, постхристиянска цивилизация създава все по-големи и по-големи изисквания към семейството. Това спира много млади мъже и жени, които си казват: това е толкова отговорно, толкова сложно, ние толкова се боим да не сбъркаме, че по-добре да отложим това важно решение.
Втората причина е открилата се възможност мъжете и жените да живеят заедно без брак, възможност, която в архаичното и в патриархалното общество не е съществувала. Дори незаконните връзки е трябвало да бъдат прикривани от законен брак. Сега това не е така. Сега това съжителство е възможно и много хора го предпочитат пред отговорността да създадат семейство с неговите юридически, икономически и т.н. отговорности.
Третият съвременен фактор се състои в това, че към съвременния човек се предявяват все по-големи очаквания в професията, кариерата, социалната реализация и за мнозина мъже и жени тези фактори за личностната реализация станаха по-важни от семейството.
А каква е ролята на личния егоизъм в нежеланието и неспособността да създадем семейство за цял живот?
Според мен – не голяма. По-голямата част от хората по самата си природа изпитват силно желание да създадат семейство и то да бъде устойчив и пълноценен съюз. Нуждаят се от семейна подкрепа, копнеят да намерят своя другар в живота. Повечето хора мечтаят за това, но или не вярват, че това е постижимо, или считат, че е прекалено сложно и дори опасно. Те остават сами, страдат, аз зная това, но се боят да стъпят в брак. Аз съм срещал в своето пастирско служение много мъже, които обичат една единствена жена, но се боят да стъпят в брак. Искат, но не се решават. Това не е егоизъм, а по-скоро страх. Страхът е много силен фактор, който спира мнозина да създадат семейство.
А защо нашите съвременници са по-страхливи по отношение на брака от нашите предци?
Архаичната структура на обществото се разпадна напълно. Племенната, родовата поддръжка за младото семейство изчезна. Днес всяко младо семейство трябва да се бори само с всички социални проблеми – материални, социални, юридически...- с цялото им многообразие, неочакваност и сложност, която се стоварва върху личността и семейството. Семейната система не дава онази поддръжка на младите семейства, както преди. От друга страна, и самите млади хора се стремят да разрушат родовите отношения и негативния опит, който им носят те, като например родител алкохолик, неудачник... В Москва, например, идват млади хора от всички краища на страната, за да се изучат, да направят кариера, да се издигнат... Те имат връзки, но нямат нито жилище, нито поддръжката на близките си в случай, че родят деца. Този разрив е много сериозна пречка пред желаещите да създадат семейство.
Вие като психолог и свещеник какво казвате на тези хора; какво те губят, като живеят в съжителство, а не в брак?
Губят много. Съжителството не е семейство, не е брак, то е някакво уродливо образование на съвременността, което не дава на хората усещането за пълнота в живота. Това е само съюз между двама самотници, които няма да станат „една плът”. И те разбират това. Те казват: ние ще заработим достатъчно пари, ще се устроим с жилище и тогава ще се оженим.
Не, те казват:”Ние се обичаме, заедно сме и това ни е напълно достатъчно. Бракът – който те схващат единствено като подпис в Общината- няма да ни даде нищо повече”.
Те просто не знаят какво губят. Техният родителски модел на брачен съюз вероятно е бил не твърде добър и те не знаят какво означава истински брак и истинско семейство. Те дори не предполагат от какво богатство се лишават и няма кой да им го каже. Вероятно около себе си те не виждат нито един добър пример за това.
А ние като християни какво можем да кажем на такива хора?
Ако ние самите със собствения си пример не можем да покажем такъв положителен пример, остава ни само да даваме примери от историята, от житията на светиите, от учението на светите отци, но тази проповед няма да е така убедителна, ако ние самите не сме добър пример в това отношение. Прекрасно би било, ако свещеникът с неговото семейство е именно такъв добър пример за своите енориаши, но за жалост, това не винаги е така. Има случаи и на млади хора от добри свещенически семейства, които живеят в съжителство без брак.
А как то се отразява на възпитанието на децата родени и израстнали в извънбрачно съжителство?
Има две форми на такова съжителство. Едната, когато мъжът и жената казват: ние сме мъж и жена, възприемайте ни като семейство, въпреки че сме избрали да не узаконяваме връзката си юридически и църковно. А другият случай е, когато двамата съжителстващи казват: не, ние не сме семейство, ние просто се срещаме. В първия случай децата имат по-голям шанс да се радват на сигурността, поддръжката на семейството и рода и да израстнат като пълноценни личности. Те имат връзка с бабите и дядовците, на голямото семейство, събират се на празници.... Докато при децата от втория тип съжителство светът се раздвоява: светът на майката и светът на бащата, които при това обикновено не изпълняват типичните за бащата и майката роли във възпитанието на децата, не се допълват взаимно, не са естественият образец за междуличностни и междуполови отношения. Съзнанието им се раздвоява, те много трудно възприемат и съчетават този раздвоен свят и имат изключително сложен, комплексиран вътрешен свят. Те по-трудно се справят с кризисните моменти, по-трудно се справят със стреса, по-склонни са към депресии и по-трудно изграждат добра кариера и стабилни връзки.
Бих искала да насоча вниманието Ви върху едно друго ново явление, което, както по всичко личи, съвсем скоро ще бъде узаконено – хомосексуалните бракове. И всички ние ще трябва да ги приемем като равностойни форми на брака. Нещо повече, ние като православни християни няма да можем открито да заявим своето отношение към това явление, защото това ще се счита за дискриминационно по отношение на т.нар. сексуални малцинства.
Църквата никога няма да се съгласи с това положение на нещата и да приеме юридически узаконените хомосексуални съюзи за норма, и винаги ще се бори свсички легални средства срещу това. За християнина това винаги еднозначно няма да бъде приемано за брак, а като партньорство, основано на изкривяването на човешката природа вследствие на Грехопадението, като изкривяване и аномалия в личността. Несъмнено това е аномалия, а не норма. Мен също ме плаши тази предстояща борба, която очевидно ще бъде продължителна и тежка, но Църквата не би могла да отстъпи от тази своя позиция. Тя е твърда и недвусмислена и не търпи никакви условности и компромиси.
Но аз като психолог бих искал да кажа още нещо, че психологията по цял свят тихомълком натрупва данни за това, че от научна гледна точка хомосексуализмът е отклонение от нормата, че това е повреда на личността и че в резултат от хомосексуализма личността се изкривява, претърпява проблеми, които не могът да бъдат решени, т.е. това са повреди, които са непоправими, необратими. Естествено, това става и в хомосексуалното съжителство, и в съжителството от такъв тип, в което се възпитават деца.
Имал съм много дискусии на тази тема и в Интернет, и очи в очи... Има различни мнения, различни изследвания в Америка, които показват, че децата възпитавани в хомосексуални двойки не са като другите, но тези изследвания се провеждат или от психолози-хомосексуалисти или са финансирани от хомосексуални организации, т.е. те са лобистки научни възгледи, които, за жалост, не са рядкост в научните среди. Същевременно немалко психолози, които откровенно говорят за своята работа по преодоляването на проблемите, настъпили в личността вследствие на хомосексуалната ориентация, заявяват, че хомосексуалните личности, хомосексуалните двойки и децата, възпитавани в такива двойки, имат трайни и необратими изкривявания.
А според тези психолози такива повреди в личността вследствие ли са от хомосексуалното самоопределение, или го предхождат?
И едното, и другото. Работата е там, че хомосексуализмът е избор, който се прави на последния етап от сексуалната идентификация на личността. В ранна подрастваща възраст. А понякога е въпрос на прелъстяване. Т.е. имаме психологическа травма и още в този момент личността изпитва страдание и този избор е определен от това страдание, от недостатъка, а не от пълнотата на природата й. Но правейки този избор, това изкривяване на личността продължава на всеки етап от развитието й. Човек е принуден да се прикрива или, напротив – да демонстрира своята сексуалност, да се бори за своите права, да се бори да бъде приет от другите като „нормален” и сам себе си да приема за нормален... Тоест, това са все изкривявания в личността, в посоката, в която трябва да се развива личността, в начина, по който трябва да се самоутвърждава, да се реализира като пълноценна личност и син Божий по благодат. Социализацията на хомосексуалиста изисква особено напрежение и душевни сили, употребени не по предназначение. Той постоянно е разкъсван между два свята – на естественото и противоестественото.
Това не може да не се отрази и на взаимоотношенията в хомосексуалното съжителство. Самите хомосексуалисти признават, че в тяхното съжителство винаги единия от тях играе мъжката, а другият – женската роля. Те може да сменят ролите си, но това ролево поведение само по себе си идва да рече, че истинската природа на брака е съюз между двама човека с различна природа – мъжка и женска, които естествено се допълват и в това взаимно допълване се ражда пълнота.
Тази ненормалност, за която говорите, ще се промени ли с узаконяването на тези „бракове” и юридическото им налагане като норма в обществото?
Аз мисля, че юридическото узаконяване на хомосексуалните бракове не цели налагането им като норма. Ако Законът застави гражданите да уважават различната сексуална ориентация и да не се изказват отрицателно срещу хората направили такъв избор, да не им се отказват някакви социални права или да бъдат унижавани на основание тяхната хомосексуална ориентация, това е едно. Съвсем друго е, ако на мен като свещеник или като учен ми забранят свободно да изразявам от амвона или на научни симпозиуми своето убеждение, че това е извращение, порок, грях, нещо ненормално, противоестествено. Тук аз се сблъсквам със сериозна опасност да бъда подведен под отговорност заради моите убеждения и изказвания, т.е. да бъдат нарушени моите права свободно да изказвам убежденията си. Но в живота, в бита, аз мисля, че това няма да проникне. И все пак смятам, че обществото и Църквата трябва отсега да се борят против това хомосексуалистите да ни натрапват своята сексуалност. Да не забрававяме, че ние сме болшинството и че ние също имаме права.
Отец Андрей, от няколко години насам ми прави впечатление, че почти във всеки филм, който идва от Запада, има една, по правило много симпатична хомосексуално двойка. Те задължително са много интелигентни, добре възпитани, добре образовани, успели, много симпатични и с добри отношения. И ако децата ни гледат тези, според мен целенасочено и систематично натрапвани ни, представи за хомосексуалните двойки, няма ли след няколко поколения да започнат да приемат тези двойки като нещо добро?
Ако децата растат в нормални, функционални, семейства, те ще възприемат отношението на своите родители към тези явления и ще имат нормален светоглед. Те ще гледат тези филми, но ще чуват и коментарите на своите родители, ще следят тяхната реакция и тя ще е определяща за тяхното отношение. И което е по-важно, ще имат и непосредствените си наблюдения за ролята на мъжкото и женското начало в семейството в лицето на своите родители. Моят син като малък много харесваше Фреди Меркюри, и сега го харесва, но за него беше пределно ясно какво е отношението на неговите родители и на Църквата към сексуалността на този музикант.
Но все по-малко „нормални” семейства има....
Това е проблемът. Това е същинският проблем и опасността за идните поколения. Това е проблем, който ще има все по-сериозни и все по-непреодолими последствия. И ако ние като християни няма какво да противопоставим на тази пагубна за обществото тенденция, не само като изобличение на греха, а и достоен за подражание пример, ако самите ние не сме в състояние да покажем на света какво е „нормално”, никакви аргументи няма да помогнат.
В крайна сметка, нали „нормален” е човекът такъв, какъвто Творецът го е замислил и създал, нормално е семейството такова, каквото Бог го е замислил и създал?
Точно така, защото семейството е не просто социална форма на съществуване на човека, а природно установена, богоустановена. Божията воля за човека е да живее в брачна двойка – мъж и жена, и никаква сила не може да промени това, без да подрони основите на самия живот.
www.pravmladeji.org
Интервю с проф. протойерей Анрей Лоргус
Протойерей Андрей Лоргус е един от най-изявените антрополози и християнски психолози на нашето време. Роден е на 25 март 1956 година. През 1982 г. се дипломира във Факултета по психология на Московския държавен университет. Завършва Московската духовна семинария през 1992 г. През 1996 г. постъпва като преподавател по Православна антропология в руския Православен университет „Св. Йоан Богослов”. От 2003 г. е член на Съвета на Европейското движение по християнска психология и антропология, като на годишните симпозиуми редовно представя свои доклади. Автор е на над 30 научни публикации. Пред 2009 г. той основава първия руски Институт по християнска психология и е избран за негов ректор.
Отец Андрей, каква е причината все по-малко хора да са способни да създават семейства за цял живот?
Мисля, че причините за това са вечни, те винаги са били, са и ще бъдат, защото хората са склонни да допускат грешки, особено в млада възраст. Но за това има и съвременни, актуални причини. Мисля, една от тях е, че нашата съвременна, европейска, постхристиянска цивилизация създава все по-големи и по-големи изисквания към семейството. Това спира много млади мъже и жени, които си казват: това е толкова отговорно, толкова сложно, ние толкова се боим да не сбъркаме, че по-добре да отложим това важно решение.
Втората причина е открилата се възможност мъжете и жените да живеят заедно без брак, възможност, която в архаичното и в патриархалното общество не е съществувала. Дори незаконните връзки е трябвало да бъдат прикривани от законен брак. Сега това не е така. Сега това съжителство е възможно и много хора го предпочитат пред отговорността да създадат семейство с неговите юридически, икономически и т.н. отговорности.
Третият съвременен фактор се състои в това, че към съвременния човек се предявяват все по-големи очаквания в професията, кариерата, социалната реализация и за мнозина мъже и жени тези фактори за личностната реализация станаха по-важни от семейството.
А каква е ролята на личния егоизъм в нежеланието и неспособността да създадем семейство за цял живот?
Според мен – не голяма. По-голямата част от хората по самата си природа изпитват силно желание да създадат семейство и то да бъде устойчив и пълноценен съюз. Нуждаят се от семейна подкрепа, копнеят да намерят своя другар в живота. Повечето хора мечтаят за това, но или не вярват, че това е постижимо, или считат, че е прекалено сложно и дори опасно. Те остават сами, страдат, аз зная това, но се боят да стъпят в брак. Аз съм срещал в своето пастирско служение много мъже, които обичат една единствена жена, но се боят да стъпят в брак. Искат, но не се решават. Това не е егоизъм, а по-скоро страх. Страхът е много силен фактор, който спира мнозина да създадат семейство.
А защо нашите съвременници са по-страхливи по отношение на брака от нашите предци?
Архаичната структура на обществото се разпадна напълно. Племенната, родовата поддръжка за младото семейство изчезна. Днес всяко младо семейство трябва да се бори само с всички социални проблеми – материални, социални, юридически...- с цялото им многообразие, неочакваност и сложност, която се стоварва върху личността и семейството. Семейната система не дава онази поддръжка на младите семейства, както преди. От друга страна, и самите млади хора се стремят да разрушат родовите отношения и негативния опит, който им носят те, като например родител алкохолик, неудачник... В Москва, например, идват млади хора от всички краища на страната, за да се изучат, да направят кариера, да се издигнат... Те имат връзки, но нямат нито жилище, нито поддръжката на близките си в случай, че родят деца. Този разрив е много сериозна пречка пред желаещите да създадат семейство.
Вие като психолог и свещеник какво казвате на тези хора; какво те губят, като живеят в съжителство, а не в брак?
Губят много. Съжителството не е семейство, не е брак, то е някакво уродливо образование на съвременността, което не дава на хората усещането за пълнота в живота. Това е само съюз между двама самотници, които няма да станат „една плът”. И те разбират това. Те казват: ние ще заработим достатъчно пари, ще се устроим с жилище и тогава ще се оженим.
Не, те казват:”Ние се обичаме, заедно сме и това ни е напълно достатъчно. Бракът – който те схващат единствено като подпис в Общината- няма да ни даде нищо повече”.
Те просто не знаят какво губят. Техният родителски модел на брачен съюз вероятно е бил не твърде добър и те не знаят какво означава истински брак и истинско семейство. Те дори не предполагат от какво богатство се лишават и няма кой да им го каже. Вероятно около себе си те не виждат нито един добър пример за това.
А ние като християни какво можем да кажем на такива хора?
Ако ние самите със собствения си пример не можем да покажем такъв положителен пример, остава ни само да даваме примери от историята, от житията на светиите, от учението на светите отци, но тази проповед няма да е така убедителна, ако ние самите не сме добър пример в това отношение. Прекрасно би било, ако свещеникът с неговото семейство е именно такъв добър пример за своите енориаши, но за жалост, това не винаги е така. Има случаи и на млади хора от добри свещенически семейства, които живеят в съжителство без брак.
А как то се отразява на възпитанието на децата родени и израстнали в извънбрачно съжителство?
Има две форми на такова съжителство. Едната, когато мъжът и жената казват: ние сме мъж и жена, възприемайте ни като семейство, въпреки че сме избрали да не узаконяваме връзката си юридически и църковно. А другият случай е, когато двамата съжителстващи казват: не, ние не сме семейство, ние просто се срещаме. В първия случай децата имат по-голям шанс да се радват на сигурността, поддръжката на семейството и рода и да израстнат като пълноценни личности. Те имат връзка с бабите и дядовците, на голямото семейство, събират се на празници.... Докато при децата от втория тип съжителство светът се раздвоява: светът на майката и светът на бащата, които при това обикновено не изпълняват типичните за бащата и майката роли във възпитанието на децата, не се допълват взаимно, не са естественият образец за междуличностни и междуполови отношения. Съзнанието им се раздвоява, те много трудно възприемат и съчетават този раздвоен свят и имат изключително сложен, комплексиран вътрешен свят. Те по-трудно се справят с кризисните моменти, по-трудно се справят със стреса, по-склонни са към депресии и по-трудно изграждат добра кариера и стабилни връзки.
Бих искала да насоча вниманието Ви върху едно друго ново явление, което, както по всичко личи, съвсем скоро ще бъде узаконено – хомосексуалните бракове. И всички ние ще трябва да ги приемем като равностойни форми на брака. Нещо повече, ние като православни християни няма да можем открито да заявим своето отношение към това явление, защото това ще се счита за дискриминационно по отношение на т.нар. сексуални малцинства.
Църквата никога няма да се съгласи с това положение на нещата и да приеме юридически узаконените хомосексуални съюзи за норма, и винаги ще се бори свсички легални средства срещу това. За християнина това винаги еднозначно няма да бъде приемано за брак, а като партньорство, основано на изкривяването на човешката природа вследствие на Грехопадението, като изкривяване и аномалия в личността. Несъмнено това е аномалия, а не норма. Мен също ме плаши тази предстояща борба, която очевидно ще бъде продължителна и тежка, но Църквата не би могла да отстъпи от тази своя позиция. Тя е твърда и недвусмислена и не търпи никакви условности и компромиси.
Но аз като психолог бих искал да кажа още нещо, че психологията по цял свят тихомълком натрупва данни за това, че от научна гледна точка хомосексуализмът е отклонение от нормата, че това е повреда на личността и че в резултат от хомосексуализма личността се изкривява, претърпява проблеми, които не могът да бъдат решени, т.е. това са повреди, които са непоправими, необратими. Естествено, това става и в хомосексуалното съжителство, и в съжителството от такъв тип, в което се възпитават деца.
Имал съм много дискусии на тази тема и в Интернет, и очи в очи... Има различни мнения, различни изследвания в Америка, които показват, че децата възпитавани в хомосексуални двойки не са като другите, но тези изследвания се провеждат или от психолози-хомосексуалисти или са финансирани от хомосексуални организации, т.е. те са лобистки научни възгледи, които, за жалост, не са рядкост в научните среди. Същевременно немалко психолози, които откровенно говорят за своята работа по преодоляването на проблемите, настъпили в личността вследствие на хомосексуалната ориентация, заявяват, че хомосексуалните личности, хомосексуалните двойки и децата, възпитавани в такива двойки, имат трайни и необратими изкривявания.
А според тези психолози такива повреди в личността вследствие ли са от хомосексуалното самоопределение, или го предхождат?
И едното, и другото. Работата е там, че хомосексуализмът е избор, който се прави на последния етап от сексуалната идентификация на личността. В ранна подрастваща възраст. А понякога е въпрос на прелъстяване. Т.е. имаме психологическа травма и още в този момент личността изпитва страдание и този избор е определен от това страдание, от недостатъка, а не от пълнотата на природата й. Но правейки този избор, това изкривяване на личността продължава на всеки етап от развитието й. Човек е принуден да се прикрива или, напротив – да демонстрира своята сексуалност, да се бори за своите права, да се бори да бъде приет от другите като „нормален” и сам себе си да приема за нормален... Тоест, това са все изкривявания в личността, в посоката, в която трябва да се развива личността, в начина, по който трябва да се самоутвърждава, да се реализира като пълноценна личност и син Божий по благодат. Социализацията на хомосексуалиста изисква особено напрежение и душевни сили, употребени не по предназначение. Той постоянно е разкъсван между два свята – на естественото и противоестественото.
Това не може да не се отрази и на взаимоотношенията в хомосексуалното съжителство. Самите хомосексуалисти признават, че в тяхното съжителство винаги единия от тях играе мъжката, а другият – женската роля. Те може да сменят ролите си, но това ролево поведение само по себе си идва да рече, че истинската природа на брака е съюз между двама човека с различна природа – мъжка и женска, които естествено се допълват и в това взаимно допълване се ражда пълнота.
Тази ненормалност, за която говорите, ще се промени ли с узаконяването на тези „бракове” и юридическото им налагане като норма в обществото?
Аз мисля, че юридическото узаконяване на хомосексуалните бракове не цели налагането им като норма. Ако Законът застави гражданите да уважават различната сексуална ориентация и да не се изказват отрицателно срещу хората направили такъв избор, да не им се отказват някакви социални права или да бъдат унижавани на основание тяхната хомосексуална ориентация, това е едно. Съвсем друго е, ако на мен като свещеник или като учен ми забранят свободно да изразявам от амвона или на научни симпозиуми своето убеждение, че това е извращение, порок, грях, нещо ненормално, противоестествено. Тук аз се сблъсквам със сериозна опасност да бъда подведен под отговорност заради моите убеждения и изказвания, т.е. да бъдат нарушени моите права свободно да изказвам убежденията си. Но в живота, в бита, аз мисля, че това няма да проникне. И все пак смятам, че обществото и Църквата трябва отсега да се борят против това хомосексуалистите да ни натрапват своята сексуалност. Да не забрававяме, че ние сме болшинството и че ние също имаме права.
Отец Андрей, от няколко години насам ми прави впечатление, че почти във всеки филм, който идва от Запада, има една, по правило много симпатична хомосексуално двойка. Те задължително са много интелигентни, добре възпитани, добре образовани, успели, много симпатични и с добри отношения. И ако децата ни гледат тези, според мен целенасочено и систематично натрапвани ни, представи за хомосексуалните двойки, няма ли след няколко поколения да започнат да приемат тези двойки като нещо добро?
Ако децата растат в нормални, функционални, семейства, те ще възприемат отношението на своите родители към тези явления и ще имат нормален светоглед. Те ще гледат тези филми, но ще чуват и коментарите на своите родители, ще следят тяхната реакция и тя ще е определяща за тяхното отношение. И което е по-важно, ще имат и непосредствените си наблюдения за ролята на мъжкото и женското начало в семейството в лицето на своите родители. Моят син като малък много харесваше Фреди Меркюри, и сега го харесва, но за него беше пределно ясно какво е отношението на неговите родители и на Църквата към сексуалността на този музикант.
Но все по-малко „нормални” семейства има....
Това е проблемът. Това е същинският проблем и опасността за идните поколения. Това е проблем, който ще има все по-сериозни и все по-непреодолими последствия. И ако ние като християни няма какво да противопоставим на тази пагубна за обществото тенденция, не само като изобличение на греха, а и достоен за подражание пример, ако самите ние не сме в състояние да покажем на света какво е „нормално”, никакви аргументи няма да помогнат.
В крайна сметка, нали „нормален” е човекът такъв, какъвто Творецът го е замислил и създал, нормално е семейството такова, каквото Бог го е замислил и създал?
Точно така, защото семейството е не просто социална форма на съществуване на човека, а природно установена, богоустановена. Божията воля за човека е да живее в брачна двойка – мъж и жена, и никаква сила не може да промени това, без да подрони основите на самия живот.
www.pravmladeji.org
ОТ · МАРИНА БОРИСОВА, АНТОН СКРИПУНОВ · 26/08/2016
Потопен във всекидневната суета, съвременният човек рядко се замисля за смисъла на живота. Обикновено към това го подтикват гранични ситуации на прага на смъртта. Но тук възниква въпросът – ако човек има право да живее, то има ли той право и да се откаже от живота? Не е ли самоубийство отказът от помощ от страна на неизлечимо болния? Защо Църквата не приема евтаназията и има ли сред светците самоубийци? По тези въпроси Марина Борисова и Антон Скрипунов разговарят с протойерей Андрей Лоргус – ректор на Института по християнска психология.
Отец Андрей, лекарят, когато разбере, че е неизлечимо болен, може съзнателно да се откаже от мъчителни процедури и операции, които малко биха удължили физическия му живот. Но едновременно с това той е длъжен да извърши всички тези процедури над своя пациент със знанието, че това може би само ще удължи мъките му. Все пак, кой трябва да реши съдбата на терминално болния: лекарите, роднините или той самият?
Само болният може да вземе това решение. Но ако той не е готов или не е в състояние да избира? Ако близките дори се страхуват да му кажат диагнозата, защото знаят, че това само ще прибави към физическите мъки още и ужаса на приближаващия неизбежен край? Защото в нашето общество всъщност темата за смъртта не се обсъжда и хората не могат да мислят трезво за смъртта, още по-малко – да се готвят за нея.
Може ли Църквата да помогне в тази ситуация?
Църквата вече 80, та дори 100 години не е допускана при решаването на който и да е проблем на обществото, включително и на този. Във времената на Съветския съюз – а в идеологически смисъл ние продължаваме да живеем в тях – темата за смъртта винаги е била табу. Дори палачите на ЧК (чрезвичайна комисия) никога не казват „да бъде убит”. Те казват: „Да се ликвидира”, „да се унищожи”, такива неща измисляха. Т.е. смъртта е онова нещо, което никак не можеше да се впише в съветската идеология, защото това е изключително важен екзистенциален въпрос, който ни кара да се замислим за смисъла на живота. А когато човек се замисли за смисъла на живота, най-вероятно е да се откаже от комунистическата идеология. Затова за болшевиките смъртта не влиза в общественото съзнание.
Следствие на това се е формирало на определено отношение към смъртта и в медицината: за смъртта не се говореше, диагнозите се криеха, смъртта трябваше да бъде изведена извън границите на общественото пространство. Освен когато тя си пробиваше място на телевизионния екран под формата на погребението на генералния секретар. Тук вече няма какво да се прави. Впрочем оттук произлиза идеята за мумифицирането на Ленин: тялото на Владимир Илич не бива да изтлее, това не е възможно, смъртта не съществува.
Затова и в медицината правата и задълженията на лекаря не предвиждат разговор за смъртта. В тази идеология Църквата изобщо не се вписва. Тази идеология е напълно езическа, защото се основава на страха.
Съвсем различно е християнското разбиране за човека. При евангелското възпитание смъртта е част от живота, също като сватбата, зачеването на дете или раждането. Но тогава всичко ще се промени, представата за целия свят…
Да предположим, че родителите искат да възпитат детето си в този дух, но детето панически се страхува от всичко, което го докосва до темата за смъртта, за покойниците.
Не е така. Децата наследяват страховете, които им натрапваме ние, родителите… Когато почине някой от членовете на семейството, децата гледат възрастните – техните реакции и те съпреживяват заедно с тях скръбта, чувството за загуба и т.н. Това се възпитава в семейството.
От традицията зависи как ще се възприема смъртта в семейството, какво правят хората при среща със смъртта: дали се отдръпват в ужас от покойника, дали изпълняват някакви ритуали, които неясно откъде са се появили, като например покриването на огледалата с кърпи в къщата на покойника и др.
Има много ритуали, свързани с погребението на човека, които всъщност формират онази психосоциална среда, в която се ражда страхът, отвращението. Това не подлежи на логичен анализ. Това е маргиналната култура на страха.
Що се отнася до църковното отношение, то тук има няколко важни страни. Преди всичко това е уважението към събитието. Смъртта е много важно събитие в живота на човека. На второ място, трябва да се прави разлика между смърт и умиране. Смъртта е самият момент на прехода. А умирането е дълъг период, който е много важен от духовна гледна точка… Дори при раково болните в терминален стадий този период може да бъде съдържателен и може да се превърне в духовно откритие. Спомнете си „Смъртта на Иван Илич”, смъртта на Андрей Болконски във „Война и мир” – това са цели поеми за умирането. Там се разкрива изключително богат свят, множество смисли, които имат отношение към живота.
И на трето място е уважението към тялото на покойния. Всъщност опелото е вече среща там, в Царството Небесно. Това събитие е изпълнено с дълбок смисъл. Затова покойникът трябва да е облечен в бяло. Традицията да се облича покойника в черни дрехи е изопачаване на смисъла. В Църквата това не е прието. Белият саван е рудимент, който е още жив в езика и говори точно за това. Освен това много е важно децата също да се простят с покойника – това показва, че семейството не се разделя с него, че той не е отстранен от семейството, а остава в него.
Потопен във всекидневната суета, съвременният човек рядко се замисля за смисъла на живота. Обикновено към това го подтикват гранични ситуации на прага на смъртта. Но тук възниква въпросът – ако човек има право да живее, то има ли той право и да се откаже от живота? Не е ли самоубийство отказът от помощ от страна на неизлечимо болния? Защо Църквата не приема евтаназията и има ли сред светците самоубийци? По тези въпроси Марина Борисова и Антон Скрипунов разговарят с протойерей Андрей Лоргус – ректор на Института по християнска психология.
Отец Андрей, лекарят, когато разбере, че е неизлечимо болен, може съзнателно да се откаже от мъчителни процедури и операции, които малко биха удължили физическия му живот. Но едновременно с това той е длъжен да извърши всички тези процедури над своя пациент със знанието, че това може би само ще удължи мъките му. Все пак, кой трябва да реши съдбата на терминално болния: лекарите, роднините или той самият?
Само болният може да вземе това решение. Но ако той не е готов или не е в състояние да избира? Ако близките дори се страхуват да му кажат диагнозата, защото знаят, че това само ще прибави към физическите мъки още и ужаса на приближаващия неизбежен край? Защото в нашето общество всъщност темата за смъртта не се обсъжда и хората не могат да мислят трезво за смъртта, още по-малко – да се готвят за нея.
Може ли Църквата да помогне в тази ситуация?
Църквата вече 80, та дори 100 години не е допускана при решаването на който и да е проблем на обществото, включително и на този. Във времената на Съветския съюз – а в идеологически смисъл ние продължаваме да живеем в тях – темата за смъртта винаги е била табу. Дори палачите на ЧК (чрезвичайна комисия) никога не казват „да бъде убит”. Те казват: „Да се ликвидира”, „да се унищожи”, такива неща измисляха. Т.е. смъртта е онова нещо, което никак не можеше да се впише в съветската идеология, защото това е изключително важен екзистенциален въпрос, който ни кара да се замислим за смисъла на живота. А когато човек се замисли за смисъла на живота, най-вероятно е да се откаже от комунистическата идеология. Затова за болшевиките смъртта не влиза в общественото съзнание.
Следствие на това се е формирало на определено отношение към смъртта и в медицината: за смъртта не се говореше, диагнозите се криеха, смъртта трябваше да бъде изведена извън границите на общественото пространство. Освен когато тя си пробиваше място на телевизионния екран под формата на погребението на генералния секретар. Тук вече няма какво да се прави. Впрочем оттук произлиза идеята за мумифицирането на Ленин: тялото на Владимир Илич не бива да изтлее, това не е възможно, смъртта не съществува.
Затова и в медицината правата и задълженията на лекаря не предвиждат разговор за смъртта. В тази идеология Църквата изобщо не се вписва. Тази идеология е напълно езическа, защото се основава на страха.
Съвсем различно е християнското разбиране за човека. При евангелското възпитание смъртта е част от живота, също като сватбата, зачеването на дете или раждането. Но тогава всичко ще се промени, представата за целия свят…
Да предположим, че родителите искат да възпитат детето си в този дух, но детето панически се страхува от всичко, което го докосва до темата за смъртта, за покойниците.
Не е така. Децата наследяват страховете, които им натрапваме ние, родителите… Когато почине някой от членовете на семейството, децата гледат възрастните – техните реакции и те съпреживяват заедно с тях скръбта, чувството за загуба и т.н. Това се възпитава в семейството.
От традицията зависи как ще се възприема смъртта в семейството, какво правят хората при среща със смъртта: дали се отдръпват в ужас от покойника, дали изпълняват някакви ритуали, които неясно откъде са се появили, като например покриването на огледалата с кърпи в къщата на покойника и др.
Има много ритуали, свързани с погребението на човека, които всъщност формират онази психосоциална среда, в която се ражда страхът, отвращението. Това не подлежи на логичен анализ. Това е маргиналната култура на страха.
Що се отнася до църковното отношение, то тук има няколко важни страни. Преди всичко това е уважението към събитието. Смъртта е много важно събитие в живота на човека. На второ място, трябва да се прави разлика между смърт и умиране. Смъртта е самият момент на прехода. А умирането е дълъг период, който е много важен от духовна гледна точка… Дори при раково болните в терминален стадий този период може да бъде съдържателен и може да се превърне в духовно откритие. Спомнете си „Смъртта на Иван Илич”, смъртта на Андрей Болконски във „Война и мир” – това са цели поеми за умирането. Там се разкрива изключително богат свят, множество смисли, които имат отношение към живота.
И на трето място е уважението към тялото на покойния. Всъщност опелото е вече среща там, в Царството Небесно. Това събитие е изпълнено с дълбок смисъл. Затова покойникът трябва да е облечен в бяло. Традицията да се облича покойника в черни дрехи е изопачаване на смисъла. В Църквата това не е прието. Белият саван е рудимент, който е още жив в езика и говори точно за това. Освен това много е важно децата също да се простят с покойника – това показва, че семейството не се разделя с него, че той не е отстранен от семейството, а остава в него.
Успоредно с това като православни сме чували, че след смъртта ни чака не прословутият бял коридор и светлината в края на тунела, а сурови митарства. Това не спомага ли за същата тази култура на страха, за която говорите? Как да се съвместят тези неща?
Трудно е. Но все пак това са фактите. Без съмнение ни чака Съд. Но също така несъмнено ни чака и Небесното Царство. А какво ще се отсъди за всеки от нас, Бог знае. Но ни очаква едновременно и едното, и другото – и милостта Божия, и съдът Божий. Но никой не знае, точно как ще се случи всичко това.
И мисля, че не си заслужава много да се доверяваме на приказките за светлия коридор: има купища всевъзможни видения, явявания и други подобни, които трябва много внимателно да се проверяват.
И все пак всеки изпитва страх от смъртта, особено ако се сблъска със ситуация на неизлечима болест. Кой е правилно пръв да научава страшната диагноза? Защото роднините често я скриват от болния, като знаят, че от такива новини той може просто да се отчае, а може дори да опита да се самоубие, за да се избави по-бързо от страданията.
От духовна гледна точка, самият човек трябва да направи избора, разбира се. Защото ако ние не уважаваме правото му на избор, всъщност ние го унижаваме и дори упражняваме насилие над него – ако го манипулираме, това е насилие от наша страна. Но понякога хората сами не искат да знаят истината. Много болни отказват да приемат своята диагноза от гледна точка на трезвата преценка и прогноза.
Впрочем, доколкото знам, в наше време много онколози не се церемонят и веднага обявяват диагнозата на болния, без изобщо да ги е грижа, кой ще му помогне да я възприеме и дали изобщо има кой да му помогне.
Какво става в такъв случай? Това е психологическа реалност: първо човек се страхува да приеме тази диагноза; второ, още повече го е страх да си каже: „Аз се готвя за смъртта”.
Но лично познавам хора, които съвсем спокойно приеха това. Бях на 18 години, когато за първи път се срещнах с човек, който осъзнато се готвеше за смъртта. Той беше болен от левкемия и поредният пристъп беше прераснал в умиране – той го знаеше със сигурност – нали от левкемия боледуват с години. Отидох в болницата, започнах да мънкам нещо по този повод, а той ми каза: „Не, Андрюша, спри. Отивам да умра. Прибирам се вкъщи да умра (той беше някъде от Краснодарския край). Не искам тук да умра”. Виждате ли какво трезво отношение имаше към собствената си смърт…
Но много болни ясно осъзнават състоянието си и някак напълно спокойно живеят с това знание. В повечето случаи става въпрос обикновени хора от народа, близки до природата.
Наистина мнозина не искат да признаят действителността и играят: те се досещат, но не искат да признаят фактите. Защо? Мисля, че в повечето случаи на тях им се струва, че са твърде слаби, че няма да го понесат, нещо ще се случи и те няма да се справят, ще получат нервен срив и после няма да могат да се възстановят; ще има ридание и униние и какво ли още не, та дори и опит за самоубийство.
Всъщност никой не знае как човек ще реагира в такава ситуация – нито близките, нито самият болен. Всичко може да протече напълно различно. Например, баща ми винаги казваше: „Ако разбера, че имам рак, ще се гръмна”; а когато му откриха рак, той изобщо не направи опит да сложи край. Той съвсем смирено прие диагнозата. Така че на практика нещата се оказват различни.
Ние не знаем как би се държал човек, когато разбере. Това е моментът на истината. Случва се нещо дълбинно и тогава човек разбира истинската си същност. Тук вече няма място за шеги, нито за стереотипи. Предстои последната отсечка, вече няма смисъл да се играят роли, да се слага маска. А и това вече е безинтересно. Човек остава насаме със себе си – всички сме сами, когато умираме. Но митрополит Антоний Сурожки казва, че в този момент е важно да държиш умиращия за ръка. Това е много важно. Страшно е да си сам, когато умираш.
Но да държиш ръката на умиращия също е страшно.
Да, знам, изпитал съм го. Въпреки че по различен начин се случват нещата. Човек се променя и тази промяна може да е изключително радостна. Ако например вече можеш да си позволиш да бъдеш себе си, което не ти е позволявал животът. Може ли да се лиши човек от това? Възможно е така ние да го лишаваме от някакво духовно откритие, от някакво озарение. Не бива да решаваме вместо него.
Трудно е. Но все пак това са фактите. Без съмнение ни чака Съд. Но също така несъмнено ни чака и Небесното Царство. А какво ще се отсъди за всеки от нас, Бог знае. Но ни очаква едновременно и едното, и другото – и милостта Божия, и съдът Божий. Но никой не знае, точно как ще се случи всичко това.
И мисля, че не си заслужава много да се доверяваме на приказките за светлия коридор: има купища всевъзможни видения, явявания и други подобни, които трябва много внимателно да се проверяват.
И все пак всеки изпитва страх от смъртта, особено ако се сблъска със ситуация на неизлечима болест. Кой е правилно пръв да научава страшната диагноза? Защото роднините често я скриват от болния, като знаят, че от такива новини той може просто да се отчае, а може дори да опита да се самоубие, за да се избави по-бързо от страданията.
От духовна гледна точка, самият човек трябва да направи избора, разбира се. Защото ако ние не уважаваме правото му на избор, всъщност ние го унижаваме и дори упражняваме насилие над него – ако го манипулираме, това е насилие от наша страна. Но понякога хората сами не искат да знаят истината. Много болни отказват да приемат своята диагноза от гледна точка на трезвата преценка и прогноза.
Впрочем, доколкото знам, в наше време много онколози не се церемонят и веднага обявяват диагнозата на болния, без изобщо да ги е грижа, кой ще му помогне да я възприеме и дали изобщо има кой да му помогне.
Какво става в такъв случай? Това е психологическа реалност: първо човек се страхува да приеме тази диагноза; второ, още повече го е страх да си каже: „Аз се готвя за смъртта”.
Но лично познавам хора, които съвсем спокойно приеха това. Бях на 18 години, когато за първи път се срещнах с човек, който осъзнато се готвеше за смъртта. Той беше болен от левкемия и поредният пристъп беше прераснал в умиране – той го знаеше със сигурност – нали от левкемия боледуват с години. Отидох в болницата, започнах да мънкам нещо по този повод, а той ми каза: „Не, Андрюша, спри. Отивам да умра. Прибирам се вкъщи да умра (той беше някъде от Краснодарския край). Не искам тук да умра”. Виждате ли какво трезво отношение имаше към собствената си смърт…
Но много болни ясно осъзнават състоянието си и някак напълно спокойно живеят с това знание. В повечето случаи става въпрос обикновени хора от народа, близки до природата.
Наистина мнозина не искат да признаят действителността и играят: те се досещат, но не искат да признаят фактите. Защо? Мисля, че в повечето случаи на тях им се струва, че са твърде слаби, че няма да го понесат, нещо ще се случи и те няма да се справят, ще получат нервен срив и после няма да могат да се възстановят; ще има ридание и униние и какво ли още не, та дори и опит за самоубийство.
Всъщност никой не знае как човек ще реагира в такава ситуация – нито близките, нито самият болен. Всичко може да протече напълно различно. Например, баща ми винаги казваше: „Ако разбера, че имам рак, ще се гръмна”; а когато му откриха рак, той изобщо не направи опит да сложи край. Той съвсем смирено прие диагнозата. Така че на практика нещата се оказват различни.
Ние не знаем как би се държал човек, когато разбере. Това е моментът на истината. Случва се нещо дълбинно и тогава човек разбира истинската си същност. Тук вече няма място за шеги, нито за стереотипи. Предстои последната отсечка, вече няма смисъл да се играят роли, да се слага маска. А и това вече е безинтересно. Човек остава насаме със себе си – всички сме сами, когато умираме. Но митрополит Антоний Сурожки казва, че в този момент е важно да държиш умиращия за ръка. Това е много важно. Страшно е да си сам, когато умираш.
Но да държиш ръката на умиращия също е страшно.
Да, знам, изпитал съм го. Въпреки че по различен начин се случват нещата. Човек се променя и тази промяна може да е изключително радостна. Ако например вече можеш да си позволиш да бъдеш себе си, което не ти е позволявал животът. Може ли да се лиши човек от това? Възможно е така ние да го лишаваме от някакво духовно откритие, от някакво озарение. Не бива да решаваме вместо него.
Значи хосписът е нещо добро?
Няма никаква принципна разлика къде умира човек – в болница, у дома или в хоспис. Мястото е нещо формално. Принципната разлика е в това, дали човек умира осъзнато или не иска да признае, че умира.
Защото когато осъзнае, че умира, човек получава възможност нещо да направи. Това е много важно. Но може и да се откажеш от това и да си живееш, все едно нищо не се случва – ядеш, пиеш чай, гледаш филм, слагат ти инжекция. И сякаш животът си тече, както и преди. Но той гасне.
Има и друг вариант – пълно забвение, наркотици, за да не усещаш нищо: изключваш се и толкова, или пък решаваш да сложиш сам край на живота си…
Когато за първи път се запознах с жена, която съзнателно се беше отказала от мъчителното лечение, бях смаян от нейното мъжество. Посещавах я, когато тя беше в състояние, близко до смъртта, знаеше и разбираше какво се случва с нея, защото онкологът редовно я посещаваше. Но тя беше на крака, сама си готвеше, въпреки че й оставаха буквално дни живот. Тя осъзнато бе взела това решение. Почина у дома си като се залежа само за два дни. Още тогава й казах: „Такъв необикновен случай, такова мъжество!” А по-късно срещнах втори подобен случай, и трети, и четвърти… И разбрах, че това е просто един от начините човек да се прости с живота. Това е право на човека.
Но не е ли близко това до евтаназията, която се осъжда от християните?
Не.
Вие казахте, че когато разбере фаталната диагноза, човекът се променя, той започва да осъзнава неизбежността на своя край…
Но не изведнъж. Съществува модел, който има пет етапа на приспособяване към смъртта , посочени от Елизабет Кюблер-Рос. Тя е лекар – психиатър, който се занимава с изследване на терминално болните. Петте етапа са: отричане, гняв, преговаряне (или пазарене), депресия и приемане. По принцип в една или друга степен всички минават през тях – някои бързо, други бавно – по различен начин. Някои се задържат на отричането: не, няма нищо. Други – на пазаренето: ако се причастя, а ако прочета 40 пъти акатиста, а ако отида на поклонническо пътуване – може би ще се оправя. С други думи, започват да се пазарят с Господа…
Разбира се, не всеки минава през тези етапи. Но който мине през тях, след това вече е различен, точно какъв – няма как да се предположи.
Много вярващи са с убеждението, че ако човек страда преди смъртта си, то с това той изкупва своите грехове.
Съществува такава гледна точка.
Излиза, че ако човек не страда, значи той е толкова грешен, че вече всичко е безполезно…
Не е така.
Как тогава Църквата обяснява на умиращия причината за неговите страдания или тяхната липса?
Съществува общо богословско обяснение: всичките ни страдания са следствие от греха. Но не може конкретно да се каже в мистичен план например – ти се разболя от това заради еди какво си, а от онова – заради друга постъпка. Понякога човек сам се досеща, защо точно това му се случва. Например, ако съм прекалено нервен, ако много се ядосвам, ако с постоянна възбуда обмислям планове за отмъщение, то е ясно, че ще имам проблеми със сърцето, със стомаха и кой знае още с какво.
Съществува предположение, че от рак боледуват хората, които не могат да прощават. Но то не може да се потвърди с никакви доказателства… Но всичко това е много условно. Какво значи „да простиш” или „да не простиш”. Това е много субективно.
Несъмнено, съществува представа – в християнството и не само – че страданията на човека са свързани с неговите постъпки, но тук няма пряка причинно-следствена връзка, защото в света виждаме и много примери за обратното: негодници благоденстват, подлеци не страдат; хора, които са направили много злини, си живеят мирно. Не съществува пряка връзка между двете, не можем да го обясним. Но все пак има някакво влияние. Обаче няма конкретно църковно учение за това, че определен грях и определено страдание са свързани помежду си.
Значи, освен това, че човек остава насаме със своята смърт, той се оказва и изправен пред въпроса защо…
Да, и не само пред този въпрос. Главното е – за какво живях. Струваше ли си да полагам всички тези усилия, да правя това и това? Това беше ли добре, че го направих, или не беше правилно. Възникват купища въпроси. Човек търси отговор на страшно много екзистенциални въпроси. Може би затова е ценен този период. Общо взето затова е дадена старостта. Да предположим, че човек работи и работи, гледа внуци и правнуци – той няма кога да се замисли. Е, може би, докато умира, ще се замисли. А някои умират внезапно – и какво? Не страда, не се мъчи и внезапно е покосен от инсулт! Губи си паметта и край. После тихичко умира в болницата. И какво следва от това, че не е страдал. Или е светец, или е голям грешник. Не е коректно така да се поставя въпроса!
Когато четем житията на светиите, особено на някои светци от ХХ век, виждаме, че процесът на умиране при тях често е изключително болезнен, свързан с големи физически страдания.
Тази теория за страданията, греха и смъртта не може да бъде построена на формална логика. Тук формалната логика не работи.
Няма никаква принципна разлика къде умира човек – в болница, у дома или в хоспис. Мястото е нещо формално. Принципната разлика е в това, дали човек умира осъзнато или не иска да признае, че умира.
Защото когато осъзнае, че умира, човек получава възможност нещо да направи. Това е много важно. Но може и да се откажеш от това и да си живееш, все едно нищо не се случва – ядеш, пиеш чай, гледаш филм, слагат ти инжекция. И сякаш животът си тече, както и преди. Но той гасне.
Има и друг вариант – пълно забвение, наркотици, за да не усещаш нищо: изключваш се и толкова, или пък решаваш да сложиш сам край на живота си…
Когато за първи път се запознах с жена, която съзнателно се беше отказала от мъчителното лечение, бях смаян от нейното мъжество. Посещавах я, когато тя беше в състояние, близко до смъртта, знаеше и разбираше какво се случва с нея, защото онкологът редовно я посещаваше. Но тя беше на крака, сама си готвеше, въпреки че й оставаха буквално дни живот. Тя осъзнато бе взела това решение. Почина у дома си като се залежа само за два дни. Още тогава й казах: „Такъв необикновен случай, такова мъжество!” А по-късно срещнах втори подобен случай, и трети, и четвърти… И разбрах, че това е просто един от начините човек да се прости с живота. Това е право на човека.
Но не е ли близко това до евтаназията, която се осъжда от християните?
Не.
Вие казахте, че когато разбере фаталната диагноза, човекът се променя, той започва да осъзнава неизбежността на своя край…
Но не изведнъж. Съществува модел, който има пет етапа на приспособяване към смъртта , посочени от Елизабет Кюблер-Рос. Тя е лекар – психиатър, който се занимава с изследване на терминално болните. Петте етапа са: отричане, гняв, преговаряне (или пазарене), депресия и приемане. По принцип в една или друга степен всички минават през тях – някои бързо, други бавно – по различен начин. Някои се задържат на отричането: не, няма нищо. Други – на пазаренето: ако се причастя, а ако прочета 40 пъти акатиста, а ако отида на поклонническо пътуване – може би ще се оправя. С други думи, започват да се пазарят с Господа…
Разбира се, не всеки минава през тези етапи. Но който мине през тях, след това вече е различен, точно какъв – няма как да се предположи.
Много вярващи са с убеждението, че ако човек страда преди смъртта си, то с това той изкупва своите грехове.
Съществува такава гледна точка.
Излиза, че ако човек не страда, значи той е толкова грешен, че вече всичко е безполезно…
Не е така.
Как тогава Църквата обяснява на умиращия причината за неговите страдания или тяхната липса?
Съществува общо богословско обяснение: всичките ни страдания са следствие от греха. Но не може конкретно да се каже в мистичен план например – ти се разболя от това заради еди какво си, а от онова – заради друга постъпка. Понякога човек сам се досеща, защо точно това му се случва. Например, ако съм прекалено нервен, ако много се ядосвам, ако с постоянна възбуда обмислям планове за отмъщение, то е ясно, че ще имам проблеми със сърцето, със стомаха и кой знае още с какво.
Съществува предположение, че от рак боледуват хората, които не могат да прощават. Но то не може да се потвърди с никакви доказателства… Но всичко това е много условно. Какво значи „да простиш” или „да не простиш”. Това е много субективно.
Несъмнено, съществува представа – в християнството и не само – че страданията на човека са свързани с неговите постъпки, но тук няма пряка причинно-следствена връзка, защото в света виждаме и много примери за обратното: негодници благоденстват, подлеци не страдат; хора, които са направили много злини, си живеят мирно. Не съществува пряка връзка между двете, не можем да го обясним. Но все пак има някакво влияние. Обаче няма конкретно църковно учение за това, че определен грях и определено страдание са свързани помежду си.
Значи, освен това, че човек остава насаме със своята смърт, той се оказва и изправен пред въпроса защо…
Да, и не само пред този въпрос. Главното е – за какво живях. Струваше ли си да полагам всички тези усилия, да правя това и това? Това беше ли добре, че го направих, или не беше правилно. Възникват купища въпроси. Човек търси отговор на страшно много екзистенциални въпроси. Може би затова е ценен този период. Общо взето затова е дадена старостта. Да предположим, че човек работи и работи, гледа внуци и правнуци – той няма кога да се замисли. Е, може би, докато умира, ще се замисли. А някои умират внезапно – и какво? Не страда, не се мъчи и внезапно е покосен от инсулт! Губи си паметта и край. После тихичко умира в болницата. И какво следва от това, че не е страдал. Или е светец, или е голям грешник. Не е коректно така да се поставя въпроса!
Когато четем житията на светиите, особено на някои светци от ХХ век, виждаме, че процесът на умиране при тях често е изключително болезнен, свързан с големи физически страдания.
Тази теория за страданията, греха и смъртта не може да бъде построена на формална логика. Тук формалната логика не работи.
Но ако човек сам решава как да умре, то в крайна сметка той може да реши и да ускори този процес. Колкото и да е обсъждан, въпросът за евтаназията все пак остава открит за повечето хора. Човек има ли право да натисне копчето „стоп”?
Човек има право на много неща, ако говорим за права.
Тогава, защо е неприемлива евтаназията за църковното съзнание?
Заради отказа от живот. Ако признаем, че дори последният ден на човека, който умира, може да е изпълнен с духовни открития, с духовна среща, с молитва, то значи, че човек се отказва от тези неща. Например, когато имате рожден ден и получите подарък – едно е да го приемете, без да благодарите много и го оставите някъде и не го използвате. Друго е, да вземете подаръка и да го изхвърлите на боклука. И трето е, когато хвърлите подаръка в лицето на този, който Ви го е подарил. Евтаназията е третото.
А ако не самият болен „натисне копчето”, а например негов роднина – с негово съгласие. От гледна точка на Църквата това убийство ли е?
Разбира се.
Но тогава, как да приемем филмите за войната от нашето детство, в които смъртно ранен боец моли да го застрелят, защото неговите съратници не могат да стигнат до лагера с него и той тъй или иначе ще умре по пътя?
И какво, застрелват ли го във филма? Не, не го застрелват. Самоубийството се поощряваше, но убийството – не. Все пак има разлика. Според съветския кодекс не можеш да убиеш командира. Това е престъпление. Всеки войник знаеше, че ако застреля тежко ранения командир, после ще си изпати, когато се прибере при своите. Виж, да се застреля всеки имаше право. Нещо повече – това дори се поощряваше – спомнете си приказките за последния патрон и разни подобни.
Освен това, няма ли съвестта да изобличава онзи, който е помогнал за умъртвяването на друг? Можете ли да повярвате, че той ще живее спокойно?
Но дори и в житията на някои светци има описания за самоубийството като за изповеднически подвиг. Например, когато християнски девици скачат в реката, за да запазят своето целомъдрие.
Да, това се случва. Но някак не ми се обръща езикът да го нарека самоубийство. Ще ви разкажа нещо повече: след дългите изтезания, на които била подложена мъченица Фивия Перпетуа, палачът трябвало да отсече главата й; но той не могъл да го направи, защото видял на дрехата й – на гърдите – петна от мляко – тя току-що била родила сина си. И тогава тя сама поставила ръката му с меча на шията си и казала: „Сечи!” Това самоубийство ли е? Все пак не е. Тук има нещо друго. Не твърдя, че според Църквата така трябва да се постъпва, не. Но убийството и изтезанията на мъчениците са нещо различно. Други са критериите. Не може да се приравняват тези неща.
Добре. Да вземем за пример хората, пострадали в лагерите по съветско време: когато човекът е до такава степен измъчен, че сам си разбива главата в стената, защото не може да издържа повече. Това какво е? Евтаназия ли е?
Самоубийство.
Тоест не е трябвало да постъпи така?
Не мога да преценя, понеже е невъзможно да се поставим на негово място; не можем да съдим човек, чиито мъки не сме изпитали. Най-добре никак да не оценяваме това събитие.
Друго ме учудва. Аз не съм чул за нито един случай на бягство от разстрел. Ежедневно с коли са докарвали хора на Бутовския полигон ден след ден, в продължение на няколко години, без почивен ден. Сред жертвите е и моят прадядо. Наистина, имало е дни, в които не са разстрелвали никого. Но в други дни са убивали по 500 човека. Виждате ли какъв мощен конвейер. И нито в протоколите, нито в спомените не се упоменава нито един опит за бягство. Хората примирено са се нареждали около рововете, за да ги разстрелят. Ето това също не мога да го разбера… Може би хората, за които споменавате вие, не са имали куража да претърпят докрай, но не мога да съдя за това. Мога само да констатирам, че някои са се самоубили. Но имам и много свидетелства за хора, които са понесли всички мъчения и не са посегнали на живота си…
Като свещеник и психолог, какво преценявате, че е най-важно, когато си изправен пред лицето на смъртта?
Като психолог и свещеник смятам, че е много важно човекът, който е изправен пред вестта за тежка болест, да потърси подкрепа отвън, да не бъде оставян сам. Веднага да бъдат включени няколко възможности за помощ.
Първо: когато излиза от кабинета, добре е да го посрещнат психолог и лекар. При всички случаи той е в шок – това е болезнено и трябва да се покаже на човека, че той може да преживее шока, при това с минимална вреда за себе си.
Второ – групата. На тези хора много им липсва общуването – с други хора, които преживяват същото като тях. В нашите онкодиспансери всичко провокира човека да живее в самота. Той пропада от обикновения живот в някакъв ъндърграунд, където не може да се ориентира. Никой не му обяснява как да се храни, какви права има, какви психологически проблеми ще възникнат.
Трябва и със семейството да се работи. На близките трябва да се обясни как да изградят отношенията си с тежко болния. Понякога те се плашат и напълно престават да говорят на тази тема. Те крият някакви предмети, които биха напомнили на болния неговата диагноза. Така той се потапя в още по-голяма изолация. И му е много по-страшно. Болният иска да поговори с някого, но всички го избягват. Значи, трябва да се създаде училище за това семейство – позитивна среда, в която хората да разберат, как да се държат.
Слава Богу, напоследък се появиха доброволчески организации, които поне нещо правят в тази посока.
Хората, които се отказват от лечение, разчитат, че малко им остава. А всъщност, може да се окаже много дълъг период. И възниква въпросът: ако е дълго, то това си е живот. Но ако е живот – с какво качество е? Едно е, когато болестта ни лишава от качество на живота, от работоспособност. Но друго е, когато благодарение на лечението може да живееш нормално още месец, половин година, година или година и половина. Човек се лишава от този избор. Но негово право е да се откаже от лечение.
Но и тук много зависи от информираността. За да може да вземе решение, болният трябва да знае какво се случва с него. В онкологията много неща са непредсказуеми. Например, докторът може да каже: шансовете ви са 30 %. Имам приятел, който почина миналата година. Когато разбра, че е болен от рак, първо никой не можеше да му обясни нищо. После, накрая, след половин година един лекар му каза точно: болен сте от това. Приятелят ми попита: колко? Докторът отговори: най-вероятно шест месеца, но може би и три. Приятелят ми живя година и половина. Разбирате ли, до колко непредсказуемо е развитието на тази болест?
Освен това, всичко много зависи и от духа на човека. Той може така да се мобилизира, че болестта изобщо да отстъпи. И такива чудеса стават. Чудесата не са отменени. А ако болният се откаже от лечение, той отхвърля възможността за чудо. Уви, и това е негово право. | Ria.ru
Интервюто е публикувано със съкращения
Човек има право на много неща, ако говорим за права.
Тогава, защо е неприемлива евтаназията за църковното съзнание?
Заради отказа от живот. Ако признаем, че дори последният ден на човека, който умира, може да е изпълнен с духовни открития, с духовна среща, с молитва, то значи, че човек се отказва от тези неща. Например, когато имате рожден ден и получите подарък – едно е да го приемете, без да благодарите много и го оставите някъде и не го използвате. Друго е, да вземете подаръка и да го изхвърлите на боклука. И трето е, когато хвърлите подаръка в лицето на този, който Ви го е подарил. Евтаназията е третото.
А ако не самият болен „натисне копчето”, а например негов роднина – с негово съгласие. От гледна точка на Църквата това убийство ли е?
Разбира се.
Но тогава, как да приемем филмите за войната от нашето детство, в които смъртно ранен боец моли да го застрелят, защото неговите съратници не могат да стигнат до лагера с него и той тъй или иначе ще умре по пътя?
И какво, застрелват ли го във филма? Не, не го застрелват. Самоубийството се поощряваше, но убийството – не. Все пак има разлика. Според съветския кодекс не можеш да убиеш командира. Това е престъпление. Всеки войник знаеше, че ако застреля тежко ранения командир, после ще си изпати, когато се прибере при своите. Виж, да се застреля всеки имаше право. Нещо повече – това дори се поощряваше – спомнете си приказките за последния патрон и разни подобни.
Освен това, няма ли съвестта да изобличава онзи, който е помогнал за умъртвяването на друг? Можете ли да повярвате, че той ще живее спокойно?
Но дори и в житията на някои светци има описания за самоубийството като за изповеднически подвиг. Например, когато християнски девици скачат в реката, за да запазят своето целомъдрие.
Да, това се случва. Но някак не ми се обръща езикът да го нарека самоубийство. Ще ви разкажа нещо повече: след дългите изтезания, на които била подложена мъченица Фивия Перпетуа, палачът трябвало да отсече главата й; но той не могъл да го направи, защото видял на дрехата й – на гърдите – петна от мляко – тя току-що била родила сина си. И тогава тя сама поставила ръката му с меча на шията си и казала: „Сечи!” Това самоубийство ли е? Все пак не е. Тук има нещо друго. Не твърдя, че според Църквата така трябва да се постъпва, не. Но убийството и изтезанията на мъчениците са нещо различно. Други са критериите. Не може да се приравняват тези неща.
Добре. Да вземем за пример хората, пострадали в лагерите по съветско време: когато човекът е до такава степен измъчен, че сам си разбива главата в стената, защото не може да издържа повече. Това какво е? Евтаназия ли е?
Самоубийство.
Тоест не е трябвало да постъпи така?
Не мога да преценя, понеже е невъзможно да се поставим на негово място; не можем да съдим човек, чиито мъки не сме изпитали. Най-добре никак да не оценяваме това събитие.
Друго ме учудва. Аз не съм чул за нито един случай на бягство от разстрел. Ежедневно с коли са докарвали хора на Бутовския полигон ден след ден, в продължение на няколко години, без почивен ден. Сред жертвите е и моят прадядо. Наистина, имало е дни, в които не са разстрелвали никого. Но в други дни са убивали по 500 човека. Виждате ли какъв мощен конвейер. И нито в протоколите, нито в спомените не се упоменава нито един опит за бягство. Хората примирено са се нареждали около рововете, за да ги разстрелят. Ето това също не мога да го разбера… Може би хората, за които споменавате вие, не са имали куража да претърпят докрай, но не мога да съдя за това. Мога само да констатирам, че някои са се самоубили. Но имам и много свидетелства за хора, които са понесли всички мъчения и не са посегнали на живота си…
Като свещеник и психолог, какво преценявате, че е най-важно, когато си изправен пред лицето на смъртта?
Като психолог и свещеник смятам, че е много важно човекът, който е изправен пред вестта за тежка болест, да потърси подкрепа отвън, да не бъде оставян сам. Веднага да бъдат включени няколко възможности за помощ.
Първо: когато излиза от кабинета, добре е да го посрещнат психолог и лекар. При всички случаи той е в шок – това е болезнено и трябва да се покаже на човека, че той може да преживее шока, при това с минимална вреда за себе си.
Второ – групата. На тези хора много им липсва общуването – с други хора, които преживяват същото като тях. В нашите онкодиспансери всичко провокира човека да живее в самота. Той пропада от обикновения живот в някакъв ъндърграунд, където не може да се ориентира. Никой не му обяснява как да се храни, какви права има, какви психологически проблеми ще възникнат.
Трябва и със семейството да се работи. На близките трябва да се обясни как да изградят отношенията си с тежко болния. Понякога те се плашат и напълно престават да говорят на тази тема. Те крият някакви предмети, които биха напомнили на болния неговата диагноза. Така той се потапя в още по-голяма изолация. И му е много по-страшно. Болният иска да поговори с някого, но всички го избягват. Значи, трябва да се създаде училище за това семейство – позитивна среда, в която хората да разберат, как да се държат.
Слава Богу, напоследък се появиха доброволчески организации, които поне нещо правят в тази посока.
Хората, които се отказват от лечение, разчитат, че малко им остава. А всъщност, може да се окаже много дълъг период. И възниква въпросът: ако е дълго, то това си е живот. Но ако е живот – с какво качество е? Едно е, когато болестта ни лишава от качество на живота, от работоспособност. Но друго е, когато благодарение на лечението може да живееш нормално още месец, половин година, година или година и половина. Човек се лишава от този избор. Но негово право е да се откаже от лечение.
Но и тук много зависи от информираността. За да може да вземе решение, болният трябва да знае какво се случва с него. В онкологията много неща са непредсказуеми. Например, докторът може да каже: шансовете ви са 30 %. Имам приятел, който почина миналата година. Когато разбра, че е болен от рак, първо никой не можеше да му обясни нищо. После, накрая, след половин година един лекар му каза точно: болен сте от това. Приятелят ми попита: колко? Докторът отговори: най-вероятно шест месеца, но може би и три. Приятелят ми живя година и половина. Разбирате ли, до колко непредсказуемо е развитието на тази болест?
Освен това, всичко много зависи и от духа на човека. Той може така да се мобилизира, че болестта изобщо да отстъпи. И такива чудеса стават. Чудесата не са отменени. А ако болният се откаже от лечение, той отхвърля възможността за чудо. Уви, и това е негово право. | Ria.ru
Интервюто е публикувано със съкращения
Список изданий
1. Диакон Андрей Лоргус. Церковь и музей.// Творчество. жур. № 1 (409) 1991. М.: Советский художник.
2. Диакон Андрей Лоргус Кесарю кесарево. Историческая апология.// Журнал Московской Патриархии, №11-12, 1992. М.: Изд. Московской Патриархии.
3. Диакон Андрей Лоргус Царь из пастырей. Проповедь.// Журнал Московской Патриархии, № 1, 1993. М.: Изд. Московской Патриархии.
2. Диакон Андрей Лоргус Кесарю кесарево. Историческая апология.// Журнал Московской Патриархии, №11-12, 1992. М.: Изд. Московской Патриархии.
3. Диакон Андрей Лоргус Царь из пастырей. Проповедь.// Журнал Московской Патриархии, № 1, 1993. М.: Изд. Московской Патриархии.
Творчество. жур. № 1 (409)
1991 М.: Советский художник.
4. Священник Андрей Лоргус, священник Михаил Дудко
и др. Книга о Церкви.
5. Священник Андрей Лоргус, священник Михаил Дудко и др. Книга о Церкви. М.: Паломник, Изд. Испр. и дополн. – 1998 г.;6. То же, 3-е изд. – 2000 г.,
7. То же, 4-е изд. – 2004 г.,
8. То же, 5-е изд. – 2005 г.,
9. То же, 6-е изд – 2008 г.
Книга 1997 М.: Паломник
10. Andrey Lorgus. Michail Dudko. Orthodoxes Glaubensbuch.. Eine Einfuhrung in das Glaubens – und gebetsleben der Russissischen Orthodoxen Kirche. Verlag “Der Christliche osten”? Wurzburg, 2001. (Немецкое изд. Книги о Церкви)
11. Лоргус, А.,священник. Методологические проблемы идеи развития./ Шестоднев против эволюции. — М.: Паломник, 2000.
12. Священник Андрей Лоргус. Формирование и коррекция образа Бога в сознании христианина. // Московский психотерапевтический журнал, Специальный выпуск по христианской психологии, М.: МГППУ ПК, 2000, №2.
13. Священник Андрей Лоргус. Адам и Ева — совершенство человечества. // Сборник статей Межрегиональной научно-практической конференции «Астраханская епархия и духовное возрождение России», Астрахань, 2002.
11. Лоргус, А.,священник. Методологические проблемы идеи развития./ Шестоднев против эволюции. — М.: Паломник, 2000.
12. Священник Андрей Лоргус. Формирование и коррекция образа Бога в сознании христианина. // Московский психотерапевтический журнал, Специальный выпуск по христианской психологии, М.: МГППУ ПК, 2000, №2.
13. Священник Андрей Лоргус. Адам и Ева — совершенство человечества. // Сборник статей Межрегиональной научно-практической конференции «Астраханская епархия и духовное возрождение России», Астрахань, 2002.
Книга 2001 Wurzburg.: Der Christliche osten
14. Священник Андрей Лоргус. Душа и дух: природа и бытие.// Учение Церкви о человеке. Богословская конференция Русской Православной Церкви. Москва, 5-8 ноября 2001 г. Материалы. М.: Синодальная Богословская Комиссия, 2003.
15. Священник Андрей Лоргус. Православное учение о личности.// Значение христианской антропологии перед лицом современных общественных задач и проблем. Материалы Российско-Австрийской богословской конференции по христианской антропологии. – М.: Индрик, 2003
16. Священник Андрей Лоргус. Антропологический кризис российского общества. // Значение христианской антропологии перед лицом современных общественных задач и проблем. Материалы Российско-Австрийской богословской конференции по христианской антропологии. Сост. А Лоргус. – М.: Индрик, 2003
15. Священник Андрей Лоргус. Православное учение о личности.// Значение христианской антропологии перед лицом современных общественных задач и проблем. Материалы Российско-Австрийской богословской конференции по христианской антропологии. – М.: Индрик, 2003
16. Священник Андрей Лоргус. Антропологический кризис российского общества. // Значение христианской антропологии перед лицом современных общественных задач и проблем. Материалы Российско-Австрийской богословской конференции по христианской антропологии. Сост. А Лоргус. – М.: Индрик, 2003
Фото ОВЦС
17. Священник Андрей Лоргус. Православная антропология. Курс лекций. Вып.1. М.: Граф-пресс, 2003.
18. Священник Андрей Лоргус. Личность человека в свете православного учения. // «Духовный мир человека на пороге третьего тысячелетия», сб. докладов научно-методического семинара. МИИТ, кафедра «Теология». М.:Изд. МИИТ, 2003.
19. Священник Андрей Лоргус Душевная болезнь не отнимает веру. Интервью. 21.05.04 // Милосердие.ру. http://www.miloserdie.ru/index.php
20. Священник Андрей Лоргус. Война — это торжество ненависти. // Континет, № 122. М.: Континет, 2004.
21. Священник Андрей Лоргус. На приеме у пастыря. (Пастырство и психотерапия – авт. название).// НГ-Религии, № 11(163) от 13.07.2005. М.: НГ РЕЛИГИИ.
22. Священник Андрей Лоргус Смертная казнь — за и против. Богословские и церковно-практические аргументы.// Жизнь человека перед лицом смерти. Материалы Российско-Австрийской богословской конференции по христианской антропологии Сост. А Лоргус.. – М.: Индрик, 2006.
18. Священник Андрей Лоргус. Личность человека в свете православного учения. // «Духовный мир человека на пороге третьего тысячелетия», сб. докладов научно-методического семинара. МИИТ, кафедра «Теология». М.:Изд. МИИТ, 2003.
19. Священник Андрей Лоргус Душевная болезнь не отнимает веру. Интервью. 21.05.04 // Милосердие.ру. http://www.miloserdie.ru/index.php
20. Священник Андрей Лоргус. Война — это торжество ненависти. // Континет, № 122. М.: Континет, 2004.
21. Священник Андрей Лоргус. На приеме у пастыря. (Пастырство и психотерапия – авт. название).// НГ-Религии, № 11(163) от 13.07.2005. М.: НГ РЕЛИГИИ.
22. Священник Андрей Лоргус Смертная казнь — за и против. Богословские и церковно-практические аргументы.// Жизнь человека перед лицом смерти. Материалы Российско-Австрийской богословской конференции по христианской антропологии Сост. А Лоргус.. – М.: Индрик, 2006.
Курс лекций.
Вып.1. М.: Граф-пресс, 2003.
23. Иерей А.Лоргус. Душа как психологическая категория.// Вестник ПСТГУ. Серия IV: «Педагогика. Психология». Вып. 2. М.:Изд. Православного Свято-Тихоновский Гуманитарного университета, 2006.
24. Священник Андрей Лоргус Христианская психология в пространстве гуманитарной парадигмы.// Московский психотерапевтический журнал, Специальный выпуск по христианской психологии, М.: МГППУ ПК, 2006, №3.
25. Лоргус А. Психология — с религией или без нее? // Психология. Журнал Высшей школы экономики. М.: 2007, т. 4, № 2, с. 58–64
26. Ответ оппонентам. // Психология. Журнал Высшей школы экономики. М.: 2007, т. 4, № 4, с. с. 18–19
27. Священник Андрей Лоргус. Размышления после прочтения книги… // Владета Еротич. Христианство и психологические проблемы человека. М.: Издательский Совет Русской Православной Церкви, 2009.
24. Священник Андрей Лоргус Христианская психология в пространстве гуманитарной парадигмы.// Московский психотерапевтический журнал, Специальный выпуск по христианской психологии, М.: МГППУ ПК, 2006, №3.
25. Лоргус А. Психология — с религией или без нее? // Психология. Журнал Высшей школы экономики. М.: 2007, т. 4, № 2, с. 58–64
26. Ответ оппонентам. // Психология. Журнал Высшей школы экономики. М.: 2007, т. 4, № 4, с. с. 18–19
27. Священник Андрей Лоргус. Размышления после прочтения книги… // Владета Еротич. Христианство и психологические проблемы человека. М.: Издательский Совет Русской Православной Церкви, 2009.
Вестник ПСТГУ.
Изд. Православного Свято-Тихоновский Гуманитарного университета, 2006.
28. Свящ. Андрей Лоргус. Категория опыта в христианстве и психологии // Фонарь Диогена. Проект синергийной антропологии в современном гуманитарном пространстве. Сост. ред. С.С. Хоружий. М.: Прогресс-Традиция, 2010.
29. Священник Андрей Лоргус. Категория личности в христианской психологии.//Консультативная психология и психотерапия. Специальный выпуск по христианской психологии. М,: МГППУ ПК, 2010, №3.http://psyjournals.ru/mpj/2010/n3/33586.shtml
30. Священник Андрей Лоргус, О.М. Красникова. Вина и грех. //Консультативная психология и психотерапия. Специальный выпуск по христианской психологии. М,: МГППУ ПК, 2010, №3.
29. Священник Андрей Лоргус. Категория личности в христианской психологии.//Консультативная психология и психотерапия. Специальный выпуск по христианской психологии. М,: МГППУ ПК, 2010, №3.http://psyjournals.ru/mpj/2010/n3/33586.shtml
30. Священник Андрей Лоргус, О.М. Красникова. Вина и грех. //Консультативная психология и психотерапия. Специальный выпуск по христианской психологии. М,: МГППУ ПК, 2010, №3.
Фонарь Диогена.
Сост. ред. С.С. Хоружий. М.: Прогресс-Традиция, 2010.
31.Священник Андрей Лоргус. Психологическая помощь и духовная поддержка людей, живущих с ВИЧ, и их близких. М.: Российский круглый стол, 2012.
32.Священник Андрей Лоргус. Профилактика синдрома эмоционального выгорания у специалистов и волонтеров, работающих с людьми, живущими с ВИЧ. М.: Российский круглый стол, 2012.
33. Лоргус А. Человек // Консультативная психология и психотерапия. 2012. № 3. С. 48–61.
34. Богословская антропология. Русско-православный/ римско-католический словарь: издания на Русском и немецком языках/ Под научной редакцией прот. Андрея Лоргуса, Бертрама Штубенрауха. – М.: Паломник – Никея; ; 2013. – 736
35. Книга о счастье. М.: Никея, 2014 г.
36. Протоиерей Андрей Лоргус. Иногда нужно поставить точку // Разводиться или нет? Пастырские ответы / Сборник. — М.: Слово и дело, 2014.
32.Священник Андрей Лоргус. Профилактика синдрома эмоционального выгорания у специалистов и волонтеров, работающих с людьми, живущими с ВИЧ. М.: Российский круглый стол, 2012.
33. Лоргус А. Человек // Консультативная психология и психотерапия. 2012. № 3. С. 48–61.
34. Богословская антропология. Русско-православный/ римско-католический словарь: издания на Русском и немецком языках/ Под научной редакцией прот. Андрея Лоргуса, Бертрама Штубенрауха. – М.: Паломник – Никея; ; 2013. – 736
35. Книга о счастье. М.: Никея, 2014 г.
36. Протоиерей Андрей Лоргус. Иногда нужно поставить точку // Разводиться или нет? Пастырские ответы / Сборник. — М.: Слово и дело, 2014.
Книга о счастье.
М.: Никея, 2014 г.
37. Иногда нужно поставить точку // Разводится или нет. Пастырские ответы. Из серии Актуальное православие. Сборник. М.:Слово и дело, 2014. С 87-96.
38. Психология страсти. // Личность и культура. Научно-популярный журнал, 2014, № 2 (78). СПб, 2014. С 74-77
39. Как давать сдачи, подставляя другую щеку// Душа вашего ребенка, сборник под ред. Марина Нефедова. М.: Никея. Нескучный сад. 2014.
40. Телесное воскресение: как это будет?// От смерти к жизни. Анна Данилова, сост. М.: Pravmir.ru, 2015.
41. Игра в прятки с Богом // Фома, журнал, июнь 2015 г. С 25-29.
42. Книга об отцовстве. Священник Андрей Лоргус. М.: Никея. 2015.
43. Благословенный труд. Андрей Лоргус, прот. Максим Первозванский, прот., Владимир Лучанинов. М.: Никея, 2015.
38. Психология страсти. // Личность и культура. Научно-популярный журнал, 2014, № 2 (78). СПб, 2014. С 74-77
39. Как давать сдачи, подставляя другую щеку// Душа вашего ребенка, сборник под ред. Марина Нефедова. М.: Никея. Нескучный сад. 2014.
40. Телесное воскресение: как это будет?// От смерти к жизни. Анна Данилова, сост. М.: Pravmir.ru, 2015.
41. Игра в прятки с Богом // Фома, журнал, июнь 2015 г. С 25-29.
42. Книга об отцовстве. Священник Андрей Лоргус. М.: Никея. 2015.
43. Благословенный труд. Андрей Лоргус, прот. Максим Первозванский, прот., Владимир Лучанинов. М.: Никея, 2015.
Душа вашего ребенка
М.: Никея. Нескучный сад. 2014.
44. Влюбленность. Любовь. Зависимость. Андрей Лоргус, священник, Ольга Красникова. М.: Никея, 2015.
45. Выйти из плена социальных стереотипов https://vk.com/video-32176513_162881342
46. Лоргус А., прот., Красникова О. Мужчина и женщина. От Я до Мы. Как построить семейное счастье. — М.: Никея 2017 г.
47. Лоргус А., прот., Красникова О. Жизнь после свадьбы. Как построить семейное счастье? — М.: Никея, 2018.
48. Протоиерей Андрей Лоргус: психология помогает вере найти свое место. //РИА НОВОСТИ 10.10.2021 г.
49. В РПЦ оценили слова Лукашенко о Боге-белорусе //ГАЗЕТА.RU 07 февраля 2022
45. Выйти из плена социальных стереотипов https://vk.com/video-32176513_162881342
46. Лоргус А., прот., Красникова О. Мужчина и женщина. От Я до Мы. Как построить семейное счастье. — М.: Никея 2017 г.
47. Лоргус А., прот., Красникова О. Жизнь после свадьбы. Как построить семейное счастье? — М.: Никея, 2018.
48. Протоиерей Андрей Лоргус: психология помогает вере найти свое место. //РИА НОВОСТИ 10.10.2021 г.
49. В РПЦ оценили слова Лукашенко о Боге-белорусе //ГАЗЕТА.RU 07 февраля 2022
Жизнь после свадьбы.
М.: Никея, 2018.
Протоиерей Андрей Лоргус – русский православный священник, психолог, ректор Института христианской психологии, автор книг о религии и семейных взаимоотношениях.
Переезд в столицу и первое образование
Андрей Вадимович Лоргус родился 25 марта 1956 года в семье геолога. Детство и подростковые годы он провел в поселке Палатка Магаданской области. С шестнадцати лет помогал взрослым работать на прииске, выполняя обязанности бульдозериста, старателя, слесаря.
Окончив школу, Андрей Вадимович уехал в Москву, где поступил в МГУ на факультет психологии. Одновременно с учебой будущий священник трудился. Он сменил несколько профессий: был грузчиком, лаборантом, сотрудником типографии.
Религиозная деятельность
В 1992 году Лоргус закончил Московскую духовную семинарию, через год получил сан священника и был назначен настоятелем храма Державной иконы Божией Матери в Чертанове, а также служителем храма пророка Илии Обыденного. Позже он активно участвовал в создании и введении в эксплуатацию нескольких церковных объектов. А весной 2018 года отправился на заслуженную пенсию.
В 2009 году Андрей Вадимович открыл Институт христианской психологии (ИХП), взяв на себя обязанности ректора. В России этот институт стал первым учреждением, где студенты могут научиться основам православной психологии.
Творчество священника
Андрей Вадимович также пишет книги. Его произведения затрагивают важные психологические и духовные вопросы. Наиболее популярными, по версии читателей, считаются следующие работы:
Даже находясь на пенсии, протоиерей продолжает вести общественную деятельность и заниматься творчеством. Его работы вызывают восхищение читателей и уважение представителей церкви.
Андрея Лоргуса неоднократно приглашали в качестве гостя в различные телепрограммы. Священник живет в Москве. Он женат, у него есть дети и внуки.
Переезд в столицу и первое образование
Андрей Вадимович Лоргус родился 25 марта 1956 года в семье геолога. Детство и подростковые годы он провел в поселке Палатка Магаданской области. С шестнадцати лет помогал взрослым работать на прииске, выполняя обязанности бульдозериста, старателя, слесаря.
Окончив школу, Андрей Вадимович уехал в Москву, где поступил в МГУ на факультет психологии. Одновременно с учебой будущий священник трудился. Он сменил несколько профессий: был грузчиком, лаборантом, сотрудником типографии.
Религиозная деятельность
В 1992 году Лоргус закончил Московскую духовную семинарию, через год получил сан священника и был назначен настоятелем храма Державной иконы Божией Матери в Чертанове, а также служителем храма пророка Илии Обыденного. Позже он активно участвовал в создании и введении в эксплуатацию нескольких церковных объектов. А весной 2018 года отправился на заслуженную пенсию.
В 2009 году Андрей Вадимович открыл Институт христианской психологии (ИХП), взяв на себя обязанности ректора. В России этот институт стал первым учреждением, где студенты могут научиться основам православной психологии.
Творчество священника
Андрей Вадимович также пишет книги. Его произведения затрагивают важные психологические и духовные вопросы. Наиболее популярными, по версии читателей, считаются следующие работы:
- «Влюбленность, любовь, зависимость. Как построить семейное счастье»;
- «Мужчина и женщина: от я до мы. Как построить семейное счастье»;
- «Книга о счастье»;
- «Жизнь после свадьбы. Как построить семейное счастье?»;
- «Книга об отцовстве».
Даже находясь на пенсии, протоиерей продолжает вести общественную деятельность и заниматься творчеством. Его работы вызывают восхищение читателей и уважение представителей церкви.
Андрея Лоргуса неоднократно приглашали в качестве гостя в различные телепрограммы. Священник живет в Москве. Он женат, у него есть дети и внуки.
